Geum.ru

Новый взгляд эволюционной психологии

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   20
Глава 8: Дарвин и дикари


М-р. Дж. С. Милл в своей знаменитой работе "Утилитаризм", говорит о социальном сознании как "мощном природном чувстве", и как "естественном основании чувства практической этики"; но на предыдущей странице он говорит, что "если моя собственная вера, моральное сознание - не врожденные, а приобретённые, то это не причина полагать их менее настоящими". Я рискну осторожно возразить столь глубокому мыслителю, что вряд ли подлежит обсуждению то, что социальные побуждения являются инстинктивными или врожденными у низших животных; и стало быть - почему это должно быть не так у человека?


“Происхождение Человека” (1871)


Когда Дарвин впервые столкнулся с примитивным обществом, он реагировал примерно так, как и можно было ожидать от английского джентльмена девятнадцатого века. Когда "Бигль" прибыл в залив на Огненной Земле, он видел группу индейцев, вопивших, и "дико махавших руками, поднятыми над головами". Он написал своему наставнику, Джону Хенслоу: "Их длинные, струящиеся волосы делали их похожими на встревоженных духов другого мира". Более близкий осмотр укрепил впечатление варварства. Их язык, "по нашим понятиям - едва может называться членораздельным"; их здания "подобны хижинам, которые дети сооружают летом из веток деревьев". Эти дома никак не способствовали нежной привязанности между мужем и женой", если конечно не рассматривать за таковое обращение хозяина с трудолюбивым рабом.


Но самое главное - Огнеземельцы вроде бы имели привычку есть своих старух, когда еды не хватало. Дарвин мрачно сообщил, что спрашивал мальчика Огнеземельца, почему они не едят собак в этой ситуации. Тот ответил, что "собака поймает выдру, а женщина ни на что не годна - мужчина очень голоден". Дарвин написал своей сестре Каролин: "Не представлял себе, что когда-нибудь услышу про столь зверский обычай - рабским трудом обеспечивать продовольствие летом, чтобы при случае быть съеденным зимой. Я чувствую настоящее отвращение к самому звуку голосов этих убогих дикарей".


Позже выяснилось, что сведения о поедании женщин были недостоверны. Но Дарвин видел множество других примеров насилия в различных дописьменных обществах, которые он посетил в своём плавании. Он написал десять лет спустя в "Происхождении человека": дикарь с наслаждением мучает врагов, приносит кровавые жертвы, практикует детоубийство без раскаяния". Так что вряд ли Дарвин сильно изменил бы свой взгляд на примитивные народы в его широко известном докладе о плавании "Бигля", если б узнал, что Огнеземельцы на деле не ели своих стариков: "Я с трудом верил самому себе, увидев насколько велики различия между диким и цивилизованным человеком. Это различие намного больше, чем между диким и домашним животным..."


Тем не менее, жизнь Огнеземельца включала нечто, свойственное ядру цивилизованной жизни в Викторианской Англии. Например - дружба, характеризующаяся взаимным великодушием и скреплённая ритуалом солидарности. Дарвин написал про Огнеземельцев: "Когда мы подарили им немного алой ткани, которую они сразу повязали вокруг шей, они стали хорошими друзьями. Это нам дал понять один старик, поглаживая нам грудь, и издавая специфический хихикающий звук, который мы обычно издаём, когда кормим цыплят. Я шел со стариком, и эта демонстрация дружбы была повторена несколько раз; ритуал был завершён тремя крепкими шлепками одновременно по груди и спине. Затем он обнажил свою грудь, чтобы я возвратил комплимент, что я и сделал. Старик выглядел очень довольным".


Осознание Дарвином порядков в обществе дикарей было позже укреплено в кросс-культурном эксперименте. В предыдущем плавании капитан Фицрой привёз четырёх Огнеземельцев в Англию, и теперь трое из них возвращались на родную землю, свежепросвещённые оцивилизованные (полностью респектабельно одетые), чтобы помогать распространять просвещение и Христианскую этику в Новом Мире. Эксперимент провалился сразу в нескольких отношениях. Наиболее позорный случай был тогда, когда один новоцивилизованный Огнеземелец украл все имущество другого новоцивилизованного Огнеземельца и устремился в другую часть континента под покровом темноты. Но в результате эксперимента по крайней мере появились три англо-говорящих Огнеземельца, и это дало Дарвину возможность делать у аборигенов нечто иное, чем просто уставится на них в недоверии. Он позже написал: "американские аборигены, негры и европейцы столь же отличны друг от друга в психике, сколь и любые три расы, которых можно назвать; всё же я постоянно поражался, живя с Огнеземельцами на борту "Бигля", насколько подобны их умы были нашему, вплоть до мелких черт характера - чему я также поражался, будучи близко знакомым с чистокровным негром.


Это восприятие фундаментального единства людей - единой природы человека - является первым шагом к становлению эволюционного психолога. Второй шаг - попробовать объяснить составные части этой природы в терминах естественного отбора, Дарвин также сделал. В частности, судя по некоторым его письмам с "Бигля", он пробовал объяснить такие черты человеческой души, которыми, как можно было бы предположить, Огнеземельцы и другие "дикари" не обладали вообще: "моральное чувство, который сообщает нам, что мы должны делать, и... совесть, которая порицает нас, если мы не повинуемся этому...".


И опять, как в случае с бесплодными насекомыми, Дарвин решился атаковать главное препятствие его теории эволюции. Моральные чувства - вряд ли очевидный продукт естественного отбора.


Предложенная Дарвиным аналогия с бесплодными насекомыми была до некоторой степени решением проблемы происхождения этики. Его концепция "семейного" или "родственного" отбора, может объяснить альтруизм у млекопитающих, и следовательно - происхождение совести. Но родственный отбор имеет значение только для проявлений совести в пределах семьи. Однако люди в достаточной степени способны чувствовать симпатию к неродственникам, помогать им, и чувствовать себя виновными, если подвели их. Bronislaw Malinowski, в начале двадцатого века обратил внимание, что у островитян Тробриандцев есть два слова со значением "друг", употребляющиеся в зависимости от того, принадлежит ли этот друг своему клану или чужому. Он перевел эти слова как "друг внутри забора" и "друг за забором". Даже огнеземельцы, эти "жалкие дикари", оказались способны подружиться с молодым белокожим человеком, прибывшим из-за океана. Так что теория родственного отбора не снимает вопрос - почему у нас бывают “друзья за забором”?


Вопрос следует поставить даже шире. Люди могут ощущать симпатию к людям "за забором", которые им даже и не друзья; и даже к людям, которых они не знают! Почему? Почему существуют Добрые самаритяне? Почему большинство людей испытывают неприятные ощущения, проходя мимо нищего - по крайней мере - приступа дискомфорта?


Дарвин предложил ответ на эти вопросы. Этот ответ, как теперь вполне ясно - был заблуждением. Но это заблуждение весьма освещало путь. Оно вытекает из некоей путаницы, в которую периодически упиралась биология до конца 20-го столетия, когда она была наконец устранена, и дорога для современной эволюционной психологии была расчищена. Более того, Дарвиновский анализ человеческой этики до точки, где он сделал его большую ошибку, был в некотором смысле образцовым; его можно считать образом метода эволюционной психологии даже по сегодняшним стандартам.


Существуют ли гены морали?


Первая проблема, с которой сталкивается любой, исследующий эволюционное понимание этики - огромное разнообразие её форм. Есть ханжество и аристократизм Викторианской Англии, морально разрешаемая дикость дикарей, и множество промежуточных форм. Дарвин написал с некоторым недоумением об "абсурдных правилах поведения", например об "ужасе, который охватывает индуса, нарушающего ограничения его касты", и о "позоре мусульманки, открывшей своё лицо".


Если мораль базируется на человеческой биологии, то почему моральные кодексы могут так сильно отличиться между собой? Неужели арабы, африканцы и англичане имеют различные "гены морали"?


Такое объяснение не одобряет современная эволюционная психология, и не только Дарвин это подчёркивал. Вернее говоря, он полагал, что расы обладают врожденными умственными различиями, некоторые из них более совместимы с моралью. Это воззрение было вполне стандартным в девятнадцатом веке, когда многие учёные (Дарвин к ним не относился) энергично доказывали, что различные расы - это вообще не расы вообще, а разные виды. Дарвин же полагал, что разнообразие мировых культур - по крайней мере в широком смысле - укладывается в единую природу человека.


Прежде всего, он отметил глубокую чувствительность всех людей к общественному мнению. Он утверждал, что и "любовь к одобрению, и боязнь позора, равно как неравнодушие к похвале или порицанию" основана в инстинкте. Нарушение норм может повлечь для человека "мучение"; нарушение небольшой тривиальной крупицы этикета, даже пережитое годы спустя, может вновь порождать "горящее чувство позора". Таким образом, приверженность моральным правилам как таковым имеет врождённый базис. Не врождённым является лишь конкретное содержание моральных кодексов.


Но почему это содержание так изменчиво? Дарвин полагал, что различные народы имеют различные правила вследствие различия собственных историй и условий, исходя из которых народы полагают различные нормы отвечающими интересам сообщества.


Дарвин говорил, что часто эти решения ошибочны, приводя к бессмысленным образцам поведения, или даже к "полной оппозиции настоящему благосостоянию и счастью человечества". Создаётся впечатление, что из Дарвиновской точки зрения якобы следует, что наименьшее количество таких ошибок было сделано в Англии, или по крайней в - Европе. А дикари явно сделали в своей доле ошибок больше. Казалось, они обладали "недостаточной мощностью рассуждений", чтобы осознать неочевидные связи между моральными законами и общественным благосостоянием; возможно у них был конституциональный недостаток самодисциплины. Их чрезвычайная распущенность, не говоря уже о неестественных преступлениях, является в чём-то поразительными".


Однако Дарвин полагал, что ни одно из этих проявлений дикости не должно отвлекать нас от второго универсального элемента в человеческой морали. И огнеземельцы и англичане сходно обладают "социальными инстинктами", главный среди которых - симпатия к своему собрату". Чувства симпатии и доброты общераспространены среди членов племени, - особенно в отношении больного". "У варваров зарегистрировано много случаев, когда без всяких религиозных мотивов, люди преднамеренно жертвуют жизнью, но не предают товарищей; конечно такое поведение должно истолковано как моральное". Верно то, что варвары обладают несчастливой склонностью полагать каждого, не относящегося к их племени как нравственно ничтожный объект, и даже полагать причинение вреда чужакам за благородный поступок. Это действительно так - "было зарегистрировано, что индейский Головорез искренне сожалел, что он задушил и ограбил не так много путешественников, сколько его отец до него". Однако, это вопрос границ симпатий, а не её существования; пока все народы имеют глубинную способность для моральных поступков, никакие люди не находятся вне её влияния. В плавании "Бигля", Дарвин написал об острове близ побережья Чили: " Приятно видеть, что аборигены насколько-то продвинулись по пути к цивилизации, хотя конечно им далеко до того уровня, которого достигли их белые завоеватели".


Дикарям, польщённым тем, что Дарвин пожаловал им всю полноту владения импульсами симпатии и глубинными социальными инстинктами, неплохо бы знать, что он пожаловал подобную честь и некоторым животным, далёким от человека. Он видел симпатию в сообщениях о воронах, которые с сознанием долга кормили своих слепых собратьев; и о бабуинах, героически спасавших молодых собратьев от своры собак; и: "Кто может сказать, какие чувства испытывают коровы, когда они окружают и смотрят пристально на умирающего или мёртвого товарища?". Дарвин описал свидетельства нежности у двух шимпанзе, которых передал ему хранитель зоопарка, который наблюдал их первую встречу: "Они сидели напротив, касаясь друг друга сильно вытянутыми губами; и одна положила свою руку на плечо другой. Затем они обнялись, обхватив друг друга руками. Потом они встали, держа одну руку на плече другой, подняли головы, открыли рты, и завопили с восторгом".


Некоторые из этих примеров могут быть случаями альтруизма между близкими родственниками; в этих случаях "родственный отбор" - подходящее объяснение. И, коли на то пошло, сцена со знакомством двух шимпанзе была возможно приукрашена склонным к антропоморфизму хранителем зоопарка. Но чтобы зафиксировать, что шимпанзе фактически подружились, и этого единственного факта достаточно, что Дарвин и сделал: хотя мы можем обособленно рассматривать лишь наш вид, но мы не уникальны в нашей способности к сочувствующему поведению, в том числе - в сочувствии к неродственникам.


Дарвин конечно отметил, что человеческие существа практикуют моральное поведение уникальной длительности. Используя сложный язык, они могут точно узнать, какой вид поведения ожидается от них во имя общего блага. И они могут оглядываться в прошлое, вспоминать болезненный результат победы их более низких инстинктов над "социальными" и решить вести себя лучше. На этом основании Дарвин предложил, чтобы слово "мораль" было зарезервировано для нашего вида. Тем не менее, корень этой пышно цветущей этики он видел в социальном инстинкте, который возник задолго до человечества, даже если эволюция человека и обогатила его.


Пытаясь понять, как эволюция одобрило моральный (или любой другой) импульсы, критически важно сосредоточиться на формах поведения, которые они порождают. В конце концов, естественный отбор оценивает именно поведение, а не мысль или эмоцию; действия, а не сами чувства непосредственно производят транспортирование генов. Дарвин полностью осознал этот принцип. "Часто предполагалось, что животные были изначально созданы социальными; ощущение скуки возникало как следствие дискомфорта животных, отделённых от друг друга, и комфорта, когда они вместе; но более вероятным выглядит предположение, что эти чувства возникли сразу, чтобы те животные, которым выгоднее жить в общине, были побуждаемы жить вместе... У тех животных, которым было выгодно жить в тесной ассоциации, особи, которые испытывали наибольшее удовольствие в обществе, лучше всего спасались от различных опасностей; те же, кто заботились о товарищах меньше всего, и жили уединённо, гибли в бОльших количествах.


Групповой отбор


Подходя в основном нормально к эволюционной психологии, Дарвин уступил искушению, известному как групповой отбор. Рассмотрим его центральное объяснение эволюции морального чувства. В "Происхождении Человека" он написал, что "повышение стандартов этики и увеличение количества хорошо обеспеченных людей конечно даст огромное преимущество одному племени над другим. Без сомнения возможно, что племя, многие члены которого обладают в высокой степени духом патриотизма, преданности, повиновения, храбрости, и симпатии, взаимовыручки и взаимопожертвования ради общего блага, будет в основном побеждать другие племена; и это тоже был бы естественный отбор".


Да, это был бы естественный отбор, если бы это фактически происходило. Но беда в том, что произойти это не может, и чем больше, вы думаете об этом, тем менее вероятным этот процесс выглядит. Дарвин и сам видел главное препятствие для этого лишь несколькими страницами ранее: "чрезвычайно сомнительно, что потомство более сочувствующих и доброжелательных родителей, или тех, кто были наиболее преданы их товарищам, вырастет в большем количестве, чем дети эгоистичных и предательских родителей того же самого племени". Напротив, самые храбрые, наиболее самопожертвенные люди" в среднем гибли бы чаще, чем прочие". Благородный человек "часто не оставлял бы никакого потомства, которое унаследовало бы его благородный характер".


Именно так. Даже если бы племя самоотверженных людей господствовало бы над племенем эгоистов, то во-первых трудно представить, как племя могло наполниться самоотверженными людьми. Каждодневная доисторическая жизнь, с её обычной долей напастей, скорее одобрила бы гены людей которые, скажем, копили еду, а не делили, или предоставляли бы воевать соседям, а не нести ущерб собственного риска; и эти межплеменные преимущества если бы и переросли когда-нибудь межплеменное соревнование (грея душу теории группового отбора Дарвина), то только в периоды войн или голода (и то в случае, если после войн общества оказывали бы чрезвычайную заботу семьям павших военных героев). Так что не видно никакого способа для биологически обусловленных импульсов самоотверженности утверждаться в генотипе группы. Даже если бы вы чудесным образом вмешались бы, и внедрили "сочувствующие" гены в 90 процентов популяции, они бы последовательно терпели бы поражение за поражением в конкуренции с меньшим числом генов эгоизма.


Допустим, как предполагал Дарвин, финал необузданного эгоизма мог бы привести к гибели этого племени в соревновании с другим. Но все племена подчинены той же самой внутренней логике, так что победители возможно не были бы сами эталоны добродетели. И какое-то скудное количество самоотверженности, которая помогла им победить, должно даже снизиться, поскольку они смаковали плоды победы.


Проблема с этой теорией Дарвина обычна для всех теорий группового отбора - трудно представить себе групповой отбор, поддерживающий некоторую черту, не одобряемую индивидуальным отбором; трудно представить себе, чтобы естественный отбор разрешал прямой конфликт между интересами группы и интересами индивидуума в пользу интересов группы. Конечно, можно выдумывать различные сценарии, с конкретными пропорциями миграции между групп, и конкретными критериями исчезновения группы, в которых групповая селекция могла бы одобрить жертву индивидуума; есть биологи, полагающие, что групповой отбор играл важную роль в эволюции человека. Однако эти сценарии группового отбора по большей части замысловаты. Джордж Виллиамс нашел их и вообще тягостными, и предложил в своей "Адаптации и Естественном Отборе" официальное возражение против них: "не нужно постулировать адаптаций более высокого уровня, чем требуется для объяснения фактов". Другими словами - сначала пристально рассмотрите все возможные способы, которыми гены, определяющие признак, могли быть одобрены в повседневном, один-на-один соперничестве. Только после того, как исчерпаны возможности таких объяснений, можно с большой осторожностью обращаться за помощью к соперничеству между популяциями. Это стало неофициальным кредо новой парадигмы (нахожу, что нижеизложенная концепция Вильямса в своей основе не противоречит концепции группового отбора - её принципиальное отличие лишь в принятом размере группы - А.П.).


В той же книге Виллиамс блестяще использует эту доктрину на практике. Без обращения к групповой селекции он предложил то, что теперь является принятым объяснением происхождения моральных качеств человека. Уже в середине шестидесятых, после объяснения Гамильтоном происхождения альтруизма среди родственников, Виллиамс предложил способ, которым эволюция могла расширять альтруизм "за забор" близких родственников.


Глава 9: Друзья


Переводчики: Михаил Потапов, Виктория Чурикова

Нет ничего удивительного в том, что сочувствие к несчастьям других непременно вызовет слезы более легко, чем наше собственное несчастье; и таково действительное положение дел. Много есть людей, из глаз которых никакое собственное страдание не может выжать и слезинки, и которые обливаются слезами над страданиями возлюбленного друга.


“Выражение эмоций у людей и животных” (1872).

Дарвин, возможно, ощущая слабость своей основной теории нравственных чувств, выдвинул вторую теорию – до кучи. В ходе человеческой эволюции, или, как он пишет в “Происхождении человека”, “по мере того как сила рассудка и интуиция … достигают совершенства, каждый человек скоро познает из опыта, что если он помог своим ближним, то обычно получит помощь в ответ. Исходя из такого низкого (корыстного) мотива, он может приобрести привычку помогать своим собратьям; и привычка совершать великодушные поступки, несомненно, укрепляет чувство симпатии, дающее первый импульс к великодушным поступкам. При том привычки, которым следуют в течение многих поколениях, видимо, имеют тенденцию становиться наследуемыми”.


Это последнее утверждение, конечно, неверно. Теперь мы знаем, что привычки передаются от родителя к ребенку путем наставления или примера, но не через гены. В самом деле, никакой жизненный опыт (кроме, разве что, радиационного облучения) не влияет на гены, переданные потомкам. Сама красота дарвиновской теории естественного отбора в ее строгой форме заключалась в том, что она не содержала условия наследования приобретенных признаков, как это делали предшествующие эволюционные теории, такие как теория Жана Батиста Ламарка. Дарвин понимал эту красоту и большей частью делал акцент на чистой версии своей теории. Но он, особенно становясь старше, с готовностью привлекал и более сомнительные механизмы для решения особо жгучих вопросов, таких как происхождение нравственных чувств.


В 1966 году Джордж Уильямс (George Williams) предложил, как сделать дарвиновские размышления об эволюционной ценности взаимопомощи более пригодными – убрать из них не только это последнее утверждение, но также и весь кусок о “рассудке”, “интуиции” и “познании”. В своей книге “Адаптация и естественный отбор” (Adaptation and Natural Selection) Уильямс, припоминая Дарвину ссылку на “низкий мотив” совершать одолжения в надежде на ответные, пишет: “Я не вижу никакой причины, почему здесь должен быть привлечен сознательный мотив. Чтобы помощь, оказанная другим, время от времени вознаграждалась, необходимо, чтобы этому благоприятствовал естественный отбор. Нет никакой необходимости, чтобы оказывающий или получающий ее осознавал это”. Он продолжает: “Попросту говоря, человек, преумножающий свои дружеские отношения и сводящий к минимуму антагонистические, получит эволюционное преимущество, и отбор будет благоприятствовать таким личностям, которые преуспевают в оптимизации личных отношений”.