Ангелы и демоны дэн браун анонс
| Вид материала | Документы |
- В. И. Петрова [и др.]; худож. Е. Дьяченко, 2007. 301, 340.38kb.
- Закон соотношений. Ритуал, магические обряды и моления, 756.51kb.
- Закон соотношений. Ритуал, магические обряды и моления, 1294.5kb.
- Закон соотношений. Ритуал, магические обряды и моления, 769.65kb.
- Цифровая крепость дэн браун, 4095.94kb.
- Дэн Браун украл идею у петербуржцев?, 71.82kb.
- Дэн Браун Утраченный символ, 5526.65kb.
- Воскресшие Боги Леонардо да Винчи и Дэн Браун, 146.84kb.
- Элементы теории научного познания канарёв Ф. М. Анонс, 198.49kb.
- Инвариантность законов физики в коллайдерах канарёв Ф. М. Анонс, 194.26kb.
Рев двигателя и ураганный ветер, врывающийся в открытую дверь, привели все чувства Лэнгдона в состояние полного хаоса. Кроме того, ему приходилось бороться с резко возросшей силой тяжести, поскольку камерарий поднимал машину с максимальной скоростью. Залитая огнями площадь Святого Петра очень быстро превратилась в небольшой светлый эллипс, окруженный россыпью уличных фонарей.
Ловушка с антивеществом, словно тяжелая гиря, давила на руки Лэнгдона. Он старался держать ее как можно крепче, поскольку его покрытые потом и кровью ладони стали очень скользкими. Внутри ловушки спокойно парила капля антивещества, а монитор пульсировал красным светом, отсчитывая последние минуты.
- Две минуты! - крикнул Лэнгдон, еще не зная, в каком месте камерарий намерен сбросить ловушку.
Огни улиц под ними разбегались во всех направлениях. Далеко на западе можно было увидеть побережье Средиземного моря - сверкающую линию огней, за которой расстилалась не имеющая конца темнота. Море оказалось гораздо дальше, чем думал Лэнгдон. Более того, море огней на побережье еще раз напомнило о том, что произведенный даже далеко в море взрыв может иметь разрушительные последствия. Об уроне, который может нанести жителям побережья поднятое взрывом цунами, Лэнгдону просто не хотелось думать.
Вытянув шею и взглянув прямо по курсу через окно кабины, он почувствовал некоторое облегчение. Перед ними едва виднелись в ночи пологие склоны римских холмов. Склоны были усеяны огнями - это были виллы очень богатых людей, - но примерно в миле к северу холмы погружались во мрак. Никаких огней. Ничего. Сплошная тьма.
"Карьеры! - подумал Лэнгдон. - La Cava Romana!"
Вглядываясь в черное пятно на земле, Лэнгдон решил, что площадь карьера достаточно велика. Кроме того, он был довольно близко. Во всяком случае, гораздо ближе, чем море. Ученый ощутил радостное возбуждение. Именно там камерарий решил избавиться от антивещества! Ведь нос вертолета обращен в ту сторону! В сторону карьеров! Лэнгдона, правда, смущало то, что, несмотря на рев двигателя и ощутимое движение вертолета, карьеры не становились ближе. Чтобы лучше сориентироваться, он выглянул в открытую дверь, и то, что он там увидел, повергло его в панику. От только что пробудившейся радостной надежды не осталось и следа. В нескольких тысячах футов прямо под ними он увидел залитую огнями прожекторов площадь Святого Петра.
Они по-прежнему находились над Ватиканом!
- Камерарий! - задыхаясь от волнения, выкрикнул Лэнгдон. - Летите вперед! Мы уже достаточно высоко! Надо лететь вперед. Мы не можем сбросить ловушку на Ватикан!
Камерарий не ответил. Казалось, все его внимание было сосредоточено на управлении машиной.
- Осталось меньше двух минут! - крикнул американец, поднимая ловушку. - Я уже вижу карьеры! La Cava Romana! В паре миль к северу! Нам нужно...
- Нет, - ответил камерарий. - Это слишком опасно. - Пока вертолет продолжал карабкаться в небо, клирик повернулся лицом к ученому и с печальной улыбкой произнес: - Я очень сожалею, мой друг, что вы решили присоединиться ко мне. Ведь тем самым вы принесли себя в жертву.
Лэнгдон взглянул в бесконечно усталые глаза камерария и все понял. Кровь застыла в его жилах.
- Но... но ведь должны же мы куда-нибудь лететь!
- Только вверх, - отрешенно ответил камерарий. - Только это может гарантировать безопасность.
Мозг Лэнгдона отказывался ему служить. Выходит, он абсолютно неверно истолковал намерения священнослужителя. Так вот что означали его слова: "Обрати свой взор в небеса!"
Небеса, как теперь понимал Лэнгдон, были буквально тем местом, куда они направлялись. Камерарий с самого начала не собирался выбрасывать ловушку. Он просто хотел увезти ее как можно дальше от Ватикана.
Это был полет в один конец.
Глава 123
Виттория Ветра, стоя на площади Святого Петра, неотрывно смотрела в небо. Вертолет казался едва заметной точкой, поскольку лучи прожекторов прессы до него уже почти не доставали. Даже рев его мотора превратился в отдаленное гудение. Казалось, что все люди, вне зависимости от их вероисповедания, затаив дыхание, в напряженном ожидании смотрят в небо. Сердца всех жителей земли в этот момент бились в унисон.
В душе девушки бушевал ураган эмоций. Когда вертолет скрылся из виду, перед ее мысленным взором снова возникло лицо сидящего в кабине Лэнгдона. О чем он думал в тот момент? Неужели он так все до конца и не понял?
Все телевизионные камеры на площади смотрели в темное небо. Взоры людей также были обращены в небеса. И журналисты, и зрители вели про себя обратный отсчет секунд. На всех огромных экранах была одна и та же благостная картинка: ясное римское небо с алмазной россыпью звезд. Виттория почувствовала, что ее глаза наполняются слезами.
Позади нее на мраморном возвышении в благоговейном молчании стояли спасенные кардиналы. Взоры священнослужителей были обращены вверх. Некоторые из них соединили ладони в молчаливой молитве, но большинство кардиналов словно пребывали в трансе. Несколько человек рыдали. Число оставшихся до взрыва секунд неумолимо сокращалось. Во всех концах земли - в жилых домах, барах, конторах, аэропортах, больницах - люди готовились стать свидетелями трагического события. Мужчины и женщины брались за руки, родители поднимали к небу детей. Над площадью Святого Петра стояла мертвая тишина.
Эту святую тишину взорвали колокола базилики.
Виттория дала волю слезам.
Затем... затем мир замер. Время истекло.
***
Самым страшным в момент взрыва оказалась повисшая над площадью тишина.
Высоко в небе над Ватиканом возникла искра размером с булавочную головку. Затем на какую-то долю секунды появилось новое небесное тело... Такого белого и чистого света людям Земли видеть еще не доводилось.
Еще мгновение, и искра, словно питая саму себя, начала разрастаться в ослепительно белое пятно. Пятно с невообразимой скоростью расширялось во все стороны. Одновременно усиливалось сияние, и создавалось впечатление, что это море белого огня вот-вот затопит все небо. Стена света, набирая скорость, летела вниз, на людей.
Мгновенно потерявшие способность видеть люди закричали и в страхе закрыли глаза руками.
Но затем произошло нечто совершенно невообразимое. Растекающееся во все стороны море огня, словно повинуясь воле Бога, остановилось, как бы наткнувшись на преграду. Казалось сверкающий огненный шар был заключен в гигантскую стеклянную сферу. Отразившись от внутренней стенки невидимого сосуда, световые волны обратились внутрь. Сияние многократно усилилось. Казалось, что огненный шар, достигнув нужного диаметра, замер. Несколько мгновений над Римом висело новое яркое светило правильной шарообразной формы.
Ночь превратилась в день.
Затем сфера взорвалась.
Над площадью пронесся глухой гул, а затем на землю с адской силой обрушилась взрывная волна. Гранит, на котором стоял Ватикан, содрогнулся. Люди потеряли возможность дышать, а некоторых из них просто швырнуло на землю. Окружающая площадь колоннада завибрировала. За ударной волной последовала тепловая. Горячий ветер свирепствовал на площади, вздымая тучи пыли и сотрясая стены. Свидетели этого Армагеддона в ужасе закрыли глаза.
Затем белая сфера вдруг снова сжалась, превратившись в крошечную световую точку, почти такую же, как та, что за несколько секунд до этого дала ей жизнь.
Глава 124
Никогда до этого столько людей одновременно не замирали в полном молчании.
Обращенные к вновь потемневшему небу взгляды опустились на землю. Каждый человек по-своему переживал чудо, которому только что явился свидетелем. Лучи прожекторов также склонились к земле, словно в знак почтения к воцарившейся над ними тьме. Казалось, что в этот миг весь мир одновременно склонил голову.
Кардинал Мортати преклонил колени, чтобы вознести молитву. Остальные кардиналы последовали его примеру. Швейцарские гвардейцы в безмолвном салюте опустили к земле свои длинные мечи и тоже склонили головы. Все молчали. Никто не двигался. Во всех сердцах возникли одни и те же чувства. Боль утраты. Страх. Изумление. Вера. И преклонение перед новой могущественной силой, проявление которой они только что наблюдали.
Виттория Ветра, дрожа, стояла у подножия ведущих к базилике ступеней. Девушка закрыла глаза. Хотя ураган чувств по-прежнему разрывал ее сердце, в ее ушах, подобно звону далекого колокола, звучало одно-единственное слово. Слово чистое и жестокое. Девушка гнала его прочь, но оно возвращалось вновь и вновь. Боль, которую испытывала Виттория, казалось, нельзя было вынести. Она пыталась прогнать ее словами, которые заполняли сознание всех других людей... потрясающая мощь антивещества... спасение Ватикана... камерарий... мужество... чудо... самопожертвование... Но слово не желало уходить. Оно звучало в ее голове нескончаемым эхом, пробиваясь сквозь хаос мыслей и чувств.
Роберт.
Он примчался к ней в замок Святого ангела.
Он спас ее.
А она убила его делом своих рук.
***
Кардинал Мортати возносил молитву и одновременно думал, не услышит ли он слов Божиих так же, как услышал их камерарий. "Может быть, для того, чтобы испытать чудо, в чудеса надо просто верить?" - спрашивал он себя. Мортати был современным человеком, и чудеса никогда не были для него важной частью древней религии, приверженцем которой он был. Церковь, конечно, твердила о разного рода чудесах... кровоточащих ладонях... воскрешении из мертвых... отпечатках на плащанице... но рациональный ум Мортати всегда причислял эти явления к мифам. Все они, по его мнению, были проявлением одной из величайших слабостей человека - стремления всему найти доказательства. Чудеса, как он полагал, были всего лишь легендами. А люди верят в них только потому, что хотят верить.
И все же...
Неужели он настолько осовременился, что не способен принять то, что только что видел собственными глазами? Ведь это было чудо. Разве не так? Да, именно так! Господь, прошептав несколько слов в ухо камерария, спас церковь. Но почему в это так трудно поверить? Что сказали бы люди о Боге, если бы тот промолчал? Что Всемогущему на все плевать? Или что у него просто нет сил, чтобы предотвратить несчастье? Явление чуда с Его стороны было единственным возможным ответом!
Стоя на коленях, Мортати молился за душу камерария. Он благодарил Карло Вентреску за то, что тот сумел показать ему, старику, чудо, явившееся результатом беззаветной веры.
Как ни странно, Мортати не подозревал, какому испытанию еще предстоит подвергнуться его вере...
По толпе на площади Святого Петра прокатился какой-то шелест. Шелест превратился в негромкий гул голосов, который, в свою очередь, перерос в оглушительный рев. Вся толпа в один голос закричала:
- Смотрите! Смотрите!
Мортати открыл глаза и посмотрел на людей. Все показывали пальцем в одну расположенную за его спиной точку, в направлении собора Святого Петра. Лица некоторых людей побледнели. Многие упали на колени. Кое-кто от волнения потерял сознание. А часть толпы содрогалась в конвульсивных рыданиях.
- Смотрите! Смотрите!
Ничего не понимающий Мортати обернулся и посмотрел туда, куда показывали воздетые руки. А они показывали на самый верхний уровень здания, на террасу под крышей, откуда на толпу взирали гигантские фигуры Христа и Его апостолов.
Там, справа от Иисуса, протянув руки к людям Земли... стоял камерарий Карло Вентреска.
Глава 125
Роберт Лэнгдон уже не падал. Ощущение ужаса покинуло его. Он не испытывал боли. Даже свист ветра почему-то прекратился. Остался лишь нежный шелест волн, который бывает слышен, когда лежишь на пляже.
Лэнгдон испытывал какую-то странную уверенность в том, что это - смерть, и радовался ее приходу. Ученый позволил этому покою полностью овладеть своим телом. Он чувствовал, как ласковый поток несет его туда, куда должен нести. Боль и страх исчезли, и он не желал их возвращения, чем бы ему это ни грозило. Последнее, что он помнил, был разверзнувшийся под ним ад.
"Прими меня в объятия свои, молю Тебя..."
Но плеск воды не только убаюкивал, порождая ощущение покоя, но и одновременно будил, пытаясь вернуть назад. Этот звук уводил его из царства грез. Нет! Пусть все останется так, как есть! Лэнгдон не хотел пробуждения, он чувствовал, что сонмы демонов собрались на границах этого мира, полного счастья, и ждут момента, чтобы лишить его блаженства. В этот тихий мир ломились какие-то страшные существа. За его стенами слышались дикие крики и вой ветра. "Не надо! Умоляю!!!" Но чем отчаяннее он сопротивлялся, тем наглее вели себя демоны.
А затем он вдруг вернулся к жизни...
***
Вертолет поднимался все выше в своем последнем смертельном полете. Он оказался в нем, как в ловушке. Огни Рима внизу, за открытыми дверями кабины, удалялись с каждой секундой. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы он немедленно выбросил за борт ловушку с антивеществом. Но Лэнгдон знал, что менее чем за двадцать секунд ловушка успеет пролезть половину мили. И она упадет на город. На людей. Выше! Выше!
Интересно, как высоко они сумели забраться, думал Лэнгдон. Маленькие винтомоторные самолеты, как ему было известно, имеют потолок в четыре мили. Вертолет успел преодолеть значительную часть этого расстояния. Сколько осталось? Две мили? Три? У них пока еще есть шансы выжить. Если точно рассчитать время, то ловушка, не достигнув земли, взорвется на безопасном расстоянии как от людей на площади, так и от вертолета. Он посмотрел вниз, на раскинувшийся под ними город.
- А что, если вы ошибетесь в расчетах? - спросил камерарий.
Лэнгдон был поражен. Пилот произнес это, даже не взглянув на пассажира. Очевидно, он сумел прочитать его мысли по туманному отражению в лобовом стекле кабины. Как ни странно, но камерарий прекратил управление машиной. Он убрал руку даже с рычага управления газом. Вертолет, казалось, летел на автопилоте, запрограммированном на подъем. Священник шарил рукой позади себя под потолком кабины. Через пару секунд он извлек из-за кожуха электрического кабеля спрятанный там ключ.
Лэнгдон с изумлением следил за тем, как камерарий, поспешно открыв металлический ящик, укрепленный между сиденьями, достал оттуда черный нейлоновый ранец довольно внушительных размеров. Священник положил ранец на пассажирское кресло рядом с собой, повернулся лицом к Лэнгдону и сказал:
- Давайте сюда антивещество.
Уверенность, с которой он действовал, привела ученого в изумление. Священнослужитель, видимо, нашел нужное решение.
Лэнгдон не знал что думать. Передавая камерарию ловушку, он сказал:
- Девяносто секунд.
То, как поступил с антивеществом клирик, повергло ученого в еще большее изумление. Камерарий осторожно принял из его рук ловушку и так же осторожно перенес ее в грузовой ящик между сиденьями. После этого он закрыл тяжелую крышку и дважды повернул ключ в замке.
- Что вы делаете?! - чуть ли не закричал Лэнгдон.
- Избавляю нас от искушения, - ответил камерарий и швырнул ключ в темноту за иллюминатором. Лэнгдону показалось, что вслед за ключом во тьму полетела его душа.
После этого Карло Вентреска поднял нейлоновый ранец и продел руки в лямки. Застегнув на поясе пряжку, он откинул ранец за спину и повернулся лицом к онемевшему от ужаса Лэнгдону.
- Простите меня, - сказал он. - Я не хотел этого. Все должно было произойти по-другому.
С этими словами он открыл дверцу и вывалился в ночь.
***
Эта картина снова возникла в мозгу Лэнгдона, и вместе с ней вернулась боль. Вполне реальная физическая боль. Все тело горело огнем. Он снова взмолился о том, чтобы его вернули назад, в покой, чтобы его страдания закончились. Но плеск воды стал сильнее, а перед глазами замелькали новые образы. Настоящий ад для него, видимо, только начинался. В его сознании мелькали какие-то беспорядочные картинки, и к нему снова вернулось чувство ужаса, которое он испытал совсем недавно. Лэнгдон находился на границе между жизнью и смертью, моля об избавлении, но сцены пережитого с каждым мигом становились все яснее и яснее...
Ловушка с антивеществом была под замком, и добраться до нее он не мог. Дисплей в железном ящике отсчитывал последние секунды, а вертолет рвался вверх. Пятьдесят секунд. Выше! Еще выше! Лэнгдон осмотрел кабину, пытаясь осмыслить то, что увидел. Сорок пять секунд! Он порылся под креслом в поисках второго парашюта. Сорок секунд! Парашюта там не было! Но должен же существовать хоть какой-нибудь выход!!! Тридцать пять секунд! Он встал в дверях вертолета и посмотрел вниз, на огни Рима. Ураганный ветер почти валил его с ног. Тридцать две секунды!
И в этот миг он сделал свой выбор.
Выбор совершенно немыслимый...
***
Роберт Лэнгдон прыгнул вниз, не имея парашюта. Ночь поглотила его вращающееся тело, а вертолет с новой силой рванулся вверх. Звук двигателя машины утонул в оглушительном реве ветра. Такого действия силы тяжести Лэнгдон не испытывал с того времени, когда прыгал в воду с десятиметровой вышки. Но на сей раз это не было падением в глубокий бассейн. Чем быстрее он падал, тем, казалось, сильнее притягивала его земля. Ему предстояло пролететь не десять метров, а несколько тысяч футов, и под ним была не вода, а бетон и камень.
И в этот миг в реве ветра он услышал словно долетевший до него из могилы голос Колера... Эти слова были произнесены утром в ЦЕРНе рядом со стволом свободного падения. Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов. Лэнгдон понимал, что при таком падении двадцать процентов - ничто. Чтобы выжить, скорость должна быть значительно ниже. Тем не менее, скорее машинально, чем с надеждой, он бросил взгляд на единственный предмет, который прихватил в вертолете на пути к дверям. Это был весьма странный сувенир, но при виде его у Лэнгдона возникла тень надежды.
Парусиновый чехол лобового стекла лежал в задней части кабины. Он имел форму прямоугольника размером четыре на два ярда. Кроме того, чехол был подшит по краям, наподобие простыни, которая натягивается на матрас. Одним словом... это было грубейшее подобие парашюта. Никаких строп, ремней и лямок на парусине, естественно, не было, но зато с каждой стороны находилось по широкой петле, при помощи которых чехол закрепляли на искривленной поверхности кабины пилота. Лэнгдон тогда машинально схватил парусину и, прежде чем шагнуть в пустоту, продел руки в петли. Он не мог объяснить себе подобный поступок. Скорее всего это можно было считать последним актом сопротивления. Мальчишеским вызовом судьбе.
Сейчас, камнем падая вниз, он не питал никаких иллюзий.
Положение его тела, впрочем, стабилизировалось. Теперь он летел ногами вниз, высоко подняв руки. Напоминавшая шляпку гриба парусина трепыхалась над его головой. Ветер свистел в ушах.
В этот момент где-то над ним прогремел глухой взрыв. Центр взрыва оказался гораздо дальше, чем ожидал Лэнгдон. Его почти сразу накрыла взрывная волна. Ученый почувствовал, как страшная сила начала сдавливать его легкие. Воздух вокруг вначале стал теплым, а затем невыносимо горячим. Верхушка чехла начала тлеть... но парусина все-таки выдержала.
Лэнгдон устремился вниз на самом краю световой сферы, ощущая себя серфингистом, пытающимся удержаться на гребне гигантской волны. Через несколько секунд жар спал, и он продолжил падение в темную прохладу.
На какой-то миг профессор почувствовал надежду на спасение. Но надежда исчезла так же, как и жара над головой. Руки болели, и это свидетельствовало о том, что парусина несколько задерживает падение. Однако, судя по свисту ветра в ушах, он по-прежнему падал с недопустимой скоростью. Ученый понимал, что удара о землю он не переживет.
В его мозгу нескончаемой вереницей проносились какие-то цифры, но понять их значения Лэнгдон не мог... "Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов". Однако до него все же дошло, что парусина была достаточно большой для того, чтобы замедлить падение более чем на двадцать процентов. Но в то же время Лэнгдон понимал, что того снижения скорости, которое давал чехол, для спасения было явно недостаточно. Удара о ждущий его внизу бетон ему не избежать.
Прямо под ним расстилались огни Рима. Сверху город был похож на звездное небо, с которого падал Лэнгдон. Россыпь огней внизу рассекала на две части темная полоса - широкая, похожая на змею вьющаяся лента.
Лэнгдон внимательно посмотрел на черную ленту, и в нем снова затеплилась надежда. С почти маниакальной силой он правой рукой потянул край парусины вниз. Ткань издала громкий хлопок, и его импровизированный парашют, выбирая линию наименьшего сопротивления, заскользил вправо. Поняв, что направление полета несколько изменилось, ученый, не обращая внимания на боль в ладони, снова рванул парусину. Теперь Лэнгдон видел, что летит не только вниз, но и в сторону. Он еще раз взглянул на темную синусоиду под собой и увидел, что река все еще далеко справа. Но и высота оставалась тоже довольно порядочной. Почему он потерял столько времени? Он вцепился в ткань и потянул изо всех сил, понимая, что все теперь в руках Божьих. Американец не сводил глаз с самой широкой части темной змеи и первый раз в жизни молил о чуде.
Все последующие события происходили словно в густом тумане.
Быстро надвигающаяся снизу темнота... к нему возвращаются старые навыки прыгуна в воду... он напрягает мышцы спины и оттягивает носки... делает глубокий вдох, чтобы защитить внутренние органы... напрягает мышцы ног, превращая их в таран... и, наконец, благодарит Бога за то, что Он создал Тибр таким бурным. Пенящаяся, насыщенная пузырьками воздуха вода оказывает при вхождении в нее сопротивление в три раза меньшее, чем стоячая.
Затем удар... и полная темнота.
***
Громоподобные хлопки парусинового чехла отвлекли внимание зевак от огненного шара в небесах. Да, этой ночью небо над Римом изобиловало необычайными зрелищами... Поднимающийся ввысь вертолет, чудовищной силы взрыв, и вот теперь какой-то странный объект, рухнувший с неба в кипящие воды реки рядом с крошечным Isola Tiberina. Во всех путеводителях по Риму это место так и называется - Остров на Тибре.
С 1656 года, когда остров стал местом карантина больных во время эпидемии чумы, ему начали приписывать чудодейственные целительные свойства. Именно по этой причине на острове несколько позже была основана лечебница, получившая название "Оспидале ди Сан-Джованни ди Дио".
В извлеченном из воды и изрядно побитом теле, к изумлению спасателей, еще теплилась жизнь. Пульс едва прощупывался, но и это слабое биение казалось чудом. Еще одним подтверждением мистической репутации этого места. А через несколько минут, когда спасенный мужчина стал кашлять и к нему начало возвращаться сознание, толпившиеся вокруг него люди окончательно поверили в то, что Остров на Тибре - место, где происходят чудесные исцеления.