Geum.ru

Потерянная жизнь сердца

Вид материалаДокументы
Глава 2 - Загадочная Романтика
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   19

Глава 2 - Загадочная Романтика


Мы пробуждаемся, если это вообще происходит, лишь от тайны.
Энни Диллард

Кто или что впервые взывает к нам из самых глубин сердца? Наша внешняя жизнь, которая видна всему миру, состоящая из деловых встреч и суеты, не даст нам ответа на этот вопрос. Мы должны обратиться к нашей внутренней жизни, разворачивающейся в сердце. Если мы собираемся отправиться в путешествие на поиски утраченного сердца, то должны последовать совету Фредерика Бучнера и «прислушаться к собственной жизни».

Если Господь говорит с нами прилюдно через такие открытые каналы, как Библия и церковь, то, я думаю, еще громче Он говорит с нами через то, что происходит в нашей жизни… если наши сердца и мысли так же открыты, как и наши уши, если мы слушаем с терпением и надеждой, если запоминаем все глубоко и верно, тогда, я думаю, рано или поздно мы признаем, вне всяких сомнений, что как бы плохо мы Его ни слышали, Он все равно говорит с нами; и как бы мало ни понимали из сказанного, Его слово к каждому из нас — это и исцеляющий бальзам, и невыразимая драгоценность.

Прошлое и настоящее

Наиболее внятно звучит этот голос сердца ранним утром или иногда посреди ночи, когда внутренний цензор, который диктует нам, как «следует» реагировать на мир, складывает свои полномочия. Именно тогда сердце рассказывает нам нашу истинную историю. В ней сочетаются тайна и волшебство, но в то же время предчувствие дурного и тревога — то, что философы называют «страхом». Когда мы внимательно вслушаемся в эту историю, которую рассказывает сердце, большинство из нас придет к выводу, что сюжет закручивается вокруг двух совершенно разных посланий, или открытий, которые притягивают наше внимание еще с детских пор. Одно очаровывает нас, в то время как другое вызывает приступы страха и апатии. Первое приходит к нам в форме романтики, которая наполняет меня (Брент) даже в мои шестьдесят радостным предчувствием. Что-то прекрасное очаровывает нас. Другое окружает самыми темными картинами и приносит с собой ожидание дурного, которое изводит и нервирует так, что может испортить даже самое солнечное утро. Что-то ужасное подкрадывается к нам.

И все же очарование жизни сильнее, чем предчувствие дурного — история любви касается нашего сердца до того, как темное откровение сделает свое черное дело. С этого момента мы и начнем «прислушиваться к нашей жизни». Если мы позволим себе вернуться к той истории, которую большинство из нас знало еще детьми, то будет нетрудно вернуть ранние впечатления, картинки, звуки и ароматы первых лет жизни — те, которые относятся к великому Роману.

Каждый из нас может вспомнить то место, где Роман впервые заговорил с нами. Обычно это место, которое мы страстно желаем увидеть вновь и вместе с тем боимся это сделать в страхе, что наши воспоминания исчезнут. Мои собственные ранние воспоминания о Романе связаны со 120 акрами земли в Нью-Джерси, окаймленными рекой на юго-востоке и низкими, широкими холмами на северо-западе. Как и большинство фермерских семей в 50-е гг., мои родители — как мать, так и отец — работали не покладая рук в поле и на ферме от рассвета до заката, а моя сестра и я оставались дома, окунаясь в тайны лугов и сеновалов.

Первые мои воспоминания о Романе связаны с одним летним вечером, мне было тогда лет шесть- семь. Внезапно что-то теплое, живое и пронзительно явственное позвало меня с таинственных границ фермы, которая была моим миром. Я пошел на зов, минуя загоны, где отдыхали коровы, вниз между рядами темно-зеленой кукурузы, которая возвышалась над моей головой и казалась мне каким-то заколдованным лесом. Каждый лист, который отводила с пути моя протянутая рука, предлагал возможную тайну. Земля была темно-коричневой, источала приятные запахи и, кажется, так и приглашала пройтись босиком.

Наконец я вышел на окраину луга, где высокая трава качалась, серебрясь в лунном свете. Над этими волнами, в тонкой полосе кленов и дубов, вытянувшихся как часовые, тонули голоса, взывавшие ко мне так страстно из торопливой реки, где она окаймляла границу нашей фермы. Густой лес, стоящий на страже реки, вывел меня на песчаную отмель под старым деревянным мостом, по которому проходила дорога, ведущая к богатым фермерским землям Нью-Джерси. Там я присел на корточки прямо у кромки воды, утопая ступнями в прохладном песке. Вокруг отпечатков моих ног песок кровоточил темно-красными пятнами ржавой железной руды.

В этом месте я оказался в центре хора.

Голоса сверчков и цикад оглушали меня, перекрывая звуки реки и смешиваясь с резким запахом тины. Десятки тысяч речных музыкантов пели мне волшебную историю о фермах и лесах. Казалось, будто поток воды нес песню от самого начала реки, из тех таинственных источников, которые расположены где-то во мхах не менее таинственным образом, как если бы их вызвали к жизни феи лунного света. Воды реки замирали ненадолго во тьме под мостом, прежде чем продолжить свой путь. Здесь образовывалась маленькая тихая заводь, дававшая приют ярко-зеленым лордам молодой реки — низкоголосым лягушкам. Они добавляли свои басы в общий хор — призыв к порядку в полной музыкальной разноголосице.

Я помню, что оставался там до тех пор, пока музыка жизни не наполнила меня знанием, что Роман есть, он существует; уверенностью, что есть причины, чтобы сражаться с драконами деревянным мечом; есть причины, чтобы носить с собой не один, а целых два пистолета с перламутровой рукояткой, как в ковбойских романах, эпизоды из которых я разыгрывал каждый день; есть причины, чтобы появилась красавица, которую надо спасти, несмотря на то что я был слишком занят борьбой с плохими ребятами, чтобы тратить драгоценное время на любовные истории. Волшебная сила убедила меня в том, что существует любовь, влюбленные и приключения, которые могут случиться и с нами, и тайна, которую надо разгадать.

Романтика этого места продолжала окружать меня, когда я поднялся и направился на зов матери. Я был наполнен чувством сопричастности, которое, казалось, связывало меня с тем, что было вечным, но постоянно обновляющимся. Лежа в постели, в удаленной от родителей спальне, еще не зная своего сердца, я зачарованно думал о некой невиданной любви, о которой рассказал мне тот хор лунной летней ночью.

С тех пор Романтика не раз очаровывала меня, как, наверное, и вас: золотом осени в горах, мерным покачиванием тростника, белыми барашками океана; тихими моментами, когда солнечные лучи сплетались в теплую шаль на моих плечах, пока я читал хорошую книгу; глазами некоторых женщин и силой некоторых мужчин; радостью моего пятилетнего сынишки, закружившегося в объятиях его футбольной команды, празднующей победу; случаями редкостной доброты, смелости и жертвенности людей, которых я знал, и рассказами о других, незнакомых.

Во взрослой жизни это происходит все реже и чаще всего накатывает внезапно. Одно такое происшествие случилось примерно четыре года назад, летним вечером. Одна пара с восточного побережья, с которой мы давно поддерживали дружеские отношения, приехала навестить нас перед своим переездом в Колорадо. У них в то время было не все гладко — у каждого в отдельности и в семье в целом. Тем памятным вечером мы отправились вчетвером посмотреть фильм «Когда Гарри встретил Салли» — серьезную мелодраму о том, могут ли мужчина и женщина быть просто друзьями. Картина вызвала бурю эмоций у наших гостей, и они пошли к озеру — поговорить о том, что их тревожит, мучит, выводит из себя, о своем будущем. Наш дом находится на вершине холма в южной части города; мы с женой сели за стол в гостиной, погружающейся в сумерки, и стали смотреть на огни соседних домов.

На душе было тяжело и грустно из-за переживаний о наших друзьях. Тяжело от того, что будущее их брака и нашей дружбы казалось таким неопределенным. Грустно от появившейся разобщенности в нашем собственном союзе. Когда я выразил свои чувства Джинни, она придвинулась ко мне и взяла за руку. Не помню, о чем конкретно мы говорили, но помню, как она сидела рядом со мной в летнем платье и синева ее глаз была видна даже в сгущавшихся сумерках. В общем, наш разговор был о том, что значит быть мужчиной и что значит быть женщиной, что чувствуешь, когда любишь и любят тебя. Я ощутил, что преграда, так часто встававшая между нами, на некоторое время была разрушена, и мы говорили как друзья. Друзья, у которых была возможность сделать свои отношения более глубокими.

Помню, что той ночью я пошел спать переполненный такими же чувствами, которые я переживал теми давними летними ночами, взбудораженный и очарованный ощущением красоты и искренности, так внезапно нахлынувшим на меня. Слезы, которые я пролил той ночью, прежде чем заснуть, были и печальными, и радостными, но одно не противоречило другому. Проснувшись следующим утром, я еще был во власти романтических чувств, хотя знал, что они оставят меня прежде, чем я дойду до кухни — выпить кофе. Преграда снова была на своем месте, и предстоящий день, казалось, обещал лишь груз повседневной ответственности, накладываемой работой и семьей, и шел своим чередом.

Вспоминая эти сцены из моей собственной истории, я понял, что нашел то место в своем сердце, где я сбился с пути. Когда я был маленьким мальчиком, мое сердце покорила тайна: тайна, которая располагала открыть сердце и впустить радость; тайна, которая давала понять, что есть история, существующая сама по себе, вне моих причудливых мечтаний; история, которая, как бы то ни было, предлагала мне стать ее частью, когда я конструировал мои детские приключения; история, предлагавшая мне злодеев и героев и сюжетную линию, которая складывалась из их противоборства; история, которая, несмотря на неизбежную опасность, также обещала, что все кончится хорошо; история, в которой чувствовалось, что она начнется радостно и приведет всех участников домой в веселом единстве.

Грустно, что многие из нас никогда не идут навстречу этому призыву, где бы он ни застигал их, думая, что это не имеет никакого отношения к глубинным желаниям сердца, к духовной и душевной жизни. Что отчасти правда, потому что эту историю очень трудно понять теоретически. Мы приучаем себя думать, что наивно принимать ее всерьез, когда становишься взрослым, как будто мы переросли ее и перешли к более разумному или «научному» типу мышления. Мы приучаем себя думать о ней как о чем-то странном, сентиментальном или по-детски глупом. Современное христианство учит нас остерегаться подобной мистики, чтобы это не привело нас к очередной ереси типа «Новой эры», и, само того не зная, изживает нечто важное, что и принадлежит христианской вере. В самом деле, мы редко можем услышать совет прислушаться к этой истории, искать ее проявления в нашей жизни или следовать за ней к ее истокам.

Но, к счастью, наше сердце не так легко расстается с Романтикой. Несмотря на нашу «зрелость» и предостережения наставников избегать «пут этого мира», мы чувствуем, как комок подкатывает к горлу, когда во время просмотра фильма двое влюбленных, которые просто созданы друг для друга, наконец встречаются — или нет. Другой фильм рассказывает о человеке с благородным сердцем. Он отказывается от комфорта и тихой жизни во имя чего-то более высокого, чем простая целесообразность. Возможно, он даже терпит поражение, но его героический дух потрясает нас. Мы покидаем кинозал с сердечным волнением, с желанием быть частью всего этого.

Всем своим сердцем мы стремимся к Священному роману.

Это стремление никуда не денется, несмотря на наши усилия на протяжении многих лет не слышать или игнорировать его призывы или привязать его к одному человеку или к одной цели. Романтика основана на таинстве и заложена глубоко в нас. Ее нельзя разложить на прописные истины, это будет похоже на изучение анатомического строения тела человека в попытке узнать душу, которая когда-то жила в нем.

Философы называют Романтику, тоску нашего сердца, стремлением к трансцендентному; желанием быть частью чего-то большего, чем мы сами, быть частью чего-то хорошего, что выходит за пределы обычного. Трансцендентность — это отчасти те захватывающие чувства, которые мы испытываем, когда футбольная команда нашего города одерживает победу в сложном матче с сильным противником. В самой глубине нашего сердца мы страстно желаем быть сопричастными тем героическим поступкам, которые совершают люди, сходные с нами по образу мыслей и духу.

В действительности, если мы проанализируем прошлые сердечные истории, романтические чувства приходят к нам в форме двух сильных желаний: стремления к приключению, которое чего-то потребует от нас, и стремления к близости с людьми, которые знают нас такими, какие мы есть на самом деле, и в то же время приглашают нас познать их тем откровенным и открытым способом, которым познают друг друга супруги на брачном ложе. Для мужчин акцент, возможно, немного больше смещен на приключение, а для женщин — на близость. И все же оба желания сильны как в мужчинах, так и в женщинах. По правде говоря, эти два желания приходят к нам одновременно, вместе со стремлением быть причастным к чему-то героическому.

Когда я был маленьким, я любил прыгать со стога сена прямо на спины молодых бычков, пасущихся внизу. Следовавшие за этим скачки без седла были всегда самым настоящим приключением. Кроме того, я любил смотреть по телевизору передачу «Клуб Микки-Мауса» только ради эфемерной близости с Аннет (Фуничелло). Я по-прежнему верю, что наши глаза встречались раз или два и она улыбалась мне. Эти две мальчишеские страсти к приключению и близости часто сливались в одну, когда я воображал себе историю, в которой спасал Аннет от злодеев и убегал с ней в горы, где мы жили счастливо до конца наших дней. Я был ее героем, а она моей принцессой, и мы всегда были готовы сразиться со злодеями, плечо к плечу, если потребуется прийти кому-нибудь на помощь.

Какую бы форму ни принимало каждое приключение в наших фантазиях или «в реальности», этот Священный роман есть в каждом сердце, и он не исчезнет. Это самая суть нашей духовной жизни. Любая религия, которая игнорирует его, выживает только за счет навязывания чувства вины, набора правил, которые надо заучить, и законов, которым надо следовать.

Кто-то или что-то завораживает нас с самого начала звуками лесной жизни на берегу ручья или закатом в пастельных тонах, строгой величественностью горных вершин или пламенеющими красками осенней листвы, рассказывает нам о чем-то или о ком-то, вселяет надежду на то, что эти чувства придут к нам снова. Они могут внезапно заставить нас упасть на колени в смертельной тоске о чем-то или ком-то потерянном; о ком-то или о чем-то, что может распознать лишь наше сердце. Льюис хорошо знал эту страстную тоску. Он писал:

Даже в вашем хобби, разве нет там какого-то таинственного притяжения для вас, которое, как ни странно, других оставляет равнодушными, — чего-то, что невозможно определить, но оно всегда готово прорваться наружу от запаха деревянной стружки в мастерской или плеска воды у берега моря? Не начинается ли любая дружба на всю жизнь в тот момент, когда вы встречаете другое живое существо, которое немного догадывается (хотя лишь немного, да и не всегда бывает уверено в своих догадках) об этом чем-то, к чему вы стремитесь с рождения и что в постоянном потоке других желаний и в минуты тишины между приступами более сильных страстей день и ночь, год за годом, от первого до последнего дня вы выискиваете, высматриваете и вынюхиваете? У вас никогда не было этого. Все, что когда-либо сильно захватывало вашу душу, было лишь намеком на это — мучительными проблесками, обещаниями, которые никогда не были до конца исполнены, эхом, которое стихало, как только достигало вашего уха. Но если оно по-настоящему проявляло себя — если до вас когда-либо долетало эхо, которое не затихало, а становилось настоящим звуком, — вы узнавали его. Отметая все возможные сомнения, вы говорили: «Вот наконец то, для чего я был рожден». Мы не можем рассказать об этом друг другу. Это тайный росчерк каждой души, непередаваемое и неутолимое желание, то, о чем мы мечтали до того, как встретили наших жен, или завели дружбу, или выбрали профессию, и о чем мы будем мечтать до смертного одра, на котором уже перестанем узнавать жену, или друга, или думать о нашей работе. Пока мы существуем, существует и оно. А если потеряем его, то потеряем все.

В сущности, искусство, литература, музыка — все описывало и изучало Романтику или ее отсутствие в мириадах образов, сцен, звуков, характеров, которые никогда не повторяются. Причина, по которой пьесы Шекспира, несмотря на то что они написаны на основе сюжетов, характерных для Англии XVI в., по-прежнему актуальны и красноречивы и их по-прежнему играют на театральных подмостках от Токио до Нью-Йорка, — причина эта в их универсальном характере.

Как будто кто-то дал нам романтические переживания, чтобы они часто тревожили наш внутренний мир, оставаясь непонятыми, не позволяющими себя объяснить, разложить по полочкам, никогда не исчезающими. Романтические переживания приходят и уходят по своей воле. И таким образом мы у них в плену.

Какое отношение имеет эта Романтика к Богу? Может ли то буквальное, определенное послание христианства, которое мы передаем друг другу в Апостольском символе веры, быть тем же секретным посланием, которым ночной хор делился друг с другом и со мной той далекой летней ночью моего детства? Неужели это Господь обрек нас на вечное стремление разгадывать сюжет Священного романа, чтобы мы тем самым приближались к Нему?

Если бы эта острая тоска была единственным глубоким опытом нашей души, мы не потеряли бы сердца. Даже если бы мы ни разу не утолили эту тоску, мы бы стремились утолить ее всю жизнь. Есть множество намеков, подсказок и «мучительных проблесков», чтобы мы продолжали искать и наше сердце было всегда открыто и готово к поиску. Но есть и другое послание, которое доходит до всех нас в разных формах и по-разному влияет на нашу жизнь даже в ранние годы. Часто кажется, что оно приходит ни с того ни с сего, без особых причин, которые были бы доступны пониманию. Оно темное, мощное и полное ужаса. Мне оно представляется в виде Жалящей Стрелы.