Geum.ru

Библиотека Альдебаран

Вид материалаКнига
Я просто – преданный читатель
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   25

Я просто – преданный читатель




В себе я отразил тебя.

Сулейман Челеби


Заснув в квартире Джеляля днем в среду после двух бессонных ночей, Галип проснулся на рассвете в четверг, хотя это нельзя было назвать полным пробуждением. В промежутке между четырьмя часами утра, когда он встал под звуки утреннего азана, и семью, когда он снова лег, он пребывал в состоянии «между сном и явью», о котором часто писал в статьях Джеляль. Галип попытался вспомнить, что произошло в последнее время.

Как большинство людей, крепко заснувших после долгой бессонницы и чрезмерной усталости и внезапно проснувшихся, он с трудом вспомнил, на чьей постели спит, в чьей комнате, в чьем доме находится и как он сюда попал. Впрочем, нельзя сказать, что ему понадобились слишком большие усилия, чтобы выбраться из приятного забытья.

Когда совсем рассвело, Галип машинально включил в розетку телефон, умылся, позавтракал тем, что оставил в холодильнике, и потом снова лег на кровать Джеляля. Перед тем как снова отправиться в страну, больше похожую на сон, чем на явь, они с Рюйей, дети, оказались в лодке на Босфоре. В лодке не было ни мам, ни теть, ни лодочника; оставшись наедине с Рюйей, Галип чувствовал себя неуверенно. >

Его разбудил телефонный звонок. Подходя к телефону, Галип думал, что это, конечно, не Рюйя, а опять тот же мужской голос. Услышав в трубке женский голос, он удивился.

– Джеляль, Джеляль, это ты?

Голос был немолодой и совершенно незнакомый. –

– Да, я.

– Дорогой, где ты? Как ты? Я столько времени тебя ищу! Последние слова она произнесла всхлипывая.

– Простите, я не узнал вашего голоса.

– Вашего голоса, – передразнила женщина Галипа, – вашего голоса, он мне говорит «вашего голоса», подумать только: я для него стала «вашим голосом». – Она помолчала немного, а потом с уверенностью игрока, полагающегося на свои карты, полу заговорщицки полувысокомерно произнесла: –. – Я – Эмине.

Никаких ассоциаций с этим именем у Галипа не возникло.

– Да, и что?

– Что «да»? Больше тебе нечего сказать?

– Через столько лет… – пробормотал Галип.

– Дорогой, знаешь, что со мной стало, когда через столько лет я увидела наконец в газете, что ты обращаешься ко мне? Двадцать лет я ждала этого дня. И вот наконец прочитала эти слова. Мне хотелось кричать, кричать на весь мир. Я словно обезумела, из глаз моих полились слезы. Ты знаешь, Мехмеда отправили в отставку за то, что он участвовал в перевороте. Но каждое утро он уходит из дома, у него все время дела. Как только он вышел, я побежала в наш переулок в Куртулуше (Район в европейской части Стамбула.), но там ничего не осталось, ничего. Все изменилось, все разрушено. И нашего дома на месте нет. Я плакала, стоя на улице. Люди стали мне сочувствовать, дали воды. Я тут же вернулась домой, уложила чемодан и сбежала, пока Мехмед не вернулся. Джеляль, дорогой, скажи, где найти тебя? Семь дней я брожу по городу, ночую в гостиницах или у дальних родственников и пытаюсь найти тебя. Сколько раз я звонила в редакцию, там отвечают: «Не знаем». Звонила твоим родственникам – то же самое. По этому телефону звонила никто не отвечал. Из вещей я взяла только кое какие мелочи, да и не хотела ничего брать. Мехмед упорно разыскивает меня. Я оставила ему коротенькое письмо без всяких объяснений. Он не знает, почему я ушла; ни единому человеку не рассказала я о нашей любви, дорогой мой, о моей любви, о моей тайне, единственном, чем я горжусь в жизни. Как мне тебя увидеть?

–Ханымэфенди, сказал Галип очень вежливо, ханымэфенди, я все забыл. Это какая то ошибка, я уже давно не пишу для газеты, они печатают мои статьи тридцатилетней давности. Понимаете?

–Нет.

– Я не хотел в своей статье ни вам, ни кому другому посылать какой либо знак. Я больше не пишу. Но газета публикует мои старые статьи. Значит, те слова были в моей статье, написанной тридцать лет назад.

– Ложь! – воскликнула женщина. Ложь! Ты меня любишь. Ты меня очень любил. И писал все время обо мне. – Рассказывая о прекрасных уголках Стамбула, ты писал о той улице, где стоял дом, в котором мы встречались с тобой, описывал наш маленький уголок в Куртулуше, липы, которые ты видел из окна. Пожалуйста, не отрицай, я знаю, что ты любишь меня.

– Ханымэфенди, как вы сами говорите, все это было очень давно. Я уже ничего не помню, я все давно забыл.

– Дорогой мой Джеляль, Джеляльчик, это не ты. Не могу поверить. Тебя там что, насильно держат? Заставляют так говорить? Ты один? Скажи правду, скажи, что много лет любил меня. Я ждала восемнадцать лет и буду ждать еще столько же. Только скажи мне, скажи, что любишь меня. Ну хорошо, скажи хотя бы, что тогда любил меня, и я больше не буду звонить, никогда.

–Я любил.

– Скажи мне: дорогая.

– Дорогая.

– Нет, не так, от души скажи.

– Ханымэфенди, пожалуйста, пусть прошлое останется прошлым. Я постарел, да и вы, наверно, уже не молоды. Я совершенно не тот человек, каким вы меня представляете. Прошу вас, давайте поскорее забудем об этих неверно понятых вами словах.

–О Аллах! Что же мне делать?

– Возвращайтесь домой, к мужу. Если он любит вас, то простит. Придумайте что нибудь; если он любит вас, то сразу поверит. Постарайтесь больше не огорчать вашего мужа, вашего любящего мужа, возвращайтесь поскорее домой.

– Я хочу увидеть тебя, хоть один раз, через восемнадцать лет.

– Ханымэфенди, я совсем не тот человек, каким был восемнадцать лет назад.

– Нет, тот. Я читаю твои статьи. Я все про тебя знаю. Я много, так много о тебе думала. Скажи мне, ведь день избавления недалек, правда? Кто этот Спаситель? Я тоже жду его. «Он» это ты. Я знаю. И многие знают. Ты – носитель тайны. Ты появишься не на белом коне, а в белом «кадиллаке». Все видят этот сон. Джеляльчик, как я тебя люблю! Ну хоть разок, хоть издалека я хочу тебя увидеть. Дай мне посмотреть на тебя издалека. В каком нибудь парке. Ну например, в Мачке. Приходи в пять часов в парк Мачка.

– Ханымэфенди, извините, я кладу трубку. И как пожилой человек, удалившийся от мира, ради вашей любви, которой я никогда не был достоин, прошу ответить мне на вопрос: пожалуйста, скажите, как вы узнали мой телефон? Есть ли у вас какие нибудь мои адреса? Для меня это крайне важно.

– Если я скажу, ты позволишь мне разок увидеть тебя? Воцарилось молчание.

–Сначала дай свой адрес, лукаво сказала женщина. Через столько лет… Я тебе не доверяю.

Галип задумался. На том конце провода он слышал нервное, шумное дыхание женщины, а может, и двух людей, подумал Галип.

– Мой адрес… – начал он, но женщина закричала:

–Нет, нет, не говори! Он тоже слушает. Он тоже здесь. Он заставляет меня говорить. Джеляль, дорогой, не давай своего адреса, он убьет тебя! Ах, ох, ах!

Галип плотнее прижал трубку к уху и услышал странный металлический стук, скрежет; похоже, там шла борьба. Раздался громкий хлопок: то ли выстрелил пистолет, то ли грохнулся телефонный аппарат. После этого наступила тишина, но она не была полной; издалека до Галипа доносился все еще звучащий по радио голос Бехие Аксой: «Ах ты негодник, негодник» – и, тоже издалека, всхлипы плачущей женщины. Теперь трубка была у кого то другого, и Галип слышал дыхание этого человека, но человек ничего не говорил. Так продолжалось довольно долго. По радио началась новая песня, в трубке по прежнему слышалось неровное дыхание и плач женщины.

– Алло, сказал Галип, сильно нервничая, – алло! Алло!

– Это я, ответил наконец мужской голос; это был он, тот самый голос, к которому Галип успел привыкнуть. Он говорил спокойно, хладнокровно, как будто хотел успокоить Галипа и покончить с неприятной темой. – Эмине вчера во всем призналась мне. Я нашел ее и привез домой. Джеляль эфенди, я ненавижу, презираю тебя, я тебе отомщу! – И как судья, объявляющий результат долго, очень долго длившейся игры, которая никому не доставляла удовольствия, беспристрастным тоном добавил: Я тебя убью.

Наступило молчание.

– Послушай, – сказал Галип с профессиональным спокойствием, – статья была опубликована по ошибке. Это старая статья.

– Брось, – сказал Мехмед. (Как же его фамилия?) Я много слышал подобных историй. Я убью тебя не поэтому, хотя за это ты тоже заслуживаешь смерти. Знаешь, за что я убью тебя? – Он задавал вопрос вовсе не для того, чтобы услышать ответ Джеляля (или Галипа): ответ у него был давно готов. Галип молча слушал: – Не за то, что ты предал военный переворот, который должен был превратить в людей этот проклятый народ, и не за то, что ты потом высмеивал храбрых офицеров, принявших участие в патриотическом деле, и других смельчаков, отправленных в ссылку; люди, рискуя жизнью, ввязались в авантюру, на которую ты подбивал их своими статьями; они с уважением и восхищением открывали тебе двери своего дома и доверяли планы переворота, а ты, сидя в кресле, уходил в свои дурацкие фантазии, более того, ты даже умудрился увлечь ими доверившихся тебе скромных патриотов; я убью тебя не за то, что ты обманул мою несчастную жену, которая пребывала в депрессии в те дни, когда мы все были охвачены революционными настроениями; я убью тебя за то, что ты обманул всех нас, всю страну, за то, что ты сумел свои вздорные фантазии, пустые мечтания превратить в милые шутки, трогательные чувства и убедительные слова и заставил поверить им всех нас, весь народ, и прежде всего меня. Это длилось долго, но теперь'у меня открылись глаза. Пусть они откроются и у других. За те дни, когда я колесил по городу, обходил его метр за метром, надеясь напасть на твой след, я понял, что единственное, чего ты заслуживаешь, – это смерти. Потому что надо забыть все, что узнал от тебя наш народ, и все, что узнал я. Ты написал как то, что первой же весной после похорон писателей мы бросаем их в бесконечный сон бездонного колодца забвения.

–Абсолютно с тобой согласен. Я сказал тебе, что после нескольких последних статей, которые я написал, чтобы избавиться от того, что еще хранила моя изрядно потускневшая память, я бросил заниматься журналистикой. Что ты скажешь о сегодняшней статье?

– Бессовестный ты тип, знаешь ли ты, что такое ответственность, что такое преданность, что такое честность и самоотверженность? Говорят ли тебе что нибудь эти слова? Или ты умеешь только издеваться над читателями и подавать игривые знаки несчастной обманутой? Знаешь ли ты, что такое братство?

Галип хотел сказать: «Знаю», не для того, чтобы защитить Джеляля, а потому что последний вопрос ему понравился, но Мехмед (или Мухаммед?) на том конце провода энергично оборвал его и обрушил на него поток брани, вкладывая в него всю горечь своей обиды.

– Молчи, довольно! – сказал он, когда ругательства у него иссякли. По наступившей после этого тишине Галип понял, что эти слова он сказал жене, которая все еще плакала в углу комнаты. Он услышал голос что то объясняющей женщины и щелчок – выключили радио.

– Ты обманул, ты унизил нас всех, – продолжал Мехмед, снова обращаясь к Дже лялю. –Я так верил тебе, что согласился с тобой, прочитав напыщенную статью, в которой мне неопровержимо доказывалось, что вся моя жизнь – пример нищеты, серости, глупости, мелочности и примитивности, цепь обманов, кошмарный ад, состоящий из несчастий. Вместо того чтобы понять, как я унижен, я гордился тем, что знаком, встречался с человеком, у которого такие высокие мысли, такое острое перо, я был счастлив, что находился с ним на одном тонущем корабле революции в тот момент, когда он был спущен на воду военным переворотом, в котором мы вместе участвовали. Негодяй, я был так восхищен тобой, что, когда ты показывал мою трусость– причину всей нищеты моей жизни, и не только мою, трусость всего народа, я с горечью пытался понять, почему я привык к трусости, отчего, где я совершил ошибку, тебя же теперь то я знаю, что ты гораздо трусливее меня, – я считал образцом смелости. Я поклонялся тебе, по сто раз читал твои ничем не примечательные юношеские воспоминания, статьи, в которых ты распространялся о темных, пропахших пригорелым луком лестницах в старом доме, где ты провел часть детства, перечитывал рассказы о твоих снах, в которых тебе являлись ведьмы, вздор о метафизических опытах, пытаясь понять, есть ли в них чудо, потом мы подолгу обсуждали твои статьи с женой, и я верил, что там есть скрытый смысл, и даже убеждал себя, что нашел его – там, где его не было вовсе.

–Я никогда не стремился иметь таких почитателей, – вставил наконец свою фразу Галип.

–Ложь! Всю жизнь ты охотился за такими, как я. Ты писал им ответы, просил присылать фотографии, изучал их почерки, делал вид, что сообщаешь секреты, подаешь волшебные знаки.

–Все это было для дела революции. Чтобы приблизить день Страшного суда, прихода Махди, час избавления.

–А потом? Когда все лопнуло?

– Но благодаря этому читатели могли хоть во что то верить.

– Они верили тебе, и ты был в восторге. Слушай, я так преклонялся перед тобой, что, когда читал твою блестящую статью, буквально сходил с ума, у меня капали слезы, я не мог усидеть на месте, ходил по комнате, по улицам и думал о тебе. Я так мечтал о тебе, что ты становился близким мне человеком, я все лучше и лучше понимал тебя. Казалось, будто мы с тобой одно целое. Нет, я никогда не считал, что это я пишу статьи. Не забывай, я не душевнобольной, я просто твой преданный читатель. Но иногда мне казалось, что в твоих статьях, в изящных фразах, в находках, мыслях каким то образом есть что то и от меня. Будто, если бы меня не было, ты не мог бы творить эти чудеса. Пойми меня правильно, я не говорю о мыслях из моей книги, которую я написал, вдохновившись учением хуруфи; ими ты долгие годы беспардонно пользовался, ни разу не спросив разрешения. Я вовсе не говорю об открытиях в последней ее части. Я с таким трудом опубликовал свой труд. Он твой. Я говорю совсем о другом. Я хочу тебе рассказать об ощущении причастности, понимаешь, я чувствую, что есть и моя доля в твоем успехе. Тебе это понятно?

– Понятно, я даже писал что то об этом. Дорогой мой читатель и друг, скажи мне, почему за столько лет ты ни разу не связался со мной?

– Ты полагаешь, я не думал об этом? Я боялся. Я боялся, что, встретившись с то . бой, после того как я со всей искренностью скажу восторженные и лестные слова вроде тех, что говорю тебе сейчас, ни ты, ни я не сумеем больше ни о чем говорить, не найдем темы для разговора.

– Но ты же видишь, так не случилось. Как славно мы болтаем.

– Я убью тебя! Я тебя убью! Из за тебя я никогда не был самим собой.

– Человек никогда не может быть самим собой.

–Ты часто писал об этом, но не можешь чувствовать это, как я, тебе не дано понять эту истину в той мере, в какой понимаю я. Ты понял, не понимая, то, что назвал «тайной», и, сам не понимая, написал правду. Человек не может открыть эту правду, не будучи самим собой. А если откроет, то он уже не он. И то и другое не может быть правдой одновременно. Понимаешь весь парадокс ситуации?

– Я одновременно и я сам, и кто то другой.

– Нет, ты говоришь это без полной уверенности. Поэтому ты и умрешь. Ты сейчас, как в своих статьях, убеждаешь, но сам не веришь; не веришь, но убеждать тебе удается. А когда ты понимаешь, что сумел убедить в том, во что сам не веришь, тебе становится страшно.

– Страшно?

– Я боюсь того, что ты называешь тайной, понимаешь, боюсь неясности, боюсь фальши, называемой «слово», боюсь видеть на лицах мрачные буквы. На протяжении многих лет всякий раз, когда я читал твои статьи, я чувствовал, что нахожусь там, где читаю, – в моем кресле или за столом, и одновременно где то совершенно в другом месте, где то рядом с тем, кто рассказывает историю. Знаешь ли ты, что значит догадаться, что ты убеждаешь, не будучи убежденным? Когда моя жена, с которой мы прожили тридцать лет, ушла, оставив на обеденном столе ничего не объясняющее письмо, и пропала, я будто бы знал, куда она ушла, но будто бы и не знал, что знаю. А поскольку я не знал, то стал искать повсюду, я искал не тебя, а ее. Но, разыскивая ее, сам того не понимая, искал и тебя, потому что, когда я бродил по улицам, пытаясь разгадать тайну Стамбула, у меня в голове возник ужасный вопрос: «Интересно, что сказал бы Джеляль Салик, если бы узнал, что меня ни с того ни с сего покинула жена?» Я пошел в редакцию газеты «Мил лиет», но и там тебя тоже не было. Тебя искал не только я. В редакцию заходил сын твоего дяди, который хотел, чтобы ты встретился с английскими телевизионщиками, муж твоей сестры, Галип. Я невольно пошел за ним. Я подумал: этот мечтательный молодой человек, этот лунатик, знает, где скрывается Джеляль. Я говорил себе: уж он то знает. Я как тень брел за ним по Стамбулу. Мы шли вроде по знакомому Стамбулу и не узнавали ни одного места. Я потерял его, нашел, снова потерял, опять нашел; в конце концов он сам пришел ко мне в клуб. Там мы все, сидящие за столом, рассказали по одной истории. Я люблю рассказывать, но мне редко удается найти слушателей. На этот раз мне повезло. Посередине рассказа, когда люди с интересом вглядывались в меня, чтобы попытаться понять конец истории, я, как это бывает в подобных случаях, вдруг испугался, что мое лицо им о чем нибудь скажет; между этой мыслью и концом рассказа я понял, что моя жена сбежала к тебе. Я подумал: «Я знаю, что она сбежала к Джелялю». Вроде бы я это знал и как будто не знал, что знаю. Во мне словно жили два человека. У меня впервые получилось то, о чем я мечтал много лет: быть одновременно и другим, и самим собой. Я решил, что истина, за которой ты годами заставлял нас гоняться, назвав ее «тайной», состоит в следующем: это то, что ты знал, не зная, и написал, не понимая: в этой стране никто не может быть самим собой! Жить в стране побежденных и униженных – значит быть другим. Я – другой, и тогда я существую! Хорошо, а если тот другой, на чьем месте ты хочешь быть, сам – другой? Вот что я имел в виду, когда говорил, что всю жизнь обманывался, обольщался. Потому что тот человек, которому я верил и которого почитал, не увел бы жену у своего горячего поклонника. В ту ночь в клубе мне хотелось закричать проституткам, официантам, фотографам, обманутым мужьям, рассказывающим истории: "Эй, побежденные! Эй, униженные! Эй, проклятые! Эй, забытые! Эй, никчемные! Не бойтесь, никто не может быть самим собой, никто! В том числе короли, счастливые падишахи, знаменитости, кинозвезды, богачи, на месте которых вы хотели бы быть. Избавьтесь от них! С их исчезновением вы найдете то, что они преподносили вам как «тайну». Убейте их! Сами создавайте свои тайны, сами разгадывайте своизагадки! Понимаешь? Я убью тебя не из животной злости и чувства мести, как большинство обманутых мужей, а потому, что я не хочу входить в новый мир, в который ты меня тащишь. Я убью тебя, и тогда у всего Стамбула, у всех букв, знаков и лиц, о которых ты писал в своих статьях, действительно будет тайна. Газеты напишут: «Убит Джеляль Салик! Загадочное преступление!» Убийство никогда не будет раскрыто. Возможно, после этого смысл в нашем мире потеряется вообще, а незадолго до дня Страшного суда, о котором ты говорил, и прихода Махди в Стамбуле будут беспорядки, но для меня и многих других это будет открытием забытой тайны. Никто не сможет разгадать стоящего за этим происшествием секрета.

– Напрасно ты так думаешь. Ты можешь совершить свое тайное преступление, а они, счастливые и униженные, глупые и забытые, немедленно объединятся и сочинят историю, доказывающую, что в этом деле нет никакой тайны. И рассказ, сочиненный ими, в который тут же поверят, представит мою смерть всего лишь как часть обыкновенного заговора. И еще до похорон каждый решит, что эта смерть – или результат заговора, представляющего угрозу нашей национальной безопасности, или завершение продолжающейся долгие годы истории любви и ревности. К тому же не факт, что ты сумеешь так легко убить меня. Скорее всего, ты попадешь не туда и просто ранишь меня. Потом тебя здорово изобьют в полицейском участке – я уж не говорю о пытках, а я вопреки твоему желанию стану героем и вынужден буду выслушивать глупости премьер министра, который придет пожелать мне выздоровления. Уверяю тебя, нет смысла! Никто уже не хочет верить, что в мире существует тайна, которую нельзя разгадать.

– Кто мне докажет, что вся моя жизнь не была обманом, злой шуткой?

–Я, – сказал Галип, – слушай…

– Бишрев? (Слушай! (перс.) – так начинает стихи Мевляна) Нет,нехочу…

– Поверь мне, я ведь верю, как и ты.

– Я готов, – взревел Мехмед, – готов поверить, чтобы спасти свою жизнь, но что делать простым людям, которые усердствуют над полученными от тебя шифрами и словами утраченного смысла жизни? Что будет с девушками, ожидающими женихов, навсегда оставшихся в Германии и забывших о невестах? А ведь они, исключительно благодаря твоим статьям, поверили в мебель, которая будет у них в райской жизни, обещанной тобой, в соковыжималки, красивые лампы и покрывала с кружевами. Что будет с пенсионерами – автобусными кондукторами, с твоей помощью прочитавшими на своих лицах планировку квартир в собственных домах, где они будут жить в счастливые времена, или с чиновниками кадастрового управления, сборщиками денег за газ, с продавцами бубликов, старьевщиками, нищими видишь, я никак не могу избавиться от твоих слов; ты научил их, и они, используя опыт предков, сумеют вычислить день, когда на улицах с булыжными мостовыми появится Махди, чтобы спасти эту нищую страну, всех нас; что будет со всеми твоими несчастными читателями, когда благодаря тебе они поймут, что они сами и есть та мифическая сказочная птица, которую они искали?

– Забудь, забудь о них, обо всех. Думай о последних, бродивших переодетыми, падишахах. Думай о бандитах Бейоглу, которые пытали свои жертвы, прежде чем их убить, думай, что они, по обычаю, все еще хранят деньги, золото или какую нибудь тайну, думай о том, почему наши газетные ретушеры, раскрашивая кисточкой черно белые фотографии, всегда красят небо в прусскую голубизну, а нашу черную землю – в зелень английского газона.

– На этот раз тебе не удастся меня уговорить.

–Подумай о всей тайне нашей жизни, о сотнях тысяч котлованов, вырытых в садах нашего города за две с половиной тысячи лет; когда их завалили камнями и бетоном, сооружая фундаменты домов, там остались скорпионы, лягушки, кузнечики, сверкающее золото, рубины, алмазы Ликии, Фригии (Ликия – государство на побережье Средиземного моря, существовавшее с XV в. до н. э.; в I в. н. э. была подчинена Римской империи. Фригия – древняя страна в северо западной части Малой Азии.), Рима, Византии, Османской империи; картины, кресты, запрещенные иконы, книги и брошюры, планы кладов и черепа несчастных жертв…

– Ты снова о трупе Шемса Тебризи, брошенном в колодец? – перебил Мехмед.

–.. .неведомых нам преступлений; подумай о квартирах в этих домах, о дверях, о пожилых привратниках, о потемневших паркетинах, в стыках которых чернота, как под ногтями, подумай об озабоченных матерях, разгневанных отцах, шкафах с незакрывающимися дверцами, о родных и сводных сестрах…

–Ты становишься Шемсом Тебризи? Кто ты: Даджал? Махди?

– Подумай о женившихся на двоюродных сестрах, о лифте, о зеркале в нем…

– Обо всем этом ты уже писал.

–Подумай, почему старые палачи, когда отделяли головы жертв от тел, чтобы выставить их на обозрение в назидание другим, называли свои орудия – острые бритвы – «шифрами». Подумай о том, чем руководствовался полковник в отставке, когда, придумав новые обозначения шахматных фигур, взял за образец большую турецкую семью и назвал короля "мать", ферзя "отец", слона "дядя", коня – «тетя», а пешки не «дети», а «шакалы».

– Послушай, друг мой, – сказал голос на другом конце провода на удивление мирным тоном, – давай забудем все, встретимся и просто поговорим. Ты будешь нам рассказывать, как сейчас рассказываешь. Пожалуйста, скажи: да! Поверь нам, я сделаю все, что ты хочешь, принесу все, что ты хочешь!

Галип долго думал. Потом сказал:

– Дай мне все мои телефоны и адреса, которые у тебя есть!

– Сейчас дам, но знай, что я их уже запомнил.

…Галип, переспрашивая, записал все телефоны и адреса Джеляля на последнюю страницу книги, которая стояла ближе всех на полке («Характеры» де Лабрюйера). Он собирался сказать, что у него нет лишнего времени, чтобы встречаться с настойчивыми читателями. Но в последний момент передумал: у него появилась другая идея. Позднее, когда он будет оценивать события той ночи, он подумает: «Мне было любопытно. Мне захотелось увидеть мужа с женой, хотя бы издалека. Может быть, я хотел когда найду Рюйю и Джеляля по этим телефонам и адресам рассказать им не только эту невероятную историю, не только о телефонных разговорах, но и о том, как выглядели эти супруги, во что были одеты».

– Домой я тебя не позову, – сказал Галип, – но мы можем встретиться где нибудь. Вечером, в девять, в Нишанташи, например, перед лавкой Алааддина.

Даже эта малость, видимо, настолько осчастливила жену и мужа, что Галипу стало не по себе от их благодарной реакции. Они принесут миндальный кекс и птифуры из кондитерской Омюра; а может, Джеляль бей считает, что лучше фундук, фисташки и большая бутылка коньяка? Ведь они будут долго разговаривать…

– Я принесу пачку фотографий лицеисток! – с нарочитой, несколько пугающей веселостью прокричал муж, и Галип понял, что большая бутылка коньяка давно была открыта и стояла перед супругами.