Элджернон Генри Блэквуд
| Вид материала | Документы |
| Уильям Джеймс. Вселенная с плюралистической точки зрения. |
- Элджернон Генри Блэквуд, 6581.81kb.
- Итоговый контрольный тест по рассказу О. Генри «Дары волхвов» Назовите настоящее имя, 16.24kb.
- Генри Хейла «Становление сильной партийной системы», 341.33kb.
- Генри Форд и его автомобиль, 405.04kb.
- Урок творческая мастерская о*генри «дары волхвов», 89.67kb.
- О. Генри биография, 29.28kb.
- Генри Минцберга "The Five Minds of a Manager", 66.58kb.
- Генри Стивенсон в царстве тюленей (сказка), 46.03kb.
- Литература. 11, 122.29kb.
- Реферат по экономике на тему: «Генри Форд основатель конвейера», 105.95kb.
VII
Мы как раз подходили к Неаполю, когда наш добродушный капитан, не ведая того, значительно ускорил события. Он стремился включить в искусство безопасного судовождения также поддержание духа пассажиров. Ему нравилось видеть их довольными и представлять одной большой семьей, а тут он заметил — или, по всей вероятности, кто-то обратил его внимание на сей прискорбный факт, — что один или два члена теплой компании зябнут из-за прохладного к ним отношения остальной братии.
Вероятно (как предположил О’Мэлли, не справившись, впрочем, у капитана), деливший каюту с незнакомцами сосед попросил о переселении, но так или иначе, капитан Бургенфельдер подошел к ирландцу вечером того же дня и справился, не будет ли тот против делить с ними каюту до конца путешествия.
— Ваш теперешний сосет сходит в Неаполе. Возмошно, вы не станете возрашать. Мне кашется, им одиноко. А вы друшелюбны к ним. Вдобавок, они тоше едут до Батума. Ну, как?
Предложение такого близкого соседства застало О’Мэлли врасплох. Несколько секунд он безотчетно колебался, не понимая почему. Затем, движимый сердечным порывом, не поддающимся голосу рассудка, согласился.
— Правда, может быть, стоило бы сначала спросить, не возражают ли они, — добавил он в следующую минуту, готовый пойти на попятную.
— Я уше спрашивал.
— Ах, уже! И как они — согласны, то есть не возражают? — спросил О’Мэлли, охваченный опасливой радостью.
— Напротив, вполне дофольны, — последовал ответ капитана, который передал ирландцу бинокль полюбоваться синеющей над волнами Искьей63.
О’Мэлли чувствовал: соглашаясь, он всецело отдается новому повороту судьбы, поэтому решение выходило очень серьезным. Импульсивно он принял дружбу, таившую в притягательных глубинах опасность. Но он уже оттолкнулся и прыгнул.
Его захлестнул ход событий, вызвав смятение в глубине души. Ирландец бездумно поднес к глазам бинокль, но увидел вовсе не Искью и не тот пролив, куда корабль должен был войти вечером, направляясь к Сицилии. Его глазам предстала совсем иная картина, поднявшаяся изнутри, — будто ее набросили на внешний ландшафт. Линза страстного внутреннего стремления, которое не могло осуществиться, сфокусировалась на некоем далеком-далеком фоне, где переставали различаться пространство и время, то ли в будущем, то ли в прошлом. Там он увидел гигантские фигуры, туманные, но полные величия, свободно, подобно облакам, носившиеся по могучим холмам, где цвела жизнь молодого мира… Уследить за ними взглядом никак не получалось, ибо скорость и манера перемещения вводили в замешательство…
Хотя не удавалось определить их физические размеры, душу Теренса охватило ощущение странного узнавания, — казалось, тут ему все знакомо. Часть его скрытого «я», необузданная современным миром, радостно восстала и устремилась вслед, неукротимая, как ветер. Будто его сознание издало клич: «Я иду!» И он увидел себя, в человеческом обличье, несущегося гигантскими скачками к ним, но так и не достигая, оставаясь по-прежнему на пределе видимости. Их топотом в ушах пульсировала кровь…
Решение принять незнакомцев высвободило в нем некую сущность, которая сейчас впервые поднялась наружу, вырвалась из плена… И в его сознании это бегство обрело форму картины, вставшей перед глазами…
Капитан попросил вернуть бинокль, и с огромным трудом, испытав почти физическую боль, ирландец наконец оторвался от завораживающего зрелища, дав табуну летучих мыслей унестись в непроглядный сумрак. Сожаление утраты было почти непереносимо — утраты несказанно далекого, давно минувшего…
Обернувшись, он вложил бинокль в протянутую широкую ладонь, заметив как розовые толстые пальцы сомкнулись на ремешке; на одном из них виднелось массивное золотое кольцо, на рукаве блеснул золотой шеврон. Это кованое золото, мясистые пальцы, гортанный голос, произнесший «благотарю», — все выступало символами усмиренного искусственного существования, вновь заключившего его в клетку…
Затем он спустился к себе в каюту и обнаружил, что непритязательный канадец, убеждавший озадаченных крестьян купить у него уборочную технику, сошел на берег, и теперь в каюте на его койке и на диванчике под иллюминатором лежала одежда русского великана и его сына.
VIII
Я со своей стороны нахожу в этих ненормальных или паранормальных фактах самое сильное подтверждение возможностей сознания, поднявшегося на более высокую ступень. Сомневаюсь, что нам удастся постичь их, в буквальном смысле, не прибегая к концепции Фехнера о гигантском хранилище памяти всех жителей земли, откуда, стоит понизиться некоему порогу или открыться клапану, сокрытая информация просачивается в исключительные умы.
Уильям Джеймс. Вселенная с плюралистической точки зрения.
Несколько часов спустя, когда судно вышло в открытое море, О’Мэлли как бы между делом поведал о новых соседях доктору Шталю, и тот неожиданно переменился в лице. Отступив на шаг от нактоуза, на который оба опирались, доктор положил руку на плечо ирландцу и вгляделся ему в лицо. К своему удивлению, О’Мэлли обнаружил, что обычная циничная недоверчивость доктора испарилась, сменившись интересом и добрым участием. И слова, прозвучавшие после этого, шли от сердца:
— Это правда? — спросил он, будто новость встревожила его.
— Конечно. Отчего это должно быть неправдой? Что-то не так?
Ему стало не по себе. Поведение доктора подтверждало поспешность его шага. Возникшая было преграда между ними рассыпалась, а чувство досады оттого, что новых друзей могут подвергнуть анализу, исчезло. Былая искренность отношений с доктором вернулась.
— Боюсь, — задумчиво проговорил Шталь, — это может повредить вам, поставить вас в несколько… — он поискал более точное слово, — затруднительное положение. Ведь это я предложил перемену.
О’Мэлли непонимающе поглядел на него:
— Не вполне вас понимаю.
— Дело в том, — продолжал доктор, не сводя с него глаз и тщательно выбирая слова, — что я, зная вас уже некоторое время, сформировал некоторое… э-э… мнение о вашем складе ума и личности. Он оказался весьма редким и глубоко меня заинтересовал…
— Вот уж не знал, что угодил к вам под микроскоп, — встревоженно рассмеялся О’Мэлли.
— Хотя вам такое внимание было не совсем приятно — и, замечу, вполне справедливо, — и вы порой даже старались меня избегать…
— Как ученого, врача, — вставил было О’Мэлли, но доктор проигнорировал его ремарку и продолжал по-немецки:
— …я всегда питал тайную надежду, скажем, как «ученый и врач», что однажды мне доведется наблюдать вас при таких обстоятельствах, которые проявят скрытые способности, наличие которых я предполагал в вас. Мне очень хотелось увидеть, как вы — вернее, ваша душевная суть — поведете себя под давлением некоего искушения, создавая тем самым благоприятные условия для проявления этих способностей. Однако наши краткосрочные круизы, к счастью скрепившие нашу дружбу, — он снова положил руку ирландцу на плечо, на что тот слегка кивнул, — никогда прежде не предоставляли такой возможности…
— Вот оно что…
— До сегодняшнего дня! — закончил доктор. — Да, до сегодняшнего дня.
Озадаченному О’Мэлли хотелось, конечно, чтобы тот продолжал, но человек науки, в котором теперь взял верх судовой врач, казалось, засомневался. Ему было явно непросто высказать то, к чему он вел.
— Вы имеете, вероятно, в виду, хотя я и не до конца вас понимаю, наших друзей великанов, — подсказал ирландец.
Определение сорвалось с губ неосознанно. Выражение лица приятеля показало точность его ремарки.
— Значит, вы тоже видите их — большими? — подхватил доктор. В его словах звучал искренний интерес, а совсем не желание выведать побольше.
— Да, порой, — отвечал ирландец, чье удивление все росло. — Но только иногда…
— Вот именно. Больше их истинных размеров, будто иногда они источают некую… эманацию, расширяющую их контуры. Верно?
Теперь, весь во власти не до конца понятного удивления, О’Мэлли уже полностью доверился доктору и, схватив его за руку, подошел к поручням. Опершись на них они теперь стояли и глядели на море. За спиной у них прошагал какой-то пассажир, совершающий вечерний моцион. Стоило шагам удалиться, как ирландец заговорил приглушенным голосом:
— Но, доктор, вы высказываете вслух то, что я полагал существующим лишь в моем воображении, а в обычном смысле — вашем смысле, — не совсем соответствующем реальности, как же так?
Некоторое время доктор не отвечал. Обычный насмешливый огонек в его глазах исчез, взгляд стал решительным. Когда же Шталь наконец заговорил, то будто продолжил давно продуманные рассуждения, которые, однако, содержали нечто, чего он наполовину стыдился, но все же хотел высказать без утайки.
— Существо сродни вам, — сказал он негромко, — но значительно более развитое; Повелитель ваших краев, человек, чье влияние на близком расстоянии не может не пробудить дремлющую умственную бурю, — последние слова он произнес, запнувшись, будто искал более подходящие и, не найдя, решил все же употребить эти, — ту, что постоянно собирается за горизонтом вашего сознания.
Повернувшись, он пристально вгляделся в лицо спутника. О’Мэлли был слишком потрясен, чтобы испытывать досаду.
— И? — спросил он, ощущая, как атмосфера Приключения сгущается вокруг него. — И что же дальше? — громче повторил он. — Прошу вас, продолжайте. Я не в обиде, однако заинтригован. А вы пока держите меня в тумане. Полагаю, я имею право на большее, чем туманные намеки.
— Вполне, — ответил доктор прямо. — Этот человек обладает столь редко встречающимся качеством, что для него даже не изобрели названия, не придумали точного описания: по сути оно, — поскольку они в разговоре снова перешли на немецкий, Шталь употребил немецкое слово, — unheimlich 64.
Ирландец вздрогнул. Он признал истинность этих слов. В то же время в нем всколыхнулось прежнее негодование, проникнув в его ответ:
— Значит, и его вы пристально изучали, и его поместили под свой микроскоп? И когда только успели за такое короткое время?
Последовавший ответ на этот раз его не удивил.
— Друг мой, — услышал он, в то время как собеседник перевел взгляд на туманный морской простор, — ведь я не всегда был судовым врачом. Эти обязанности я выполняю только потому, что спокойствие и значительный досуг на корабле позволяют мне довести до конца одну работу, систематизировать записи. Долгие годы я трудился в Х., — он назвал немецкий аналог лечебницы для душевнобольных Сальпетриер, — ведя исследования поразительных странствий человеческого духа, причем некоторые результаты натолкнули меня на дальнейшие изыскания, которые я проводил уже независимо. Именно их данные я сейчас и обрабатываю. Но среди множества случаев, которые могли бы поразить чье угодно воображение, — тут он снова чуть помедлил, — я натолкнулся на один, вероятность встретить который была одна на миллион, признаюсь, и теперь целый раздел моей книги под названием «Urmenschen» 65 отведен именно ему.
— Первобытные люди, — быстро перевел О’Мэлли.
К охватившей его озадаченности добавилось растущее ощущение неловкости, странным образом пронизанное восторгом. Интуитивно он понимал, к чему клонилось дело.
— Существа, — поправил его доктор, — не люди. Приставка «Ur» имеет для меня более глубокий смысл, чем обычно подразумевается в словах «Urwald», «Urwelt» и им подобным. Слово «Urmensch», первобытное существо, обозначает в современном мире выжившего представителя почти невероятного вида, необъяснимого со строго материалистических позиций…
— Языческих времен? — перебил ирландец, которого накрыла волна радости, смешанной с ужасом.
— Куда, куда древнее, — последовал едва слышный ответ.
Скрытый смысл этих слов теперь полностью овладел сознанием О’Мэлли. В его душе поднялись силы, призывающие в друзья море, ветер, звезды — бурные и прекрасные. Но он не вымолвил ни слова. Впервые высказанное доктором вслух представление овладело всем существом ирландца без остатка. Для слов не осталось сил. Он понимал, что доктор наблюдает за ним, в его глазах зажглась страсть открытия и веры. Их горение зажигало и его самого. Приоткрылась новая сущность Шталя.
— Того вида, позвольте сказать, — продолжал он окрепшим голосом, уверенность которого еще сильнее взволновала слушателя, — чьи самые развитые представители в мире сегодняшнего дня должны будут испытывать одиночество полных изгоев. Они означают собой возврат к праисторическому человечеству, так сказать, к нерастраченной силе мифологических ценностей…
— Доктор!
Его на мгновение охватила дрожь. Вновь море вокруг обрело великолепие, в рокоте волн слышались голоса, а среди пены морской виделись контуры чьих-то фигур и очертания лиц, непередаваемо манящих, но неуловимых, как мечты. Услышанное глубоко потрясло его. Он помнил, как само присутствие незнакомца оживило окружающий мир.
О’Мэлли чувствовал, что должно произойти, и прямо спросил, хотя и страшился задать этот вопрос:
— Значит, моего друга, этого «русского» великана?..
— Я знал прежде, верно, и тщательно изучил.