Старшине милиции – 90. Хвала Аллаху! Гани Мухаметгалиева

Вид материалаДокументы

Содержание


Ходят в мечеть немногие
Взвод конной милиции располагался под Кремлем, там и жили, в доме №5, на спуске улицы Карла Маркса
Подобный материал:




Старшине милиции – 90. Хвала Аллаху! - Гани Мухаметгалиева


Чтобы попасть в Качелино, нужно, немного не доезжая до Арска, свернуть влево. Вскоре появится село дворов сотни на три. Это оно и есть, Качелино. Казанка делит его надвое – на верхнюю и нижнюю часть. Слышно, как речка журчит в тальнике под мостом. То нырнет под лед, то вынырнет, будто разглядывает, что так солнце рассиялось?! Весна.


Март. Для уроженца здешних мест Гани Мухаметгалиева – девяностый. «Я – ровесник Салиха Япеева», - с гордостью говорит аксакал. В черной каракулевой папахе; белоснежная, аккуратная бородка лопаточкой; коренастый, среднего роста... - крепок бабай, и больше семидесяти ему не дашь. Он мулла. В центре села мечеть - красивая, стройная, младше муллы лет на восемьдесят. Зять Шакирзян и сын зятя, то есть, племянник Гани – Фидаиль построили. Добротная, бревенчатая, просторная, с классом воскресной школы по изучению Корана.


- Ходят в мечеть немногие, - говорит мулла, но сожаления в голосе не слышно: много-де или мало, как тут определить, на все воля Аллаха: сколько Он дал, столько и есть. – Те, кто не ходят, объясняют просто: пять раз в день молиться надо. Некогда. Работы полно. Дома молимся. В праздники собирается народа побольше… - А о министре внутренних дел вспомнил мулла потому, что прослужил почти сорок лет. В мечети – мулла, а в миру – старшина милиции в отставке.


- … Участвовал в 38-м в войне с Японией, у озера Хасан. Нас перебросили в район боевых действий. И мы уже были на переднем крае. Ночь. Ждали наступления. Но вместо приказа «Вперед!» пришел приказ «Отставить!» Конфликт был разрешен: по просьбе Японии, Советский Союз боевые действия прекратил. Когда демобилизовали, вернулся в Казань, 8 ноября 1939 года . В военном деле «кое-что смыслил». Куда? – В милицию. Кадры были нужны, но проверяли меня два месяца. Потребовали принести Похвальную грамоту от армейского начальства. Носил. И в 8 часов 10 января 1940 года впервые заступил на пост в должности милиционера. На углу Тукаевской. В мою задачу входило обеспечение порядка в очереди за хлебом и вокруг. Очередь была постоянным объектом. Кого в ней только не собиралось, и что не происходило! Милиционер отвечал за порядок: за то, чтобы граждане не дрались, не воровали друг у друга последнее, не лазили по карманам, не толкались и не рвались по головам товарищей к окну, откуда производилась выдача хлеба. Те, кто постарше, послабее, стояли смирно. Тем, кто моложе, не терпелось: хотелось пирога и немедленно. Службу я нес без замечаний. И через несколько месяцев перевели меня в кавалерию.


Взвод конной милиции располагался под Кремлем, там и жили, в доме №5, на спуске улицы Карла Маркса, - блещет памятью бабай. – За каждым кавалеристом было закреплено по несколько лошадей. За мной - штук пять. Лучшего моего коня звали Зимогор. Знал командир, душа у меня крестьянская, лошадей люблю. Значит, ухаживать буду. Строго по распорядку: у лошадей - прием пищи, дважды в день чистка, уборка. Ну, и главное – служба: наряды, патрулирование улиц, мест скопления людей, выполнение специальных поручений. Только ветеринарный врач Павел Иванович Михайлов вечно был не доволен. Ругался, ворчал: «Не любите лошадей, не знаете их, ухаживать не хотите!» Никак не угодишь. По нём, так стояли б они дома, в тепле и холе, сытые, напоенные, и никуда бы их не гоняли… Есть сейчас что ли лошади-то в Казани, конная милиция?! Мало, наверно?! – задирается старшина. - Я как-то ездил на Сабантуй, видел верховых милиционеров. Так себе лошаденки, больно уж ребра торчат, худенькие какие-то. С нашими – сытыми, гладкими - не сравнить!… - Делает паузу Гани и хитро улыбается, каждый кулик, мол, свое болото хвалит. - Милиционер на коне – воин, впечатление производит. Одним внешним видом кавалерист предупреждает беспорядок... Пеших побаивались, а уж конных тем более. Но приструнить «особо смелых» внешним видом было можно. В крайнем случае, – собственной физической силой. Службу несли без оружия. И милиционеры не гибли. Помню, убили Павла Лаврова – единственный случай на моей памяти, в 1953 году.


22 июня 41-го года мы находились за Волгой, в Верхнем Услоне. По-моему, было воскресенье. Народ отдыхал, гулял, на природе, в столовых и ресторанах. Купались, загорали. Когда же радио сообщило «Война!», не то чтоб возникла паника, но моментально образовалась толпа, и люди, в основном казанские, будто сговорились, двинулись к берегу, к пристани, чтобы немедленно вернуться домой. Мы сдерживали толпу. На лошадях это было делать легче. Мы же организовали отправку двух барж. Ушли они переполненные людьми. Некоторые бросились вплавь. Народ, конечно, бока себе намял, и ругани было не меряно. Но все-таки милиция с задачей обеспечения порядка справилась: обошлось без увечий. На третьей барже вернулись сами. Хотя все это в сравнение с тем, что пережили потом, - ерунда…


В первые месяцы пошли дезертиры. Бежало много. Прятались, где попало. Голодные, холодные, воровали: есть-то охота. Разбойничали, грабили… Мы без работы не сидели. Ночь и день – на ремень! Ловили дезертиров по одиночке, группами. Передавали их в военкоматы. Те отправляли на фронт, в штрафные батальоны, откуда возврата уже не было… Хохлы, белорусы… Из здешних, помню, одного, из Лаишевского района… Беглых из лагерей и колоний мы же ловили.


Милиция ежедневно сдавала кровь . Случалось, врачи перебирали – доноры теряли сознание. Было и со мной. Какие силы, когда весь паек – 400 граммов хлеба в день. В 42-м стал 200 граммов: все для фронта.


После волны дезертиров пошла волна спекулянтов. Ехали, в основном, из Москвы, вещи меняли на продукты, одёжку, домашнюю утварь. Милиция боролась со спекуляцией. Как правило, ей сопутствовали другие преступления. Сталинские законы были суровы. Сейчас разрешено, а тогда за спекуляцию наказывали строго. Отца моего сажали дважды. Первый раз упекли на два года за то, что с налогом протянул, денег не было - вовремя не заплатил. А второй, на столько же, - за опоздание к отправке на рытье окопов. Он хотел доплести лапти и задержался. И «доплетал их» на острове, в Свияжской колонии. Умер в 54 года.


Дослужился Гани до старшины дивизиона. И поступили в его ведение материальные ценности – склад, оружие, патроны, три мотоцикла, 17 машин. Все это дед помнит поштучно, будто вернулся с работы только что, перед глазами – движимое и недвижимое имущество дивизиона, за которое он отвечает головой. Учиться хотелось. Командиры не возражали, но стоило приняться, как занятость по службе резко возрастала, и об освобождении речи быть не могло…

- В обязанности конной милиции, - говорит, - входили обеспечение порядка и охрана государственной собственности на пожарах. Гоняли мы по тревоге так, что прибывали на место раньше пожарных. Падким на чужое горе мародерам поживиться не давали…


В 43-м горел «Спартак», обувная фабрика. Работала на армию, на фронт. Может, умышленно подожгли. Нашлись ловкачи и под шумок, было, вывезли пару машин хромовых сапог. А мы заметили, на лошадях догнали - перехватили. Троим. в том числе и мне, за пресечение кражи выдали – по 25 рублей! Зарплата конного в то время была 80 рублей. Пешего – 43 рубля. Так что мы эту премию проедали в течение месяца.


Женился в апреле 44-го на самой красивой девушке Миннабоян. Родили мы с ней троих детей – сына Фарида и двух дочерей, Фанию и Альфию. Сын сейчас в Казани. Дочери живут одна в Москве, другая в Киеве… Жена умерла шесть лет назад. Похоронили здесь, в Качелино. Мама ушла – в 76-м, в возрасте 82-х лет… Многих уж нет из нашей большой семьи, - задумывается бабай. - А было тринадцать детей. Трое в живых – я, самый старший, сестра Фарзана, с которой мы вместе живем, ей 85, и младшая наша сестренка Хамсана.


После того, как вышел на пенсию, в городе прожил год и переехал сюда. Квартиру оставил. В очереди на нее стоял семнадцать лет. После женитьбы жили на Баумана, напротив Госбанка, в 70-м доме… Там и День Победы встретил… Спал после ночи. Вскочил от шума. Полно народу. На улице – толпа, все запружено. Бежит посыльный: «Давай - в отделение!» Я – туда. Все уже понял, расслышал, рассмотрел: народ ликует. А милицейское дело – следить за порядком, чтоб давок не было, чтобы кого-нибудь не обидели.


Гани-ага умолкает. Пьет чай. Мы в хлебосольном доме Хамсаны и Шакирзяна Бариевых. Здесь он свой, полноправный член семьи, уважаемый и почитаемый. Ему уютно: ничто не стесняет. Младший племянник Фаниль – художник, живописец и резчик по дереву. Красота: его полотна будто проламывают бревенчатые стены и открывают мир сочных летних пейзажей… Дед колоритен на фоне картин. В «мире искусства» он ненароком, но с удовольствием. Знает, что во дворе, в мастерской, Фанилем творится сказка – рождается «лиса» из желтоватой сосновой тюльки, «сохатый» из безукоризненно чистой березы… Деду любо.


- Бабай бессребреник. Когда он сюда вернулся, - рассказывает Фидаиль, - такую благотворительную деятельность развернул: дрова старикам ходил колол, валенки землякам подшивал, немощным снег у двора чистил. К колодцу вдоль улицы через сугробы с лопатой пробивался. А расстояние до колодца – с полкилометра!.. Сейчас уж, конечно, ему тяжело. Но в мечети – не заменим. В сравнение с тем, каким я его сюда привез, бабай похудел. Тогда он был килограммов сто или больше, и мотоцикл под ним на дыбы поднимался, особенно, в гору! А может, «железка» кавалериста чуяла?!


Сейчас Фидаиль перевозит Гани-ага на серебристой «десятке». И дед не воспринимает это как нечто неординарное. Садится в нее привычно. Держится,… как маршал на параде. Подали бы Зимогора, ногу - в стремя и «Марш! Марш!..»


Дом, его собственный, похож на хозяина: в годах, но стройный. Сестра у окна. Пытается разглядеть сквозь очки и рамы, кто приехал. Та, которая вытащила семью, а своей не обзавелась. Внутри обстановка нехитрая, пожитков немного. «И комиссары в звездных шлемах склонились низко…» - почти что по Булату Окуджаве – над безвозвратно ушедшим временем: с отретушированной, пожелтевшей фотографии два молодых бойца в буденновках смотрят, как бабай сначала по ошибке разворачивает платок, в котором хранится Коран, потом исправляется и достает другой, с альбомом, в нем юность…


*


Говорят, что начальник арской милиции из глубочайшего уважения и почтения к аксакалу называет деда «атый». Говорят, что местные власти в честь него накрывают стол. Приказом министра внутренних дел Асгата Сафарова старшине милиции Гани Мухаметгалиевичу Мухаметгалиеву присвоено звание Почетный сотрудник МВД Республики Татарстан. Рядом с орденами Красной Звезды и Великой Отечественной войны знак, свидетельствующий о безупречной службе Закону, смотрится здорово.


Станислав Амбросёнок.