Не считая зеркала, более всего раздражает меня в собственной квартире телефон. То есть, раздражает он меня, конечно, не всегда, а только когда звонит
| Вид материала | Рассказ |
- Сергей Аношин содержание, 701.01kb.
- Будем знакомы: меня зовут Антон, то есть Антошка, 2176.29kb.
- Берестяные грамоты (XII-XIII вв.), 12.65kb.
- 1. я благодарна бабушке за её теплоту, за то, что она растила, воспитывала меня. Она, 20.41kb.
- Когда я была маленькая, у меня был папа. Виктор Драгунский. Знаменитый детский писатель., 45.15kb.
- Мейстер Экхарт, 1670.2kb.
- Из города Ткварчели, которая научила меня работать, когда я работаю, Аркадию Иосифовичу, 31629.42kb.
- Мой президент моей страны, 30.23kb.
- Сочинение «Мужество и героизм белорусского народа», 60.09kb.
- «Самое ценное в жизни и в стихах – то, что сорвалось», 36.98kb.
Беда случилось на пятый год по возвращению Иосифа из армии. Трудно сказать, счастливо ли жили Яков с Руфью, но несомненно долго и умерли, как говорится, в один день. Руфь, половшая на огороде грядки с огурцами, внезапно схватилась за сердце и упала замертво. Яков, дремавший в это время в кресле, на секунду открыл глаза, прошептал «Руфь, Руфь» и тут же закрыл их навеки. Какая-то нить, может быть и суровая, связала этих двух непохожих людей сильней материнской пуповины, и одному оказалось немыслимо жить без другой. В день похорон на кладбище появился вдруг Иосиф, возмужавший, с немного осунувшимся лицо, но по-прежнему вызывающе красивый, с дерзкими бесенятами в обманичиво библейских глазах. Он коротко поздоровался с братом, прижал к себе Лею, которая нежно и доверчиво уткнулась ему в плечо, и молча кивнул остальным. Он продолжал молчать, когда оба гроба опускали в одну широкую могилу, молчал, когда их засыпали землей, молчал, когда возвращались с похорон домой. И только дома, поднявшись в свою бывшую комнату, он сел на кровать и заплакал. Затем спустился вниз, где собралась остальная родня, и жена Томаса Паула разливала по чашкам горячий кофе.
– Ну что, Иосиф, – сказал Томас, положив руку на плечо брата, – Бог взял к себе наших родителей. Теперь они отдохнут. Они много работали и заслужили отдых. Пора и тебе, Иосиф, браться за ум и за дело. Ты ведь теперь отвечаешь не только за себя, но и за Лею.
Иосиф поднял на брата удивленный взгляд.
– Да-да, – продолжал Томас. – У меня семья, двое маленьких детей, работа. Взять к себе Лею мы не можем. Так что бросай свою беспутную жизнь. Теперь ты будешь жить здесь, в этом доме. Лея очень любит тебя. Она всё время спрашивала, когда ты вернешься. Правда, Лея?
Лея посмотрела не на Томаса, а на Иосифа и счастливо улыбнулась.
– Наверно, грех так говорить, – тоном проповедника вещал Томас, – но, может, смерть наших родителей – знак свыше. Господу всё ведомо. Может, они умерли, чтобы ты вернулся к нормальной жизни, вернулся к Богу. Открой Ему свое сердце, брат.
– Мое сердце давно открыто, Томас, – ответил Иосиф. – Я его и не закрывал никогда. Оно всегда было нараспашку – перед жизнью, Богом – называй как хочешь.
– Перед жизнью – да, перед Богом – нет, – отрезал Томас. – Слишком уж оно у тебя нараспашку, слишком много всякой грязи в него набилось.
– А жизнь стерильной не бывает, – усмехнулся Иосиф. – В ней не только белые простыни и воротники, в ней и грязь, и кровь, и всё остальное. Ты прав, у меня в сердце много всего. Но оно по-прежнему поет, а не бормочет. А твое сердце когда-нибудь пело, Томас?
– При чем здесь пение?
– Да-да, извини, я совсем забыл, что у тебя нет голоса.
– В такой день, Иосиф, ты мог бы и не паясничать. Я сказал свое слово: ты остаешься здесь, а Лея остается с тобой. По-моему, так будет правильно.
– Да-да, конечно, – кивнул Иосиф. – Я забыл, что ты всегда был правильным мальчиком. Скажи мне, Томас, ты еще не устал от своей правоты?
– Паула, пойдем, – Томас поднялся со стула. – Нам пора домой. Всего хорошего, сестра. До свидания, брат. И следи за Леей.
Иосиф остался в желтом доме. Заняться ему было совершенно нечем. Лея не требовала особых забот – ее нужно было лишь вовремя накормить и поговорить с нею. Теперь она не сидела целыми днями у себя в комнате, но старалась оказаться поблизости от Иосифа. Она почти не разговаривала, просто брала его за руку или склоняла голову ему на плечо и молчала. Иногда она смотрела ему в глаза и произносила одно-единственное слово:
– Расскажи.
Иосиф рассказывал ей о морях, по которым год пространствовал на корабле, о прекрасных креолках, о большом городе и его обитателях, среди которых он прожил целых пять лет, рассказывал подробно и ничего не скрывая. Лучшей слушательницы, чем Лея, не было в целом свете. Она, казалось, не просто впитывает каждое слово, но проживает вместе с братом каждое из событий. Она верила в них и участвовала в них, как ребенок учавствует в интересной книжке, становясь одним из ее героев.
– Ладно, Лея, – говорил, наконец, Иосиф, – пойдем спать. Поздно уже.
Иногда Лея просила: «еще», иногда сразу уходила в свою комнату, прижавшись на прощание к брату щекой, а Иосиф, дождавшись пока она уснет, выходил из дому, садился на скамейку в саду и неподвижно застывал на ней, уставившись в какую-то невидимую точку над домом.
– Странно, – говорил он вслух самому себе, – я и не знал, что так люблю сестру... Как же дальше быть?
Ни сам он, ни кто-либо другой ответить на этот вопрос не могли. С Иосифом начало происходить что-то странное. Он стал пленником желтого дома. Он чувствовал, как каждый проведенный в нем день – нет, не приковывает его к дому цепью, но приплетает к нему клейкой паутиной, более прочной, чем любая цепь. Что-то мучительно, по крохам, по искоркам угасало в нем. Лея тоже чувствовала это. Она подходила к брату, прикладывала свою руку к его сердцу и, заглядывая в глаза, спрашивала:
– Плохо?
– Плохо, – отвечал Иосиф, сознавая, что врать Лее так же невозможно, как, наверно, лгать Господу Богу. – Не поет, – добавлял он. – И даже бормочет как-то невнятно.
Однажды Иосиф отправился погулять немного по городу, чтобы хоть на час вырваться из липких объятий дома. Возвращаясь, он уидел над ним столп дыма. Вслед за дымом заплясали язычки пламени. Иосиф бросился к дому. Дым валили из окон второго этажа, огонь по-тихоньку подбирался к нижнему этажу и мансарде, а в саду перед домом, обнаженная, с распущенными волосами, танцевала Лея. Она неторопливо и плавно кружилась, закрыв глаза и с какою-то блаженною улыбкой на лице. Некоторое время Иосиф молча смотрел на сестру, затем медленно подошел к ней на сделавшихся чужими ногах.
– Это ты подожгла дом? – спросил он.
Лея, не переставая танцевать, повернула к нему счастливое лицо и улыбнулась.
– Зачем? – снова спросил Иосиф.
Лея улыбнулась еще шире.
– Из-за меня?
Лея кивнула. Иосиф снял с себя куртку и набросил на сестру.
– Нет. – Она замотала головой и сбросила куртку на землю.
– Дурочка, – сказал Иосиф. – Какая же ты дурочка.
Лея остановила танец и положила Иосифу руку на сердце.
– Поет? – спросила она.
– Кричит, – ответил Иосиф.
Лея снова замотала головой.
– Поет? – повторила она настойчиво.
– Поет, – согласился Иосиф, прижимая к себе сестру.
– Я сделала плохо? – спросила та, кивая на дом.
– Плохо, – нарочито сурово произнес Иосиф. – Очень плохо.
– Когда поет – плохо?
– Когда поет – хорошо. Дома жечь плохо.
– Почему? – Лея удивленно посмотрела на него.
– Не знаю. Его папа с мамой строили... Не знаю. Может, и хорошо.
– Хорошо, – убежденно проговорила Лея.
– Наверно, ты права, – улыбнулся, наконец, Иосиф. – Конечно, права. Всё, отчего сердце человека перестает невнятно бормотать и начинает петь, – хорошо. Возьми, всё же, куртку.
Лея на сей раз послушалась и позволила надеть на себя куртку. Где-то вдали завыла сирена пожарной машины.
– Уже кто-то вызвал, – задумчиво проговорил Иосиф. – Сейчас приедут и будут тушить. Ты когда-нибудь видела, как тушат пожар?
Лея покачала головой.
– А хочешь посмотреть?
Лея вновь покачала головой.
– Правильно, ничего интересного в этом нет. Суета и ругань. Ты не переживай, дом застрахован, Томас, наверно, большую компенсацию получит.
Лея пожала плечами. Вой пожарной сирены приближался.
– Слушай, – сказал Иосиф, – а, может, не будем дожидаться этих пожарников? Может, уйдем отсюда? А лучше – уедем совсем?
Лея улыбнулась и кивнула.
– Тогда я быстро принесу тебе какую-нибудь одежду. Хоть какой-нибудь плащ подлиннее. – Иосиф направился к объятому огнем дому.
– Нет! – Лея испуганно схватила его за руку.
– Не бойся, сестренка, – потрепал ей волосы Иосиф. – Я не сгорю. Даю тебе слово. Ты же понимаешь, я никак не могу сгореть, раз у меня есть ты. А если ты будешь без одежды, нас остановят и никуда не пустят. Ты мне веришь?
Лея кивнула и отпустила его руку. Иосиф бросился в дом. Спустя две минуты он появился вновь, держа в руках длинный плащ и колготки.
– Одевайся, – сказал он. – И побыстрее, а то пожарные уже совсем близко. Мы сейчас пойдем на вокзал. Ты когда-нибудь была на вокзале?
Лея, натягивая колготки, отрицательно покачала головой.
– Ну, это уже просто черт знает что! – возмутился Иосиф. – Как можно не показывать человеку вокзал! Весь мир начинается с вокзалов. С вокзалов и портов. Пойдем, сестричка. Ах да, совсем забыл – спасибо.
Он улыбнулся, поцеловал Лею в лоб, взял ее за руку и повел прочь от горящего желтого дома, к которому, продолжая выть сиреной, подъехала пожарная машина.