Geum.ru

М философском направлении, представители которого недавно объединились вокруг "Ежегодника по философии и феноменологическим исследованиям", об их работе и целях

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6


Сущностные связи и сущности в этом смысле всегда имеют изначально онтическое значение. Поэтому онтология духа и мира предшествует всякой теории познания.


Проблема познания, как и проблема оценки возникает только тогда, когда феноменологическая редукция шаг за шагом и в строгом порядке вновь устраняется, и тогда встает вопрос, какую селекцию феноменологически данного или способного быть данным задает фактическая организация носителей актов, каков порядок относительности и абсолютности наличного бытия соответствующих видов предметов — с какими основными свойствами носителей актов это наличное бытие соотносится. Лишь в той мере, в какой эти основные свойства носителей актов (например, человека) сами основываются на сущностях (например, конечные духовные существа, живые существа вообще), а не на эмпирических определениях (таких, как пороги раздражения при ощущении, объем слышимых человеком звуков), лишь в этой мере исследование относится к теории познания — в отличие от техники и методологии познания. Так, вопросом теории познания становится вопрос о том, присуще ли сходство абсолютно сущим предметам в той же мере, как и тождество и различие, или же оно присуще только предметам, в своем наличном бытии относительным к живым существам; дана ли пространственность так же абсолютно, как и чистое экстенсивное качество красного, или же она относительна в своем наличном бытии к внешнему восприятию живых существ.


Таким образом, теория познания — это дисциплина, которая не предшествует феноменологии и не служит для нее основой, но следует за ней. В своем полном объеме эта теория не может мыслиться и как ограниченная познанием в смысле "теории"; она — учение о постижении и мыслительной обработке объективных содержаний бытия вообще, т.е. в том числе и учение о постижении ценностей и ценностных суждениях, т.е. теория восприятия ценностей и оценивания. Однако любое такого рода учение предполагает феноменологическое исследование сущности данностей. Познание и восприятие ценностей тоже суть лишь особые формы "сознания о", которые только надстраиваются над непосредственным осознанием фактов, являющихся в нем как самоданные. Поэтому познание — если это слово используется осмысленно — всегда занимается только имитацией и селении ей данного в мыслях, и никогда — порождением, образованием, конструированием. Нет познания без предшествующего знания, и нет знания без предшествующего самостоятельного наличного бытия и самоданности вещей. Поэтому всякая теория познания, в соответствии с которой предмет определяется или даже порождается только посредством методов познания, есть нечто противоречащее очевидному смыслу познания. Это же относится и ко всякой "теории познания", которая до феноменологического исследования духа и данностей вещей, а также (как, впрочем, и должна поступать теория познания) до догматического установления определенного, независимого от познания мира реальностей желает решить вопрос о возможности познания и его путях. Старое, а недавно вновь остроумно сформулированное нельсоном * возражение, что всякая такая теория познания впадает в круг, уже предполагая для познания способности познания саму возможность познания и даже определенный его вид, совершенно неопровержимо. Но это предприятие становится вполне осмысленным, если под теорией познания понимать исключительно теорию отношений мыслящего сознания (в смысле судящего сознания) и единого мира, уже упорядоченного благодаря прелогическим сущностным данностям и их связям, — не предполагая при этом заранее каких-то особых эмпирических модусов действительности этого мира. Тогда специфическая задача теории познания будет состоять в том, чтобы применительно ко всем предметным областям и ко всем видам познания выявить тот слой данности, который фигурирует как исходный пункт для логической обработки. Но само данное, конечно, не есть только "исходный пункт" возможного мышления (или проблема). Однако не менее противоречивой является и та позиция, когда, с одной стороны, признают выше сказанное, т.е. признают, что мышление обнаруживает не просто "совершенно нерасчленное" μη δν (как простую совокупность всех "проблем") — как это утверждает, например, Герман Коген, причем со своей


точки зрения совершенно последовательно, — и что постановке проблем, таким образом, должна предшествовать "дескрипция" данностей — но, с другой стороны, одновременно утверждают, что "подлежащие описанию" данности следует рассматривать как подчиняющиеся господству "трансцендентальных" законов мышления, которые, тем не менее, еще только нужно найти. Как ни отрадно само по себе то, что такие замечательные исследователи, как Николай Гартман, Эмиль Ласк, а в существенно отличном смысле — и Рихард Хенигсвальд *, признают за феноменологией некую собственную область, в сущности, область самой теории познания, все же мне кажется, что они не совсем уяснили себе, что такими изначально чуждыми своей основной позиции признаниями они лишают критическую теорию познания права предшествовать феноменологии 8. Досадное μη δν тем самым только переносится в сферу того, что "дано" судящему сознанию и выдается за нечто, сформированное и упорядоченное в нем самом с помощью предметных категорий — тем самым снова скрывается, что оно — лишь абсурдное следствие ложных посылок; причем теория познания как теория отражения предмета в судящем сознании все же сохраняется. Только принципиальное понимание того, что все вопросы о критериях предполагают, по крайней мере, усмотрение того, к чему эти критерии относятся, может помочь преодолеть эту половинчатую точку зрения.


Тем не менее, у теории познания сохраняется множество самостоятельных проблем. Прежде чем она примется за обоснование различных групп наук и за приведение их данность и основных понятий в связь, с одной стороны, — с соответствующими областями фактов естественного мировоззрения, "формы" которого сохраняются и в науке, с другой, — с феноменологически редуцированным содержанием соответствующих областей фактов, она должна прежде всего прояснить в самом общем плане масштабы познания, которые применяются в любой теории познания.


2. Масштабы познания


Абсолютным масштабом всякого "познания" является самоданность факта — данного в очевидном единстве совпадения положенного и того, что дано в переживании (усмотрении) именно так, как было положено. Нечто, что дано таким образом, есть одновременно и абсолютное бытие, а предмет, обладающий только таким бытием, только такой чистой сущностью, дан в идеальной мере адекватно. Таким образом, то, что в естественном мировоззрении и в науке фигурирует как "форма", "функция", "метод", "момент селекции"то, актуальность, направление акта и т.д., и поэтому никогда здесь не дано, в феноменологическом созерцании дано как часть содержания акта чистого, лишенного форм созерцания. Предмет же, который дан только в таком чистом акте, так что между чистой идеей акта и предметом не стоят никакие формы функции, моменты селекции, методы, не говоря уже об организации носителей актов, именно такой предмет есть "абсолютное бытие".


В противоположность этому относительными, причем относительными в своем наличном бытии, называются все предметы, которые по своей сущности могут быть даны только в актах обладающих определенной "формой", качеством, направленностью. В своем наличном бытии они относительны к носителям этих актов познания, которые сами сущностно связаны с такими формами и т.д. Уже понятие познания в противоположность понятию предмета предполагает наличие такого носителя, обладающего той или иной сущностной организацией. Конечно, содержание познания при достижении полной адекватности и при осуществлении самой полной редукции непосредственно переходит в содержание самоданности; и все же оба остаются сущностно различными, поскольку познание никогда не может перейти в самобытие предмета, которое, тем не менее, становится данным при достижении самоданности.


Однако структура относительности наличного бытия видов предметов, несмотря на ее абсолютное отличие от абсолютности наличного бытия, образует некое царство ступеней, которое необходимо установить в теории познания для всех видов предметов; в особенности — для всех предметов науки. В познании этого царства ступеней теория познания находит задачу почти неизмеримого объема, к решению которой до сих пор даже не приступали систематическим образом. Ступени разделяются таким образом, что менее относительные предметы связаны с менее определенными носителями некой организации, которые, в соответствии со своей сущностью, односторонне фундированы, причем идея Бога может служить нам в качестве пограничного понятия носителя адекватного познания всех абсолютных предметов. Таким образом, мы можем установить, какие предметы относительны, например, к конечным носителям познания вообще, мы можем поставить этот вопрос для предмета "тождество", для предмета "закон" (сначала — для закона как функциональной зависимости, затем — для каузального закона в смысле временной последовательности), для формы вещи, которая, будучи предметом восприятия, никогда не дана сама, для различия форм внешнего и внутреннего восприятия, для пространственности и временности, для различия истинного и ложного и т.д. Нуждается ли, например, "Бог" в "законах", или для всевидящего существа они излишни, а особыми предметами познания они являются только для конечных существ? Или же законы, соответственно, особая их разновидность, например, механический каузальный закон, суть особые предметы только для носителей познания, являющихся живыми существами и обладающих плотью [Leiber]. Или же только для носителей, обладающих человеческой организацией, как это полагает чистый номинализм, который даже видит в них только результат экономии человеческих чувственных восприятий и считает, что их можно заменить (неэкономным) скоплением таких чувственных восприятий. На этих примерах можно увидеть, что здесь встают самые разнообразные вопросы, но на одном примере тут, к сожалению, невозможно показать, каким именно образом их следует ставить и решать. Также и для каждого из основных предметов математики, для множества, группы, числа, для предметов геометрии, мы можем поставить вопрос о ступени относительности, чтобы решить (быть может), прав ли Платон. когда говорит: ΰεός γεωμετρεί *.


При этом особенно плодотворным оказывается вопрос о том, что относительно в своем наличном бытии к живому существу вообще, соответственно, к какой-либо вещи, которая есть носитель сущности "живое движение" и "живая форма" (плотскость). Царство таких предметов -- а у нас есть достаточные основания считать таковыми весь мир предметов механической физики и строгой ассоциативной психологии — может, несмотря на это, быть совершенно независимым от существования человека и его фактической организации. Ведь поскольку сама "жизнь" — не эмпирическое понятие, но усматриваемая сущность, усмотрение которой в определенных предметах только и заставляет нас причислять их к царству организмов, которые поэтому a priori подчинены материальным сущностным взаимосвязям этой области бытия, постольку царство таких предметов может вообще быть независимым от существования всех земных и определенным образом организованных существ. Идеальное содержание этого мира предметов, как и завершенная наука такого рода, могли бы наличествовать совершенно независимо от нашей чувственной организации и быть принципиально переводимыми на все возможные языки чувственной организации — и все же весь этот мир предметов отнюдь не был бы абсолютным бытием, не был бы и относительным в своем наличном бытии к какому-то чистому трансцендентальному рассудку в смысле Канта, но был бы относителен к некой возможной жизни вообще. Весь этот "мир" исчез бы не только под взглядом Бога, но уже под взглядом конечного носителя познания, чья плоть была бы полностью редуцирована.


Этому определению слоев относительности наличного бытия в направлении ее увеличения не положена, в принципе, никакая определенная граница. Так, мы можем выделить и такие виды предметов, которые относительны в своем наличном бытии к нормальной человеческой организации, (сюда относятся, например, все содержания естественного мировоззрения человека, вещи визуального восприятия — это луна и солнце на этом небе, а также и все нормальные предметы иллюзии, такие, как удлиненные вертикали квадрата). Мы даже вынуждены двигаться в этом направлении все дальше и дальше. Существуют предметы, которые относительны в своем наличном бытии к определенным расам, и основываются на особых Формах, постижения содержания мира, внешнего и внутреннего; о них мы узнаем, в особенности, благодаря феноменологии строения языков; равным образом — и структуры переживания, которые, ограничиваясь определенными культурными эпохами, единообразно господствуют над всеми образами этой эпохи и в них могут быть открыты. В этой связи феноменологическое учение о мировоззрениях, которое Вильгельм Дильтей и его школа с провидческой гениальностью пытались построить в качестве основания всех наук о культуре, на почве феноменологического исследования впервые обретает свой прочный фундамент. Тем же способом возможно выявить и предметы, а также соответствующие им структуры переживаний, которые относительны к мужчине и женщине, внутреннему и внешнему восприятию, как и предметы, относительные к плоти вообще. Ведь в конце концов даже при рассмотрении галлюцинаций мы находим некий предмет, который относителен к одному-единственному индивиду в течение определенного отрезка времени. То, что такой подход необходим и по отношению к ценностям, я показал в другом месте 9.


Ясно, что эта относительность предметов не имеет ничего общего с тем, что обычно называется "субъективным", а ее исследование — с психологией. Однако последовательность ступеней относительности наличного бытия существует и для предметов внутреннего мира и наблюдения за Я, а также для предметов переживания самого себя и чужого — точно также, как она существует и для предметов внешнего мира и религиозных предметов. (Например, действительное чувство и иллюзорное или галлюцинаторное чувство, воображаемая боль и действительная боль.) Психолог точно также зависит от структуры переживания внутреннего мира, которая свойственна его культурной эпохе, как естествоиспытатель — от аналогичной структуры переживания мира внешнего. Ассоциативная психология XVII и XVIII веков, как и господство механистической метафизики природы суть следствия феноменологически весьма точно фиксируемой структуры переживания мира в эту эпоху, которой соответствует и механически-индивидуалистическое понимание общества и истории этого времени, а также та форма, которую обнаруживает мир религиозных предметов в переживании деистов.


Таким образом, важно, что при построении дисциплины, изучающей структуру относительности наличного бытия предметов, относительность к человеческой организации отнюдь не играет какой-то особой роли, а образует лишь один частный момент. Очевидно, что особенно абсурдным оказывается то учение, которое (как, например, всякий агностицизм, в том числе Кантовское учение о "вещи в себе" и Формах человеческого созерцания, соответственно, — основывающееся на нем разделение видимости — явления — материи — вещи в себе) ограничивает область познаваемого только предметами, относительными к человеческой организации или же к так называемому трансцендентальному рассудку. От абсолютного предмета, вполне познаваемого в соответствии с его сущностью (здесь мы оставим в стороне вопрос, насколько адекватно познание абсолютных предметов) до предмета галлюцинации простирается обширная иерархия ступеней относительности наличного бытия предметов, которые принадлежат всем материальным предметным областям и разделены различными дистанциями. В этом смысле нет вообще никаких так называемых "границ познания", есть лишь границы познания, которые относительны к определенному виду познания и к определенному множеству носителей актов — причем как предпосылка всегда фигурирует возможность феноменологического раскрытия этого вида познания как такового, а также некое познание, "относительное" уже не в том же самом смысле и не на той же ступени, то есть в конечном счете — абсолютное познание сущностей, конститутивных для носителей актов.


Таким образом, единственное, что "относительно" в строгом смысле этого слова — это не познание, но наличное бытие его предметов и границы познания. Они, а не познание действительно более или менее относительны. Так, безусловно существуют "грани цы" естественного мировоззрения человека — по его "содержанию". Его предметы, которые мы обозначаем как "окружающий мир" (среду) человека, не содержат, например, никаких лучей, с которыми нас знакомит физика. Поэтому нельзя считать особое содержание этого естественного предметного мира той данностью, которую должна учитывать наука. И "факты" науки — а не только ее "вещи", атомы, ионы, электроны и константы, силы и законы — не содержатся в фактах естественного мировоззрения и их невозможно "абстрагировать" от последних, как это воображал старый эмпиризм. Все это — различные, каждый раз новые "положения вещей", выбор которых из всей совокупности чистых или феноменологических фактов, редуцированных до уровня "положения вещей", происходит по определенным, свойственным соответствующей науке принципам селекции. Эти принципы, конечно, никогда не определяют содержания этих "положения вещей", но, как внутренние законы "наблюдателя", определяют, какие их этих положений вещей становятся фактами той или иной науки; например, какие из относящихся к цветам положений дел становятся фактами физики цветов, какие — фактами физиологии цветов, какие — фактами психологии цветов, а какие — фактами истории восприятия цветов. При этом нигде и никогда наука не исходит из, так называемого "ощущения" и не ищет для него причин, но всегда исходит из положения вещей. Ощущения при этом — лишь один из подлежащих научному объяснению фактов. И в столь же малой степени она исходит — как это утверждал старый эмпиризм — из содержания окружающего мира, который, напротив, для биологии целиком и полностью становится "проблемой" и declarandum *. Уже потому, что вполне можно объяснить, почему, например, как раз эту вещь оптического восприятия на небе со всеми ее особенными свойствами мы видим как солнце, уже потому ни одно "свойство" этой естественной вещи не может рассматриваться как факт, с помощью которого наука могла бы проводить объяснение, используя его как что-то данное. Наоборот, этот факт она тоже объясняет — причем не иначе, чем она объясняет, например, радугу.


Если бы представители Марбургской школы имели в виду именно это, когда они отвергали содержание естественного мировоззрения, а вместе с ним — и единицы естественного языка (особенности которого, опять-таки, объясняет историческая филология) в качестве резервуара "фактов" науки, то они могли бы быть уверены в моем согласии. Но не зная того, что по ту сторону фактов естественного мировоззрения и фактов, соотносящихся к определенным наукам, есть еще одна сфера чистых фактов, которые в себе образуют хорошо упорядоченную область — а отнюдь не "хаос" или "ощущения" — и по отношению к которым как естественные факты, так и научные факты должны считаться результатом селекции, они полагают, что научный факт "продуцируется" только в ходе исследования как задача, как подлежащее определению "Х", что он есть "конечный пункт" исследования и что все его содержание зависит от функции наполнения, которую для поставленных проблем и вопросов выполняет как бы некий нерасчлененный "хаос". При этом сам источник проблем, конечно, совершенно непостижим — но научный логос являет себя облеченным достоинствами Бога-творца, а принципы и категории, в соответствии с которыми происходит определение "неопределенного", наделение μη δν существованием и его "полагание" (ведь вместе с "определенностью" оно лишено и существования), сами не имеют для себя никакого иного оправдания, кроме того, что в ходе редукции они могут быть обнаружены как "предпосылки" или даже как "основоположения" соответствующей науки.


При этом все такого рода рассуждения оставляют без внимания то, что те формы и "структуры", которые, будучи независимыми от мышления в смысле суждения и от предметов и принципов чистой логики, будучи совершенно случайными по отношению к ним, относятся к предметной области естественного мировоззрения, в то же время входят и в мир предметов науки, при этом даже в малой степени не раскрывая своей сущности. Вещь, действие, сила, причинность, действительное-недействительное, пространство и время, смысловая форма слов естественного языка (которая может остаться той же самой при изменении определяющего значение содержания, например, солнце на небе и астрономическое солнце), которые упорядочивают содержание естественного созерцания, т.е. окружающий мир (например, живое-мертвое), — все это полностью сохраняется. Эти формы и структуры наука уже никогда не сможет объяснить. То, что она "объясняет", — это только особое содержание человеческой сферы, в противоположность, например, особому содержанию среды различных видов животных, — но никогда не структура среды вообще, которая относительна как раз не к чистому мышлению и чистому созерцанию, но к живому существу. Атом — это точно такая же "телесная вещь", как и этот стул, и состоит из точно таких же слоев: визуальная вещь, осязаемая вещь, материальность, обособленность, пространственность, временность — совершенно независимо от того, позволяют ли нам ощущать это пороги наших чувств. Он — телесная вещь, а не понятие. Ощущение, о котором психолог и физиолог говорят, что оно обладает интенсивностью и качеством, есть подлинная вещь со свойствами, каким бы гипотетическим ни было предположение о его существовании; и предмет самого тонкого понятия силы в науке содержит в себе тот же самый феномен действия, с которым я встречаюсь в естественном миросозерцании, когда наблюдаю водопад, который ударяется о скалы. Никакое "определение", никакая дефиниция понятия, никакое различение между "гипотетически данным" и "наблюдаемым" никак не устраняют тождества структуры и конститутивного строения обоих видов предметов. И это тождество никогда не сможет быть снято в логике и математике. Науки о реальном остаются сущностно отделенными от наук об идеях.


Кроме того, естественное созерцание идеальных предметов (величин, непрерывностей, чисел, пространственных фигур) и наука о них, позитивная математика — которая полностью отлична от философии математики, т.е. учения о сущности числа, множества, группы, величины — не только познают одни и те же предметы, но, кроме того, естественное созерцание следует и тем же самым сущностным взаимосвязям и законам фундирования данности, что и научное созерцание — хотя математика и превосходит естественное созерцание в определенности и объеме. И все же предметы, рассмотренные с точки зрения чистой логики, случайны. Аналогично, существуют строгие законы, которые основываются на сущности "знака" и символической функции вообще и которые в естественных языках выполняются с тем же успехом, что и в покоящихся на конвенции терминологиях ученых, — и которые не "объясняет" никакая психология.