Geum.ru

Разговор на пальцах

Вид материалаРассказ
Подобный материал:



Владимир КАГАНОВ



РАЗГОВОР НА ПАЛЬЦАХ

Фантастический рассказ


Старые бронзовые часы на столе показывали половину второго ночи, кофейник был пуст, сигареты кончились, соседи давно выклю- чили телевизор, когда в дверях раздался тихий стук. Оторвавшись от чтения, я пошёл открывать, – и удивлению моему не было предела! –

передо мной стоял знаменитый палеогностик, профессор Олег Поля- ков, мой старинный друг. Едва заметное сияние ауры окружало его чело, в руке у него был маленький чемодан с наклейками, а выраже-

ние лица предвещало близкий розыгрыш. Он приветствовал меня изысканной фразой на японском, я обалдело ляпнул: «Во-во, старик,

точно… Рад тебя видеть!» и мы вошли в комнату.

Тотчас начались знамения и чудеса. Бронзовые часы остановились,

возле пустого кофейника на столе неизвестно откуда появилась мас-

сивная серебряная табакерка с зелёным камнем в крышке, а соседи

включили магнитофон. Я машинально открыл табакерку (сроду у меня такой не было), тонкий запах превосходного табака подтвердил, что это не мираж. Оставалось только закурить, что я и сделал с боль- шим удовольствием. Профессор Поляков, как ни в чём не бывало,

закурил тоже и с улыбкой спросил: «Ты, я вижу, всерьёз занялся

переводами из испанской поэзии?» На столе у меня действительно

лежал томик старинной испанской поэзии, но, во-первых, он ничем

особенным не выделялся из дюжины других книг, разложенных на столе, а во-вторых, даже этот томик ещё не мог дать основания для подобного вывода. Между тем, это была чистая правда, и мне остава-

лось только кивнуть в знак согласия.

С Олегом Поляковым я был знаком ещё со студенческих лет, когда

мы жили в одном общежитии, питались в одной столовой и учились на одном факультете. Правда, он занимался восточными языками, а я – романскими, но в остальном мы с ним как-то быстро сошлись и по-

дружились на почве нашей общей любви к старинной литературе и

современной музыке. Мы написали с ним даже одну общую работу о

семиотике магических текстов, которая вызвала интерес в научном мире… Об этой истории я расскажу как-нибудь в другой раз, а пока

замечу, что позже Олег создал новую науку – палеогностику, а я

никакой науки не создал и так и остался скромным преподавателем

языка и непризнанным поэтом. Отчего-то мои созерцательные стихи

никак не могли удовлетворить взыскательного вкуса редакций, требо-

вавших созидательного пафоса революционного обновления общест- ва. Поэтому, наверное, я и вернулся к своим переводам с испанского.

И вот теперь, как десять лет назад, мы сидели с Олегом в моей маленькой прокуренной комнате, попивали крепкий индийский чай,

покуривали ароматные папиросы из загадочной табакерки и болтали о том и о сем, вспоминая старые времена. Я почитал лирику прован- сальских трубадуров в моём переводе, Олег рассказал о своей послед-

ней работе «Тайны китайской медитации», разговор зашёл о том, как

часто высшая мудрость и бездонная наивность сходятся вместе в по-

нимании глубоких вещей… Но здесь возник вопрос о том, что же такое понимание и всегда ли говорящие одно и то же понимают при

этом одно и то же. Мне вспомнилась одна забавная история из старин ной испанской поэмы Хуана Руиса, подходящая к нашему спору, и я

прочитал её Олегу в своем переводе.

В истории этой речь шла о том, как римский дуралей победил в ученом споре греческого мудреца. А случилось это потому, что по условию диспут проходил без слов, и в разговоре на пальцах оба спо-

рящих вкладывали совершенно разный смысл в то, что изображал каждый из них. Когда я кончил читать поэму, Олег рассмеялся и сказал: «А знаешь, очень похожая история есть в японской книге притч «Плоть и кость Дзен». И он рассказал мне эту историю.

«В одном храме в северной части Японии жили два брата-монаха.

Старший из них был учёным, а младший был недалёким парнем и к

тому же одноглазым. В те времена любой странствующий монах мог

найти приют в дзенском храме при условии, что он выиграет спор об

учении буддизма с теми, кто там обитает. Если же он терпел пораже- ние, он уходил. Однажды к братьям явился странствующий монах и попросил приютить его, должным образом вызвав их на спор о святом

учении. Старший брат, уставший в этот день от занятий, попросил младшего заменить его. «Иди и проведи весь диалог молча», – преду- предил он брата. Затем молодой монах и странник подошли к алтарю

и сели. Вскоре после этого странник поднялся и, войдя к старшему брату, сказал: «Ваш младший брат – удивительный человек. Он побе-

дил меня!»

«Расскажите, что произошло», – попросил старший брат. «Хорошо – ответил странник. – Сначала я поднял вверх один палец, изображаю-

щий Будду. Тогда он поднял вверх два пальца, изображающие Будду и его учение. Я поднял вверх три пальца, представляющие Будду, его учение и его последователей, живущих праведной жизнью. Тогда он

потряс сжатым кулаком у моего лица, показывая, что все три явились из одного потока существования. Таким образом, он победил, и я не имею права оставаться здесь». С этими словами странник удалился.

«Где этот человек?» – воскликнул младший брат, вбегая к старше- му. «Я узнал, что ты выиграл спор», – сказал тот. «К чёрту выигрыш!

Я пришёл, чтобы всыпать ему как следует!» «Расскажи мне о пред-

мете спора», – попросил его старший брат. «Вообрази, в ту минуту,

когда он увидел меня, он поднял вверх один палец, оскорбляя меня

намёком, что у меня только один глаз. Поскольку он гость, я подумал,

что мне следует быть вежливым с ним, поэтому я поднял вверх два пальца, поздравляя его с тем, что он имеет два глаза. Тогда этот нео-

тёсанный грубиян поднял вверх три пальца, намекая, что на двоих у

нас только три глаза. Тогда я вышел из себя и замахнулся кулаком, чтобы ударить его, но он выбежал и этим всё кончилось».

«Удивительно, – добавил Олег, что два столь близких сюжета могли возникнуть в разных концах мира».

Между тем, в коридоре раздался звук тяжёлых шагов и в дверь громко и неровно постучали. «Войдите», – сказал я, догадываясь, кто

этот поздний гость. Так и есть. В комнату вошёл мой сосед Федя,

человек простой и по-своему замечательный.

«Здорово, мужики! – пробасил он. – Выпить найдётся?»

Пока я соображал, остался ли у меня хотя бы флакон одеколона,

Олег радушно улыбнулся и бодро произнёс: «Для хорошего человека

всегда найдётся!»

«Во, это дело, – воспрянул Федя и подсел к столу. – Ты бы, Миша, меня хоть с товарищем познакомил, – и протянул руку Олегу: Фёдор».

Олег назвал себя.

«А я в сортир вышел, смотрю, свет у вас горит, – дай, думаю, загляну на огонёк. Что пьёте-то?»

«А вот нальём и попробуем», – весело сказал Олег. Незаметно подмигнув мне, он налил Феде в стакан крепкого и уже остывшего

чая и сделал над стаканом лёгкий пасс. Налил и нам по стакану и

зачем-то защёлкнул табакерку. Федя понюхал, к чему-то прислушался

и, зажмурив глаза, принял в себя.

«Крепкая, стервь, – сказал он уважительно – на грецком орехе,

что ли, настаивал?»

«Точно», – ответил Олег, подавая ему хлеб с маслом и банку зелёного горошка. Я уже больше ничему не удивлялся. Профессор

Поляков сам знает, что делает. Мне же лично Федины разговоры и проблемы и так прекрасно известны, увольте выслушивать их в сорок

первый раз.

«А я вам скажу, мужики, так, – начал Федя, заметно охмелев, –

конечно, я простой шофёр и образования у меня не шибко много, но

люди меня уваж-жают, – пристукнул он стаканом по столу, – потому что дело своё я знаю… И заработок у меня не хуже других, и с Нюркой мы живём по-человечески… И Нюрка меня уваж-жает, потому как баба она душевная и место своё знает…

…И вообще, коллега, – добавил он вдруг проясневшим голосом, глядя на Олега, – избыток самосознания и рефлексии – вот что губит

нашего брата. Ближе к архетипам нужно видеть жизнь, как говаривал старик Юнг, да-с, ближе к первообразам. А мы чем занимаемся, позволю себе вас спросить? Разгадываем шифры тайного знания, не

обладая самим знанием, ловим отражения утраченного подлинника.

Замыкая бесконечность символических сцеплений в порочный круг

модернизированного гносиса, мы рискуем утратить связь с глубин-

ным опытом жизни, с изначальной непосредственностью, которая

лишь пресуществляется в мифе и символе. Надеюсь, вы не станете

против этого возражать?»

Я сидел совершенно обалдело, переводя глаза с Феди на Олега

и не веря ушам своим.

«Конечно, нет, коллега, – мягко и спокойно отвечал Олег как ни в

чём не бывало, – но не забывайте про амбивалентность архетипа и

символа, ибо что, в конечном счёте, является обозначающим, а что – подразумеваемым? Оба полюса могут взаимно обозначать друг друга, и важен, по сути, лишь сам факт их соотнесённости».

«Нельзя не признать, что в сфере знания дело обстоит именно так –

продолжал Федя, – но я настаиваю на том, что переживание является

первичной реальностью, оно ориентирует собой не только всякое мифотворчество, но и всякую интерпретацию».

«Но ведь интерпретация осуществляется в контексте данной культуры – как некий семиотический процесс!» – парировал Олег.

«Да, но сама культура существует в контексте жизни!»

Я давно уже утратил нить их спора и туповато прихлёбывал чай, не находя в нём никакого вкуса.

«А вообще, мужики, не нам разбираться в этих материях, – сказал вдруг Федя отяжелевшим голосом. – Плесни-ка, лучше, Олежек, ещё

ореховой настоечки… И с этими типами в другом месте разбираться надо», – добавил он убеждённо.

Олег кивал ему, курил и улыбался.

Я же сидел и думал: ловкий фокус всё это или магия – разве в этом суть? Что обретается в знании, кроме самого знания? Был ли тот

эллин мудрее римского дуралея? Был ли странник-монах умнее

младшего брата? Лучше ли будет Феде, если он останется в том

воплощении, которое вызвал на время Олег? Я не знал, как ответить

на эти вопросы. Но ведь ещё Экклезиаст сказал: «Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». И вспомнились мне вдруг полузабытые слова: «Ибо написа- но: погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну. Где мудрец? Где книжник? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премуд-

рости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих».

И ещё вспомнилось: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не

имею любви, то я ничто… Любовь никогда не кончится, хотя и про-

рочества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

И вдруг я так отчётливо и ясно осознал, что всё это правда, что

сам поразился. Ведь знал я всё это и раньше, знал тщету и науки, и

магии, и свинства обыденной жизни – но, видно, не понял главного:

что любовь-то и есть премудрость Божия и пребудет в мире вовеки.

Да ведь и это знал – душой знал, а до ума не доходило. И был-то я

ничем не лучше того римского дуралея или младшего брата.

Между тем Федя пригорюнился и стал прощаться: «Дак ты, Олег,

заходи, когда снова пожалуешь… Мишка парень хороший, но с ним

не шибко разговоришься. Бывайте, мужики».

За окнами слабо синел рассвет. Олег поднялся и открыл форточку.

Свежий морозный воздух, покалывающий снежинками, ворвался в

прокуренную комнату. Вдалеке прозрачным сияющим крестом парил

над городом Лебедь. Я тихо рассмеялся.

«Что, старик?» – улыбнулся Олег.

«Да так, ничего… Ты бы лёг поспать перед самолетом, а?»


1978 г.