Geum.ru

Вмировой политической науке описаны сменяющие друг друга поколения международных систем, предложены модели политического устройства государств разных типов

Вид материалаДокументы

Содержание


Stati della Chiesa
Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden
Almond, Flanagan, Mundt 1973
Raadschelders, Toonen 1993
Centre and Periphery. Spatial Variation in Politics.
Ильин 1995a
Мельвиль, Ильин, Мелешкина 2007
Подобный материал:
  1   2

Смена поколений международных систем как фактор государственного строительства (эпоха Раннего Модерна)

М.Ильин

профессор НИУ-ВШЭ

В мировой политической науке описаны сменяющие друг друга поколения международных систем, предложены модели политического устройства государств разных типов. Вместе с тем отсутствуют модели связи между конфигурациями международных систем и образующих их государств. Не осуществлено систематическое сравнение различных поколений международных систем и входящих в них государств.

Одновременно изолированный, вне международного и иных контекстов анализ государственного строительства обычно сводится к созданию законодателем тех или иных институтов, а затем к их закреплению в практике государственного управления. Подобный подход заметно ограничивает и тем самым обедняет как само понятие государства, так и фактическое функционирование политий, образующих категорию государств1. Самодовлеющее значение приобретает воля законодателя, которая фактически отождествляется с волей государства. Государство как будто бы возникает и развивается в чистых лабораторных условиях полной изоляции от привносимых международной средой «помех».

В данном докладе предлагается одновременно учитывать как внешние, так и внутренние факторы государственного строительства. Такое соединение нацелено на то, чтобы выявить общую морфологическую логику формирования политических институтов в рамках отдельных поколений государств. Сравнение различных поколений международных систем и входящих в них государств акцентирует взаимосвязи между конфигурациями сменяющих друг друга международных систем и политическим устройством входящих в них государств.

Отправным моментом и концептуальной основой доклада является эмпирическая модель координатной сетки мировой политики, предложенная в «Политическом атласе современности» [Мельвиль и др. 2007]. Образованные государствами международные системы рассматриваются как координатные сетки для взаимодействий самых различных акторов, а государства как ячейки подобных сеток. Эти ячейки обладают специфическими возможностями и функциональными характеристиками, задаваемыми не только их внутренними параметрами, но и конфигурацией международных систем.

Важно темпорально, хронополитически уточнить некоторые параметры эмпирической модели координатной сетки мировой политики, связанные с выделением поколений ее состава и конфигурации (фазам политического порядка), а также кризисными переходами от одного поколения к другому (контр-фазам кризиса политического порядка). Для этого предлагается общая периодизация Раннего Модерна, начиная с Итальянской лиги (вторая половина XV века) и вплоть до эпохи революций и войн на рубеже XVIII – XIX вв.

Исторические параметры модели

Отдельные поколения международных систем и составляющих их политий консолидируются благодаря распространению и признанию определенных принципов политической организации. Эти принципы, разумеется, реализуются на практике далеко не всеми государствами и далеко не в полной мере. Наряду с ними существуют также альтернативные принципы, которые либо сохранились с прошлых времен, либо остаются новациями, спецификами, а то и патологиями отдельных стран или даже более мелких политических образований. Фактически можно говорить лишь об относительном преобладании неких моделей и модальностей политического поведения и взаимодействия. Вместе с тем и относительного преобладания порою бывает довольно, чтобы сделать тот или иной набор принципов интегратором определенного поколения политической организации. Зачастую возникают альтернативные наборы принципов, противоречивое столкновение которых позволяет образовать конфликтные системы – международные, национальные и даже локальные.

Смена поколений международных систем и образующих их государств сопряжена с рассогласованностью или – в терминах Стэнфордского проекта [Almond, Flanagan, Mundt 1973] – диссинхронизацией принципов взаимодействия, а также эскалаций нереалистических требований и ожиданий. Кумуляция, накопление подобных явлений ведет к нарушению порядка и нарастанию кризиса. Лишь только образование победной коалиции и осуществленный ею прорыв открывают путь к формированию следующего поколения международных систем и составляющих их государств.

Общие ритмы смены поколений политической организации достаточно отчетливо проявляются в большинстве синхронизующих международную систем стран. В то же время отдельные страны, группы стран и даже некоторые части самой системы далеко не полностью затрагиваются общей синхронизацией. Они могут следовать альтернативной логике политической организации. Для них характерны асинхронные относительно системы ритмы и темпы развития.

Предлагаемая в докладе общая схема смены поколений международных систем и образующих их политий строится на чередовании исторических периодов политического порядка, перемежающихся кризисами, которые нередко принимают характер серии войн, а то и всеобщей войны. Подобные фазы устойчивого порядка и кризисов достаточно протяженны. Они охватывают примерно по два поколения (50-60 лет) на ранних этапах и сокращаются до одного поколения ближе к нашим дням. В то же время колебания длительности отнюдь не регулярны, а для многих стран переход в новую поколенческую логику поведения может наступить раньше и позднее большинства остальных, либо занять достаточно длительное время.

Пример – фактическая размытость перехода от кризиса символически связанного с Тридцатилетней войной к новому Вестфальскому политическому порядку. В 1648 году в Мюнстере Франция подписала мир со Священной Римской империей, а Испания – с Соединенными провинциями. В Оснабрюке Швеция подписала мир со Священной Римской империей. Однако военные действия в ряде частей Европы продолжились. Однако две отнюдь не периферийные великие державы Франция и Испания подписали Пиренейский мир только в 1659 году. Другая ключевая участница Вестфальского мира Швеция лишь год спустя заключает Оливский мир с Речью Посполитой и Копенгагенский – с Данией. Таким образом полоса перехода от кризиса к новому политическому порядку занимает почти полтора десятилетия: от середины 40-х годов до конца 50-х. Значимы, как уже отмечалось, не столько разметки реального, астрономического времени, сколько вехи времени исторического или даже эволюционного2.

Фактически кризисы становятся особыми историческими этапами развития, едва ли ни равнозначными периодам порядка как по значимости, так и по длительности. Можно рассматривать кризисы как своего рода контр-фазы по отношению к мирному порядку. В докладе фазы и следующие за ними контр-фазы сгруппированы в логически связанные парные структуры. Так, за Лодийским миром второй половины XV столетия последовал чуть более продолжительный период Итальянских войн, за европейским миром второй половины XVI века, важность которого только подчеркивали религиозные войны во Франции и Нидерландах, а также войны на окружиях Европы между имперскими центрами Балто-Черноморской системы, серия военных конфликтов, вылившаяся в Восьмидесятилетнюю и Тридцатилетнюю войны.

В целом для Раннего Модерна поколенческая схема развития может быть представлена следующим попарным соединением фаз относительного политического порядка и контр-фаз его кризисов:
Фаза относительного политического порядка
Контр-фаза кризиса политического порядка

1
Координатная сетка Итальянской лиги (вторая половина XV века)
Итальянские войны (1494-1559)

2
Координатная сетка эпохи конфессионализации (вторая половина XVI века)
Тридцатилетняя война (1618-1648)

3
Координатная сетка исторической Вестфальской системы (вторая половина XVII века)
Войны рубежа XVII и XVIII веков

4
Координатная сетка большой европейской системы (первая половина XVIII века)
Семилетняя война (1756-1763)

5
Координатная сетка международной системы (60 – 80-е годы XVIII века)
Революции и войны рубежа XVIII-XIX столетий


От конфликтных систем «Осени Средневековья» к координатной сетке Раннего Модерна.

Координатная сетка возникает отнюдь не на пустом месте. Условиями или «причинами» ее формирования стал тысячелетний – с VI по XV столетие – опыт соединения рамки западноевропейской хризалиды [Ильин] с борьбой центров мощи в логике конфликтных систем [Цымбурский]. В результате формируется так называемая концептуальная карта Европы [Rokkan 1973; Rokkan 1975; Rokkan 1980]. При всех различиях между отдельными ареалами Европы с точки зрения эволюционной морфологии система организации политической власти, сложившаяся после милленаристкого кризиса, может быть схематично представлена следующим образом:
  • сакральная вертикаль, символически представленная в виде иерархии духовной власти католической (вселенской) церкви;
  • горизонтальная целостность светской власти Respublica Christiana, символически представленная в виде так называемого ‘чистого империума’ (merum imperium)3;
  • феодальные иерархии мирской власти, предполагавшие четкую систему взаимного делегирования власти сверху в виде бенефиция (beneficium) или феода (feodum) и снизу в виде препоручения (commendatio);
  • феодальный иммунитет самоуправляющихся консоциаций (орденов, гильдий, городов и т.п.).

К исходу XIII столетия основные институты хризалиды исчерпали свой потенциал. А еще через несколько десятилетий отчетливо обозначился их кризис. Католическая вертикаль переживает авиньонское пленение пап (1309-1377), а затем и великий раскол (1378-1418) – предвестники утраты универсального, вселенского статуса, но одновременно Буржская прагматическая санкция (1438), утвердившая автономию галликанской церкви от Рима, показала новые возможности сосуществования светских и духовных властей. Властители Священной Римской империи, юридически претендовавшие на якобы унаследованный от римских императоров авторитет ‘господина мира’ (dominus mundi) начинают терять контроль даже внутри собственной сферы господства, что подтверждает, например, «Золотая булла» 1356 года. При этом империя фактически начинает перерождаться в морфологически новый тип федеративной организации власти. Феодальное служение начинает подменяться наемничеством. Наконец, монешеские и рыцарсткие ордена резко усиливают свою автономность, а города полагаются уже не столько на юридическое закрепление своих свобод, сколько на создание собственных структур господства, то есть выступают в качестве ‘принцепса для себя’ (sibi princeps) и обладателя своей доли империума.

Кризис феодальных иерархий ведет к консолидации владычества того иного сеньора на определенной территории. Первый шаг на пути к формированию династических центров рамках территориальных господарств. Кризис феодального иммунитета позволяет возвыситься самоуправляющимся консоциациям (ордена, гильдии, города и т.п.). В результатен возникает множество разнорордных статусов-состояний. Это династические центры, территориальные и орденские господарства, сословия, города, территориальные консоциации, городские и территориальные лиги, функциональные корпорации и университеты. В их число попадают и новые квазиномадические политии – кампании авантюристов от купцов и ростовщиков-банкиров до пиратов и кондотьеров. Однако даже они оказываются так или иначе вовлечены процессы территориального размежевания.

В соответствии с логикой центр-периферийной полярности [Rokkan 1987; Роккан 2006] к наступлению «Осени Средневековья» [Хейзинга] складываются относительно устойчивые комплексы политий самых различных типов или даже природы, которые фактически осуществляют территориальное размежевание. Именно это размежевание и становится геополитической основой координатной сетки.

С точки зрения территориального размежевания наиболее перспективными формами были политические системы консолидации политического господства или господарства и системы соединения различных властных авторитетов или консоциации. Их сочетание друг с другом, а также сосуществование со старыми формами политической организации создавало условия для конкуренции значительного числа альтернативных институтов и отбора наиболее эффективных. Выбор был очень широким. О разнообразии, а главное разнородности форм консолидации власти свидетельствует пестрота их обобщающих называний. Некоторые были традиционными, например, империя (imperium), республика (res publica), полити́я (politeia), гражданское общество (societas civilis), общество (civitas), принципат (principatus), доминат (dominatus), но при этом переосмысливались и связывались с новыми политическим явлениями и получавшими выражение на новоевропейских языках. Наряду с ними появлялись новые термины, отражавшие политические новации позднего средневековья. Одним из них был термин status, который обозначал некое «состояние» и потому стал использоваться для обозначения самых различных состояний: территориальной политии в целом или ее отдельной части, сословия, комплекса прерогатив и их носителя.

Для целей настоящего доклада важно отметить, что в течение долгого времени понятия республики, политии и государства-состояния фактически отождествлялись, поскольку использовались как средства максимального обобщения. При этом едва ли не каждый автор вносил свои нюансы в трактовку данных и родственных им понятий, предлагал свои способы различения отдельных форм политической организации.

Исключительно важное различение терминов и их смыслов предложил уже в первой фразе своего знаменитого «Государя» (1513) Макиавелли: «Все состояния (tutti li stati), все господства (tutti e’domini), осуществлявшие верховную власть (imperio) над людьми были и остаются либо республиками (republiche), либо принципатами (principati)» [Machiavelli 1960: 15]4. Он выделяет две общие категории властвования – состояние и господство, а в качестве их прагматических выражений в различных условиях и временах («были и остаются») предлагает более наглядные для своих современников формы правления – республики и принципата. Таким образом получается, что форма распределенного и сбалансированного властного устройства конкретно предстает как республика, но подпадает под более общую, более абстрактную категорию состояния, тогда как сконцентрированная государем (il principe) власть закрепляется в форме принципата и на более абстрактном уровне соответствует категории господства.

Действительно к началу процесса формирования международных систем, которые образуют признающие друг друга равными носители фактической верховной власти (imperium) в сфере своей юрисдикции, эти властные акторы могут поместить себя в пространстве между двумя полюсами – республикой и принципатом, или на более абстрактном уровне между состоянием и господством.

В этом смысле очень характерно, что русское слово государство куда более соответствует в типологии Макиавелли и в западноевропейской традиции понятиям «принципата» и «господства» (dominium, lordship, Herrschaft etc.), чем возобладавшим в конечном счете понятиям «современного государства-состояния» и «республики как политического устройства, основанного на народном суверенитете». Еще более любопытно и то, что исходной латыни и в римской традиции принципат является ранней формой имперской власти, еще сохранившей исходные республиканские, полисные традиции, а доминат – поздней формой имперской власти, во многом отягощенной заимствованиями варварских образцов «отеческого», «домашнего» или, по Аристотелю, деспотического правления.

Что касается республики, то этим словом получившие классическое образование европейцы обозначали смешанный тип правления, по-полибиевски сочетавший три простые формы – монархию (власть одного), аристократию (власть немногих) и демократию (власть множества). Впрочем тот же термин использовался для наиболее абстрактного обозначения политической системы, политии вообще, что как раз сделал Жан Боден, назвавший свое сравнительное исследование основных политий Европы, включающей и нормативную матрицу для такого сравнения, «Шесть книг о республике» (1576).

Наконец, последнее терминологическое уточнение. Латинское слово империя (imperium) употреблялось в средневековой Европе по крайней мере в двух политических смыслах. Один был связан с представлением о полноте и верховенстве власти. С уточнением чистый (merum) он обозначал идеальную полноту светской власти в Respublica Christiana, а без него – любую фактическую концентрацию власти, которой по Бартоло Сассоферато обладал любой самостоятельный властитель (sibi princeps) [Skinner 1978, 1: 11-12]. Второй смысл служил концептуализации конкретных попыток восстановить полноту политического контроля в пределах Respublica Christiana. В этом случае слово империя обозначало единственную политию – Священную Римскую империю во всех ее превращениях и переименованиях.

Терминологические уточнения необходимы для обзора основных политических форм, которые были в наличии к середине XV столетия. Политические образования того времени именовались весьма разнообразно. Феодальные владения назывались королевствами, герцогствами, графствами, маркизатами и т.п. Не меньшим было разнообразие в именовании городов-государств, церковных и орденских владений, а также спонтанно возникавших сфер господства тех или иных политических акторов. Для простоты анализа все эти формы можно объединить в соответствующие группы, дав последней наименование господарство, поскольку оно в наибольшей степени соответствует латинскому термину dominium и русскому словоупотреблению той эпохи.

Закрепление территориального размежевания между столь отличными друг от друга и фактически разнородными политиями по меньшей мере требовало найти новый фактор всеобщей интеграции взамен сдающего свои позиции прежнего – сакральной вертикали. Подходящей альтернативой стал не иерархический институт прежнего типа (империя, церковь и т.п.), а сетевая структура – система баланса сил. Впервые она была опробована и принята не в Европе в целом, а в северной Италии – наиболее динамично развивавшемся регионе, вступившем уже в эпоху Возрождения. Возникновение системы баланса сил специалисты [Crage & George 1983: 11; Mattingly 1988; Spruyt 1994: 17] связывают с заключением в 1454 году так называемого Лодийского мира.

Этот мир завершил довольно болезненный для Северной Италии – наиболее развитого в то время сегмента «пояса городов» – исторический период острого политического противоборства и войн, начатый сражениями гвельфов и гиббелинов в XII веке и продолжившийся вплоть до четырех ломбардских войн XV столетия. Ломбардские войны охватили более трех десятилетий с 1423 года вплоть до заключения Лодийского мира.

Как отмечает выдающийся историк дипломатии Гэрретт Мэттингли, уже к началу сороковых годов «в умах некоторых итальянцев начинает складываться идея (conception) Италии как системы независимых государств, сосуществующих благодаря неустойчивому равновесию (unstable equilibrium), которую надлежало поддерживать политическим искусством». Подобное решение подсказывалось тем, что «уравновешенный баланс (even balance) сил <…> завершал каждую из войн последнего двадцатилетия патовой ситуацией (stalemate)». Так, в 1443 году миланский герцог Филиппо Мария Висконти попытался собрать конгресс для обеспечения всеобщего мира в Италии, но «понадобилось еще десятилетие войн и переговоров, чтобы пять основных держав удалось заставить принять схему, подобную предложенной Филиппо Мария» [Mattingly 1988: 71].

Достижению политического согласия в Италии способствовали два внешних фактора: завершение Столетней войны и взятие Константинополя 29 мая 1453 года.

Лодийский мир был заключен между Венецией и Миланом 9 апреля 1454 года и положил конец военным действиям между ними. Последовавшие за этим почти пятимесячные переговоры и соглашения между остальными участниками ломбардских войн позволили подписать 30 августа 1454 года в Венеции новый договор. Он учреждал Итальянскую лигу (Lega Italica) – иногда именуется также Святейшей лигой5. В нее вошли пять основных итальянских держав: Венеция, Флоренция, Милан, папские области и Неаполитанское королевство. Они действовали от имени своих союзников, которые также могли и формально вступить в договор. Тем самым создавалась общеитальянская система мирного политического порядка, основанного на балансе сил, не без оснований названная Гэрреттом Мэттингли «итальянским концертом» [Mattingly: 78-86].

Что же за политии участвовали в создании прообраза международной системы? Среди государств «итальянского концерта» признанным лидером был город-государство с республиканским строем Венеция. Она являла собой прототип конституционной политии и в этом отношении опережала свое время. Вплоть до середины XVIII столетия Венеция оставалась общеевропейским образцом совершенной политии, где правят законы, а не люди. И только появление действительного конституционного порядка в Англии, на Корсике, а затем в Северной Америке умерило блеск венецианского политического строя.

Двумя другими державами, определявшими итальянский порядок, были синьории Флоренция и Милан, уже превращающиеся в династические монархии. Эти политии в конечном счете формировали монархический и олигархический прототипы абсолютистской политии, хотя их развитие давало целую череду форм. Миланское герцогство было господарством (системой прямого деспотизма) Франческо Сфорца с 1450 года, созданным на руинах Амброзианской республики (1447-1450), которой предшествовала синьория Висконти (1395-1447). Во Флорентийской республике установилось господство Медичи уже с 1434 года. Кризис 1464-1489 годов. Полномасштабный режим синьории был установлен с 1468 года, соединив остатки полисной организации со слегка прикрытым деспотизмом Медичи. Краткая интермедия второй республики (1494—1512) не помешала окончательному установлению династического правления Медичи.

Территориальная полития Государств Церкви ( Stati della Chiesa), обычно именуемая у нас папской областью, бывшая исходно феодальным объединением разнородных владений под формальным сюзеренитетом папы как обладателя мирской власти (potere temporale)6 в новых условиях предстала как объединение «состояний» самого разного рода. В перспективе за контурами Государств Церкви проглядывал весьма сложный идеальный тип «состояния состояний» или композитного, многосоставного государства, реализованный впоследствии в виде Священной Римской империи и Семи объединенных провинций Нидерландов.

Еще одним из столпов итальянского политического порядка было Неаполитанское королевство. Оно было территориальной гегемонией арагонской королевской династии и отчасти предвосхищало монархический прототип абсолютистской политии.

Прочие государства итальянской системы представляли собой династические политии (герцогство Савойское, герцогство Мантуанское, герцогство Феррарское, герцогство Модены и Реджио) или республики городов-государств Генуя, Сиена, Лука и т.п.

При всех различиях и при всем разнообразии их политических форм и устройств государства-участники первой международной системы разделяли по крайней мере один структурный принцип простого баланса сил как во внешней, так и внутренней политике. Кроме того и для определения статуса государств в системе, и их собственного самоопределения исключительно важным было их ранжирование по масштабу – совокупному показателю, отражающему размеры, потенциал, влияние и функциональную роль в системе той или иной страны. Пусть несколько запоздало, но с учетом именно опыта «итальянского концерта» выдающийся протагонист идеи государственного расчета (racio status, ragion di Stato, raison d'État) Джованни Ботеро выделил три типа государств: величайшие (grandissime), средние (mezano) и маленькие (piccioli), отдавая предпочтение средним, поскольку они самодостаточны в отличие от малых и великих [Botero1589]. Данное различение имеет исключительно важное значение для универсальной типолигизации государств [Colomer 2007; Ильин 2008].

В течение четырех десятилетий система «итальянского концерта» исправно работала. Примерно три десятилетия из четырех были временем действительно всеобщего мира в Италии. Да и оставшееся десятилетие на землю Италии не вступали армии внешних агрессоров, ни один итальянский город не подвергся разграблению[Norwich: 324]. Историки зафиксировали за все это время всего шесть локальных войн [Mattingly: 80]. Из них четыре были фактически гражданскими, но спровоцировали внешнее вмешательство. Две были связаны с авантюрами неаполитанского короля Альфонсо – нападение на Геную и война с Феррарой [Mattingly: 80].

Всю вторую половину XV столетия можно считать первой фазой или тактом западноевропейской политической модернизации. Только в самом конце века в результате включения внешних сил – прежде всего Франции и Империи – система Лоди была смята так называемыми Итальянскими войнами. Начался контрфазовый кризис, который охватил более, чем половину столетия. В его середине происходит раскол между протестантизмом и католичеством. Завершается кризис переходом к конфессионализации, которая и становится новым организующим принципом координатной сетки европейской политики.

Изменения конфигурации и состава координатной сетки в условиях конфессионализации.

Формально кризисный период Итальянских войн завершает в 1556-1558 годах последний тур военных действий. Однако поражение французов при Като-Камбрези и падение Кале ничего по сути дела не меняет. Исход предрешен. Разделение Священной Римской империи, хрупкий баланс сил между протестантскими и католическими суверенами, а также внутри многих территориальных политий создают основу для пусть ненадежного, но религиозного мира внутри и по обе стороны от «пояса городов». Здесь в небольшом городке Като-Камбрези в 1559 году и был заключен долгожданный мир.

Ответом на кризисные вызовы и стало создание первой европейской системы. Ее ведущим принципом стал религиозный мир. Он обеспечивался за счет распространения опробованного в итальянских условиях принципа союза, основанного на балансе сил между фактически контролирующими территорию отдельных политий-состояний суверенами. Этот принцип более последовательно и отчетливо был зафиксирован Аугсбургской диетой 1555 года. Другим принципом стала замена прямого сюзеренитета гегемонией.

Данные принципы были непривычны. Они противоречили многовековым обычаям и традициям. Их утверждение было непростым, непоследовательным и асинхронным в различных частях Западной Европы. Развитие подстегивалось или замедлялось структурными (место в центрах или на перифериях концептуальной карты Европы), геополитическими (относительная изолированность или открытость территорий) или экономическими (преобладание тех или иных способов производства) факторами. Крайне важным становится наличие ресурсов силового господства и возможностей эти ресурсы мобилизовать.

Все данные обстоятельства создали предпосылки возникновения территориальных политий и региональных субсистем. В ходе Реформации происходила консолидация протестантских государств, суверены которых соединили в своих руках контроль и над мирской горизонталью, и над церковной вертикалью – в Англии (1533г.), Дании (1536г.), затем в Швеции, в отдельных нидерландских провинциях, в германских княжествах и свободных городах, в отдельных кантонах Швейцарии. На свой лад сходные процессы проходят и католических частях Европы. Итальянские властители еще в период своего «концерта» стали полагаться на особые отношения со Святым престолом. Во Франции еще раньше утверждается галликанская церковь. Свой сакральный порядок со своей системой инквизиции утверждает Испания.

В ходе острого противоборства, принимавшего нередко форму кровавых религиозных войн, окончательно прояснился распад вертикальной империи и возникновение биполярного протестантско-католического противостояния с одной стороны. Одновременно прояснились контуры баланса между мощными династическими центрами по обе стороны от «пояса городов». Так определились контуры первой европейской международной системы, где причудливо переплелись старые принципы с новыми.

Во многих случаях переход от феодальных порядков или от республиканских городов-государств к консолидированным монархиям разных типов осуществлялся через утверждение господарств как форм прямого господства с помощью военной силы. Часто персональное господарство (тирания завоевателя) преобразовывалась в династическое господарство – режим господства его прямых наследников. Были, однако, и иные формы данного типа государства, например, коммунальное господарство, получившее наиболее известное и яркое выражение в Мюнстерской коммуне (Täuferreich von Münster), созданном в 1534-1535 годах теократическом господарстве радикальных анабаптистов-перекрещенцев [Dülmen 1974; Чистозвонов 1964; Skinner 1978, 2: 80-81]. Впрочем непосредственная демократия религиозной общины или конгрегации7 быстро превратилась в олигархию 12 апостолов, а затем и в монархию Яна Лейденского, провозглашенного царем «Нового Сиона» и будущим владыкой мира.

При всей очевидности монархического поворота не менее, а то и более важным на протяжении XVI-XVII веков стало развитие сословий (англ. Estates, нем. Stände, фр. États, нид. Staten) сословного политического порядка (Ständeordnung) и так называемого государства сословий (Ständestaat) [Poggi 1978: 36-59]. Последнее название, впрочем, термин современных историков. Что касается европейцев XVI-XVII веков, то у них не было особого обобщающего термина для всей категории. Обычно использовалась более узкое уточнение – королевство, герцогство, республика. Нередко просто говорили о «состояниях», то есть сословиях и близких к ним образованиях во множественном числе.

Сама категория сословного государства достаточно широка. По сути дела это целое поколение альтернативных форм государственной организации. Сословное государство могло обрести форму монархии – династической (Шотландия), выборной (Речь Посполита), или унии разнотипных монархий и господарств.

С точки зрения институциональных новаций весьма многообщающим было комплексное соединение различных и по масштабу, и по своей природе состояний. Классические примеры дают Нидерланды, например, так называемые Семнадцать провинций (1482–1581). С юридической точки зрения это было объединение в форме личной унии ряда феодальных по происхождению владений, доставшихся Габсбургам по наследству от бургундской династии. Эти владения также входили в Священную Римскую империю и с 1512 года фактически образовывали там Бургундский имперский округ (Burgundischer Reichskreis) с добавлением Свободного графства Бургундского (Franche Comté) и имперского города Безансона.

Одни названия этих владений говорят о разнообразии их политического устройства. В число семнадцати провинций входили четыре герцогства, шесть графств, пять господарств (heerlijkheid), а также архиепископство Утрехтское и округа (ommelanden) Гронингена. При этом в герцогство Брабантское входили маркграфство Антверпенское, графства Левен и Брюссель, аббатства Нивель и Жемблуа. В графство Фландрское входили бургграфства Лиль, Дуэ и Орши, а также господарство Турне. Да и другие земли включали различные субполитии, а множество самоуправлющихся городов и других институтов. Причем в основном они выстаивались снизу на основе самоорганизации. Уже с XIII столетия, например, стали образовываться водные советы (waterschappen), а затем и их объединения (hoogheemraadschappen), которые создавали и поддерживали систему дамб и каналов [Raadschelders, Toonen 1993]. Это была эффективная демократия снизу. Только графы Голландии учреждали, а точнее утверждали подобные советы сверху.

Важнейшим институциональным прорывом эпохи семнадцати провинций было создание самой этой обобщающей категории. При всем разнообразии политических порядков все без исключения семнадцать территориальных политий были «уравнены» тем, что получили этот единый статус. Подобное случилось почти одновременно в Италии. Только там международную систему образовали уравненные состояния (stati), а в северном сегменте пояса городов интегрированные в союз территории стали уравненными провинциями (provincies)8 формирующейся бургундской империи.

Помимо общего государя у этого объединения были дополнительные политические институты, включая так называемые Генеральные штаты (Staten-Generaal), что точнее было перевести «всеобщие состояния», то есть съезд представителей различных самоорганизованных состояний или сословий из различных территорий Нидерландов. При этом охватывавшие друг друга рамки состояний создавали не только структуру представительства, но и администрирования, отправления правосудия и т.п.

Интересное институциональное решение было найдено для главы составного государства государств в Нидерландах. Уже в период сюзеренитета бургундских герцогов (1432-1477)9 на практике он реализовывался путем введения должности наместника или «держателя места», стадхоудера (stadhouder)10. Дело в том, что на момент включения «нижних земель» в империю «великих герцогов Запада»11 в каждой из них уже сложилось свое политическое устройство. Сюзерену, пусть он даже и претендовал на императорское владычество, приходилось считаться с этим. Потому провинции получали главу, назначаемого сюзереном. Обычно это был один их местных аристократов. Первоначально с 1433 года такой стадхоудер был назначен в новоприобретенные Голландию12, Зеландию и в Утрехт. Затем эта практика расширилась и на другие территории в основном уже в период семнадцати провинций.

Пост стадхоудера сохранился и даже получил развитие в Республике семи объединенных нижних земель ( Republiek der Zeven Verenigde Nederlanden). Порой эта федерация именовалась просто Семь объединенных провинций (Zeven Verenigde Provinciën). На латыни – языке тогдашней дипломатии – ее именовали Союзные бельгийские провинции (Foederatae Belgii Provinciae) или просто Союзная Бельгика (Belgica Foederata). Здесь во главе трех крупнейших субъектов федерации – Голландии, Зеландии и Утрехта – стоял единый стадхоудер. В остальных четырех были свои стадхоудеры, хотя Мориц Насаусский и некоторые последующие статхоудеры стали возглавлять большее число провинций.

Наиболее последовательно, однако, институты выстраивались снизу вверх в центральном сегменте пояса городов, в Швейцарии. Политическая консолидация здесь началась в конце XIII века. Отсчет созданию общего союза земель ведется с 1291 года, когда «люди долины Ури с объединением долины Швица и община Нижней межгорной долины» (homines vallis Uranie universitasque vallis de Switz ac communitas hominum Intramontanorum Vallis Inferioris) заключили вечный союз. Сами себя они называли «единодушными» (conspirati) и «единоправными» (coniurati), что было переводом немецкого слова сотоварищи (eidgenossen). Тем самым они создали клятвенное сотоварищество (Eidgenossenschaft). Это понятие до сих пор сохраняется в официальном названии страны на немецком языке - Schweizarische Eidgenossenschаft. Это необычное слово удачно отражает необычность и исключительность политического устройства альпийской страны.

Последовательная ориентация на самоорганизацию снизу и придают своеобразие швейцарским институтам. В остальном сотоварищи использовали вполне распространенные в Европе и мире модели поведения и организации. Одной из них была малая соседская община, о которой Чарльз Тилли писал следующее: «Некоторые европейские крестьянские общины были тем, что любители оксюморонов называют плебейскими олигархиями. Они практиковали ротацию выборных должностей через выборы или по жребию, у них были хорошо защищены права участия, они собирались на общие собрания, выносившие обязательные решения и устанавливавшие юридические процедуры по рассмотрению ущербов, причиняемых отдельным лицам или общине (Barber 1974, Blickle 1997, Cerutti, Descimon and Prak 1995, Luebke 1997, Wells 1995). Но почти повсеместно такого рода гражданами могли быть или совершеннолетние мужчины, или владевшие собственностью совершеннолетние мужчины главной общины. Крестьянские общины часто контролировали подчиненные территории, где население не имело никаких прав гражданства» [Тилли ].

Подобные порядки были широко распространены, однако в условиях установления сначала римского имперского порядка, а затем феодальной организации западноевропейской хризалиды их сменили более изощренные политические институты. Однако в альпийских долинах соседские крестьянские общины не только выжили, но многое усвоили у своих властителей и научились успешно взаимодействовать с более развитыми соседями. Именно этого типа общины и стали создателями Швейцарского сотоварищества, а также другого альпийского союза – Ретийской республики.

По своей структуре Ретийская республика сама являлась объединенным состоянием трех объединенных состояний отдельных общин: Союза божьего дома (Gotteshausbund), Верхнего или Серого союза (Obere oder Graue Bund) и Союза десяти судов (Zehngerichtebund). Нетрудно убедиться, что одно состояние (Staat) включало другие, то есть оказывалось союзом (Bund), но при этом в свою очередь вместе с двумя подобными себе состояниями-союзами образовывало совокупное состояние-союз. Его можно было назвать и республикой (Freistaat), и союзом (Bund), и просто государством-состоянием (Staat). А именем собственным со временем стали «серые союзы» (Graubünden). Так сейчас именуется кантон Швейцарии, расположившийся на землях Республики трех союзов.

Вечный союзник Ретийской республики Швейцарское клятвенное сотоварищество было устроено не менее сложно. В его состав помимо кантонов и подчиненных им территорий (фогствы и т.п.) входили кондоминиумы и протектораты. Кроме того со Швейцарией были ассоциированы постоянные союзники, например, Женева, или Республика семи десятков (фр. République des Sept Dizains, нем. Republik der Sieben Zehenden) – нынешняя Республика и кантон Вале, или уже упомянутая Ретийская республика.

С точки зрения политического устройства Швейцария не только строилась снизу, но и была совершенно монокефальной. У сотоварищества практически отсутствовали общие органы власти помимо так называемого Тагзатцунга (Tagsatzung) – регулярно собиравшейся коллегии представителей всех полноправных земель. А центра как такового вообще не было.

Таким образом зона пояса городов, где собственно и зарождалась европейская модернизация, стала местом первоначального, интенсивного и богатого своим разнообразием государственного строительства. Возникший здесь модернизационный импульс быстро распространился на окружающие части Европы. Своеобразным транслятором стали так называемые итальянские войны, вылившиеся в соперничество двух мощнейших центров мощи – Франции и Священной Римской империи, – которые боролись за контроль над поясом городов и тем самым за преобладание в Европе. Естественно, реакция этих крупных и по всем показателям масштабных политий на модернизационный вызов пояса городов осуществлялась в иной логике. Она прежде всего была связана с попытками утверждения гегемонии в международных отношениях и создания централизованных монархических территориальных государств в пространствах в западу и к востоку от пояса городов. Именно в этих романских и германских краях, как показал Стейн Роккан, возникли династические центры государственного строительства. Именно они и задали тон новым трендам государственного строительства, ярко проявившимся после заключения Вестфальского мира. На первый план выходит принцип государственного расчета и родственные ему идеи абсолютизма.

Изменения конфигурации и состава координатной сетки в эпоху абсолютизма.

Исторический Вестфальский мир качественно отличается от нормативной схемы, получившей хождение в международных исследованиях после Второй мировой войны. Главное отличие состоит в том, что историческую Вестфальскую систему характеризовала предельная асимметрия, иерархия участников и отчетливое право вмешательства доминирующих держав. Нетрудно понять, что во внутриполитическом отношении данные принципы содействовали развитию высокоцентрализованных, монархических форм политической организации.

Парадоксальный пример республиканской Англии лишь подтверждает эту закономерность. Практически одновременно с заключением Вестфальского мира завершается и гражданская война в Англии, а фактически война двух политических порядков – династического Стюартов и консоциативного Общин. 19 мая 1649 г. В этот день актом парламента было утверждено следующее: «Да будет провозглашено и введено в действие нынешним парламентом и при помощи его же власти (authority), что народ Англии, равно как все ей принадлежащие доминионы и территории являются и будут являться, а также данным актом (hereby) конституированы (Constituted), созданы (Made), установлены (Established) и закреплены (Confirmed) в качестве республики (a Commonwealth) и свободного государства (Free State); и будут в дальнейшем управляться как республика и свободное государство высшей властью этой нации (by the Supreme Authority of this Nation), представителями народа в парламенте и теми, кого они назначат и конституируют (constitute) в качестве исполнителей (Officers) и служителей (Ministers) блага народа, и все это без какого бы то ни было короля (without any King) или палаты лордов». Тем самым ликвидировались два важнейших состояния (Estates) – монарх и сословие лордов светских и духовных. Остались одни лишь общины (Commons), то есть классическая республика была редуцирована до демократии в классическом же понимании, а фактически до господарства революционной армии и ее вождей. Это господарство быстро приобрело формы олигархической республики в современном понимании, а в перспективе дало режим личной власти (аналог итальянской синьории) в виде протектората Кромвеля. Именно в этот короткий период 50-х годов Англия ближе всего подошла к идеальной модели абсолютизма.

Более типично, однако, развитие абсолютизма на базе династических монархий. В их основе, как правило, лежит одновременное соединение личного господства феодального сеньора на определенной территории с патримониальной собственностью на земли соответствующей территории. В научной литературе данная специфическая разновидность территориальной политии получила названия проприетарного королевства [Symcox, 1974; Rowen, 1980] или «генерализованного личного господства» [Gerstenberger, 1990].

Самым типичным, практически парадигматическим примером является Франция, где на протяжении XVI–XVII веков консолидировалось, по выражению Роберта Бреннера [Brenner 1985], налогово-должностное государство (tax/office state) или, как уточняет Бенно Тешке [Teschke 2003: 10, 169-170 ff], абсолютиско-патримониальное налогово- должностное государство (absolutist-patrimonial tax/office state). Разумеется, предлагаемая этими авторами логика перехода от феодализма к абсолютизму, связанная с сохранением докапиталистических социальных отношений собственности и экономической неразвитостью (economic non-development), предполагала появление суверена-династа, претендующего на абсолютное и одновременно персонализованное господство. Вспомним формулу короля-солнца: «Государство - это я».

В проведением подобной стратегии государственного строительства Тешке связывает досовременную (pre-modern) природу ключевых абсолютистских институтов – продажи должностей, постоянной армии, налогообложения, правовой системы и характера военного дела (nature of warfare). В результате он приходит к заключению, что «воинственная природа абсолютистских государств была внешним выражением политических стратегий накопления, укорененных в социальном режиме собственности, характеризуемого насильственным изъятием налогово-аппаратным государством ренты у крестьянства, в чьей собственности находятся собственные средства существования (by a tax/office state taking coerced rents from a peasantry in possession of its means of subsistence)» [Teschke 2003: 10].

Абсолютизм не был чисто французским явлением. Он стал достаточно распространен чуть ли не по всей Европе. Тот же Тешке отмечает успешное выживание «германского мини-абсолютизма» [Teschke 2003: 10]. Да и на практике установление абсолютных монархий вовсе не означало неограниченной королевской власти, а обычно предполагало институционализацию нового и нестабильного modus vivendi между королем и аристократией, а зачастую и другими сословиям. Кроме того становление абсолютистского государства было отнюдь не единственным трендом политического развития.

В данном контексте интересно сравнение, которое предпринимает известный британский политолог-компаративист Самуэль Файнер. Он рассматривает четыре прототипические примера монархий. Два примера абсолютной монархии – Франция и Пруссия. Два примера парламентской монархии – Англия и Речь Посполита (гл. 6. с. 1307-1374).

Следует уточнить. Характеризовать Речь Посполиту как парламентскую монархию не вполне точно. Это государство вполне отвечает своему названию: Республика Короны Польской и Великого Княжества Литовского (пол. Rzeczpospolita Korony Polskiej i Wielkiego Księstwa Litewskiego). Rzecz pospolita – это точный «перевод» на польский язык латинского термина res publica. Однако дело не только в названии. Политическое устройство «республики обеих народов» (Rzeczpospolita Obojga Narodów - Abiejų Tautų Respublika), как она неофициально именовалась, строилось на соединении трех состояний: выборной монархии, аристократии в виде сейма магнатов и демократии в виде сеймика (сеймиков) всей шляхты. Хотя сеймы и сеймики действительно функционировали как представительные органы, их законодательная роль была ничтожна, а уж о контроле над правительством или о продвижении к кабинетной системе и речи идти не могло. Кроме того в республике обеих народов возник и еще один способ организации власти – через иерархизированные сети солидарности и взаимопомощи, получившие название конфедерация (konfederacja).

Что касается Пруссии, то в этом случае происходило исключительно эффективное создание сверху эффективной военно-бюрократической машины: «Пруссия содержала относительно самую большую армию в расчете на душу населения, чем любая другая страна в Европе – большая или маленькая. <…> Пруссия тратила намного большую долю своего бюджета на военные расходы, чем большинство своих соперников, в среднем 80-90 процентов в сравнении в 45-55 процентами в большинстве других стран» [Gorski 2003: 81]. Это, однако, не вело к увеличению налогового бремени. Напротив, оно было умеренным. Дело в том, что центральной власти удалось создать дешевую и эффективную политическую и военно-бюрократическую структуру за счет отказа от абсолютного и одновременно персонализованного господства в пользу сбалансированного и деперсонализованного дисциплинирования и самодисциплинирования, при котором государь становился «первым слугой государства» (формула Фридриха Великого). Было создано полицеистское государство (Polizeistaat), или, если пользоваться языком того времени государство благочиния.

Нас не должна обманывать первая часть термина. Словесная форма Polizei входит в немецкий язык уже в XV веке в двух главных значениях: политическое сообщество как таковое и его правовая основа [Knemeyer 1969: 875-880; Knemeyer 1967: 165 и далее]. В XVII веке германские юристы и политические мыслители вполне отчетливо и последовательно оперируют словоконцептом добрая полиция (gude Policey) для передачи смысла рационального и совершенного политического устройства - т.е. благочиния, как переводили это слово в России уже в XVIII веке.

Впрочем, путь к этому государству благочиния не был легким, а результат отнюдь не идеален. В 1660 году в Курфюшестве Брандербургском была осуществлена своего рода внутренняя деспотизация-завоевание, установлена параллельная гражданской военная администрация, которая постепенно значительно расширила сферу своей компетенции, включив в нее сбор акциза и управление финансами в целом, а также фактически установила контроль над городами. Военная администрация восприняла пафос орденского возвышения-служения, находя его уже не в «крестоносной идее», а в утверждении государственного расчета (die Staatsräson). Продолжение административных реформ «королем-капралом» Пруссии Фридрихом-Вильгельмом I и последующими прусскими королями создало основы для становления рациональной бюрократии, руководствовавшейся идеалами эффективности и формализма с почти таким же рвением, с каким тевтонские рыцари некогда служили культу Девы Марии [Dorwart, Kathe; Östreich]. Что же касается самих прусских монархов, то они руководствовались миссией кальвинистского дисциплинирования сверху [Gorski 2003].

На распространение тех или иных образцов государственных институтов существенно влияла конфигурация международной системы. Она была иерархической. В международных актах XVI и XVII веков, включая Мюнстерский и Оснабрюкский мирные соглашения 1648 года, за императором Священной Римской империи следовал король Франции (или в Оснабрюкском договоре Швеции), затем наследственные монархи, потом избираемые, аристократии без королей и вольные города. При этом условный иерархический порядок связывался с неким «функциональным» объяснением. Так, Священная Римская империя трактовалась как глава мира (caput mundi), Франция – арбитр Европы (arbitre de l’Europe), Швеция – господарство Балтики (dominium maris baltici).

Принцип всеобщей иерархии в международной и внутренней политике подрывается кризисом международной системы в ходе войн рубежа XVII и XVIII столетий. Обновленный принцип баланса сил вкупе с рядом морфологических открытий позволяет придать новые импульсы государственному строительству на новом историческом этапе, получившем название Просвещение.

Изменения конфигурации и состава координатной сетки в эпоху Просвещения.

В конце XVII столетия три «вестфальских» претендента на гегемонию – Франция, Австрия и Швеция, а также новый претендент и новая территориальная полития Великобритания были вынуждены вести войны для того, чтобы компенсировать значительно усложнившиеся внешнеполитические и внутриполитические порядки в Европе. Кризисный период начинается войной Франции с Аугсбургской лигой (1688-1697). Его кульминацией, определившей направление дальней трансформации, стала война за испанское наследство (1701-1714). Окончательный выход из кризиса отмечен завершением Великой Северной войны.

В ходе кризиса явственно проявилось двойственное восприятие действительности под углом наследования короны. Начиная с Войны за испанское наследство в течение нескольких десятилетий многие международные конфликты и войны связаны с вопросом о «наследовании» суверенных прерогатив верховного властителя той или иной страны. Однако эти войны и сама постановка вопроса о «наследии» решительно отличаются от похожих по названию войн средневековья.

Новый подход к наследованию суверенных прерогатив – противоречивый, даже антиномичный и потому современный – заключается следующем. Государство рассматривается одновременно и как «естественная» и в силу этого неотчуждаемая собственность государя, и как объект коммерческих, контрактных отношений, предполагающий не только возможность, но и необходимость отчуждения. В результате системные отношения между суверенами допускают и даже предполагают вмешательство во внутриполитическое развитие, особенно в случаях, когда это оправдывается сделкой, касающихся суверенных прав. Бенно Тешке утверждает, что тем самым усваиваются буржуазные критерии частной собственности, которые переносятся на международные отношения.

Куда существеннее для переосмысления принципа баланса сил было появление конституции в ходе Революционного установления (Revolutionary Settlement), последовавшего сразу за Славной Революцией (Glorious Revolution). В результате в Англии, а с 1707 года в Великобритании складывается уже парламентская, а не сословно-представительная монархия, партийная, а затем и кабинетная система и, главное, конституционный порядок. Это было существенным институциональным прорывом, облегчившем модернизацию во всех областях жизни, включая и экономику. При всей кажущейся исключительности подобного хода дел он не был аномальным. Фактически подобные тенденции в куда менее выраженной форме и еще более непоследовательно, чем в Британии, проявлялись и в других странах. Наиболее близким примером можно признать Швецию, где на обломках квази-имперского великодержавия (stormaktsställning), оставленных Карлом XII, стало формироваться динамичное государство, продвигавшееся в сторону парламентаризма и конституционализма. Достаточно вспомнить череду так называемых ‘форм правления’ (regiringsform) 1719, 1720, 1772, 1789 и 1809 годов. Кроме того в XVIII столетии Швеция дала замечательные примеры политических новаций от создания одной из первых двухпартийных систем ‘колпаков’ (mössor) и ‘шляп’ (hattar) до развития вполне рациональной бюрократии.

Однако при всем значении преобразований в Швеции, в некоторых просвещенных полицеистских монархиях Германии, в малых и микроскопических государствах пояса городов тон в государственном строительстве задавала Великобритания. Одновременно она стала выдвигаться на роль великой державы в международной системе, что способствовало тому, что у концу Раннего Модерна британские порядки стали считаться образцовыми, как венецианские в самом его начале.

Сам конституционный принцип позволял закреплять баланс, делать его более надежным. Это естественным образом воздействовало на международную политику, где постоянная смена партнеров в «кадрили» четырех великих держав с эпизодическим, но крайне весомым подключением России стала шагом в отработке принципа баланса сил. Концептуально данный принцип вполне сочетался и с традицией конституционализма, и с разработкой различных версий разделения властей.

С точки зрения морфологии государственного устройства в XVIII веке в европейской системе государств сосуществовали совершенно разные типы государства. Франция, Австрия, Испания, Швеция, Россия, Дания-Норвегия, Бранденбург-Пруссия и Папская область были абсолютистскими государствами. Священная Римская империя сохраняла свой статус конфедеративной избираемой монархии вплоть до 1806 года. Голландские Генеральные штаты провозгласили независимую олигархическую торговую республику, которая сменялась статхаудератом. Польша была «коронованной аристократической республикой», а Швейцария — свободной конфедерацией кантонов. Итальянские торговые республики боролись против своей трансформации в монархии. Англия превратилась в парламентскую и конституционную монархию.

Система, однако, не оставалась статичной. Она развивалась. Британия при этом играла роль лидера инноваций. Кис ван дер Пийль выделяет в связи с этим трехвековой цикл, в котором англо-американской «локковской сердцевине» (Lockean heartland) постоянно бросали вызов «гоббсовские государства-соперники» (Hobbesian contender states). Государства-соперники отличались активной ведущей ролью государственных классов, которые брали на себя многие функции, выполнявшиеся в локковской сердцевине гражданским обществом. Здесь предлагаемые государством проекты централизованного и рационализированного публичного планирования мобилизовали общество «сверху», чтобы приблизиться к — и бросить вызов — гегемонии локковской сердцевины. В общих чертах речь идет о противостоянии абсолютистской Франции в XVIII веке и наполеоновской Франции и Германской империи в XIX веке Британии; Германии и Японии в начале XX века Британии, Соединенным Штатам и Франции; Советского Союза и Китая во второй половине XX века «локковскому» Западу во главе с Соединенными Штатами [van der Pijl 1998: 64–97].

При всех достижениях британской политической мысли, а также деятельности французских просветителей важнейшим интеллектуальным достижением, обобщившим не только опыт Просвещения, но всего Раннего Модерна стало творчество Иммануила Канта. Открытие им принципа антиномии дало методологический принцип современному мышлению, в том числе мышлению конституционалистскому, связанному с рационализацией разделения властей и баланса сил.

На исходе Раннего Модерна произошла радикальная инновация, связанная с распадом Первой Британской империи и образовании федеративной президентской республикие в Северной Америке. США решительно продвинули британскую парламентскую и конституционную традицию, рационализовали ее и придали ей новую форму. В этих условиях обострились противоречия во Франции и в Нидерландах, как на севере, так и на юге. Результатом стала революция патриотов в монархизованной Республике семи объединенных провинций (1784-1787), начавшиеся вслед за этим Французская и Брабантская революции, приведшие сначала к созданию соединенных бельгийских штатов (нид. Verenigde Belgische Staten, фр. États-Belgiques-Unis), просуществовавших с января по декабрь 1790 года, а затем к провозглашению в августе 1792 года и Французской республики.

Некоторые выводы.

В ходе первоначальной модернизации осуществляется несколько взаимосвязанных процессов на западноевропейском, страновом и локальном уровнях. Все они, так или иначе, связаны с общим трендом распространения «модерных», современных по характеру практик из первоначального ядра внутренней двойной европейской периферии в виде так называемого «пояса городов» сначала в прилегающие, а затем более удаленные регионы прежней Respublica Christiana. Постепенно зона модернизации охватывает все европейское пространство.

Государственное строительство может осуществляться различными способами, но при этом внешние и внутренние факторы взаимно обуславливают друг друга. Для целей настоящего доклада важны три подобных способа соединения эндогенных и экзогенных по своей природе усилий по институциональному строительству.

Первый способ основан на эндогенных в своей основе мутациях исходных институтов и/или на отпочковании новых политий от старых. Данный способ связан с воспроизведением и модифицированием уже освоенных институциональных дизайнов («генотипов») государственного устройства, то есть с наследованием и родством. Здесь генеалогия выражена вполне отчетливо. Подобный способ проявляется либо в последовательной смене и трансформациях уже вполне вписавшихся в международные системы политий, либо включения в международную систему новых единиц путем их отпочкования от старых.

Другой способ предполагает экзогенные по большей части уподобления. Этот способ связан с диффузией существующих в системе институциональных решений и принципов. Данный способ связан с распространением отработанных в ядре системы образцов на перифериях системы, где создаются новые политические образования обычно в виде колоний. Эти периферии образуются, как правило, в результате включения в систему политической среды, где еще не сложились устойчивые политии, которые могут рассматриваться как потенциально способные к установлению международных отношений. Частным, но вполне распространенным вариантом является признание «туземных» политий неспособными к установлению «цивилизованных» международных отношений, что влечет их насильственную ликвидацию.

Наконец, еще один способ институционального строительства связан с включением в систему внешних, уже способных к установлению международных отношений территориальных политий. Этот способ преобладает в случаях включения в международную систему империй – Оттоманской, Российской и т.п. В данном случае происходит соединение как эндогоенных, так и экзогенных образцов поведения, институтов и структур. Иными словами происходит одновременно наследование и уподобление, при которых некоторые новые структуры могут оказаться в одном отношении унаследованными, а в другом – воспринятыми с помощью диффузии.

В связи с тем, что экзогенное усвоение институциональных решений, связанных с государственным строительством, достаточно распространено, важное значение для их передачи имеет диффузия. На динамику и характер этого процесса существенно влияет конфигурация международной системы. В первую очередь речь идет о формировании ядра (ядер) и периферии (периферий).

По мере усложнения политической организации в череде поколений международных систем меняется соотношение между основными структурами диффузии институциональных моделей государственного строительства. Прежде всего обращает на себя внимание то, что появляются новые ядра и периферии при сохранении в снятом виде прежних различений. Исходная структура предполагала диффузию из северного ядра на всю Италию образцов классического республиканского дизайна – прежде всего венецианских. Затем происходит экспорт образцов в зону пояса городов и прилегающие пространства, где образуются новые ядра (взаимосвязанные нидерландское и имперское, а также автономное швейцарское) и центры (французский и английский).

С каждым следующим поколением и тактом диффузии происходит перекомпоновка центров и ядер, а также появление новых периферий. Так, появляется сначала англо-нидерландское, затем атлантическое ядро. Скандинавские и пиренейские периферии превращаются в ядра. Диффузия приобретает многослойный характер, появляются возвратные воздействия и т.п. Учет усложнения структуры, а также потоков и направлений (в том числе возвратных) диффузии является одним из средств моделирования генеалогии основных типов современных государств – в той мере, в какой «породнение» через уподобление влияет на наследование.

Международные системы создают общую конфигурацию и специфические коналы диффузии. Без их учета анализ государственного строительства только на основе внутренних факторов, как бы точно и тонко он ни осуществлялся, будет оставаться неполным.

Литература

Almond, Flanagan, Mundt 1973: Almond G.A., Flanagan S. and Mundt R. (eds.) Crisis, Choice, and Change: Historical Stories of Political Development. Boston: Little, Brown and Co, 1973

Botero1589: Botero, Giovanni. The Reason of State, translated by P.J. Waley and D. P. Waley, with an introduction by D.P. Waley. New Haven, 1956 [1589]

Colomer 2007: Colomer J.M. Great empires, small nations: The uncertain future of the sovereign state. – L., N.Y.: Routledge, 2007

Dorwart 1971: Dorwart R.A. The Administrative Reform of Friedrich William I of Prussia. Camb., Mass., 1971

Dülmen 1974: Dülmen, Richard van (Hrsg.). Das Täuferreich zu Münster 1534–1535. Berichte und Dokumente. Dt. Taschenbuch-Verl., München 1974

Gerstenberger 1990: Gerstenberger, Heide. Die Subjektlose Gewalt: Theorie der Entstehung Bürgerlicher Staatsgewalt. Münster: Westfalsches Dampfboot. 1990

Gorski 2003: Gorski, Philip S. The Disciplinary Revolution. Calvinism and the Rise of the State in Early Modern Europe. Chicago & L.: The University of Chicago Press. 2003

Kathe 1976: Kathe H. Der «Soldatenkönig» Friedrich Wilhelm I, 1688-1740. B., 1976

Klueting 1989: Klueting, Harm. Das Konfessionelle Zeitalter 1525-1648, Stuttgart, 1989

Knemeyer 1967: Knemeyer F.-L. Polizeibegriffe in den Gesetzen des 15. bis18. Jahrhunderts. // Archiv der öffentlichen Rechts, 92, 1967

Machiavelli 1960: Machiavelli N. Il principe e discorsi. Milan: Feltrinelli. 1960

Mattingly 1988: Mattingly G. Renaissance diplomacy. - N.Y.: Dover, 1988

Östreich 1977: Östreich G. Friedrich Wilhelm I: Preussischer Absolutismus, Merkantilismus, Militarismus. Göttingen, 1977

Poggi 1978: Poggi, Gianfranco. The Development of Modern State. A Sociological Introduction. Stanford: Stanford University Press, 1978

Raadschelders, Toonen 1993: Raadschelders, J.C.N.; Th.A.J. Toonen (eds.) (1993). Waterschappen in Nederland: een bestuurskundige verkenning van de institutionele ontwikkeling. Hilversum: Uitgeverij Verloren b.v. 1993

Rowen 1980: Rowen H. The King’s State: Proprietary Dynasticism in Early Modern France. New Brunswick, 1980



>