Geum.ru

Цветкова микола братан. Поэт, время и общество

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Ирина ЦВЕТКОВА


МИКОЛА БРАТАН.


Поэт, время и общество


Как человек, родившийся в Херсоне, я знала имя Миколы Братана с детства. Поэт Микола Братан был известен каждому жителю Херсона. Он был не только замечательным поэтом, который прославлял наш город далеко за его пределами, но он был ещё и руководителем писательской организации, что налагало на него определённые обязанности. Он занимался не только собственной карьерой, не только своим творчеством, но и помогал преодолевать коллегам жизненные трудности. Кому-то надо было помочь издать книгу, кому-то дать рекомендацию, кому-то отредактировать рукопись. Были и другие проблемы: одни нуждались в улучшении жилищных условий, другие – в поездке в дом творчества. Всё это лежало на плечах Николая Ивановича Братана. Впрочем, узнала я об этом позже, когда мы стали работать вместе.

Первый раз я увидела поэта в актовом зале индустриального института, студенткой которого я тогда была. Нас собрали после лекций для того, чтобы группа людей рассказала нам о своей поездке в Болгарию. Комсомольские функционеры довольно скучно говорили нам, как они здорово отдохнули на Солнечном берегу, как они купались и загорали, как болгары хорошо относятся к советским людям. Мы, уставшие после учёбы, равнодушно переговаривались о том, что лучше бы нас самих отправили в Болгарию, чем рассказывать нам, как кто-то отдыхал там. С тоской мы ожидали окончания лекции, хотелось поскорее покинуть эти стены.

Последним, кого представили нам, был Николай Иванович Братан. Он стал как-то легко говорить с нами, усталость мгновенно прошла и все с интересом слушали его. Необыкновенно позитивный, с юмором, он сразу же завладел залом. Его энергетика передавалась студентам, утомлённым за учебный день. Мы не сводили с него восхищённых глаз.

- Там был один американский турист, - рассказывал Николай Иванович, - он всё время чихал. Идёт и чихает непрерывно. А я говорю: «Ишь, как чихает, воздух ему социалистический не понравился!» Болгарка, наш экскурсовод, зашлась от смеха.

Он рассказал ещё несколько смешных случаев. Его выступление расшевелило всех нас. На прощание мы аплодировали от всей души именно ему, единственному из ораторов, сумевшему покорить зал. Могла ли я знать, находясь в том зале, что когда-нибудь наши дороги сойдутся и этот недосягаемый Микола Братан сыграет большую роль в моей жизни?

…Прошло несколько лет. За окном уже была другая страна. Реалии капиталистической действительности принесли безработицу. Устав от бесплодных поисков работы, я бросила это дело и решила заняться тем, что приносило мне радость: написала повесть, которая потом вышла под названием «Золотой медальон короля». Я этим грешила с детства, правда, моя семья очень негативно к этому относилась, поэтому мне приходилось заниматься этим нелегально: тайком сочиняла и прятала написанное. Когда окончила институт, меня ожидала другая жизнь, поэтому я сожгла все свои произведения, думая, что больше не вернусь к этому. Но оказалось, что пути Господни неисповедимы.

Август Вирлич мне посоветовал:

- А вы пойдите в союз писателей к Коле Братану. Он помогает молодым.

К самому Братану? От такой мысли затряслись коленки. Как же можно мне идти к самому Братану? А если он не захочет со мной говорить и выставит меня из кабинета? И всё же я набралась смелости и пошла в союз писателей. Я долго настраивалась на эту встречу, уговаривая себя, что если меня выгонят, то ничего страшного, переживу. Тем более, мы знаем, что чиновники всех мастей, куда ни приди, старательно демонстрируют, как надоели им посетители, которые мешают им работать и отвлекают от дел государственного масштаба. Вообщем, я настроилась именно на такой приём, думая, что если меня обругают, то мы привычные, мы переживём, ведь ничего другого мы и не видели от обитателей кабинетов.

И вот я однажды явилась к Миколе Братану. За столом сидел коренастый, уверенный в себе мужчина. Глядя на него, можно было сказать: глыба. Он хозяин и этого кабинета, и судеб молодых литераторов, и всех херсонских писателей. Это человек, достигший в своей жизни многого и знающий себе цену. Я сразу узнала его – он почти не изменился со времени того памятного выступления.

Сбоку от него сидела Бэлла Семёновна Плоткина, его секретарь и помощник во всех делах. Едва я вошла, как они прекратили все свои дела и всё внимание переключили на меня. Заплетающимся от страха языком я стала говорить о том, зачем пришла. Меня сразу стали расспрашивать обо всём: кто я, что я, чем занималась, где работаю. Меня окружили таким заинтересованным вниманием, что мне показалось, будто они полжизни ждали здесь именно моего прихода. Уже потом, работая в союзе писателей, я поняла, что это и есть стиль работы этих людей и этой организации, который переняла и я.

Трясущимися от ужаса руками я передала свою рукопись Николаю Ивановичу. Он перелистал её, бегло просмотрел и с удивлением констатировал:

- Да, письмо есть. Оставляйте. Мы прочитаем.

Потом я много раз приходила в союз писателей за «приговором», но мне говорили, что пока моя повесть не прочитана – много работы с другими рукописями, до моей руки не дошли. Я принимала это с радостью: у меня есть причина прийти сюда ещё раз. Мне очень нравилось приходить сюда снова и снова. Здесь была необыкновенно доброжелательная обстановка, интеллектуальные споры между заглянувшими «на огонёк», разговоры о судьбах литературы и о писательской доле. Больше всего мне не хотелось однажды услышать, что моя повесть прочитана, а значит, вроде как больше сюда незачем ходить.

Попутно Николай Иванович, приняв близко к сердцу тот факт, что я тогда была без работы, при мне обзванивал своих знакомых и просил их взять меня на работу. Совершенно не зная меня, он им так меня расхваливал, что я, не зная, куда деться, сидела пунцовая от смущения. В этом был весь Микола Братан – он помогал всегда и всем, даже совершенно малознакомым, таким, как я. Он никогда не оставлял человека наедине с бедой, с проблемой. Он посылал меня по многим организациям, но по разным причинам из этой затеи ничего не выходило.

И вот настал тот день, когда мне вынесли вердикт. Тогда в кабинете сидела одна Бэлла Семёновна. Едва я вошла, она поднялась, протянула мне руку:

- Я вас поздравляю! У вас блестящая рукопись, полностью готовая к изданию, не требующая никакой правки. Я читала и не смогла оторваться. Вы готовый сложившийся писатель со своим стилем, никакого ученичества и ремесленничества. Вашу книгу можно издавать хоть сейчас.

Получив такой лестный отзыв, я думала о том, даёт ли это мне право приходить сюда. Впрочем, вскоре же меня вновь потянуло в союз писателей. Николай Иванович спросил:

- Вы нашли работу?

Я ответила отрицательно. И тогда он сказал:

- А я, похоже, нашёл вам работу. Будете работать здесь, - он жестом окинул свой кабинет. - Я сегодня же напишу приказ о принятии вас на работу. Будете работать с молодыми авторами, с рукописями, редактировать их, править. И с нашими писателями – проводить писательские юбилеи и вечера памяти тех, кто покинул нас. Ну и также вести документацию, выступать перед читателями…

Вот так Николай Иванович принял меня на работу, при этом он не попросил у меня ни единого документа: ни паспорта, удостоверяющего личность, ни диплома об образовании, ни трудовой книжки. Иными словами, он не знал, кого берёт на работу. Вернее, он просто поверил тому, что я рассказала о себе и не стал проверять это. За многие годы, которые мы проработали вместе, он так ни разу и не видел моих документов. Потом я как-то спросила его, почему он не стал требовать от меня документы. Он ответил, что единственным документом, удостоверяющим меня как писателя, была для него моя рукопись, а всё остальное его не интересует. В этом тоже весь Микола Братан – он никогда не усложнял жизнь ни себе, ни окружающим всяким крючкотворством, лишними бумажками, бюрократической канцелярщиной. В его жизни было главное – литература, а всё остальное для него не имело смысла, было лишним и ненужным, мешающим и отвлекающим от главного.

Первые годы работы в союзе писателей были самыми счастливыми и запоминающимися. Меня окружали замечательные люди. Я застала то время, когда ещё оставались те, кто стал членом союза писателей в советское время. Тогда был жёсткий отбор, кто попало не мог рассчитывать на членство в этой организации. Литературный талант, глубокие познания в разных отраслях, высокая внутренняя культура – вот что приводило к успеху в прежние времена. Это были настоящие литераторы, с которыми хотелось общаться бесконечно долго, учиться у них, брать с них пример. Многих бы хотелось вспомнить: Иван Стариков, Виктор Кузьменко, Владимир Пузыренко, Юрий Голобородько, Иван Гайдай, Лада Федоровская… К сожалению, время неумолимо. Многих уже нет. Хоть и говорят, что незаменимых нет, могу констатировать, что новый набор, пришедший на смену прежнему, даже в подмётки им не годится. Ни по литературным способностям, ни по моральным качествам. Нынче в фаворе поэты, никогда не слышавшие о ямбах и хореях, прозаики, не знающие разницы между повестью и романом.

Поначалу наша компания была такой: Николай Иванович, Бэлла Семёновна, Владимир Викторович Пузыренко и я. Трое моих сотрудников были людьми примерно одного поколения, они были знакомы друг с другом ещё с 50-х годов по литобъединению. Они часто подтрунивали друг над другом, на ходу сочиняли эпиграммы друг на друга. Меня они называли дитиною. Всё было весело, добродушно. У них были общие друзья, общие воспоминания. Они рассказывали, что когда-то давно три молодых начинающих поэта - Микола Братан, Владимир Пузыренко и Виталий Зленко – восторгаясь поэтом Сергеем Есениным, поклялись друг другу, что все они первого сына назовут Сергеем. Так и случилось, у каждого был старший сын Сергей.

Первым нас покинул Владимир Пузыренко, потом не стало Бэллы Семёновны, мы с Братаном остались вдвоём.

Работать под руководством Миколы Братана было очень комфортно. Он был очень лёгким в общении человеком, никогда не давил своим авторитетом, с ним можно было советоваться и даже спорить. Он позволял мне, своей подчинённой, иметь собственное мнение. На работе Николай Иванович был не начальником, а старшим другом. Ко мне он относился по-отечески. Зная, что у меня никогда не было отца, он проявлял ко мне такое отношение, что я постоянно чувствовала с его стороны заботу и опёку, никому и никогда он не давал меня в обиду. Он всегда шёл навстречу, если мне нужно было решать какие-то личные проблемы, даже если это приходилось делать в рабочее время. Никогда меня не ругал, не требовал отчёта о проделанной работе. Если что-то поручал сделать, никогда не контролировал выполнение. Это доверие очень обязывало. Как-то я покритиковала одну рукопись, автор не согласился и стал жаловаться Братану. Николай Иванович, в глаза не видя рукописи, резко ответил ему:

- Вот как она сказала, так и есть правильно!

Ему нередко приходилось меня защищать от нападок «патриотов» в вышиванках. Бывшие убеждённые коммунисты и задорные комсомольцы, они, вовремя сменив ориентацию, стали националистами и рвали вышиванки на груди от любви к Родине. (Почему-то их любовь проявлялась не в общественно полезном труде или создании чего-то материального для Украины.) Вот так, перервав на себе немало вышиванок, они кричали:

- А чого це вона російською розмовляє у спілці письменників? Звільніть її негайно!

В ответ Николай Иванович спрашивал их, будут ли они вместо меня редактировать рукописи, писать рецензии и работать с молодыми авторами. Как он им объяснял, я была незаменима на данной должности.

Ещё он меня поддержал в одном деликатном вопросе. Дело в том, что моя мать была категорически против моей работы в союзе писателей. Причина была в том, что я унаследовала литературные способности от своего отца, от которого она ушла ещё до моего рождения. Она его ненавидела и жестоко подавляла во мне всё, что ей во мне напоминало его. Она не могла смириться, что я пошла в него. Долгое время я скрывала место работы, но когда она всё же узнала, начались домашние скандалы.

- Ты же семью опозорила! Как нам теперь на улицу выйти, как людям в глаза смотреть? – кричала она вместе со своим братом. –Ты должна уйти оттуда!

Неоднократно она приходила к Братану с требованием немедленно уволить меня. Он пробовал поговорить с ней по душам, но когда понял, что это бесполезно, попросил больше никогда его не беспокоить.

Я выросла в семье с жесточайшей дисциплиной, где шаг ступить или слово молвить можно было только после того, как получишь на это разрешение. Придя в союз писателей, я вела себя так же: боялась слово сказать или что-то сделать не так. Я была запуганная и перепуганная. Именно благодаря Николаю Ивановичу я изменилась. Его уважительное отношение к моему мнению, моему творчеству и к моей персоне помогли мне увидеть себя иначе, я смогла выйти из-под диктатуры и стать самодостаточной личностью.

Николай Иванович был очень эрудированным человеком. С ним можно было говорить на любую тему, назвать любое имя из мировой истории – и он обязательно поддержит разговор. Он был не просто умным человеком, он был мудрым и в житейском смысле этого слова. Он был хорошим психологом, всех видел насквозь, обмануть его было невозможно. Впрочем, к нему мог обратиться за помощью любой человек. Даже когда Братан видел, что человек не заслуживает его поддержки, но тот просит о помощи, он всё равно помогал ему. Не раз его помощь оборачивалась ему чёрной неблагодарностью. Но таков был поэт Микола Братан, он всё равно продолжал помогать всем.

Сам Николай Иванович, работая в союзе писателей, грубо нарушал трудовое законодательство. Он никогда не ходил в отпуск. Ему хватало дачи дважды в неделю с марта по ноябрь. Дачу свою он очень любил, всё делал своими руками, носил землю, сажал деревья и кусты, любил рассказывать о своей даче, о том, какой супчик он там варил. Это был лучший отдых для него.

В быту Николай Иванович вообще был очень неприхотлив. И он никогда не подчёркивал свой социальный статус, как это принято теперь, у него даже машины не было.

Николай Иванович был очень семейным человеком. Часто говорил о жене, о сыновьях, а особенно о своих любимых внучках. Когда родилась первая внучка, он был в Москве на писательском съезде. Он вырастил двух сыновей и, как он рассказывал, ожидал внука. Получив телеграмму о рождении девочки, он растерялся. Что такое девочка, как её воспитывать? Ведь это другая Вселенная. Сыновья так и не осчастливили деда внуком, у Николая Ивановича одни внучки. Но он очень любил своих замечательных девчонок, бесконечно мог рассказывать о каждой из них. У него вообще был особый подход к детям, он любил всех детей. Если в нашем кабинете оказывался чей-то ребёнок, сразу откладывались все неотложные дела и всё внимание уделялось маленькому гостю. Николай Иванович всегда искал у себя что-нибудь вкусненькое, чтобы угостить ребёнка.

Микола Братан обладал замечательным свойством – у него было блестящее чувство юмора, которое помогало жить. Искромётный юмор Братана, доброжелательная и непринуждённая обстановка, которая, конечно же, в первую очередь, зависит от руководителя, служение литературе – вот что держало нас на плаву, когда мы месяцами не получали своих копеечных зарплат. Когда пришёл новый руководитель союза писателей Владимир Яворивский, который к тому же был депутатом Верховной Рады, но ничего не сделал для своей организации, Николай Иванович написал:

Депутати в парламенті бісяться,

Яворівський між них.

Ми ж без грошей 4 місяца,

Ну хіба ж це не гріх?

Николай Иванович на ходу сочинял экспромты, в этом ему равных не было. Как-то я пожаловалась, что в городе нет урн, некуда бумажку бросить. Он сразу откликнулся:

Стали мы культурными,

Не пользуемся урнами.

Однажды пришёл человек, который рассказывал, что его жена писала на него жалобы на работу и в партийные органы. Братан тут же ответил:

Та, з якою спав в обнимку,

Написала анонимку.

Он подписывал книги, всегда каждому персонально посвящая экспромт. Как-то мне подарили Библию, на которой он написал:

Іро! Ми не ангели, одначе

І за нами десь Господь заплаче.

Наш художник Фёдор Загороднюк написал портрет президента Кучмы, попал к нему на аудиенцию и подарил портрет. Кучме очень понравилось собственное изображение, он сказал, что повесит его дома. Когда художник рассказал об этом, Николай Иванович выдал:

Тільки не кажіть про це нікому:

Кучма мій портрет забрав додому.

У Николая Ивановича была потрясающая память. Он по любому поводу мог цитировать любого поэта из мировой литературы. И в то же время не помнил ни одного номера телефона, не мог найти ни одной бумажки у себя на столе. Тут уже я была на подхвате.

- Ира, где…?

- Вот.

- А где…?

- Вот.

Микола Братан никогда не собирал своих публикаций, не помнил, сколько у него книг (обычно с этим вопросом он обращался в библиотеку, где хранились все его книги и публикации в прессе). Однажды он пришёл на празднование юбилея Ивана Старикова, которому библиотека подготовила выставку с его книгами и отзывами в прессе о нём. Николая Ивановича заинтересовала статья 70-х годов в одной из газет. «Здорово написано, очень толково», - приговаривал он. Дочитав до конца, он увидел имя автора. Оказалось, что это его собственная статья. «Неужели это я мог так написать?» - удивлялся он.

К нему обращались многие с просьбой написать стихотворное поздравление на день рождения, свадьбу или другое знаменательное событие. Братан никому не отказывал, писал даже для незнакомых людей. Сочинял экспромтом, тут же, как говорится, не отходя от кассы. Обращались и организации, когда им надо было кого-нибудь поздравить. Всё это Николай Иванович делал для всех абсолютно бескорыстно.

Николай Иванович был заядлым футбольным болельщиком. Он мог часами обсуждать игры сборной и своей любимой команды – киевского «Динамо». Он помнил все игры прошлых лет, помнил кто, когда, на какой минуте кому забил. Я, честно сказать, не только не болельщица, я вообще футбол с хоккеем путаю. Но когда Братану кто-нибудь портил настроение, когда настали оранжевые времена и бывшие друзья, вовремя переметнувшиеся в другой стан, сочли, что имеют право говорить ему всё, что считают нужным, у меня был только один способ отвлечь Николая Ивановича от дурных мыслей. Я начинала его расспрашивать о футболе, задавать вопросы о правилах игры, об игроках, как сыграли последний раз, почему давно не видно такого-то. Иногда рисковала, задавая вопрос, например, куда делось тбилисское «Динамо», и тут же с ужасом ловила себя на мысли: а вдруг это не футбольная, а хоккейная команда?! Он рассказывал, объяснял, что к чему, почему и зачем, и постепенно отходил от проблем, настроение поднималось.

Микола Братан обладал редким качеством – он умел радоваться чужим успехам. Он искренне радовался достижениям коллег, мог признать, что кто-то талантливее его. А однажды ему пришло письмо из тюрьмы, где один осуждённый просил содействия. Он прислал газету «Литературная Россия» со своим стихотворением. Видя, что этот человек неплохой поэт, Николай Иванович, в глаза не видя автора, писал письма в высокие инстанции с просьбой проявить сочувствие и пересмотреть срок этому парню. Срок ему так и не сбавили, но мы тогда уделили ему много внимания, даже мне пришлось ходить в тюрьму.

И ещё была подобная история. Николай Иванович как-то выступал в тюрьме. После этого получил письмо оттуда. Человек писал, что несправедливо осуждён, но написал роман, хочет его издать. Просил о помощи. Братан, знать не зная этого товарища, написал письмо президенту Кравчуку. Вскоре пришло сообщение о том, что дело пересмотрено и он выпущен на свободу. Спустя несколько лет Николай Иванович выступал где-то далеко от Херсона. К нему подошёл мужчина и сказал: «Вы меня не знаете, но вы спасли мне жизнь». И напомнил ту историю. Оказывается, это был тот самый человек. Он вышел из тюрьмы и издал книгу, которую и подарил своему спасителю.

Николай Иванович вообще очень внимательно относился ко всем людям. Особенно если приезжали из села. К сельскому люду он относился особо трепетно. Надо сказать, что у него был талант общения с людьми. К нему приходили самые разные люди, разного возраста, образования, культуры. С каждым из них он мог беседовать совершенно непринуждённо, каждому оказывал внимание. Со всеми он беседовал на равных. При этом не он опускался до уровня посетителя, а его поднимал на свой уровень. Люди, зачастую сначала боявшиеся идти к Братану, уходили от него окрылённые. Надо сказать, что самому ему никто не помогал, он добился успехов в жизни самостоятельно. Но, тем не менее, помогал всем и всегда. Хотя мог сказать: я сам пробивался, вы тоже сами пробивайтесь.

Для литераторов он был, как наседка – всех помнил, обо всех знал, всех держал в поле зрения. Бывало, о ком-то спросишь, дескать, что-то давно его не видно, а Николай Иванович сразу выдаёт всю информацию: где он, как он, что с ним.

При этом он говорил, что для него власти нет. Наверное, так и должно быть – Поэт не должен никому подчиняться.

В мае 1986-го года, сразу же после Чернобыльской катастрофы, в самые опасные первые дни и недели, когда радиация непрерывным потоком струилась из аварийного реактора и зашкаливали все приборы, Братан в составе херсонской агитбригады выступал перед ликвидаторами аварии. Никто тогда не знал, как это может сказаться на здоровье людей. Он рассказывал, как они, за исключением своих выступлений, не выходили никуда из гостиницы, не открывали окон, опасались местных продуктов. С полным правом Николай Иванович мог претендовать на звание чернобыльца, оформить себе удостоверение, получать различные льготы от государства. Но он не посчитал для себя возможным создать себе привилегии на всеобщей беде. Он так и не оформил звание чернобыльца и не имел никаких льгот за потраченное в Чернобыле здоровье.

В советское время Микола Братан, имея поддержку от государства, решал все проблемы херсонских писателей. Прежде всего, жилищные. Но в новые времена государство отстранилось от поддержки элиты нации. Николай Иванович очень переживал, что не может помочь. Он привык быть всемогущим, ему было больно осознавать, что есть проблемы, которые он уже не в состоянии решить.

В советское время Микола Братан много поездил по стране и за её пределами с выступлениями. Он был прекрасным оратором, мог держать любую аудиторию. Эрудиция, юмор, экспромты – три кита, на которых держались его выступления.

В этих поездках, когда он объездил весь СССР, он встречался со многими известными писателями, представлявшими разные республики. С теми, кого мы знаем только по именам на корешках их книг, он общался запросто. Любил рассказывать об этих встречах. Собирался написать обо всём этом книгу под названием «Дни литературы».

Микола Братан боготворил Тараса Шевченко, мог часами декламировать его. Он призывал всех учиться на поэзии Шевченко. Также он очень уважал Олеся Гончара, считал его своим учителем в литературе. Они часто встречались то в Киеве, то в Херсоне, то на выезде где-нибудь на выступлениях. Много лет они переписывались. После смерти Олеся Гончара Николай Иванович вместе с начальником областного управления культуры Владимиром Григорьевичем Чуприной предложили назвать областную библиотеку его именем.

Многое изменилось после оранжевой революции. Николай Иванович категорически не принял её, чего оранжевые деятели ему не простили. Помню, тогда боксёры братья Кличко яро выступили в поддержку революции. Они бросили свою всемирную славу под ноги оранжевому самозванцу. У одного из братьев в те дни был очередной бой. Он прицепил к боевым трусам оранжевую ленту (очевидно, для устрашения соперника). Николай Иванович написал тогда:

Це не бій, а справжня казка,

Ой, держіть, бо упаду:

Помаранчева пов*язка

Телепалась на заду.

Тогда многие из тех, кому он помогал и поддерживал, предали его. Сначала они унижались и умоляли о помощи. А потом, получив от него всё, что им было нужно, они мстили ему за свои унижения. Хотя Микола Братан никого никогда не вынуждал унижаться перед ним, унижались они по собственной воле.

Николай Иванович категорически не принял оранжевую революцию и её лидеров. Те же, кто вовремя сориентировался в перемене власти и напялили на себя оранжевые шарфики, после утверждения мятежников у власти приходили и говорили достойному, уважаемому человеку такое, что даже у меня, слышавшей это, уши в трубочку сворачивались. Находясь в одном кабинете, я стала свидетелем всех разговоров и обвинений бывших друзей. Дело в том, что Николай Иванович не умел скандалить и ругаться. Он не мог выгнать скандалистов из кабинета, не мог послать нахалов по-простонародному. Он не мог говорить с людьми в подобном тоне - в том, с каким говорили они с ним. Он не мог ответить грубостью на грубость, хамством на хамство, подлостью на подлость. Получалось, что он был беззащитен, когда каждое ничтожество считало вправе говорить ему всё, что хотело. И тогда уже я, памятуя о том, как он прежде поддерживал меня в трудные минуты, отвечала этим людям. Напоминала, как они скулили и едва ли не по полу катались, умоляя Братана о помощи.

Одна дама пенсионного возраста почему-то решила, что она может быть писательницей. Правда, её возможности в литературе примерно равны моим возможностям прыгнуть двойной аксель с тройным тулупом и четверным ритбергером на соревнованиях по фигурному катанию на зимней Олимпиаде в Сочи. Но её это нисколько не огорчало: она взяла себе в привычку заимствовать чужие тексты. Сначала она скромно брала абзацы, потом – страницы, затем, видя свою безнаказанность, целые произведения. Обиженные авторы приходили к Николаю Ивановичу, а когда его не было, то ко мне, жаловаться, требовали принять карательные меры к плагиаторше, но мы только разводили руками – разве можно наказывать умирающую? Дело в том, что всякий раз нанося визит Николаю Ивановичу, эта дама напоминала ему о том, что она – инвалид и вот-вот покинет сей бренный мир. Для полноты впечатления она то пила таблетки у нас на глазах, то «теряла сознание». Всякий раз, «умирая» перед нами, она требовала не эскулапа с капельницей или клизмой и не исповедника с молитвой, а поэта Миколу Братана с удостоверением члена союза писателей. Пока я бегала вокруг неё и отпаивала водой, она, закатывая глаза, тянула дрожащую длань к Николаю Ивановичу:

- Миколо Івановичу… Мені вже час... Допоможіть... У спілку письменників... І журналістів...

Разве мог добрейший, великодушнейший, благороднейший Николай Иванович отказать умирающей в такой малости как членство в союзе писателей?

Честно сказать, мы каждый раз ловились на её удочку. Ей бы надо было идти не в писатели, а в артистки, в театре она бы сразу стала народной артисткой, затмила бы всех звёзд и при своих способностях перевоплощаться в свои шестьдесят с лишком могла бы вполне играть даже юную Джульетту.

Она всё время приходила к Николаю Ивановичу решать свои проблемы. То она статью какую-то накропала и он должен ей найти газету, которая бы напечатала её сочинение. То он должен найти ей спонсора на издание книги. То он должен найти ей спонсора, который бы закупил тираж изданной книги. То он должен отредактировать очередное её произведение. То он должен написать ей рецензию. То он должен дать ей рекомендацию. То он должен написать в Киев своим знакомым писателям, чтобы они непременно прочитали её опусы и опубликовали рецензию в Киеве. Поток претензий был бесконечен.

- Миколо Івановичу, то допоможіть же ж мені… - рыдала она всякий раз перед ним, падая на колени и заламывая руки.

У кого из нас каменное сердце, кто позволит себе отказать умирающей? Николай Иванович исполнял малейшее её требование. Она получила всё, что хотела. Корочки члена союза писателей, а заодно и союза журналистов приятно грели ей карман. Как оказалось, они имели замечательное терапевтическое средство – она мигом излечилась от всех своих хворей, перестала умирать и стала совсем другим человеком – она стала самой собой. Отныне Братан уже не был ей нужен, она получила от него всё, что хотела. Теперь она могла ему сказать всё, что она о нём думала. Ещё недавно она в этом кабинете тянула к нему немощные руки и умоляла о помощи, а сейчас она махала ладонью перед его лицом и верещала:

- Ви чого тут сидите? Ви хто такий? Ви ніхто і ніщо! Геть звідси!

Она вела себя подобным образом ровно до тех пор, пока не попалась на очередном плагиате. Она издала книгу под своим именем, а это оказались новеллы О*Генри, в которых она лишь поменяла имена на украинские. На этот раз ей не удалось избежать скандала. В одной из газет вышла разгромная статья. Она на некоторое время притихла, поджала хвост. Но хотя она сама и притихла, зато её благоверный долго ещё звонил Николаю Ивановичу после выхода той статьи (хоть он и не был её автором) с угрозами, что если его супружница захворает от огорчения, что её раскрыли, то он подаст в суд. А если она таки помрёт от той же причины, то он и вовсе всех посадит. Спустя время этой даме ничто не помешало вновь приходить за помощью к Николаю Ивановичу и получать её.

Мораль сей басни такова: «умирающая» живее всех живых, а Николая Ивановича нет...

Ещё один экземпляр. Он, как он считает, занимается политикой. Хотя то, чем он занимается, продаваясь по разным партиям, называется другим словом. Но мы уже привыкли, что все наши политики с топотом и гиканьем бегают из одного стана в другой, продаются и покупаются, мы даже не успеваем уследить кто, когда и куда перебежал, только хвосты их мелькают перед глазами. Так что эти две профессии, в принципе, синонимы. Назовём его кодовым словом Политик. Он тоже начинал, скуля перед Братаном, умоляя отредактировать его писульки и помочь их напечатать. Потом он был не раз бит за финансовые махинации. Он изготовил визитные карточки, где указал, что якобы его офис находится у нас, в союзе писателей. Он брал у людей деньги на издание их книг, вручал свою визитку и исчезал. Когда людям надоедало ждать, они приходили к нам с его визиткой и требовали его. Напрасно я уверяла их, что он тут не работает. Мне кричали, что мы тут одна банда, что мы покрываем афериста и они нас всех посадят. Пришлось наслушаться разных угроз в свой адрес. Когда всё же его находили, то били так, что он даже лежал в больнице. Он заявлял, что его бьют политические противники за его убеждения. Все свои махинации он сваливал на Братана, дескать, это он заставляет его так поступать и отбирает все деньги. Естественно, Николай Иванович понятия не имел об этих афёрах и чьих-то деньгах.

В 2004-м году Политик несколько раз бегал то к оранжевым, то от них. Убедившись, что они побеждают, он окончательно к ним примкнул и, когда назначили новую власть, явился к Братану.

- Вот, вы не хотели по-хорошему, так теперь ползите на коленях к новому губернатору, просите у него прощения, может, он вас простит, - заявил Политик в оранжевом шарфике.

Когда встал вопрос о том, кто станет начальником областного управления культуры, Политик пришёл к Николаю Ивановичу.

- Так вы пойдите туда, похлопочите за меня, выступите, порекомендуйте, пусть меня назначат начальником управления культуры, - сказало ничтожество.

Теперь, когда вновь поменялась власть, он уже здесь. Поменял ориентацию (политическую). Впрочем, может, и не только политическую, утверждать не буду, не проверяла. Он вступил в партию регионов, стал депутатом районного совета и занял должность в администрации одного из районов. Видно, у партии регионов совсем худо с кадрами, кризис, если подбирают таких... Вот только если опять поменяется власть, что он будет делать? Снова придётся менять ориентацию?

Кожна гнида, перепрошую,

Може стати тільки вошею -

однажды написал Микола Братан.

Как-то раз на литобъединении Николай Иванович познакомился с юной поэтессой. Стихи были так себе, вряд ли на что-то годились, но поэта подкупило то, что девочка была из села, из неблагополучной семьи, но она писала стихи, училась на отлично и мечтала о поступлении в институт. Живёт в селе, отца нет, мать-алкоголичка, а она к поэзии тянется - это восхищало Братана.

Он помог ей с изданием первой книги, отредактировал её. Девочка окончила школу с золотой медалью и приехала поступать в вуз. При наличии медали она могла поступить на льготных условиях. Но она с треском провалилась, не подтвердив таким образом свою золотую медаль. В слезах она прибежала к Николаю Ивановичу за помощью.

Надо сказать, что Микола Братан за годы своей деятельности на посту головы писательской организации помогал при поступлении в вуз многим молодым литераторам. Будучи сам творческим человеком, он понимал, что творческим людям зачастую нужна поддержка. Часто бывает так, что сами они беззащитны, не могут добиваться чего-то, не умеют двигать локтями. Тогда он писал официальное письмо ректору от союза писателей с просьбой обратить внимание на молодого поэта или прозаика. Такие письма не оставались без внимания, литераторы становились студентами. За 35 лет он так помог многим. Не все из них стали писателями, но все получили высшее образование, профессию, никто не оказался на обочине жизни. Те, кого он поддержал в начале жизненного пути, с благодарностью теперь вспоминают Миколу Братана.

Бдительным согражданам и компетентным органам, встрепенувшимся при прочтении этих строк, сразу сообщаю: ни о какой коррупции здесь речи не было. Он был выше всего этого. Если он мог помочь кому-то - он помогал. Сознание того, что молодой литератор устроен и не будет неприкаянно скитаться по жизни было наивысшей наградой для него.

Так он помог и этой девице. Став студенткой, она вскоре вступила в молодёжную националистическую организацию. Потом, когда к ним на лекцию пришёл губернатор, она при всём руководстве вуза вступила с ним в пререкания, а после этого подала на него в суд. Скандал выплеснулся далеко за пределы Херсона, она засветилась даже на киевском телеканале, где доблестно рассказывала о перипетиях своего судебного разбирательства с губернатором.

Естественно, руководство вуза не обрадовалось и поспешило «поблагодарить» того, кто её рекомендовал - Миколу Братана. Когда они позвонили ему на работу, то в телефонной трубке так кричали, что даже мне было слышно каждое слово. Я видела глаза Николая Ивановича, когда он это слушал – а ведь он всего лишь хотел помочь бедной девочке из села, дочке алкоголички...

Началась оранжевая революция и девица махнула в Киев. Она от звонка до звонка прожила революцию на майдане и вернулась оттуда с мандатом участника оранжевой революции. Это предполагало её право составлять «чёрные списки» и проводить люстрацию. Как вы думаете, кого они с Политиком записали среди первых в «чёрный список»? Конечно же, Николая Ивановича. Он тогда ответил им эпиграммой:

Від молока ще не просохли писки,

Вони вже пишуть чорні списки.

Затея с люстрацией провалилась. Чёрные списки не нашли применения. Через некоторое время девица явилась к Братану и, как ни в чём не бывало, с невинным выражением личика попросила принять её в союз писателей. После всего, что он имел за свою доброту, Николай Иванович не стал ей выговаривать, а посоветовал собирать документы для поступления. Он никогда никому не вспоминал прошлого. Он прощал всем всё. Иначе ему не хватило бы сил быть тем, кем он был – Поэтом и Человеком.

Девица больше не пришла. Наверное, поняла, что никакая она не поэтесса…

Микола Братан никогда не ругался не только матом, но даже бранными словами. Максимум, что можно было от него услышать в адрес некоторых личностей, так это: «Я б тебе сейчас сказал, но тут женщина рядом» или «Ира, закрой уши, я ему сейчас скажу, что я о нём думаю». Конечно же, это были шутки, ничего «ругательного» от него никто никогда не слышал. Никогда он не позволил себе сказать в мой адрес, когда мы о чём-то спорили, что-нибудь наподобие: «ты в этом не разбираешься» или «кто я, а кто ты». Всё познаётся в сравнении. Мне выпало работать и с другим начальником. Место Николая Ивановича занял небольшого роста тщедушный мужичонка. Он не умел грамотно писать, не мог стройно составить предложение из трёх слов и не знал, как написать деловое письмо. Его кругозор, мировоззрение и эрудиция ограничивались одной фразой, начинающейся со слов:

- У моєму селі...

До вступления на должность он приходил в кабинет к Братану, заискивая и унижаясь. Когда он просил о редактировании своих творений, Николай Иванович, как правило, не отказывал. Но при работе с его рукописями происходило то, чего я не видела больше никогда: время от времени он в изнеможении швырял в сторону ручку.

- Я взялся редактировать рукопись, но я не могу переписывать за него! Он не умеет даже правильно строить фразы! Я не могу кандидату филологических наук на каждой строчке исправлять грамматические ошибки и расставлять запятые!

Ни о ком никогда больше так Николай Иванович не говорил.

Вышеуказанный гражданин был нелепым и убогим, он говорил что-то невпопад, сам шутил и сам смеялся. Он вызывал жалость, поэтому хотелось чем-то помочь несчастному, ведь самостоятельно он был ни на что не способен. Николай Иванович перешерстил все его творения, исправил ошибки и привёл всё в более-менее надлежащий вид. Надо сказать, что при Советской власти данный имярек был яростным борцом за дело Коммунистической партии. Он был не только преданным сыном коммунистической партии, членом КПСС, но и был идейным вдохновителем партии, проводил в массы свет марксизма-ленинизма. Ежедневно с отчётами и донесениями он бегал в обком партии, говорил только по-русски. За услуги, оказанные КПСС, он получал многочисленные жизненные блага. Сейчас он не любит вспоминать этот период своей жизни. Утверждает, что его заставляли. Со слезами на глазах представляю эту леденящую душу картину: имярек сидит связанный, с заклеенным ртом, в тёмном подвале, а члены бюро обкома с утюгами в руках злобно шипят, склоняясь над жертвой:

- Мы заставим тебя вступить в партию и ты сделаешь карьеру в партии, чтобы тебе никогда не пришлось трудом зарабатывать себе на жизнь! Ты не хочешь, но мы заставим тебя принять от партии все блага жизни! Ты не хочешь получить бесплатную квартиру, но мы заставим тебя жить в новой просторной квартире!

Несчастный сопротивляется, пытается вырваться, но оковы слишком крепки... Как только поменялась власть, он выбросил партбилет, отрёкся от прошлого (но квартиру почему-то не отдал, мало того, требовал ещё одну), забыл русский язык и стал украинским националистом. С чем, собственно говоря, боролся, будучи в партии.

Когда же этот индивид после оранжевой революции стал моим начальником, то со мной он разговаривал так: «Пошла вон отсюда!» А однажды он обвинил меня ни много ни мало – в колдовстве! Будто бы я злоумышляла на его несовершеннолетнего сына.

- Да ты ведьма! – вопил он совсем как известный персонаж из гайдаевской комедии. – Прекрати колдовать, а то я тебя...

Далее следовало подробное описание расправы, которую он учинит надо мной, если я не прекращу чернокнижничать на его семью.

А ещё он запретил Братану входить в помещение писательской организации. А так как у Николая Ивановича остался ключ, то в двери тут же был сменён замок. Сам же он, быстро смекнув, что не может редактировать, не знает, что ответить на вопросы молодых авторов и не умеет вести деловую переписку организации, вообще перестал появляться на работе.

Впрочем, как только ему потребовалась редакторская помощь Николая Ивановича, он тут же, как ни в чём не бывало, побежал к нему. И даже новый ключ торжественно ему вручил. Несмотря ни на что, Братан продолжал помогать ему. Не только редактировал его опусы, но и ходил за него в союз писателей и работал за него. Он не мог допустить. чтобы дело его жизни, организация, которой он руководил 35 лет, прекратила своё существование. Братан ходил на работу, а зарплату получал имярек. Наверное, его опять заставляли...

На всех этих событиях Поэт и сорвал себе сердце. Никогда прежде он не жаловался на «пламенный мотор», мы много лет проработали в одном кабинете, так что могу с уверенностью это утверждать. Первый инфаркт был следствием вышеизложенных фактов (и не только этих). Те, кто пользовался добросердечием Миколы Братана, а потом наплевали в тот колодец, из которого пили, недолго туда плевали. Очень скоро они поняли, что без Братана им никак. Он снова стал им нужен, снова они приходили, унижались, клянчили о помощи. Я поражалась всепрощению Николая Ивановича. Оно не из того разряда, что ударили по одной щеке, подставь другую. Просто ему так легче было жить, не помня обид и разочарований, он каждый новый день начинал с чистого листа. Он говорил: «Я христианин, я всем прощаю».

А эти люди теперь пишут воспоминания и рассказывают, как они его любили и как он их любил... Они просто ангелы....

Вельмишановний Миколо Івановичу! Вас одного вистачало на нас усіх. Ваше велике серце містило усіх нас. Але ми усі разом не зуміли зберегти Вас одного. Ми не змогли захистити Вас, Ваше ранене, зболене серце, що страждало та кровоточило від встромленого в нього ножа підлости і зради. Пробачьте нас за це.