Психология внимания/Под редакцией Ю. Б. Гиппенрейтер щ В. Я. Романова. М

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 ... 82

спокойно выслушивая массу ненужностей, сохранять нить Ариадны в лабиринте

словесных отступлений и экскурсий по сторонам. Судье сверх терпения и

самообладания необходимы в таких случаях известные навык и искусство, чтобы

направлять на надлежащий путь показание свидетеля, не смущая последнего и не

заметая и без того неясную тропинку рассказа. Сюда относятся рассказчики и

свидетели, любящие начинать "ab ovo"12, передавать разные биографические

подробности и вообще отдаваться в безотчетную и безграничную власть своих

воспоминаний, причем accidentalia, essentialia и eventualia13 смешиваются в ходе

мышления в одну общую, бесформенную массу. Тип таких рассказчиков слишком

известен и, к сожалению, распространен, чтобы нужно было пояснять его примерами.

Но нельзя не указать на одну характерную в нашей русской жизни особенность. Это

- любовь к генеалогическим справкам и семейственным эпизодам, одинаково

тягостная и со стороны слушателя, в виде вопросов, и со стороны рассказчика, в

виде ненужных подробностей. Взволнованный каким-нибудь выходящим из ряда

событием, рассказчик, передавая о нем сжато и целостно по содержанию, вынужден

бывает назвать для точности те или другие имена. Горе ему, если в составе

внимающих ему есть слушатель с рассеянным вниманием... Самое существенное место

повествования, рисующее

С самого начала (лат.).

Случившееся, существенное и предполагаемое (то, что может произойти) (лат.).

694

глубокий внутренний смысл события или его значение как общественного явления,

такой слушатель среди общего напряженного внимания способен прервать вопросами:

"Это какой NN? Тот, что женат на ММ?", или "Это ведь тот NN, который, кажется,

служил в кирасирском полку?", или "А знаете, я ведь с этим NN ехал однажды на

пароходе. Это ведь он женился на племяннице ММ, который управлял казенной

палатой? Где только -не помню... ах, да! В Пензе или... нет, в Тамбове... Нет,

нет!.. Вспомнил! именно в Пензе... а брат его..." и т. д. Человек с таким

рассеянным и направленным на мелкие, незначащие подробности вниманием,

сделавшись сам повествователем, очень часто совершенно не отдает себе отчета, в

чем сущность его рассказа и где лежит центр тяжести последнего. Обыкновенно

умственно ограниченный, узкоисполнительный в служебном или светском обиходе, но

вместе чрезвычайно довольный собою, такой рассказчик присоединяет к уклонениям в

сторону брачных или родственных связей и отношений еще особую пунктуальность

названий и топографических подробностей. Для него, например, не существует

просто фамилий или названий городов, а есть чины, имена, отчества и фамилии, нет

Петербурга, Нижнего, "Исакия", Синода, "конки", а есть Санкте-Петербург, Нижний

Новгород, храм Исаакия Далматовского, Святейший правительствующий синод, конно-

железная дорога и т. д. Свидетели такого рода могут с первого взгляда поразить

полностью и, так сказать, обточенностью своего показания. Но полнота эта

обыкновенно оказывается мнимою. Добросовестное усвоение себе частностей, этих

"выпушек и петличек" свидетельского показания, рассеивает внимание по отношению

к главному и единственному нужному. В старые годы, как видно из некоторых

мемуаров, воспитанникам закрытых казенных учебных заведений подавались пирожки,

в которых под тонкою оболочкою пухлого теста почти не оказывалось начинки.

"Пирожки с ничем" прозвали их. Такими "пирожками с ничем" являются нередко очень

подробные и вполне корректные показания свидетелей, изощрившихся в упражнении

рассеянной памяти. Опытный судья всегда предпочтет им неполное в частях, с

пробелами и "запамятованиями", показание свидетеля, чувствующего живо и ввиду

разноценнос-ти впечатлений различно на них и реагирующего.

Затем внимание может сосредоточиваться или на процессе действий, явлений и

собственных мыслей, или же на конечном их результате, так сказать, на итоге их.

Это чрезвычайно ярко выражается обыкновенно в способе изложения. Одни не могут

передавать виденного и слышанного без подробного изложения

695

всего в порядке последовательной постепенности; другие же, наоборот, спешат

скорее сказать главное. При допросе первых - их зачастую приходится приглашать

сократить свой рассказ; при допросе вторых -их приходится возвращать от итога

рассказа к подробностям места, времени, обстановки и т. д. Делать это надо

осторожно, особенно в первом случае, так как наклонность к процессуальному

рассказу обыкновенно обусловливается еще и особыми свойствами или, правильнее,

привычками внимания, которое цепко держится за последовательность и преемство

впечатлений и, облекаясь в воспоминание, затуманивается, как только в эту

последовательность вносится извне какой-либо перерыв. Эти особенности

рассказчика обыкновенно выражаются и в том, как он умеет слушать. Наряду с

людьми, способными ценить логическую и психологическую нить повествования,

отдельные связанные между собою части которого создают постепенно настроение,

достигающее своего апогея в заключении, в освещающем и осмысливающем все факте,

картине или лирическом порыве, существуют слушатели нетерпеливые, жаждущие

скорейшей "развязки" и предупреждающие ее догадками во всеуслышание или

досадными вопросами... Есть читатели, преимущественно между женщинами, которые

начинают чтение повести или романа с последней главы, желая прежде всего узнать,

чем и как все окончилось. Есть слушатели и рассказчики, подобные таким

читателям. Наконец, есть два рода внимания по отношению к способности души

отзываться на внешние впечатления. Одни объективно и с большим самообладанием,

так сказать, регистрируют то, что видят или слышат, и лишь тогда, когда внешнее

воздействие на их слух или зрение прекратилось, начинают внутреннюю, душевную

переработку этого. Поэтому все, воспринятое ими, представляется их памяти ясно и

не страдает пробелами и пропусками, объясняемыми перерывами внимания. Это те,

которые, по образному выражению великого поэта, "научившись властвовать собой",

умеют "держать мысль свою на привязи" и "усыплять или давить в сердце своем

мгновенно прошипевшую змею". Иначе действуют и чувствуют себя другие, отдающиеся

во власть своим душевным движениям. Эти движения сразу и повелительно

завладевают ими и поражают иногда прежде всего внимание. Тут не может быть речи

о забывчивости или недостатке последнего. Оно просто парализовано, его не

существует вовсе. Таковы люди, по выражению того же Пушкина, "оглушенные шумом

внутренней тревоги". Этот шум подавляет всякую способность не только вдумываться

в окружающее, но даже замечать его. Евгений в "Медном всаднике", Раскольников в

"Преступлении и наказа-

696

нии"-блестящие представители такого "оглушенного" внимания. В этом положении

часто находятся потерпевшие от преступления, допрашиваемые в качестве

свидетелей, находится и подсудимый, когда он в некоторых случаях даже искренне

желал бы быть добросовестным свидетелем в деле о своем преступлении, о своем

несчастье... Чем неожиданнее впечатление, вызывающее сильное душевное движение,

тем больше парализуется внимание и тем быстрее внутренняя буря окутывает своим

мраком внешнее обстоятельство. Почти ни один подсудимый, совершивший

преступление под влиянием сильной эмоции, не может рассказать подробности

решительного момента своего деяния -и в то же время может быть способен передать

быстро сменявшиеся и перекрещивавшиеся в его душе мысли, образы и чувства перед

тем, как он ударил, оскорбил, спустил курок, вонзил нож. Гениальное изображение

этого душевного состояния, в котором целесообразность и известная разумность

действий совершенно не соответствуют помраченному сознанию и притупленному

вниманию, дает Толстой в своем Позднышеве. Можно с уверенностью сказать, что

каждый старый криминалист-практик, пробегая мысленно ряд выслушанных им сознаний

подсудимых, обвинявшихся в преступлениях, совершенных в страстном порыве и

крайнем раздражении, признает, что рассказ Позднышева об убийстве им жены

типичен и поразителен как доказательство силы прозрения великого художника и

мыслителя.

Часто там, где играет роль сильная душевная восприимчивость, где на сцену

властно выступает так называемая вспыльчивость (которую не надо смешивать,

однако, с запальчивостью, свойственною состоянию не внезапному, а нарастающему

и, подобно чувству ревности, питающему само себя), потерпевший в начале

столкновения становится преступником в конце его. Если, однако, он устоял против

напора гнева и не поддался мстительному движению, его внимание все-таки

обыкновенно действует только до известного момента, осуществляясь затем только

отдельными, не связанными между собою проблесками. Когда сказано оскорбительное

слово, сделано угрожающее движение, принято вызывающее положение, бросающие

искру в давно копившееся негодование, в затаенную ненависть, в прочно

сложившееся презрение (которое Луи Блан очень метко характеризует, говоря, что

"le mepris - c'est la haine en repos" -"презрение -пребывающая в спокойствии

ненависть"), тогда взор и слух "вспылившего" обращаются внутрь - и утрачивают

внимание ко внешнему. Этим объясняется то, что нередко, например, оскорбление не

тотчас же "выводит из себя" возмущенного до крайности

697

обиженного, а лишь после некоторой паузы, во время которой обидчик уже спокойно

обратился к другой беседе или занятиям. Но это затишье -перед бурей... Внезапно

наступает протест против слов, действий, личности обидчика в самой резкой форме.

Было бы ошибочно думать, что в этот перерыв тот, который промолчал первоначально

и лишь чрез известный промежуток времени проявил свое возмущение криком, воплем,

исступлением, ударами, мог наблюдать и сосредоточивать на чем-либо свое

внимание... Нет! Он ничего не видел и не слышал, а был охвачен вихрем внутренних

вопросов: "Да как он смеет?! Да что же это такое? Да неужели я это перенесу?" и

т. д. Но даже и успев овладеть собою, решившись пропустить все слышанное "мимо

ушей" или напустить на себя умышленное непонимание из уважения к той или другой

обстановке или в упование на будущее отмщение, которое еще надо обдумать ("la

vendetta ё una meta che e bisogno mangiare a freddo", говорят итальянцы- "мщенье

есть кушанье, которое надо есть холодным"), потерпевший все-таки тратит столько

сил на внутреннюю борьбу с закипевшими в нем чувствами, что на время его

внимание совершенно подавлено. Отсюда -ответы невпопад и разные неловкости

внезапно оскорбленного, свидетелем которых каждому приходилось бывать в жизни.

Берите из показаний такого потерпевшего то, что сохранила его память до

наступления в душе его "шума внутренней тревоги", и не смущайтесь в оценке

правдивости его слов тем, что затем внимание ему изменило. Свидетелем может быть

не один потерпевший, но и постороннее столкновению или несчастному стечению

обстоятельств лицо. Если оно одарено впечатлительностью, если оно "нервно" и не

только "вегетирует", но умеет чувствовать и страдать, а следовательно, и

сострадать, то вид нарушения душевного равновесия в других, иногда в близких и

дорогих людях, действует на него удручающе. Волнение этих людей, становясь

заразительным, ослабляет внимание свидетеля или делает его очень односторонним.

Кто не испытывал в жизни таких положений, когда хочется "провалиться сквозь

землю" за другого и собственная растерянность является результатом неожиданного

душевного смущения другого человека? В этих случаях человеку с чутким сердцем,

страдая за другого, инстинктивно не хочется быть внимательным.

К числу причин, заслоняющих в памяти или устраняющих из области внимания

отдельные, связанные между собою, части события, о котором приходится

свидетельствовать, надо отнести и сильные приливы чувства, вызванные сложным

процессом внутреннего переживания скорби, утраты, разочарования и т. п.

698

ЯН

Вспоминая неуловимые постороннему взору черты отношений к дорогому существу,

вызывая из невозвратного прошлого милый образ в его тончайших проявлениях или

переживая причиненную кому-либо и когда-либо несправедливость или черствость,

человек иногда в самом, по-видимому, безразличном месте своего рассказа должен

остановиться... Слезы подступают к горлу, тоска острая и безысходная, лишь на

время уснувшая, впивается в сердце, а какое-нибудь слово или звук, влекущий за

собою ряд воспоминаний, так приковывает к себе внимание, что все последующее

погружается в тень и рассказ обрывается вследствие нравственной и физической

(слезы, дрожь голоса, судороги личных мускулов) невозможности его продолжать.

Вероятно, есть немало судей, которые видели пред собою -и не раз -подобных

свидетелей. Тургенев писал о крестьянке, потерявшей единственного сына.

Передавая о том, как он хворал и мучился, бедная мать говорила спокойно и

владела собою, но каждый раз, когда она доходила до рассказа о том, как, взяв от

нее корочку хлеба, умирающий ребенок сказал ей: "Мамка! Ты бы сольцы...", какое-

то невысказываемое воспоминание всецело овладевало ею, она вдруг заливалась

слезами, начинала рыдать и уже не могла продолжать рассказ, а только безнадежно

махала рукой. В таком же положении, помню я, была жена одного достойного

человека, убитого на глазах ее и трех маленьких детей ее же братом за то, что он

вступился за честь обольщаемой убийцею девушки. И при следствии, и на суде, при

повторных показаниях, она, твердо и с достоинством защищая честь своего мужа

против клеветнических оправданий брата, сравнительно спокойно рассказывала про

самое событие, но лишь доходила до слов мужа: "Стреляй, если смеешь!", сказанных

покойным в ответ убийце на его угрозу стрелять, как лицо ее искажалось и

внезапные горькие слезы мешали ей продолжать, несмотря на усилие овладеть собою

и снова захватить нить своих скорбных воспоминаний.

IV

Если таковы в главных чертах свойства внимания вообще, которые надо принимать в

расчет не только при оценке свидетельских показаний, но и при самом производстве

допроса, то наряду с ними возможно указать на некоторые особенности внимания,

так сказать исключительные или личные, т. е., в частности, присущие тому или

другому свидетелю уже не in genere, но in specie14.

Не свидетелю вообще, а данному свидетелю (лат.).

699

Сюда, например, относится особенная склонность некоторых людей обращать

исключительное и даже болезненное внимание на какую-нибудь отдельную часть тела

человека, и в особенности на его уродливость. Затем некоторых во всей физиономии

человека прежде всего привлекают к себе глаза, других -его походка, третьих -

цвет волос. Есть люди, одаренные memoire auditive'"', которые не в силах

удержать в памяти чье-либо лицо и в то же время с чрезвычайною ясностью во

всякое время способны представить себе голос того же самого человека со всеми

его оттенками, вибрацией и характерным произношением. Свидетель, который

обращает внимание на глаза, описав их цвет, разрез и выражение, станет в тупик

или ответит очень неопределенно, если его спросить о росте или о цвете волос

обладателя этих самих глаз. Вспоминая об Инесе, пушкинский Дон-Жуан говорит:

"...Мало было в ней истинно прекрасного; глаза, одни глаза, да взгляд... а голос

у нее был тих и слаб, как у больной..." Почти все видевшие императора Николая I,

рассказывая о нем, прежде всего отмечают стальной цвет его глаз и трудно

переносимое выражение его пристального взгляда, ограничиваясь вместе с тем

общими местами о классической правильности его лица. Немногие, еще недавно

остававшиеся в живых, современники Федора Петровича Гааза, описывая довольно

разнообразно и даже противоречиво его наружность, твердо и с любящею

подробностью останавливались на его голубых глазах... Почти так же, как глаза,

приковывает к себе внимание походка. Чтение исторических мемуаров убеждает в

этом. Из внешних признаков выдающихся деятелей чаще всего отмечается их походка.

Стоит для этого просмотреть различные воспоминания о Наполеоне. Графиня Антонина

Блудова, с нежным уважением вспоминая о великой княгине Елене Павловне и рисуя

свои первые и последние свидания с нею, очевидно, незаметно для себя в двадцати

строках останавливается три раза на стремительной походке этой замечательной

женщины... Уродливости: горб, хромота, косоглазие, кривоглазие, болезненные

наросты на лице, шестипалость, провалившийся нос и т. п.-на многих производят

какое-то гипнотизирующее впечатление. Взор их невольно, вопреки желанию,

обращается постоянно к этому прирожденному или приобретенному недостатку, почти

не будучи в силах от него оторваться. Инстинктивное чувство эстетики и

стремление к гармонии и симметрии, свойственные человеку, обостряют протестующее

внимание. И здесь прочие свойства и черты наблюдаемого человека отходят на

задний план

Слуховой памятью (лат.).

700

и стушевываются. Свидетель, отлично изучивший телосложение горбуна или

вглядевшийся с пристальным вниманием в движения человека с искалеченными,

скрюченными или неравными ногами, совершенно добросовестно не будет в силах

припомнить об одежде, цвете волос или глаз тех же самых людей...

К случаям подобной связанности внимания приходится отнести и те, когда чувство

ужаса или отвращения заставляет избегать взгляды на предмет, возбуждающий такое

чувство. Есть люди, не могущие заставить себя глядеть на труп вообще, а на

обезображенный, с зияющими ранами, выпавшими внутренностями и т. п. тем более.

Внимание их обращено на все, что находится вокруг и около наводящего ужас

предмета, и упорно отвращается от самого предмета. Это, конечно, отражается и в

их показаниях. И наоборот, на некоторых такие именно предметы имеют то

гипнотизирующее влияние, о котором говорилось выше. Несмотря на чувство ужаса

или отвращения, даже прямо вопреки ему, иной человек не может отвести глаз от

картины, от которой, по народному выражению, "тошнит на сердце". Взор постоянно

обращается к тягостному и отталкивающему зрелищу и невольно, с пытливостью и

необыкновенною изощренностью, впитывает в память подробности, возмущающие душу и

вызывающие чувство мурашек по спине и нервную дрожь в конечностях. В современной

жизни местом проявления такого гипноза часто служат кабинеты восковых фигур. На

многих эти фигуры, с зеленовато-мертвенным оттенком их лиц, неподвижными глазами

и безжизненными, деревянными ногами, производят неприятное впечатление. Это

впечатление доходит до крайних пределов, когда такие фигуры служат для

изображения мучительства различными пытками или сцен совершения кровавых

преступлений. В музее Grevin в Париже, подносящем своим посетителям последние

новинки из мира отчаяния, крови и проклятий, или в так называемых

"Folterkammer"16 немецких восковых кабинетов всегда можно увидеть между

посетителями этих вредных и безнравственных зрелищ, приучающих толпу к

спокойному созерцанию жестокости, людей, которых "к этим грустным берегам влечет

неведомая сила". Приходилось встречать нервных людей, которые предпочли бы

остаться ночью в одной комнате с несколькими трупами, например в анатомическом

театре или "препаровочной", чем провести час наедине с несколькими восковыми

фигурами. И тем не менее они почти никогда не могли удержаться от искушения

зайти в кабинет восковых фигур. Они вступают туда с

Камеры пыток (нем.).

701

"холодком" под сердцем и, удовлетворив, невзирая на душевное возмущение, своему

любопытству удручающими образами во всех подробностях, потом страдают от

вынесенного впечатления и долго тщетно стараются затушевать в своей памяти

вопиющие картины. Такое же влияние имеют иногда и те произведения живописи, в

Blog

Психология внимания/Под редакцией Ю. Б. Гиппенрейтер щ В. Я. Романова. М