Geum.ru

Редактор: Е. С. Решетняк Давидович В. Е

Вид материалаДокументы

Содержание


2 В зеркале естествознания
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   19

2 В зеркале естествознания

Современная цивилизация, взятая всепланетно, глобально, рассматриваемая целостно в отвле­чении от ее внутреннего многообразия, мо­жет получать различные характеристики. Наиболее распространено ее обозначение как техногенной ин­дустриальной цивилизации.

Это определение достаточно приемлемо, поскольку многие другие или слишком расплывчаты и беллетристичны, либо частичны, не охватывают глубинных сущностных оснований нынешнего бытия рода людей.

Такое истолкование рубежа достигнутого человечес­твом на исходе XX столетия лежит в русле социаль­но-философского рационалистического истолкования истории. Оно, разумеется, отлично от характеристик, используемых в различных конфессиональных фор­мах религии или в поисках эзотерической, оккульт­ной мысли.

Эта идея (в основном разработанная западной фи­лософией) отлична и от того формационного подхода, который был задан классическим марксизмом. Не от­рицая эвристических возможностей марксистских идей, их объяснительной силы по ряду фактов исто­рического развития, все же следует сказать, что они оказались недостаточными для уяснения мировой си­туации конца нашего века.

Поэтому правомерно использовать в качестве сущностной характеристики эпохи названные нами поня­тия — техногенный мир, индустриальная цивилизация. Наши определения позволяют отделить современность от былых исторических форм (традиционной, “пасто­ральной” цивилизации) и от грядущих очертаний мировой жизни, которые только-только начинают про­рисовываться. Разумеется, модель исторического дви­жения, трактуемая таким образом (традиционное — индустриальное — постиндустриальное — экологичес­кое общество), не раскрывает во всей сферичности бо­гатства истории. Эта модель может и должна быть дополнена и другими срезами рассмотрения. Однако она хорошо работает для выяснения сути и характе­ристик науки и техники как важнейших детерминант общественной жизни наших дней.

Отметим, что названные качественные обозначения состояния современного мира в их полноте примени­мы лишь к части стран, охватывающих не более 1/5 населения земного шара. Однако при оценке истории нельзя рассуждать по принципу кораблеводителей, ко­торые говорят, что скорость эскадры надо определять по скорости последнего корабля. В историософском размышлении, пожалуй, вернее судить о состоянии глобального социума всего человечества по тому рубе­жу, который достигли лидеры, те, кто вышел на вер­шины возможного на настоящий момент.

Вместе с тем определения “техногенное”, “индус­триальное” производны от того или иного понимания “науки” и “техники”, “рациональности” вообще. Эти понятия сейчас заново переосмысливаются.

Если в прошлых столетиях проблемы науки инте­ресовали лишь узкий слой причастных к ней интел­лектуалов, а отношение к технике было сугубо при­кладным, то наше время выдвинуло оба эти явления в центр общественного внимания, привлекло к ним взоры миллионов людей.

Осмысление их значимости для истории и каждого человека стало насущной задачей философской мыс­ли. “Философия науки”, “философия техники”, сфор­мировались как относительно самостоятельные облас­ти теоретического поиска, 'не менее значимые, чем традиционные онтология или гносеология.

Выясним, что есть “наука” и как в ней показан образ человечества. О науке спорят, ее восхваляют и бранят, поддерживают и проклинают, на нее возлага­ют радужные надежды, ей же предъявляют счета за горести человечества. Спектр оценок науки многокра­сочен: от безудержной апологии до призыва вешать ученых и объявить мораторий на научные открытия. Вся общественно-экономическая, социально-политичес­кая и культурная ситуация наших дней такова, что наука в мире приобрела несоизмеримые с недавним прошлым весомость и влияние.

Оговоримся, что сейчас в нашей стране, напротив, резко падает как престиж науки, так и статус уче­ных. Это прискорбно, если не трагично. Остается на­деяться, что этот этап надолго не затянется, и мы ненамного отстанем от ученых мира. Догонять будет нелегко, если не невозможно. Давно было сказано в знаменитой сказке “Алиса в стране чудес” о том, что надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на пре­жнем месте. Увы, наша отечественная наука шагает сейчас “вверх” по лестнице, ведущей вниз.

А мировая наука не стоит на месте. И во многих государствах наука щедро поддерживается и властны­ми и иными структурами. Все же не будем терять надежды. Интеллектуальный потенциал Отечества могуч и еще далеко не исчерпан. Выскажем уверен­ность в том, что наша наука не только выживет, но и стремительно оживет, порадует всех нас новыми от­крытиями, прозрениями и свершениями.

Примем во внимание, что сегодняшнее наукоучение (философская доктрина науки, ее единая теорети­ко-методологическая модель) исходит из толкования науки как некоторого исторически конкретного вида рациональности.

Проблема рациональности, ее модификаций, форм, соотношения с внерациональными и иррациональны­ми способами духовного освоения мира сейчас остро и живо обсуждается. Это связано с тем, что сами эти проблемы не нечто отвлеченное от жизненных реалий, а напротив, вплетены в них. Вопрос о рацио­нальности по сути дела есть определение принципов жизненного мира, позиции каждого человека, его от­ношения ко всему, с чем он сталкивается на своем индивидуальном пути, в собственной биографии. Но и рода людей, всех нас рациональность так же касает­ся.

Понятие рациональности в истории мысли форми­ровалось как производное от “рацио” — разума, то есть определения того человеческого мироотношения, которое исходит в суждениях о мире и человеке из данных мысли, логических операций, проверяемых, достоверных расчетов. Рационализм — это оптимис­тическое отношение к реалиям, исходящее из возмож­ности прозрачно вместить в свою субъективность все богатство действительности. Это тот подход к миру, который усматривает в разуме высшую из способнос­тей человека.

Еще И. Кант полагал, что выше разума ничего нет, трактуя разум как способность давать принципы. Именно — принципы. То есть исходные логические основы, предпосылки любого результативного размыш­ления. Принципы в какой-то мере близки к поняти­ям “аксиомы”, “постулаты”, — идей, которые ясны сами по себе и не требуют доказательств своей право­ты, истинности. Принцип — это руководящий, направ­ляющий момент ищущей мысли. Весь классический рационализм выдвигал тот или иной принцип как ис­ходный этап развития мысли, первопричину. У Фалеса такой первоосновой была “вода”, у Гегеля — “абсо­лютная идея”, у Шопенгауэра — “воля”, у Маркса — “материя” и т. д.

В этих системах рационально то и только то, что в результате логических операций выводится из едино­го корня, первоосновы, принципа. Это концептуаль­но-дискурсивное понимание мира, противоположное интуитивному схватыванию, освоению в Откровении, целостном прозрении.

В современной ситуации возникла необходимость переосмысления понятия рациональности, введения представления об ее историчности, поскольку сам “ра­зум” тоже историчен. Видимо, при всем логическом единстве мышления неоантропа (кроманьонского че­ловека), нашего современника и грядущих поколений на каждом этапе человеческой истории разум варь­ирует, обнаруживает новые черты, утрачивает былые особенности.

Историческая типология разума еще не отстроена в достаточной степени. Тем не менее уже ясно, что понятие рациональности полагается сегодня как при­сущее субъекту универсальное средство организации деятельности. Той деятельности, которая предстает це-леполагающей и дает возможность эффективного ис­полнения замыслов, достижения целей. В этом ракурсе множатся различные определения рациональности. Она истолковывается как точный расчет адекватных средств для данной цели (по Веберу) или как конфор­мность, т. е. наилучшая адаптированность к обстоя­тельствам (по Витгенштейну), как логическая обосно­ванность правил деятельности (по Тулмину).

Возможны и другие трактовки, но во всех случаях рациональность связана с дискурсивным анализом си­туации, достижением эффективного и оптимального результата деятельности, соблюдением в мысли и де­янии системы фиксированных общезначимых правил.

В самом широком смысле рациональность может быть истолкована как способность разума (именно ра­зума) к целостному охвату природы, общества и соб­ственной субъективности.

Наука и выступает прежде всего как рациональное знание, ориентированное на добывание достоверной ис­тины, расширяемой и обновляемой, той истины, которая предстает как логически организованная и до­казуемая.

Наука в собственном смысле слова, как сегмент че­ловеческой культуры, есть деятельность по производству новых знаний о мире и человеке, обладающих объективной значимостью. Она направлена на изуче­ние действительности “объективно”, в отвлечении от оценочно-субъективных моментов. Разумеется, такая цель, как получение “абсолютно чистого” образа изу­чаемого объекта, невыполнима. На любом выводе на­уки лежит печать времени, принятой сообществом уче­ных научной парадигмы, особенностей личности исследователя. Но направленность (интенция) науки именно такова — на объект “как он есть”.

В современном обществе наука представляет слож­ное, многозвенное, глубоко внутреннее расчлененное духовное образование. Своей вопрошающей, постига­ющей, испытывающей, исследующей стороной она об­ращена ко всему сущему. Когда-то было сказано об искусстве, что оно “не брезгливо”, ему до всего есть дело. К науке это можно отнести еще в большей сте­пени. Нет той стороны, грани, аспекта мироздания, которые не могли бы стать объектом научного иссле­дования. Его возможности и границы определены воз­можностями и границами наличной социальной прак­тики (понимаемой в самом широком смысле слова).

Дело в том, что сама наука выросла из практики, это ее обособившаяся сторона, позволяющая заглянуть за непосредственные цели социального субъекта, ра­ционализировать сам жизненный процесс. При всей сложности и противоречивости соотношения теорети­ческого и практического аспектов жизни, в конечном счете наука, будучи всеобщим продуктом деятельнос­ти, характеризует реальный уровень и возможности самой практики.

В техногенной цивилизации конца XX столетия на­учная рациональность обретает особую значимость. От­ношение к миру с позиции научной рациональности утверждает уверенность человека в возможности осу­ществления контролируемых изменений себя и мира, достижения оптимального согласия человека с миром и самим собой. “Знание — сила”. Этот тезис Ф. Бэкона, ставший названием популярного отечественного журнала, известен давно. Но сила — это опора влас­ти. И не только власти политической, но и власти над природными процессами, над самим собой; это об­ладание и самообладание. Властная устремленность на­учных свершений поднимает достоинство человека, укрепляет его уверенность, дает твердую почву под ногами.

В современном обществе наука стала непременным социальным видом высокоспециализированной, про­фессиональной деятельности. Подготовка ученого — это наиболее длительный и наиболее дорогой процесс во всей системе складывания кадрового потенциала. Наука сегодня главный, а во многих случаях единствен­ный источник принципиальных инноваций в технику и технологию. Атомная или лазерная, компьютерная или биоинженерная технология соскользнули с пера уче­ных и не могли прорасти сами по себе из повседнев­ного производственного опыта.

Разумеется, эти положения не следует истолковы­вать в духе однобокого, узкосциентистского, гипер­трофированного противопоставления науки другим со­ставляющим человеческого духа. Как бы ни была важна наука, она не зачеркивает значимость нравствен­ных ценностей, эмоциональных порывов, художествен­ных поисков, религиозного опыта, эзотерических про­зрений и т. д.

Сегодня очень остро встал вопрос о месте в панора­ме духа вненаучного знания. Иногда его трактуют как нашествие мракобесия, антинауки, подмены подлин­ной рациональности шарлатанной паранаукой.

Но дух человеческий не только заблуждается, но и “блуждает”, мечется в поисках истины, не возводя себе никаких непроходимых преград. Дух бродит, где хочет — это библейское высказывание достаточно вы­разительно. Разум многообразен. И поэтому не стоит высокомерно отбрасывать те линии поиска, которые имеют за собой многотысячелетнюю традицию. Герметическое эзотерическое знание, восходящее к Гер­месу Трисмегисту, построения Каббалы, тексты Биб­лии и Корана, китайская “Книга перемен”. Веды и Упанишады — все это выношено и сохранено в веках. Это не наука. Но это иные формы духовного освоения мира, отворачиваться от которых было бы по мень­шей мере опрометчиво.

И в наши дни мы сталкиваемся с ситуацией, о ко­торой говорил такой признанный сверхрационалист, как Людвиг Витгенштейн. Он утверждал, что склон­ность к мистическому следует из того, что наука ос­тавляет наши желания невыполненными. Мы чувству­ем, что, даже если на все научные вопросы будет дан ответ, все равно наши человеческие проблемы оста­нутся нетронутыми.

Не все то хорошо, что есть только наука. Однажды было метко сказано, что любовь, например, явно не наука. Ну и что? Разве от этого умалена ее значи­мость в душе каждого из нас?

Сейчас рождаются и возрождаются “альтернатив­ные науки” (например, трансперсональная психоло­гия С. Грофа, “уфология”, восточные системы миро­понимания и т. д.). Как к ним относиться? Мир огромен, и дух человеческий бездонен. Непознанного всегда больше, чем познанного. Места хватит всем фор­мам освоения мира человеком. Человеку необходимо все и пренебрегать ничем не следует.

Наука как таковая — сравнительно поздний про­дукт культуры. Многие тысячелетия люди жили, воз­делывали землю, строили жилища, любили и страда­ли, осмысливали и оценивали так или иначе свое присутствие в мире. А науки не было. Поколение за поколением входили в жизнь и уходили из нее, опи­раясь на традиции, эмпирический опыт, глядя на мир через призму мифологии или религии. А науки не было.

Было знание, оно было всегда, без него человек не был бы тем, что он есть, не отвечал бы одному из фундаментальных его определений, “хомо сапиенс” — человек разумный. Однако многие тысячелетия зна­ния человеческие облекались в иную форму, либо до-научную, либо вненаучную.

Миф, магия, оккультная практика, герметические искусства, передача накопленного опыта внетеоретическим личным (так называемым “узуальным”) обра­зом, от мастера к подмастерью, от учителя к учени­ку, — все это века и века было достаточным для обеспечения условий человеческой жизни.

В европейском античном мире или древнем Восто­ке науки как таковой (безличного, теоретического зна­ния о сущности вещей и процессов) еще не было. Кру­пицы “наукоподобного” знания можно было бы полагать как преднауку. Нам неведомы имена тех, кто нашел способы объективировать знания, выражать их в безличной форме и передавать следующим поко­лениям. Первоистоки науки, ее праформы теряются в глубине веков. От палеолита до античности накапли­вались разрозненные предпосылки науки, еще не скла­дываясь в целостность и не включаясь как абсолютно необходимый момент в общественную жизнь. Тот куль­турный и социально-экономический контекст, в кото­ром наука уже сложилась и ответила на запросы эпо­хи, возник в Европе лишь в позднее средневековье и начале Нового времени.

Именно в то время Ф. Бэкон сформулировал две основные задачи науки: приумножение знаний и уве­личение блага человечества. Вряд ли и сегодня мож­но всерьез возражать против этой формулы.

Есть много периодизаций в освещении истории науки, построенных на разных основаниях. Согласно од­ной из наиболее свежих периодизаций (А. С. Кравец, 1993 г.), берущих за основу социокультурные пара­метры, можно выделить четыре этапа социальной зре­лости европейской науки.

Первый — от XV до XVIII века — романтический, ювенальный. Это время становления рыночной экономики, раннего капитализма, первоначального накоп­ления. Наука перестает быть частным “любительским” занятием, становится профессией. Идет десакрализа-ция познавательной деятельности, возникает опытное естествознание. Отстраивается дисциплинарная струк­тура науки. Образование впитывает в себя ее выводы.

Второй период — классический (XVIII—XIX в.в.), связан с утверждением зрелых товарно-рыночных от­ношений, машинного производства, распространени­ем капитализма. В это время создаются фундаменталь­ные теории, наука ветвится и предстает как совокупность специальных теорий. Как правило, на­ука становится на службу государству. Престиж уче­ных в обществе повышается.

Третий — постклассический период (примерно 2/3 XX века) — это тот, когда возникает так называемая “Большая наука”, создаются основные теории совре­менного истолкования мира (теория относительности, новая космология, ядерная физика, квантовая меха­ника, генетика). Идет фронтальное внедрение науч­ных идей в технические инновации, в производство и быт.

И наконец, четвертый период связан с развертыва­нием во всех ракурсах “большой науки”. Он длится поныне. В познавательном (гносеологическом) отно­шении он связан с формированием идей постнеклассической науки. В это время наука, как правило, ста­новится предметом всесторонней опеки государства, элементом его системы. Характерными для такого со­стояния науки являются реализация масштабных про­ектов, типа атомной или космической программ, ор­ганизация международных исследований типа “геном человека” или экологический мониторинг.

Разумеется, предлагаемая периодизация — это схе­ма. И как всякая схема она не учитывает многих де­талей, порой весьма важных. И все же она дает общее представление о социально-культурных ступенях вос­хождения науки.

Внутренняя организация, структура науки являет собой многообразную и многоликую картину. Два ос­новных полюса характеризуют направленность науч­ных изысканий: мир природы и мир человека. Естес­твознание и обществознание, природоведение и человековедение (гуманитарные науки) — это первое разделение единого массива научного знания по объ­екту приложения своих усилий. В соответствии с этим утверждается первоначальное разделение наук на ес­тественные и социально-гуманитарные (общественные). И хотя сами эти термины недостаточно строги, их мож­но принять для выявления в первом приближении спе­цифики предметного поля науки.

Разумеется, нельзя закрывать глаза на интенсив­ное сближение и взаимопроникновение этих сфер на­учного видения, но нельзя не видеть их известной ограниченности, самостоятельности.

Архитектоника современной науки пестра. Класси­фикационных схем немало. Есть попредметное, “дис­циплинарное” расчленение науки. В основу здесь по­ложены сущностные характеристики тех или иных сторон действительности, ставшие объектом научного знания (“Формы движения материи” — по марксис­тской традиции, “структурные уровни универсума”, “ступени бытия мира” и т. п.). По одной из таких схем (Е. Д. Гражданников, 1987 г.), фрагментарной системной классификации наук предлагается 20 фраг­ментов: от первого (наддисциплинарные науки) ко вто­рому (“фундаментальные науки”), к третьему (“при­кладные науки”) и так до 20-го (“прикладные науковедческие науки”). Наряду с ветвлением едино­го научного знания по отдельным замкнутым крепос­тям (“наукам”) возникает иное направление: концен­трация научных тем “по проблемам”, предполагающая развитые междисциплинарные контакты, выражающие единение знания.

Сегодня наступила ситуация, о которой говорил В. И. Вернадский, когда успешный исследовательский поиск идет не через сусеки отдельных наук, а через узлы общих проблем.

Дело в том, что наряду с идущей все более дробной дифференциацией наук и научных направлений идет могучий процесс интегрирования знаний. Возникают мегадисциплины. Сейчас разные авторы насчитывают от полутора до десяти тысяч самостоятельных дис­циплин. Ученые перестают понимать друг друга, ибо каждая из дисциплин — это своя терминология, соб­ственные методики, автономные исследовательские структуры. Иногда говорят, что природа-де неделима. Это, дескать, мы ее делим по рубрикам сообразно сво­им интересам. Это и так, и не так. Мир целостен, но не монотонен. Он не являет собой безликую, сплош­ную, однородную пустыню. Мир целостен и многоцве­тен, разнокачественен, обладает богатой внутренней организацией, динамичной и претерпевающей те или иные метаморфозы.

Поэтому дисциплинарная организация науки оправ­дана. Но лишь при условии постоянного внимания к теоретическому синтезу. И в этом процессе особенно важна роль философии, выполняющей по отношению к духовному миру функции всеобщей генерализации знаний.

Исследователи науки, методологи самой науки (“науковеды”) подчеркивают, что передний край науки организован проблемно по тем позициям, где идет про­рыв, обнаруживается новое, незнакомое раньше.

Проблема человека как цивилизации и Рода, гло­бальные проблемы человечества, проблема общих ос­нований Универсума, любая крупная технологическая проблема не могут быть порознь разрешены одной ка­кой-либо научной дисциплиной. Даже в учебном про­цессе, который строится по дидактическим единицам, отвечающим дисциплинарной структуре науки, невоз­можно замыкание в рамках локального учебного пред­мета. На переднем крае науки ищут и находят, а в обучении передают информацию о найденном. Однако и там остро стоит вопрос о проблемном обучении, имея в виду, что проблема — это познавательный вопрос, ответ на который нельзя найти в наличной системе знаний.

Приведенные формы архитектоники науки взяты в ее отношении к внешнему миру. Однако система науки, представленной как знание, обладает опреде­ленной внутренней организацией. Современное виде­ние этой внутренней структуры науки (по В. С. Степину, 1992 г.) таково: первое основание членения науки состоит в выделении в нем эмпирического и теоретического уровней. Они широко и обстоятельно освещены в литературе.

Эмпирический этап научного поиска основан на ре­альном взаимодействии ученого с исследуемым объ­ектом. Наблюдение, описание, сравнение, изменение, эксперимент и т. д. — это все слагаемые этого этапа.

Теоретический уровень — это тот, на котором ра­ботает мысль уже с опорой на эмпирические факты, но как бы в некотором отдалении от непосредственно­го видения объекта. Построение идеальных моделей, умственный эксперимент, математическая обработка наличного материала, создание теоретических кон­струкций, претендующих на проникновение в сущ­ность, — все это (как и многое другое) входит в арсе­нал теоретической ступени научного поиска. На этом этапе строится образ изучаемого объекта через систе­му абстракции с тем, чтобы фиксировать “в чистом виде” этот объект и процессы его преобразования.