Элджернон Генри Блэквуд

Вид материала

Документы

Содержание Храм минувшего

Подобный материал:

• Элджернон Генри Блэквуд, 6581.28kb.
• Итоговый контрольный тест по рассказу О. Генри «Дары волхвов» Назовите настоящее имя, 16.24kb.
• Генри Хейла «Становление сильной партийной системы», 341.33kb.
• Генри Форд и его автомобиль, 405.04kb.
• Урок творческая мастерская о*генри «дары волхвов», 89.67kb.
• О. Генри биография, 29.28kb.
• Генри Минцберга "The Five Minds of a Manager", 66.58kb.
• Генри Стивенсон в царстве тюленей (сказка), 46.03kb.
• Литература. 11, 122.29kb.
• Реферат по экономике на тему: «Генри Форд основатель конвейера», 105.95kb.

Храм минувшего

В одну из ночей, когда во мне особенно громко зазвучал голос второго — или основного? — мечтательного «я», явилась мне Греза со старинными, покрытыми патиной ключами в руках. И легкой поступью повела меня через прекрасные поля и сладко пахнущие луга, где в живых изгородях, во тьме весенней ночи, уже раздавались перешептывания тихих голосов, пока наконец мы не приблизились к неведомому величественному строению со слепыми окнами и уходящей далеко ввысь крышей, наполовину скрытой светлеющей мглой наступающего утра. Я успел заметить, что жалюзи на окнах непроглядно-черные, а само здание кажется закутанным в почти видимый кокон незыблемого покоя.

— Это здесь, — прошептала она мне на ухо, — здесь находится Храм Минувшего. Мы вместе пройдемся по его залам, анфиладам и галереям, но только быстро, нигде не задерживаясь: ключи у меня ненадолго, а ночь уже на исходе. Но, кто знает, может быть, ты все же успеешь вспомнить!

Со страшным скрежетом ключ в замке повернулся, а когда тяжелая дверь открылась в темноту холла и мы оказались внутри, мне почудились звуки многоголосой шепчущей толпы — неясные стоны, непонятный шелест тканей, — как если бы множество людей металось в неспокойном сне перед близким пробуждением. Глубокая и сильная печаль поразила меня, проникнув во все уголки души, на глаза навернулись слезы, грудь стеснилась, и сердцем я ощутил, будто что-то спавшее веками собирается вернуться к жизни. Не в силах противиться, все мое существо погрузилось в беспросветно-черную меланхолию, а сердечную боль перед пробуждением неведомых сущностей невозможно было выразить словами… По мере нашего продвижения в глубь дома неясные голоса и стоны уносились от нас еще дальше в пространство сводов этого Храма, и я начал различать, как буквально все вокруг заполонено силуэтами с воздетыми руками, развевающимися одеждами, ниспадающими локонами и глазами столь пронзительно грустными и исполненными такой тоски, что от невольного удивления силой страстных переживаний уже готовые потечь у меня слезы вдруг отхлынули обратно.

— Не позволяй этой бесконечной грусти захватить себя целиком, — шептала мне моя Греза. — Они не так часто пробуждаются. Они спят годами, веками, тысячелетиями. Мимо них проходят нескончаемые дни. В их обители нет места свободе, и если только не придут посетители вроде нас с тобой, они не вольны пробудиться. Но когда это происходит и беспокоят кого-то одного, сон остальных нарушается, они по очереди пробуждаются, и это передается дальше и дальше, пока все в Храме не приходит в движение… Порой печаль охватывает с непереносимой силой и ум слабеет, не выдерживая этого. Именно поэтому память дарует им самые крепкие и спокойные сны, какие у нее только есть, вот отчего и ключ так заржавел. Но, прислушайся теперь, — продолжала она, поднявши руку, — не ощущаешь ли ты во всем Храме некое дрожание воздуха, наподобие шума отдаленного водопада? И ты сейчас… разве… не вспоминаешь?

Еще прежде, чем она договорила, я уловил пока отдаленное нарастание звуков новой природы: вот уже и в глубоких подвалах под нашими ногами и под сводами бесчисленных верхних этажей, — я уже явственно различал эти глухие набатные раскаты волн пробуждения теней ото сна. Звуки были наподобие мощной гармонической гаммы, мягко извлекаемой из невидимого набора гигантских струн, натянутых где-то в фундаменте этого Храма, их колебание мягко передавалось через стены и перекрытия. И уже становилось понятно: это симфония медленного пробуждения призраков прошлого. А я сам… захваченный нахлынувшей грустью, я застыл с наполненными влагой глазами и жадно вслушивался в едва различимые потусторонние голоса давно минувшего… Ибо теперь уже весь Храм пришел в движение и появился слабый, но явственный аромат прошлого: запах писем, столь долго хранимых, с выцветшими чернилами и поблекшими ленточками; золотистых и каштановых локонов, надушенных и когда-то положенных — о, как изыскано и нежно! — среди засушенных в толстых книгах цветков, которые немыслимым образом сохраняли самую сокровенную суть уже давно выветрившихся благоуханий; явственно обоняемое позабытое — дурманящие отдушки давно сокрывшегося в прошлом.

На глаза у меня снова навернулись слезы, а сердце судорожно билось и замирало, пока я весь без остатка предавался восприятию этой давней-давней симфонии запахов и звуков. Эти призраки прошлого, забытые в треволнениях более поздних событий, толпились вокруг меня, хватали меня своими руками, со вздохами нашептывали о давно забытом, распространяя своими волосами и одеждами дуновения ароматов минувших эпох, и куда-то вели меня через бесчисленные пределы Храма: от комнаты к комнате, с одного этажа на другой. А сами призраки… Не всех я мог одинаково различить. Некоторые из них обладали лишь едва заметными очертаниями и не вызывали у меня глубоких переживаний, не оставляя после себя ничего, кроме неясного и размытого образа в пространстве; в то время как другие смотрели на меня уставшими бесцветными глазами пристально, почти укоризненно, как будто желая заставить меня вспомнить их, но, видя, что я их не узнаю, медленно уплывали обратно во мрак своего обиталища — погрузиться снова в ничем не прерываемый сон вплоть до Судного дня, когда моя память уже не сможет не прозреть.

— Многие из них так долго пребывали во сне до этого момента, — заговорила Греза рядом со мной, — и проснулись с величайшим трудом. Все же, раз они проснулись, значит, знают и помнят тебя, даже если ты их не узнаешь. Но есть в этом Храме закон: пока ты не представишь их отчетливо и со всей ясностью не поймешь, почему ты их помнишь и с каким особым случаем в твоей прошлой жизни они неразрывно связаны, окончательно проснуться они не смогут. Если ты не узнаешь их в тот момент, когда ваши глаза встретятся и когда эмоция узнавания не вернется к ним усиленным от тебя эхом, они будут вынуждены вновь погрузиться в свои тихие и скорбные сны — их руки никто не пожал, их голоса никто не слышал, — спать и безысходно грезить, пока…

В этот момент ее голос, как будто быстро удаляясь, внезапно замер, а меня неожиданно захватило чувство необыкновенной приподнятости и счастья. Что-то коснулось моих губ, и сладкое, сильное и приятное тепло влилось в мое сердце, кровь стремительно побежала по жилам. Пульс стал бешеным, кожа горела, глаза широко раскрылись в порыве чувств — и страшная грусть в мгновение ока развеялась, как по волшебству. Обернувшись с радостным возгласом, быстро потонувшим в стенаниях, раздававшихся вокруг, я стал искать, инстинктивно протянув навстречу руки, в восторге и упоении…

И вот передо мной… лицо… Эти волосы, губы, глаза, золотая ткань вокруг нежной шеи и тонкий восточный аромат — о, звезды, как давно это все было! — ее дыхания. Ее губы снова слились с моими, волосы окутали мне лицо, руки обвились вокруг моей шеи… Меня наполняла любовь издревле преданной мне души, лившаяся прямо из ее глаз, так ярко горящих и ничем не затуманенных. О неистовое буйство чувств, не передаваемое словами, неизъяснимый восторг! Если бы я только мог все вспомнить!.. Этот неуловимый, разгоняющий туман забвения аромат из далекого прошлого, когда-то такого близкого… когда даже взгорья будущей Атлантиды не вздымались еще над бескрайним морским простором, а пески только начали наступать на края, где восстанет позже молчаливый Сфинкс. Вот, вот оно — забрезжило, я начинаю вспоминать.

Покров за покровом распахиваются перед взором моей души, и я почти могу рассмотреть самое сокровенное. Но это чудовищное наслоение лет, устрашающее и гнетущее. Тысячи за тысячами… Сердце бьется неровно, и мне становится опять страшно. Поднимается еще одна завеса, и перед внутренним взором раскрывается новая, бесконечная перспектива, она сходится в исчезающую во мгле точку. Вот и мгла начинает расходиться. Наконец, я увижу сам… уже в памяти начинают воскресать образы: смуглый румянец, восточная грация, удивительные глаза, в которых жили знание Будды и мудрость Христа еще задолго до вести об их пришествии. Как сон во сне, как видения в глубинах других видений, это чувство вновь захватило меня целиком: гибкий силуэт, волшебные звезды восточного небосвода, шепот ветра в гигантских пальмовых листьях, мелодичное журчание, легкий плеск речных волн и шелест тростника, гнущегося над золотистыми отмелями. Тысячи лет назад, в бесконечной дали.

Образ слегка тускнеет, будто собираясь исчезнуть, затем чуть проясняется. О боже, эта жемчужная улыбка, эти веки с тончайшими легкими прожилками! Кто же поможет мне вспомнить, преодолеть безмерную даль, прояснить до конца?.. И вот, хотя мои губы до сих пор как в лихорадке, а руки еще простерты навстречу, все снова меркнет. Сильнее любых слов, глаза ее уже полнятся безбрежной скорбью: она поняла, что ее не узнали — ту, кто прежде затмевала для меня всю остальную вселенную, — и медленно, безнадежно и печально вернулась в свой мглистый вечный покой, в грезы о том дне, когда я должен буду вспомнить ее и она непременно должна будет занять принадлежащее ей по праву месту… Она бросает последний взгляд на меня из глубины комнаты, где, увы, тени уже скрыли ее, победно вырвав из моих объятий и вновь поместив в вековую тьму глубокого сна в Храме Всего, Что Прошло.

Еще дрожа и с явственным ощущением при каждом вздохе странного и волнующего аромата и неуспокоенного волнения в сердце, я повернулся и пошел за моей Грезой вверх по широкой лестнице, ведущей в другую часть Храма. Когда мы поднялись на следующую галерею, я услышал завывание ветра над крышей. Его песнь стала проникать в меня, пока я не почувствовал себя одним большим и трепетным сердцем — страдающим, судорожно напрягающимся, бешено пульсирующим, вот-вот готовым разорваться; и все лишь от ветра, завывавшего над Храмом Минувшего.

— Запомни, — шептала Греза, отвечая на мое бессловесное изумление, — ты сейчас слышишь сразу все голоса и песни, звучавшие бесконечные века в несчетных ушах. Ветер принес их из невыразимого далека; и в этой простой, тревожной песне, совершенной в своей страшной монотонности, он вбирает в себя память обо всех радостях и печалях, усилиях и борениях твоего предыдущего существования. Этот ветер, как и море, обращается к твоей самой глубинной памяти, вот почему он поет столь невыразимо печально. Он несет песнь всего незавершившегося, прерванного, незаконченного, неутоленного.

Когда мы проходили сводчатыми темными комнатами, я обратил внимание на отсутствие в них всякого движения. Ни звука, ни шороха, лишь ощущение глубокого общего дыхания, словно вздымались волны далекого океана. Но все пространство комнат, я это сразу понял, было от стены до стены заполнено рядами спящих… А из нижних этажей доносился неизбывный ропот Теней — они возвращались к своим снам и вновь обосновывались в безмолвии, тьме и вековой пыли. Пыль, пыль, прах… О эта пыль, которая плавает по Храму Минувшего, такая тонкая, всепроникающая; наимельчайшая, она попадает в глаза, рот и нос без малейшего вреда и обладает благородным ароматом, что утишает чувства и успокаивает сердце; такая мягкая и умиротворяющая, от нее пересыхает в горле, но не першит; пыль веков тихо, но безостановочно ложится на все, она тут даже взвешена в воздухе, и спящие тени закутываются в нее, как в саван.

— А здесь наидревнейшие, — сказала мне моя Греза, указывая на тесные ряды беззвучно спящих. — Самые долгоспящие. Здесь никто не просыпается несчитаными веками, и даже если они пробудятся, тебе их не узнать. Они, как и все прочие, связаны с твоей жизнью, но являют собой упокоенно спящую память твоих начальных стадий развития на великой лестнице эволюции. Хотя однажды они тоже проснутся, и ты должен будешь их узнать и ответить на их недоуменные вопросы, ибо они не смогут окончательно упокоиться, пока не выразят себя снова через тебя, ради которого существовали.

«О, тяжко мне, — думал я, только наполовину слушая и едва понимая эти последние сказанные ею слова. — Сколько отцов, матерей, братьев заключены спящими в пределах этого храма, сколько верных возлюбленных, истинных друзей и старинных врагов! И только подумать, что в урочный день они сделают шаг из темноты и предстанут передо мной, а я снова встречусь с ними взглядом, признаю их, прощу и обрету прощение… память о моем Минувшем…» И я обернулся к своей Грезе, но та уже почти растаяла в утренней мгле, а вслед за ней и сам Храм растворился в предрассветных сполохах восходящего солнца, птицы запели навстречу утру, а над головой облака заслонили звезды.


Перевод В. Герасименко