Geum.ru

М философском направлении, представители которого недавно объединились вокруг "Ежегодника по философии и феноменологическим исследованиям", об их работе и целях

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6


Теперь проясним для себя то, как положение об однозначной определимости всех фактов и второе положение устава института науки относятся к масштабам познания, с которыми мы познакомились ранее: 1. самоданность, 2. адекватность познания. 3. ступень относительности наличного бытия предметов, 4. истина как таковая — истинное бытие, 5. материальная истина — ложность, 6. правильность-неправильность. Расположенные в таком порядке масштабы образуют ряд, который имеет то свойство, что смысл соответствующего масштаба предполагает смысл предшествующего: понятие адекватности и полноты приобретает свой смысл только благодаря приближению познания к самоданности. Относительность наличного бытия предмета может быть сведена к увеличению и уменьшению полноты вещи в мире. Простое очевидное истинное бытие есть самоданность совпадения полагаемого в суждении и предложении положения вещей с существующим положением вещей. Материальные истина-ложность предполагают простое "очевидное истинное бытие" и сводятся к отношению между простым истинным предложением и соответствующим предметом суждения. "Правильность", напротив, относится к действиям субъекта: а именно, к суждению, поскольку оно ведет к истинному как таковому.


Теперь ясно, что соответствующее познание может быть точно определено в соответствии со всеми этими масштабами и без одновременного однозначного и наиболее экономного определения познанного. Однозначность и неоднозначность определения с помощью знаков (ведь там, где идет речь об однозначности, там речь идет и о функции знаков, которая сама есть феноменологическая данность и обладает своими сущностными законами) не изменяет, таким образом, абсолютно ничего существенного в ценности познания, выясняемой в соответствии с этими масштабами. Поэтому указанные выше положения в строгом смысле вообще не являются положениями теории познания; они — основные статьи устава института "наука", которые основаны на философском учении о сущности знака. Т.е. они относятся не к учению о познании, но к наукоучению: одной из прикладных областей учения о познании. Поэтому в принципе могло бы существовать познание мира, осуществленное в соответствии со всеми этими масштабами — и при этом ни один из соответствующих предметов и ни один факт не был бы однозначно определен. Ведь понятия и суждения о законах тоже не имеют ничего общего с однозначным определением их предметов и отражением этих предметов в формулах; и только ложный номинализм постоянно смешивает наиболее экономное и однозначное обозначение понятий и формулировок законов с ними самими;


[имея дело с] методами измерения величин, он смешивает единицы измерения и системы отсчета с величинами самих вещей; одеяние, в котором какой-либо логический принцип выступает, например, в символической логике — с самим принципом 12; представление нашего механического познания с помощью немногих аксиом и основных величин и многочисленных и сложных выводов, или же, наоборот, с помощью многих независимых аксиом и более простых выводов — с независимым от всего этого содержанием познания и истины.


С другой стороны, конечно, в некой гигантской системе знаков, объединенных в соответствии с конвенциональными правилами их связи, как и связи элементов сложных знаков, мог бы быть представлен строго однозначный порядок содержания мира — таким образом, что мы, связывая эти знаки, могли бы однозначно определять любой факт и все связи фактов друг с другом — хотя в полученном таким способом "образе фактов" (в смысле математического "отражения") не содержалось бы никакого познания соответствующего указанным нами масштабам. Как раз с познанием однозначное определение и экономное упорядочение изначально не имеет абсолютно ничего общего. И даже если содержание мира однозначно определено (в вышеуказанном смысле), а каждый сложный факт и каждое сложное отношение фактов друг к другу представлены с помощью связи знаков и законов оперирования с ними, которые функционируют аналогично правилам игры, например, в шахматы, то познание мира тем самым отнюдь не возрастает. Благодаря этому, конечно, появилась бы возможность заранее спроектировать символическую модель каждого сложного факта, который желают практически вызвать, как и для его последствий, и в этой модели — как это делает архитектор в своем чертеже — наглядно представить все части, которые должны войти в реализацию этого проекта, а также предусмотреть, как все это будет действовать. Таким образом, здесь возникает парадокс: для практической потребности овладения вещами такое идеально однозначное упорядочение мира и имманентных ему отношений с помощью символов — причем для всех мыслимых целей этого овладения — было бы совершенно достаточным; точно так же, как при хорошем фукционировании сигнализации стрелочнику достаточно знать, в какое положение следует поставить стрелку при загорании того или иного цветового сигнала, и совсем не обязательно знать, какой поезд сейчас проедет. Поэтому последовательный "прагматист" мог бы удовольствоваться таким решением этой задачи. Ведь очевидно и то, что чистое познание (мерой которого служит указанные выше масштабы) как таковое не имеет никакого значения для технической деятельности. Оно приобретает его только тогда, когда тождество, различие или иные отношения познанного предмета вызывают тождественные, различные и другие соответствующие этим отношениям реакции в действиях. И если таким образом место познанных предметов и их отношений занимают какие-либо однозначно соответствующие им символы предметов и символы отношений, то этим исчерпываются все требования возможной практической целью. И все же такая система символов не содержала бы никакого познания.


Безусловно, такая система знаков для однозначного упорядочивания мира — только идеал. Но здесь для нас это не важно. Здесь нам нужно только показать, сколь фундаментально различны и независимы и друг от друга задачи познания мира и однозначного его упорядочения.


Поэтому величайшим из всех извращений феноменологу кажется то, когда эти две статьи из устава института "наука" пытаются, (как это делают, например, наиболее последовательные представители Марбургской школы) поставить во главу угла в теории познания и в конечном счете отождествить само бытие мира с тем, что однозначно определимо в науке. Ведь тем самым происходит не больше не меньше, чем возведение одной из статей устава института наука до статуса условия самого бытия. То, что в ряду масштабов познания занимает последнее место и для ценности познания не играет, собственно, никакой роли, определяя только принадлежность соответствующего познания к науке, здесь занимает первое место — в соответствии с этой точкой зрения то, что нельзя однозначно определить, не может считаться бытием. Не удивительно, что здесь говорят даже о порождении бытия в мышлении, и смысл положения Канта "рассудок предписывает природе свои законы" тем самым значительно расширяется. Ибо здесь не только место "предписания" занимает "порождение"; здесь даже то, что Кант противопоставлял мышлению как нечто данное, т.е. формы созерцания и материальный фактор познания, считается тем, что мышление должно определить. Но если мы обдумаем сказанное, то получим существенно иное понимание отношений. Единственное, чему могут даваться — в строгом смысле — предписания, — это не то, что Кант называет "природой", и вообще не предметы и не факты, но только их знаки, применяемые нами. Все остальное должно рассматриваться как "данное". "Рассудок" — используя термин Канта — ничего не творит, ничего не делает, ничего не оформляет.


4. Apriori и порядок данности


То, что Кант называл "формами созерцания и рассудка", для феноменологического опыта суть данности, поддающиеся выявлению. Конечно, в естественном мировоззрении и в науке они никогда не "даны", однако они действуют там как принципы и формы селекции.


Что это значит? Это значит, что есть устойчивый порядок обоснования, в соответствии с которым феномены обоих видов опыта становятся данностями, так что феномен В не может быть дан, если "заранее" — во временном порядке — не дан феномен А. Таким образом, пространственность, вещность, действенность, движение, изменение и т.д. не привносятся в данное так называемым "рассудком", выступая в качестве форм синтеза его связующей деятельности, и не абстрагируются [из него]; они суть материальные феномены особого рода: каждое — предмет тщательного и трудного феноменологического исследования. Никакое мышление и никакое созерцание не может "сделать" или "сформировать" их, напротив, все они обнаруживаются как данные созерцания. Однако естественный опыт таков, что эти феномены уже должны быть даны в нем, чтобы были даны другие феномены, например, цвета, звуки, обонятельные и вкусовые качества. Так, пространственность дана до и независимо от форм в пространстве, до и независимо от места и расположения каких-либо вещей, тем более даны до и независимо от качеств. Так же и вещность, материальность, телесность некой определенной телесной вещи даны до ее чтойности и ее материально исполненных свойств. Так и непосредственное явление движения — до различий места и до опосредованной идентификации движущегося, как и до понимания движущегося в качестве только тела, или вещи, или визуальной вещи (например, движущейся тени и полосы света). Так, формы даны как тождественные, различные, сходные и т.п. независимо от отношений входящих в них качеств, даны до и независимо от самих этих качеств (Бюлер *); так, наконец, и отношения, присутствующие в созерцании, такие, как "сходство", даны до и независимо от носителей отношения, причем даны они как принцип селекции того, что составляет содержание созерцания этих носителей — а именно, того, что может фундировать это созерцательно данное сходство. Здесь раскрывается гигантское поле исследований внутренних законов образования данностей естественного восприятия — далеко выходящее за пределы того, что частью верно, частью ложно установил Кант, и гораздо глубже погружающееся в материальное. Например то, что физику цветов мы связываем с учением о свете, имеет свое последнее основание в том, что опытное постижение степеней яркости и их различий предшествует в порядке данности опытному постижению качеств цветов, а опытное постижение единства некой устойчивости вещи, для которой цвет функционирует только как символ, и опытное постижение пространственной протяженности (но не самого протяжения), т.е. некой плоскости, предшествует постижению цветового качества. Только так для физики впервые появляется возможность рассматривать (я назвал, впрочем, еще не все предпосылки) цветовые явления как нечто зависимое от твердых сред с различной светопреломляющей способностью и от различных лучей с различными частичными компонентами.


Итак, "априорным" — если выявлен этот порядок селекции — будет называться любое познание, чья материя в соответствии с порядком данности должна быть дана, если дан предмет, в отношении к которому априорно это познание: Геометрия и теория чисел априорны для всякого познания естественных феноменов, а тем самым — и для всего мира тел, поскольку материя интуиции, которую обе науки (помимо данностей чистой логики) принимают как предпосылку в конституировании своих предметов, представляет собой четко определенную ступень в образовании всякого возможного восприятия некоторого тела, его представления или представления в фантазии. Теория множеств априорна по отношению к геометрии и учению о числах, поскольку в ее интуитивных данностях предметом исследования являются только отношения множеств как обособленных друг от друга, пространственность и временность которых являются еще неопределенными, но сама эта данность уже присутствует в одном из этих специальных видах обособленности, в соответствии с порядком данности и во всем многообразии элементов — в конституировании же числа уже принимает участие порядок временного многообразия.


Принципы механики потому никогда нельзя ни верифицировать, ни опровергнуть с помощью наблюдения находящихся в движении тел, и потому они выступают для этого наблюдения как априорные, что они могут быть выполнены уже в чистом феномене (мертвого) движения (для постижения которого не требуется ни тела, ни вещи, но требуется лишь непосредственная идентификация "чего-то устойчивого" в обратимой смене моментов пространственного наполнения), сам же этот феномен предшествует любому движению тел, данному в наблюдении, необратимая смена моментов "чего-то устойчивого" дает образ изменения. Даже в фантазии я не смог бы представить себе никакого наблюдения движений тел, которое могло бы дать хоть какое-то основание для отказа от тех положений, которые мы называем "принципами механики".


Мертвое движение имеет своей сущностью то, что все моменты, присутствующие во всяком движении: 1. тенденция и исполнение. 2. непосредственная идентификация логического предмета, 3. континуальность смены мест — даны как фундированные в некой (уже данной) смене мест. Здесь мы не постигаем, как в случае с живым движением, каждый момент смены мест надстроенного над некой заранее данной сменой тенденции и направления, но, наоборот, постигаем всякую смену тенденции и направления как надстроенную под некой данной сменой места. Тенденция данного предмета — от пункта А к пункту A1, поскольку он (как непосредственно идентифицированный) по истечении определенного времени оказался в пункте A1. Всякое определение направления и тенденции происходит, так сказать, post factum или в ретроспективе — из места, данного в тот или иной момент. В противоположность этому в созерцании живого движения мы следуем прежде всего тенденции и смотрим, куда она ведет предмет. Здесь смена мест, данная в созерцании, есть "следствие" движения как "самодвижения". Поскольку в случае мертвого движения наш дух, как бы предшествуя движущемуся, заранее схватывает ту точку, которая наполняется в следующий момент, постольку этот внутренний закон постижения мертвого движения не прекращает своего действия и тогда, когда находящийся в движении предмет фактически покоится. Это значит, что для покоя должно существовать позитивное основание: препятствующая дальнейшему движению причина. Здесь уже содержится один из моментов принципа инерции: для того, чтобы тело, находящееся в движении, удержать в этом состоянии, не требуется новой причины движения; однако она требуется для того, чтобы тело перешло в состояние покоя. Таким образом, к этому положению ведет не принцип достаточного, соответственно, недостаточного основания, но только указанное феноменологическое усмотрение этого принципа. Прямолинейность движения, о которой говорит этот принцип, опять-таки есть нечто, поддающееся усмотрению: если опытное постижение движения надстраивается над некой данной сменой мест чего-то устойчивого, то тенденция движения в каждое мгновения и в каждой фазе должна быть прямолинейной; ибо два различных места всегда с необходимостью могут быть соединены прямой линией. Каковы бы ни были фактические движения тел, которые мы наблюдаем, поскольку к сущности феномена мертвого движения принадлежит то, что его путь прямолинеен, а к сущности телесного единства — то, что оно есть единство устойчивой вещи, постольку любое возможное движение тела должно поддаваться такому расчленению, чтобы это положение было исполнено. То же самое всегда относится и к тождеству направления мертвого движения, которое всегда основывается на параллельности пройденных отрезков. Наконец, и единообразие, т.е. равенство пройденных за равное время отрезков, может быть с очевидностью усмотрено в сущностном образе мертвого движения. Любой отрезок мы можем разделить на равные части; это геометрически очевидно. Если точкам пути, которые маркируют эти равные части, мы поставили бы в соответствие различные моменты времени, то в основе одного и того же движения уже не лежала бы одна и та же смена моментов наполнения пространства качеством "устойчивое". Но любое явление движения фундировано в явлении обратимого вариативного изменения многообразий [феноменов] обособленности. В [феномене] обособленности вообще данность, которая при необратимой смене становится [феноменом] временного качественного изменения пространственного момента, при обратимой же смене — движением чего-либо в пространстве, еще не разделена на пространственные и временные многообразия. Любой тождественный отрезок может стать как пространственным, так и временным отрезком. Но это значит, что каждой фазе изменения соответствует, поскольку движение надстраивается над изменением, по крайней мере одна фаза движения, в частях которой равные отрезки пространства должны быть связаны с равными отрезками времени.


В сущностном образе мертвого движения может быть усмотрено и многое другое; сейчас я этим заниматься не буду. Тем не менее, всегда остается верным: то, что очевидно истинно для сущности мертвого движения, то a priori истинно для всех наблюдаемых движений тел, поскольку их возможная данность связана с данностью этой сущности.


Итак, как мы видели, Apriori по принципиальным основаниям не может рассматриваться как некая приправа (Zutat), некая связка, порождаемая нашим духом, но только как следствие того, что все содержащиеся в мире факты — мыслимые как феноменологически редуцированные — раскрывают для нас свою данность в неком устойчивом порядке.


V. Феноменология и наука


Феноменологическая философия претендует на то, чтобы давать чистое, беспредпосылочное и абсолютное знание. И именно потому, что позитивная наука не дает и не может его дать, феноменологическая философия противостоит ей как некий самостоятельный вид познания.


Но, тем не менее, перед феноменологией встает неизбежная задача — показать, как возникают проблемы и познавательные цели позитивной науки. Я должен честно признаться: в решении этой задачи феноменологическая философия до сих пор отнюдь не преуспела. Из-за этого возникла такая ситуация, как будто для всякой проблемы существует и феноменологическая, и позитивно-научная истина — так сказать, двойственная истина. Недостаточно сказать: хотя в "генетическом" плане дело может обстоять так-то и так-то, но феноменолога это не интересует. В конце концов возникает совершенно наивный вопрос: Кто прав? Действительно ли мир, который получается в результате проведения полной феноменологической редукции, — окончательный, абсолютно сущий и истинный, или же в отношении природы таковым является то, что утверждает физика, химия, биология, а в отношении души — то, что говорит эмпирическая, генетическая психология? Если феномены суть абсолютно сущее, то к ним следует свести и все остальное — и как же феноменология может уклониться от этой задачи? Если же, напротив, феномены суть только "явления", за которыми позитивная наука и увенчивающая ее рационалистическая метафизика находят или конструируют так называемое истинное, действительное, то и феноменология есть тогда, так сказать, только взгляд на поверхность мира, а феномены суть простые эпифеномены некой абсолютно реальной каузальной связи вещей и сил.


Феноменолог, естественно, убежден в первом. Однако убеждения недостаточно. Если он со своей позиции не в состоянии постичь науку и ее мир, а также указать ее смысл, то нечего удивляться, если кто-то скажет: вы имеете дело "только" с "феноменами" — тем самым уже само это слово понимая как "только явление".


И тем не менее феноменология по своему замыслу — прямая противоположность так называемого "феноменализма", т.е. учения, согласно которому наше познание есть лишь познание так называемых "явлений" неких реальностей, лежащих за этими явлениями. Она даже стремится показать, как появилось это разделение (учение Гете о цвете). Но тогда она должна показать также и то, как из ее фактов получаются основные понятия объясняющей науки, например, понятия, используемые в механическом объяснении природы, основные понятия позитивной биологии: жизнь, среда, стимул, реакция, смерть, рост, наследственность; основные понятия дескриптивной и объясняющей психологии, наук о культуре и о духе.


Здесь мы только кратко рассмотрим проблему механического учения о природе (и ассоциативной психологии) — т.е. укажем на их основную идею.


Как известно, философские взгляды относительно смысла и познавательного значения механического взгляда на природу весьма различны. Не пытаясь охватить их все, можно выделить следующие типы:


1. Некоторые философы (из современных я могу назвать Вундта, Мюнстерберга, Наторпа) считают, что идеал естествознания — идеал сведения всех явлений природы и их вариаций к производным движений — возникает уже благодаря логике. Они полагают, что механический взгляд есть единственно "непротиворечивый взгляд" на природу. Определенный звук, определенный цвет могут быть строго идентифицированы двумя людьми, которые видят и слышат их только благодаря тому, что на их место они подставляют их механические определения. Мыслить о природе и мыслить о ней в механическом ключе — для этих исследователей то и другое равнозначно. Поэтому они считают, что о так называемой субъективности качеств, ценностей и форм, в особенности форм организма, вынуждают говорить не только результаты физики и физиологии, но уже сама логика. Каков характер той реальности, которую они при таких предпосылках приписывают предметам, полученным в результате редукции к механическому, — это уже другой вопрос, который зависит от того, признают ли вообще за мышлением способность постижения реального. Но если мы признаем за ним это, то мы должны считать механизм чем-то абсолютно реальным. К этому и приходят в итоге Кюльпе и Штумпф — в противоположность Вундту, который избегает этого вывода только благодаря своему номинализму (как и Планк — среди физиков).


2. Кант идет несколько дальше. Для него механический взгляд на природу — следствие двух предпосылок: во-первых, того, что пространство и время суть формы созерцания, законы которых предшествуют качествам, и, во-вторых, следствие конститутивных принципов трансцендентальной логики, которые — будут прослежены полностью — уже содержат в себе все то, что ведет к этому взгляду на природу, в особенности принцип сохранения устойчивого в пространстве и принципы закономерности временной последовательности и взаимодействия. Нетрудно показать, что вместе эти две предпосылки имплицитно содержат с себе механический взгляд на природу. Ведь только в явлении движения даны и строго континуальная, закономерная временная последовательность стадий, и тождество, а также пространственная определенность сохраняющегося в этой последовательности предмета. Этому явлению недостает только изменения состояний, которое имплицирует последовательную смену качеств, происходящую дисконтинуально и — при изменении состояния — незакономерно. Для Канта качества, ценности, формы тоже остаются субъективными. Но поскольку пространство и время для него — формы созерцания человека и его трансцендентальной организации, в отличие от его чувственной природной организации, то механизм остается в своем наличном бытии относительным к человеку. Независимо от него существует сфера "вещей в себе", в которую практический разум помещает предметы своих постулатов.