Geum.ru

Хорошо бы зажечь свет в зрительном за- ле, чтобы я видел глаза, а то так будет по- хоже на какое-то банальное действо

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Владимир ВЫСОЦКИЙ Монологи


Хорошо бы зажечь свет в зрительном за- ле, чтобы я видел глаза, а то так будет по- хоже на какое-то банальное действо... Авторская песня — тут уж без обмана, тут как стоять перед вами весь вечер один человек с гитарой, глаза в глаза... И расчет авторской песне только на одно — на то, что вас беспокоят точно так же, как и ме­ня же проблемы, судьбы человеческие, и те же мысли. И точно так же вам, и мне, рвут душу и скребут по нервам несправедливости и горе людское... Короче говоря, все рассчитано на доверие. Вот что надо для авторской песни: ваши глаза, и мое желание вам что-то рассказать, шге желание — услышать, - авгорская песня, видимо,— это настолько моедело, что вы сразу же становитесь единым организмом с теми, кто сидит в зале, вот, какой у этого организма пульс — он мне и передается. Все зависит от нас с вами.

Если не будет людей, которым поешь, тог- да это будет как у писателя, когда он сжег никому не читанный рассказ или роман... И точно так же; написал -— и, конечно, хочется, чтобы вы это услышали. Поэтому, говорю «дорогие товарищи» я говорю искренне. Хотя это уже два затверженных, шаблонно звучащих слова. Все говорят «дорогие товарищи» или «товарищ, дайте прикурить». Это не такие «товарищи». То­варищи — это друзья, близкие, дорогие лю­ди. И вот, когда обращаюсь так, я действи­тельно говорю искренне, потому что доро­жу своими слушателями. Вы мне нужны, возможно, даже больше, чем я вам. И если бы не было таких вот аудиторий у меня, я, наверное, бросил бы писать, как это дела­ют многие люди, которые грешат стихами в юности. Я не бросил писать именно из-за вас.

Пишу песни о войне, конечно, не ретро­спекции, а ассоциации. Если вы в них вслу­шаетесь, то увидите, что их сегодня можно петь, что люди из тех времен, ситуации из тех времен, а в общем, и идеи, и пробле­мы — наши нынешние. Обращаюсь я в те времена просто потому, что мне интереснее брать людей, которые находятся в самой крайней ситуации: в момент риска, когда в следующую секунду можно заглянуть в ли­цо; людей, у которых что-то слома­лось, надорвалось. Короче говоря, людей на самом краю пропасти, на краю обрыва — шаг влево или шаг вправо — или по како­му-то узкому канату идущих. Вы никогда не обращали внимания, как по телевидению, во всяких кинопанорамах, разоблачают себя артисты, которые для вас были покрыты ореолом какой-то таинствен­ности, недосказанности? Их спрашивают: «Как вы работаете над ролью?». Они отве­чают: «Я вот с режиссером вместе, мы вме­сте подумали... что этот человек не просто плохой человек, он не может быть просто, он обязательно... в нем есть хорошее... И я стал искать, где он хороший, чтоб потом сказать...» И так далее. Зачем вы спрашива­ете, что я думаю об искусстве, каковы его цели? Ну, гуманизм — цель искусства, ко­нечно. И что? Вы же не хотите, чтобы я старался показаться умнее, чем есть на са­мом деле. Зачем? Все, что думаю об искус­стве, и о жизни, и о людях,— все это за­ключено в моих песнях.

Я ее не очень сильно ощущаю, популяр­ность. Дело в том, что когда продолжаешь работать, то нет времени на то, чтобы как- то обращать внимание на эти вещи. Чтобы перестать работать — есть именно этот спо­соб: почить на лаврах и почувствовать по­пулярность свою. Мне кажется, что, пока умею держать в руках карандаш, пока в го­лове еще что-то вертится, буду продолжать работать. Так что я избавлен от того, что­бы замечать, когда стал популярным. Не помню. В чем причина? Не знаю.

Один ответ возможен: когда пишу, рас­считываю на своих самых близких дру­зей... И абсолютно доверяю залу.

Собираюсь ли я выпускать книгу стихов?.. Я-то собираюсь. Сколько прособираюсь? Не знаю. А сколько будут собираться те, от кого это зависит, мне тем более неизвест­но.

Знаете, чем становиться просителем и обивать пороги редакций, выслушивать по­желания, как переделать строчки и так да­лее,— лучше сидеть и писать. Вот так вот. Вместо того, чтобы становиться неудачником, которому не удается напечататься. Зачем, когда можно писать и петь вам? Это ж то же самое... А вы не думаете, что магнито­фонные записи — это род литературы тепе­решней? Как знать, может, когда-нибудь будем телепатически передавать друг дру­гу стихи — кому хочу, тому и прочитал...

Какая роль жизненного опыта в художест­венном творчестве? Это только база. Чело­век должен быть наделен фантазией, чтобы творить. Он, конечно, творец и в том случае, если чего-то такое там рифмует или пишет, основываясь только на фактах. Реализм такого рода был и есть. Но я больше за Свифта, понимаете? Я больше за Булгакова и Гоголя. Жизненный опыт?.. Но представьте себе, какой был уж такой гигантский жизненный опыт у двадцатишестилетнего Лермонтова? Главное — свое видение..

Другой вопрос, можно ли создавать произведения искусства, обладая повышенной чувствительностью и восприимчивостью: не имея жизненного опыта? Можно.. но лучше его иметь... немножко. Имеют ли смысл пластинки, которые издаются там и не доходят сюда? Они очень даже доходят. Безусловно, они малоинтересны французам, не настолько, правда, как Вы думаете. Но для них многое непонятно.. На­пример, почему человек так тратится, даже в маленьком, узком кругу. Я ведь всегда пою одинаково — что в компании, когда два-три о человека, что на гигантские аудитории. Они не могут никак понять — почему человек с набухшими жилами поет дома, что его так беспокоит?.. Не знают они наших проблем. Вернее, они их не волнуют. - Особенно они не понимают, зачем песне : заниматься этими проблемами.

Вот ты работаешь, сидишь ночью... Кто-то пошепчет тебе... написал строку... вымучиваешь... Потом песня с тобой — иногда ' - . мучает месяца по два. Когда «Охоту на волков» писал—она меня замучила. Мне ночью снился — один припев. Я не знал, что буду писать. Два месяца звучало только: «Идет охота на волков, идет охота...»

И вот если на две чаши весов бросить — на одну чашу все, что делаю помимо песни,— это кино, театр, выступления, радио, телевидение и так далее, а на другую — только работу над песнями, то, думаю, пес- ня перевесит. Потому что она все время тобой живет, не дает возможности спокойно, так сказать, откинувшись где-нибудь, отды­хать. Она все время тебя гложет, пока ты ее не напишешь.

Однажды в одну компанию пришел весьма известный человек, и люди, которые там были, договорились подсчитать, сколько раз за минуту он произнесет слово «я». За первую минуту по секундомеру оказалось семь раз, за вторую минуту — восемь. Всег­да боюсь впасть в крайность и думаю, что рискую говорить «я» вовсе не от «ячества», а. во-первых, потому, что в песнях моих есть много фантазии, много вымысла, а са­мое главное — во всех этих вещах есть мой взгляд на мир, на проблемы, на людей, на события, о которых идет речь. Мой и только мой собственный взгляд... И это дает мне право говорить «я». Во-вторых, в отличие от многих моих собратьев, которые пишут стихи, я прежде всего актер и часто играю роли других людей, часто легче петь из чье­го-то образа, поэтому всегда так откровенно и говорю: мне так удобнее петь —от имени определенного человека, определенного ха­рактера. И вы всегда можете увидеть этого человека; возможно, это и дает некоторым людям повод спрашивать, не скакал ли я когда-то вместо лошади... Нет, этого не бы­ло...

В детской пластинке «Алиса в стране чу­дес»... есть история попугая, который рас­сказывает, как он дошел до жизни такой, как он плавал, пиратом был и так далее... Я там за попугая пою сам. Это в принципе снима­ет многие вопросы: был ли я тем, от имени кого пою? Попугаем я не был — ни в пря­мом, ни в переносном смысле. Если говорить серьезно, я на самом деле никогда никому не подражал и считаю это занятие празд­ным... И вообще призываю всех людей, ко­торые тоже пробуют свои силы в сочини­тельстве: пытайтесь как сами видите, как сами понимаете. Интересно и в жизни иметь дело с человеком, который сам личность, со своим мнением и суждением. А не попугай.

Иногда напишешь песню и вдруг видишь: сам ведешь себя,., несоответственно. Вот, например, после того как я написал «Балла­ду о переселении душ», стал приглядывать­ся к собакам. Думаю: а вдруг это какой-ни­будь бродячий музыкант раньше был? Или там кошек каких-нибудь видишь, думаешь, что это какие-нибудь дамы раньше были... определенные. И уже с ними ведешь себя по-другому.

Наши спортивные комментаторы иногда такие словосочетания употребляют — ну, невозможные в данной ситуации. Например: «Вот еще одну шайбу забросили наши чехо­словацкие друзья!» Я всегда думаю: «Ну по­чему друзья? Если забили шайбу нам они соперники и противники, а друзья они «до того» и «после того». Вот что со словами бывает... Однажды один режиссер в Узбеки­стане работал с цыганским ансамблем и все говорил: «Товарищи цыгане, станьте сюда; товарищи цыгане, станьте туда...» А они ему: «Сейчас, товарищ узбек». И сразу все стало на место.

Люди обычно любят смешные истории про кино. У меня тоже есть смешные исто­рии, например, про то, как меня били в филь­ме «713-й просит посадку», как режиссер просил делать все по-настоящему, а у оператора не ладилось, и сняли девять дуб­лей... Но это все лирика... Конечно, и в каждой шуточной песне обязательно есть какая-то серьезная прокладка. Иначе нет смысла писать. Иначе не потянется рука к перу, а перо к бумаге. Сейчас реакция не­посредственная, сиюминутная, больше на шутки, на юмор. А в записках больше всего просят серьезные вещи, потому что, видимо, они оседают глубже и потом снова начинают возвращаться к вам обратно.

Не удалось написать о космонавтах, хотя меня очень просили, потому что это такая трагедия была всенародная, что надо внут­ренне хотя бы немножко приблизиться к такому подвигу: это же высокое, люди зна­ли, на что шли... То, что слышу сейчас,— «он сказал: «Поехали!..» — это все понятно. Он так действительно сказал. Но зачем же рифмовать то, что было? Нужно найти ка­кой-то философский смысл этих вещей. А так -— на заказ — не получается.

Очень уважаю все, что сделал Шукшин. Знал его близко, встречался с ним часто, бе­седовал, спорил, и мне особенно обидно се­годня, что так и не удалось сняться ни в од­ном из его фильмов. Зато на всю жизнь ос­танусь их самым постоянным зрителем. В данном случае это значит для меня больше, чем быть участником и исполнителем.

Я написал большие стихи по поводу Ва­силия, которые должны были быть напеча­таны в «Авроре». Но опять они мне предло­жили оставить меньше, чем я написал, и я отказался печатать не полностью. Считаю, что ее хорошо читать глазами, эту балладу. Ее жалко петь, жалко... Я с ним очень дру­жил, и как-то я спел раз, а потом подумал, что, наверное, больше не надо.

Между эстрадной и авторской песней, как говорят в Одессе, две большие разницы, потому что эстрадная песня предполагает большой оркестр, зрелище. Все время там мигает большой свет... И если эту часть уб­рать из эстрадной песни — зрелищную часть,— она очень много потеряет. Обрати­те внимание: никому в голову не придет взять, положим, магнитофон и прийти на эстрадный концерт, записать, что поют, на­пример, Кобзон или Магомаев, которых я уважаю. Просто, когда приносишь магни­тофон домой, зрелище уходит, и песня мно­гое теряет. Это происходит потому, что ча­сто очень мало уделяют внимания словам эстрадные авторы. С текстами мало кто ра­ботает. Считается, что это, мол, и ни к че­му даже... И иногда поют такую чушь! Я ду­маю, даже не понимают, чего поют. Что ви­жу— то пою. Знаете, как: «А вон ворона лети-и-и-т. А вон ворона лети-и-ит. Сейчас будет дождь...» Как акыны. Но они раньше сочиняли. Только среди акынов был такой господин, который звался Гомер. Он прилич­но писал. Так что для этого тоже талант ну­жен. А чаще бывает, как в некоторых — я не могу сказать любимых — песнях, которые навязли в ушах. Ну, например, «Яблони в цвету — какое чудо...» — помните? Но так можно ведь все что утодно в строку: «Топо­ли в пуху — како-е чу-у-до!» Что угодно...

У меня однажды был смешной случай, в Ленинграде. Мы спорили с одним товари­щем. Он говорит: а что, слабо тебе выйти и спеть все песни — эстрадные? Я начал с пес­ни «На тебе сошелся клином белый свет». Очень любопытная песня, верно? Там эта строчка три раза повторяется, потом «я могла бы побежать за поворот» — тоже три раза. Два автора текста. Оказывается, какая бога­тая информация, что едва хватило бы и чет­верых... В общем, минут через двадцать ме­ня зрители чуть не убили.

Атмосфера в горах, особенно среди аль­пинистов, совсем другая, чем на равнине. Существует какая-то свобода выбора пути — как идти? Свобода выбора людей, с которы­ми идти. Понимаете? Никто не остановит, милиция не скажет: «Здесь нельзя перехо­дить— красный свет», врач не запретит, семья не будет удерживать, что опасно, и так далее. Все зависит от тебя. Ты, природа и твои друзья — больше никого нет. Слово «дружба» там, в горах, сохранилось в пер­возданном смысле. Наверное, в других ме­стах тоже, но в горах — особенно. Это не

название кафе, или клуба, или стенгазеты Здесь это слово действительно то, что и дол­жно из себя представлять. Иначе невозмож­но. Ты с ним в одной связке идешь, и все у него зависит от тебя, а у тебя — от него.

Я присутствовал при одном случае, когда во время восхождения на пик «Вольная Ис­пания» группа команды ЦСКА из пяти че­ловек попала под камнепад и одного убил. Мы помогали спускаться остав­шейся группе. Трое суток, пока была непо­года и не мог подлететь вертолет, двое това­рищей погибшего стояли на карнизе в тридцать сантиметров, привязанные к скале - чтобы помогать спускать тело погибшего друга. И это не подвиг никакой, нет —- это нормальная манера поведения в горах.

Дружба — это не значит каждый день друг другу звонить, здороваться и занимать рубли... Это просто желание узнавать друг о друге, что-то слышать и довольствоваться хотя бы тем, что вот мой друг здоров, и пу­скай еще здравствует.

Недостатков, которых в людях не прощаю, много. Не хочу перечислять. Но: жадность, отсутствие позиций, которое ведет за собой очень много других пороков, отсутствие у человека твердых позиций, когда он не зна­ет сам, даже не только чего не хочет в этой жизни, а когда не имеет своего мнения и не может рассудить о людях, о смысле жизни да о чем угодно.

В мужчинах ценю сочетание доброты, си­лы и ума, скажем так. Когда подписываю фотографии пацанам, ребятам и еще под­росткам, даже детям, обязательно пишу им: «Вырасти сильным, умным и добрым». Вот такое сочетание.

Я бы хотел, чтобы зрители... понимали как труден и драматичен путь к гармонии в человеческих отношениях. Я вообще целью своего творчества — ив кино, и в театре, и в песне — ставлю человеческое волнение Только оно может помочь духовному совер­шенствованию.


«Юность», 1986, № 12.