Деникин Антон Иванович Старая армия Сайт Военная литература

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 25

А. К.), заключившим тогда тайно от меня и союзных западных держав соглашение с большевиками», — и делает специальное примечание: «Об этом — будет впереди»{174}. Основываясь на нем, можно с сожалением предположить, что смерть генерала Деникина лишила историю новых глав его последней книги, в которых события Смуты, вероятно, подавались бы с позиций более личных, чем в «Очерках»...

А писать о близких или даже об одних и тех же событиях, не повторяясь, Антон Иванович умел — чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить «Старую Армию» и «Путь русского офицера». Быть может, старый воин торопился, чувствуя, что жизнь его подходит к концу, или был ограничен в объеме будущей книги условиями, поставленными издателями, но в более поздние воспоминания, несмотря на ряд текстуальных совпадений, не вошел ряд эпизодов, украшающих страницы «Старой Армии» (таким образом, для нас сохраняется самостоятельная ценность обеих книг); в свою очередь, «Путь» представляет собою повествование систематическое и наложенное на более широкую картину жизни России, — не говоря уже о его «детских» и «отроческих» главах, написанных исключительно талантливо, с неподражаемым юмором и теплотой. В сороковые годы Деникин, кроме того, назвал полностью некоторые фамилии, скрытые в «Старой Армии» [81] за инициалами, что позволяет сегодня восстановить их при переиздании.

Последняя книга генерала, как и предыдущие, конечно, не была неуязвима для критики, и не случайно в редакционной заметке журнала «Возрождение» (можно предположить, что она принадлежала перу редактора — С. П. Мельгунова) упомянуто, что в «Пути русского офицера» встречаются ошибки: «Ант[он] Ив[анович] и в прежних своих работах не всегда отличался точностью, когда говорил о людях чуждого ему политического мира. Во многих своих суждениях А[нтон] Щванович] остался под влиянием дореволюционных легенд, — напр[имер], о роли Распутина, о ген[ерале] Сухомлинове, о деле Мясоедова»{175}, — но по-прежнему заблуждения Деникина никогда не были продиктованы ни лукавством, ни «политическими» соображениями, ни «поэтическим вымыслом»: проницательный или ошибающийся, он неизменно оставался верен себе и той искренности, которая всегда составляла одну из важнейших черт Деникина-писателя.

* * *

Отнимая последние силы старого генерала, — его последний литературный труд, должно быть, составлял и отраду его последних дней, принося, как некогда «Очерки Русской Смуты», «некоторое забвение от тяжелых переживаний». Обстановка конца 1940-х годов отнюдь не располагала к оптимизму, а по-прежнему чуждый успокоенности и деятельный характер Антона Ивановича, конечно, не давал ему оставаться безучастным к тому тяжелому положению, в котором находилась эмиграция, и к продолжающейся трагедии порабощенной России. «Тяжелая безысходная драма горячего патриота, не видевшего никакого просвета впереди, — характеризовал состояние его души генерал Георгиевич. — Ибо, как человек деловой и трезвый, он не мог стать соглашателем-эволюционистом и спокойно ждать, пока дела «там», за железным занавесом, уладятся «сами собой»... И преждевременно сгорал, отображая живую совесть Великой честной России»{176}. Осознавая служением ей любую свою работу, [82] генерал и умер, как часовой на посту, смены с которого быть не могло.

«Горестно сознавать, что в этот ответственный момент нашего исторического бытия, когда нужно найти и выковать формулу для единства мысли и действия, мы больше не услышим проникновенной речи Антона Ивановича Деникина», — сетовал его критик и почитатель, соратник и друг Мельгунов{177}, воспринимая эту утрату в контексте сиюминутных задач, стоящих перед эмиграцией, и продолжения ее политической борьбы, которой так и не было суждено завершиться победой. А бывший подчиненный Деникина по борьбе с оружием в руках (хотя, скорее всего, в межвоенные годы не разделявший его позицию), генерал Георгиевич, оценивая последнюю книгу старого Главнокомандующего, подчеркнул то непреходящее, что запечатлел Деникин для русского читателя любого поколения не только на страницах «Пути русского офицера», но и во всех своих честных книгах:

«Он ушел от нас, оставив нам свое незапятнанное имя и свои воспоминания — правдивые страницы славного Русского прошлого. Читая их, невольно преображаешься духом, отрываешься от пошлой действительности и начинаешь чувствовать себя тоже человеком — сыном Великой Родины»{178}.

А. С. Кручинин

Том первый

От автора

В последнюю четверть века на общем фоне русской жизни армия занимала положение своеобразное и обособленное.

Потому ли, что однородно дворянский некогда корпус офицеров, находившийся в тесном сродстве с правившим классом и старой интеллигенцией, уступил место офицерству демократизованному, не имевшему уже достаточно корней в этих слоях... Потому ли, что, прогрессируя в организации и технике, армия по природе своей и по прочности военных традиций являлась все же институтом консервативным, и новая интеллигенция, оппозиционная к государственному строю и власти, высокомерно относилась к военному мундиру... — во всяком случае это отчуждение общественности от армии являлось крупной ошибкой, дорого обошедшейся стране.

Взаимоотношения четырех лагерей определились отчетливо во время пролога к русской трагедии, в 1905–1907 гг., когда социалистическая демократия сооружала баррикады при сочувствии либеральной, а военная демократия (это наименование соответствует и армии, набранной по всеобщей воинской повинности и всесословному офицерскому корпусу) разрушала эти баррикады при сочувствии консервативных и реакционных элементов страны. «Потемкин», Кронштадт, Севастополь, буйство запасных Маньчжурского фронта и т. д., при всей серьезности этих первых раскатов грома перед грозой, были все же только эпизодами. [94]

По тем или другим причинам русское общество мало знало и мало интересовалось своей армией. А между тем полуторамиллионная военная среда, помимо своеобразного колоритного быта, представляла немалый интерес и с точки зрения общественно-государственной. Такие вопросы, как национальное и политическое воспитание военнослужащих, взаимоотношения офицера с солдатом, интеллектуальное их развитие и вообще все то, чем живет и дышит армия — трех-четырехлетняя школа, пропускающая через свои ряды почти все физически годное мужское население, предопределяли во многом пути не только армии, но и страны. [95]

Управление и командование

За последнюю четверть века существования Императорской армии сменилось 8 лиц на посту военного министра, менялись часто и системы военного управления. Централизованная вначале власть в руках военного министра, облеченного доверием монарха и от его имени издающего Высочайшие повеления, мало-помалу распылялась между многими лицами и учреждениями. И ко времени реформ, последовавших за неудачной японской войной, существовала уже система многоголовая, лишенная единства идеи и выполнения. Наряду с военным министром стояли самостоятельные органы: Совет государственной обороны, Высшая аттестационная комиссия, Генеральный штаб и пять генерал-инспекторов — всех родов оружия и военно-учебных заведений. Последние должности, за немногими исключениями, занимались лицами Императорской фамилии, что еще более укрепляло независимость этих постов и делало их фактически безответственными.

На почве столкновения ведомственных интересов происходили часто большие трения в явный ущерб делу. Военная печать не раз подымала голос против разделения власти; военные министры также боролись с этим явлением, но весьма осторожно, опасаясь придворной интриги и своего падения.

Учрежденный в 1905 г. Совет государственной обороны имел целью «объединение управлений армии и флота и согласование всех ведомств, соприкасающихся с работами по государственной обороне». Теоретически такое согласование в деле подготовки к борьбе за существование всей нации, — в деле, обнимающем область не только вооруженных [96] сил, но и дипломатию, финансы, торговлю, промышленность, сообщения и снабжения, казалось бы вполне логично. На практике оно встречает серьезнейшие затруднения, и нигде в полной мере не разрешено. В русской практике Совет государственной обороны явился только средостением между верховной властью, Советом министров и высшими правительственными учреждениями, вторгаясь зачастую в компетенцию последних и создавая большие трения.

Самостоятельные генерал-инспекторы вызывали отрицательное к себе отношение не только со стороны министерства, но и на местах. Командующие войсками округов, подведомственные военному министру, но непосредственно подчиненные государю, весьма ревниво относились к вмешательству инспекторов в свою компетенцию. На почве расхождения во взглядах в деле образования войск происходили столкновения между министром, командующим и инспекторами; случались они и в области личных отношений. Особенно не любил постороннего вмешательства командующий войсками Киевского округа М. И. Драгомиров, который принимал проверявших его войска лиц с плохо скрытой иронией. Рассказывают, как однажды, во время смотра генерал-инспектора кавалерии, у М. И. сорвалась одна из «драгомировских» летучих фраз, имевших свойство с необыкновенной быстротой распространяться по армии:

— Ох, уж эти мне лошадиные генералы!..

Фраза была услышана или «доложена», и за обедом произошел разговор:

— Так как же, Ваше Высокопревосходительство, относительно лошадиных генералов?

— Эх, Вашество, все мы перед Господом Богом скоты, — ответил Драгомиров.

Конечно, оппозиция направлена была, главным образом, не против учреждений, призванных разрабатывать и проводить в жизнь известные специальные знания, а против чрезмерных прав инспекторов. Тем более что в числе последних были и лица, имевшие большие заслуги. Так, вел. кн. Николай Николаевич поставил рационально обучение кавалерии, заменив манеж и плац-парад настоящей работой [97] в поле. Вел. кн. Сергей Михайлович, оставивший по себе дурную память негласным руководством Главным артиллерийским управлением, — в качестве генерал-инспектора артиллерии был на высоте своего положения; ему во многом обязана русская артиллерия, стоявшая в мировую войну по искусству ведения стрельбы и боя выше своих противников — не только австрийцев, но и германцев.

Ко времени великой войны военная власть почти во всех отношениях была объединена вновь в руках военного министра. Достигнуто это было — редкий случай — совокупными усилиями трех взаимно враждебных сил: самого министра Сухомлинова, относившегося с полным недоверием к своему помощнику Поливанову и враждебно к Думе; генерала Поливанова, находившегося в скрытой оппозиции к министру, и, наконец, Думы, в глазах которой Поливанов пользовался авторитетом, а Сухомлинов... Однажды перед заседанием Комиссии государственной обороны, Родзянко обратился к нему:

— Уходите, уходите!.. Вы для нас — красное сукно: как только вы приезжаете, дела ваши проваливаются.

Наравне с другими учреждениями, военному министру в 1908 г. был подчинен и Генеральный штаб, который за три года до того был выделен в самостоятельное учреждение и в лице своего главы непосредственно подчинен государю. За время своего девятилетнего обособленного состояния (1905–1914){179} наше Управление Генерального штаба переменило шесть начальников, что отразилось весьма отрицательно на его работе.

Кроме личной инициативы министров и закулисных влияний, пропадающих в большинстве случаев для истории, на высшее направление военных дел имели влияние многочисленные ведомственные комиссии, расцветшие пышно со времен Ванновского и, в меньшей мере, — анкеты, нисходившие иногда до полков и вызывавшие чаще всего простую отписку, так как никто в армейских захолустьях не верил, что «Петербург послушается нашего голоса». И в самой ничтожной степени влиял безгласный и [98] безличный Военный Совет, состоявший из заслуженных старых генералов, долженствовавших внести в мероприятия свой жизненный и служебный опыт.

Военный министр делал представления о назначении и увольнении членов Военного Совета, чем создавалась их полная зависимость от министра. И Высочайше утвержденные положения Военного Совета являлись чистейшей фикцией. Вопросы предрешались в канцелярии военного министерства, а на заседаниях даже докладчик (начальник канцелярии министра) «обыкновенно несдержанно относился к членам Совета», не говоря уже о самом военном министре, который, председательствуя на заседании, позволил себе как-то оборвать инакомыслящих, стукнув по столу кулаком и крикнув на весь зал:

— Так будет!

Когда член Совета ген. Скугаревский поведал в печати о таких порядках, появилось объяснение другого члена Совета, ген. Фролова, который, оправдывая своих коллег в отсутствие гражданского мужества, писал: «если члены Военного Совета не оставили после происшедшего зал совета, то только потому, что, проникнутые разумным пониманием дисциплины и порядка, они не пожелали дать пагубный пример армии».

В конце 1906 г. «в целях своевременного обновления личного состава Военного Совета» повелено было, после присутствования в Совете в течение четырех лет увольнять обязательно генералов со службы. Но печать тления Совет сохранил до конца своего существования, не поборов пустившей в нем глубокие корни традиции оппортунизма. Придет революция, принесет с собою перемену богов и «законотворчество самой свободной армии в мире», и Военный Совет, верный себе, вынесет постановление:

«Военный совет считает своим долгом засвидетельствовать полную свою солидарность с теми энергичными мерами, которые Временное правительство принимает в отношении реформ вооруженных сил, соответственно новому укладу жизни в государстве и армии, в убеждении, что эти реформы наилучшим образом будут способствовать скорейшей победе нашего оружия». [99]

* * *

Не только в военном мире вообще, но и в самом корпусе русского Генерального штаба до последних дней существования Императорской армии не установился точный и однообразный взгляд на его предназначение. Военная печать, в особенности в период между 1905–1914 гг., занималась много этим вопросом, высказывая самые разноречивые взгляды. Одни видели в офицерах Генерального штаба работников и руководителей в области государственной обороны и научно-технической подготовки войны, другие — полководческие кадры... Одни считали надлежащим для них местом служения кабинет военного ученого, другие — штаб, третьи — строй.

Тем временем Генеральный штаб давал из своей среды российских военных министров (последние семь), комплектовал и штабы, и в значительном числе командные должности. Так, после японской войны около 25% должностей полковых командиров было занято офицерами Генерального штаба. На высших должностях это соотношение было еще резче: в 1912 г. офицеры Генерального штаба занимали 62% корпусов, 68% пех. дивизий и 77% дивизий кавалерийских... Такое же соотношение сохранилось и к началу великой войны. Во время войны во главе командования стояло подавляющее число лиц, вышедших из Генерального штаба. Из шести лиц, возглавлявших вооруженные силы России, только двое были не академисты: император Николай{180} и Брусилов{181}. Из 22 лиц, разновременно занимавших пост главнокомандующего фронтом, только двое (Иванов и Брусилов) — — не Генерального штаба... Если к этому прибавить закулисное командование войсковыми соединениями многих начальников штабов, то станет очевидным, что русский Генеральный штаб несет на своих плечах преимущественную ответственность за ведение кампании. [100]

Необходимо, однако, оговориться: разносторонность деятельности офицеров Генерального штаба создана была исторически и не их «засилием», а требованиями жизни и, в частности, — уровнем военного образования командного состава. Не секрет, что в эпоху великих реформ, при реорганизации армии, Милютину пришлось считаться с преобладанием в составе генералитета людей доблестных, но малосведущих. И, не имея возможности немедленной их замены, он завел при старших генералах начальников штабов. Эта мера должна была иметь лишь временный характер. Годы шли, число ученых офицеров росло неизменно, и к 1892 г. русский генералитет почти на половину (45%) состоял из лиц, прошедших одну из четырех военных академий; под рубрикой «общее образование получил дома, а военное на службе» — оставалось уже только 6%. Тем не менее в бытовом своем значении «подкрепление» строевых начальников сохранилось до последних дней. Создалось то положение, которое так метко охарактеризовал ген. М. И. Драгомиров в одном из своих своеобразных поучений офицерам академического выпуска:

— Если у тебя начальник — голова, исполняй приказание в точности. Если же начальник — ж..., выслушай почтительно, но сделай по-своему; однако и виду не подавай, что идея твоя, а не его.

Закон давал точное определение взаимоотношений командира и его начальника штаба — всегда несколько теоретично и устарело. А жизнь слагала их по-своему, в зависимости от интеллектуальных данных обоих, от соотношения знания и воли. Взаимоотношения эти имели всегда несколько интимный и для широкой публики неясный характер. Оттого в оценках полководцев не только современниками, но и историей, происходили недоразумения.

Распределение ролей слагалось весьма разнообразно. Так, главнокомандующий маньчжурскими армиями ген. Куропаткин в своем лице, совмещал и командование, и штабоначальство, вмешиваясь в детали штабной работы. Положение ген. Сахарова при нем было поэтому весьма щекотливым.

Таким же характером отличался в деле управления ген. М. В. Алексеев — необыкновенно трудолюбивый, самоотверженный [101] работник, человек государственного ума, обладавший, однако, одним крупным недостатком — всю жизнь и на всех постах делал работу не только за себя, но и за подчиненных.

Преемник Куропаткина в должности главнокомандующего, ген. Линевич не обладал стратегическими познаниями и в преклонном возрасте представлял фигуру добродушную и не серьезную («папаша»). Войсками при нем правил всецело начальник штаба, вернее даже генерал-квартирмейстер... Но Петербург относился к ген. Линевичу весьма милостиво. И только растерянность его в дни первой революции при захвате власти на маньчжурской линии забастовочным комитетом и знаменитое заседание этого комитета в салон-вагоне главнокомандующего — изменили отношение: в январе 1906 г. Линевич был уволен от командования остававшимися в Маньчжурии войсками; его ждала другая еще царская немилость: предположено было, как говорили, снять с него генерал-адъютантские вензеля... Мне рассказывал Крымов (тогда подполковник) со слов Куропаткина, что последний, прибыв в Петербург ранее Линевича, на Высочайшей аудиенции заступился за него:

— Ваше Величество, простите старика! Ведь он не отличает революции от эволюции...

Тем не менее в глазах широких кругов общества имя ген. Линевича, как полководца, было-окружено ореолом. Был даже такой эпизод. Полтора года спустя после войны «Новое Время», проповедуя идею реванша, писало о необходимости послать на Дальний Восток 300 тысяч войска... а, главное, энергичного и знаменитого генерала, одно имя которого вернуло бы потерянную надежду на успех. Таковым газета считала ген. Линевича и требовала для него фельдмаршальского жезла...

Из японской войны вынес высокую боевую репутацию ген. Зарубаев, ставший затем генерал-инспектором пехоты. Немногим, вероятно, известно, что своим успехом он обязан был немало состоявшему при нем молодому тогда подполковнику Ген. штаба Крымову...

Генералы И. В. Гурко и М. И. Драгомиров, внося в дело командования свою яркую индивидуальность, предоставляли своим начальникам штабов свободу в круге их прямой [102] деятельности. В свое время, Гурко создал высокую и притом заслуженную репутацию Варшавскому военному округу (конец 80-х — начало 90-х годов). Фельдмаршал ушел на покой в 1894 г., и после него во главе войск стоял ряд генералов, назначавшихся только по соображениям внутренней политики, так как командование в Польше соединено было с генерал-губернаторством. Таковы были гр. Шувалов, св. кн. Имеретинский, Чертков. Они и не пытались даже принимать фактическое участие в управлении войсками. Варшавский округ тем не менее продолжал стоять на должной высоте: войска жили старыми традициями, а правил ими безраздельно состоявший в своей должности бессменно в течение десяти лет «гуркинский» начальник штаба Пузыревский. «Его светлость полагает»... или «Командующий войсками приказал»... — это было лишь официальным штампом на бумагах, иногда весьма важных, не восходивших к докладу выше кабинета Пузыревского.

Впрочем, св. кн. Имеретинский в начале своего командования сделал попытку освободиться от опеки Пузыревского... Поводом послужил инцидент на одном обеде, данном в честь вновь назначенного командующего. Когда кто-то из присутствовавших предложил тост за успех кн. Имеретинского на новом поприще, г-жа Куропаткина — дама экстравагантная, довольно громко обратилась к князю:

— Э, что там говорить! Приедете в Варшаву и попадете в руки Пузыревского, как другие...

Князь покраснел и ничего не ответил.

Так, по крайней мере, объясняли в штабе первые непривычные для нас шаги нового командующего. На докладе своего начальника штаба он был сух и не удовлетворился подсказанным ему готовым решением:

— Я хочу знать историю вопроса.

— Слушаю!

На другой день во дворец понесли груды дел, из которых Пузыревский читал пространные выдержки в течение несколько часового доклада командующему, знакомя его с «историей вопросов» и повергая его в безысходную тоску. Кн. Имеретинский терпел такое истязание около недели и наконец сдался: по-прежнему из кабинета ген. Пузыревского [103] стали выходить приказания и заключения со штампованным введением: «Его светлость полагает»... «Командующий войсками приказал»...

Во время мировой войны, после галицийских побед, большою популярностью в обществе пользовались имена генералов Н. И. Иванова и Брусилова, командовавших последовательно армиями Юго-Западного фронта... И тогда в боевой практике, и теперь — на страницах военно-научных трудов приводились и приводятся соображения, распоряжения, директивы ген. Иванова, двигавшие десятки корпусов к победе или неудаче. Распоряжения, в которых он, по совести говоря, весьма мало повинен. Слишком парадоксально звучала бы подмена имени главнокомандующего именами последовательно бывших у него начальников штаба, генералов М. В. Алексеева и Владимира Драгомирова — фактических водителей юго-западных армий.

В известной зависимости от своих штабов находился и ген. Брусилов, но ему нельзя отказать и в личной инициативе, и в самостоятельности многих решений.

4-я стрелковая дивизия (железная), которою я командовал в течение первых двух лет войны, входила разновременно в состав

Blog

Деникин Антон Иванович Старая армия Сайт Военная литература

Содержание