Основы геополитики  Москва, Арктогея,2000

Вид материала

Документы

Содержание Глава 1 Пространство и Бытие (к. постановке некоторых вопросов) 1.1 Бытие и время 1.2 Агрессия эфемерного 1.3 Колеса с глазами 1.4 Закатная родина Времени 1.5 Заговор квантов 1.6. Стеклянные волны 1.7WozuPropheten in durftige Zeit? 1.8 Где брат твой - Каин? 1.9 Война Иеговы Часть II МОСКВА КАК ИДЕЯ

Подобный материал:

• Основы геополитики, 843.24kb.
• Лекции по курсу «Геополитика» (основное содержание), 56.79kb.
• М. А. Мунтян геополитика и геополитическое мышление (история и современность) I классическая, 2451.45kb.
• Дисциплина: «геополитика» Курсовая работа, 24.88kb.
• Задачи курса Основы языка sql (и его расширения, t-sql, используемого sql server 2000), 22.95kb.
• -, 8856.21kb.
• Учебная программа курса «Основы геополитики и геостратегии» (базовая) Для студентов, 81.25kb.
• Основы компьютерной грамотности, 108.84kb.
• Концепция Rimland Николаса Спайкмена 73 > Карл Хаусхофер автор теории «континентального, 3313.76kb.
• Учебная программа (Syllabus) Дисциплина: «Основы геополитики» Специальность 050202, 365.05kb.

Глава 1

Пространство и Бытие

(к. постановке некоторых вопросов)

"..el quand dans les deux agonisaient les constellations triamphantes du lit arthurien, le Grand Continent tivre aux charognards des inframondes sur les rivages ethiopiques de la recession occidental de I'etre; deliee la Ceinture d'Orion, eteinte laflananepolaire de la Spiga Sdntulans, les etendards de I'Absolu amour en berne dans les excavations antarctiques en nous de la detresse aux drops de tenebres, de deviance metacosmique sous les vents de la supreme deflagration des non-principes; le chant des Vielles Nonnes a peine saississables a I'Est du maidan heliocentrique; metis dans les sables aux reflets deplatine, sous les sapins, ecu. bord du petit etang, queue souche pardonne de I'Anden Sang, des Grands Exterieurs issue, recommencera le cheminement accelere par les fruits du reveti d'une caste plus aubliee que le viol de I'Ange Moi-Meme; car il у cut •«rment; a la terrifiante entaule sur le Coeur de Diamant, et un serment encore plus faudroye...'

Jean Parvulesco

1.1 Бытие и время

Последние столетия мы живем в рамках историцистской парадиг­мы. Бытие мы мыслим и рассматриваем сквозьремя, и даже если наше сознание обращено к иным аксиологическйм или онтологичес­ким проблемам, время и его логика довлеют надо всем остальным, неявно предопределяя траектории нашего интеллектуального взгляда. Мы устойчиво пребываем в плену историцистской парадигмы, и все выходящее (или пытающееся выйти) за ее пределы автоматически причисляется к нонконформистской, субверсивной традиции мышле­ния, вывешивающейся за грани общепринятого. Историцизм наличе­ствует не только в гегельянской перспективе или иных философских моделях, эксплицитно ставящих проблему истории в центр интеллектуального дискурса. Такой явный историцизм — лишь частность. Сам модус современного мышления неявно подразумевает историцизм даже там, где речь идет о рассмотрении абстрактных или статических кате­горий и явлений. Поступательность воспринимается нами заведо­мо как основная форма проявления бытия, и это остается посто­янным фоном нашей мысли — как профессиональной, так и быто­вой. Идея прогресса в области знаний, предполагающая эволюцию гносеологии, выдает историцизм в полной мере.

Само понятие "современности", "модерна" есть откровенное при­знание абсолютизации нами временного фактора, так как в противном случае эта категория утратила бы свое аксиологическое содержание, потеряла бы значение решающего аргумента.

Время берется нами как основная категория, причем одной из важнейших характеристик этого понятия считается его однородность, его универсальность. Из этого вытекает представление о единстве истории, которое разбивается на вторичные отрезки лишь под воз­действием неких "оптических" (в хайдеггеровском смысле) погрешнос­тей, своего рода "сил трения".

Время мыслится как равномерное поступательное развертывание бытия, устойчиво пребывающего только в этом процессе становления и теряющего свою конкретную плотность в иных модусах, превраща­ясь в представление (Шопенгауэр). Именно категория времени как наличного однородного поступательного развертывания диктует нам и коррелятивное представление о пространстве. Таким про­странством, выводимым из историцистской парадигмы, может являть­ся только "пространство Минковского", т.е. абстрактное однородное пространство, в котором соблюдаются без малейших погрешностей все геометрические закономерности. Однородное представление о вре­мени заставило Декарта развести в категории пространства "протя­женность" и "массу". Протяженность без массы и есть основа про­странства Минковского.

Так абсолютизация времени породила особую идею пространства, выстроенную по аналогии со временем. Это — "современное про­странство".

Осмысление бытия через время может дать три неравнозначные версии, которые, в свою очередь, предопределяют три философские (и в пределе мировоззренческие) ориентации.

В одном случае история рассматривается как накопление бытия, как постоянное прибавление онтологии и гносеологии. Это суммарно можно назвать "консервативным историцизмом", яркий образец кото­рого содержится в философии Гегеля. В такой перспективе прошлое не обесценивается вовсе, но рассматривается как предварительная фаза настоящего. Онтологичность прошлого снимается, но не отменяет­ся. Чтобы обосновать такую позицию "консервации времени" необхо­димо прибегнутй к постулированию определенного действия, которое обеспечивало бы непрерывность перехода от онтологии к гносео­логии. "Феноменология Духа" и "Большая Логика" Гегеля подробно иллюстрируют механизмы такого перехода.

Вторая линия — футурологическая. Она является абсолютизацией первой версии, но в ней реальная онтологичность полагается не в постепенном накоплении бытия, за которым постулируется к тому же некая предисторическая форма существования реальности (в модусе Абсолютной Идеи, к примеру), а в тяготении недостаточно (зача­точно) бытийного исторического процесса к полной онтологич-ности, отнесенной в будущее. Абсолютное бытие в данном случае полагается не в сложении моментов, но в финальном преодолении истории, за которым последует "начало" онтологии. Футурологичес-кой утопизм можно рассматривать как инвариант консервативного ис-торицизма, но по философской и этической окраске это направление, скорее, "левое", "коммунистическое", воспроизводящее основные черты традиционного для некоторых религий хилиастического ожидания. Ради корректности изложения необходимо заметить, что конечный онтологизм футурологической, коммунистической утопии не являет­ся само собой разумеющимся. Он скорее угадывается в коммунизме, нежели эксплицитно постулируется, причем в самом "левом" лагере нет однозначного консенсуса относительно этого вопроса. Забегая несколько вперед, можно сказать, что среди коммунистов устойчиво существует и "ревизионистская" тенденция по отношению к проблеме времени, тяготяющая к сближению с третьей версией историцизма.

Эта третья версия историцизма является самой последовательной и радикальной. Она помещает бытие в ускользающие пределы на­стоящего момента. Единственно реальным признается эфемерное, мгновенное, сиюминутное. Прошлое и будущее совершенно деонто-логизируются, вся реальность полагается в момент динамично меняю­щейся "современности". При этом развитие временной модальности отождествляется с активной деятельностью по преодолению и анниги­ляции прошлого. Прошлое рассматривается как постоянно зачеркива­емое, как отрицательное время, как бытие, перешедшее в небытие, как ценность, переставшая быть таковой. В отличие от консерватив­ного историцизма акт гносеологизации истории берется здесь как чи­сто отрицательная процедура, поскольку представление рассматрива­ется антитетически по отношению к бытию. То, что принадлежит сфере знания или представления, уже в силу этого не есть. Есть же исключительно то, что еще не стало представлением, что есть чистый предгносеологический эмерджентный, сиюминутный, пря­мой опыт, эвристический всплеск импрессии.

Такой радикальный подход к историцистской парадигме не мог проявиться сразу, начиная с эпохи доминации временного подхода. Он является результатом развития историцистской парадигмы от ее "нечистых", контаминированных иными системами мысли, форм до наиболее рафинированных и абсолютизированных выражений. Исто-рицизм как философский подход или мета-подход, как фоновая имп­лицитная установка, в свою очередь, имеет историю. Эта история движется от полюса онтологического понимания времени к полю­су его дезонтологизированного понимания. Тут тоже есть последо­вательность и поступательность: начальные формы историцизма — и консервативные и футурологические — остаются связанными с мета­физикой и статикой, характеризующими иные, неисторицистские мо­дусы мышления. Преодоление метафизики и самостоятельной онтоло­гии берется только как намерение, как цель, ориентир. Постепенно этот процесс интенсифицируется, И проблематика философии пере­носится из противоположности историцизма и неисторицизма к оппозиции онтологически нагруженного историцизма и такого историцизма, в котором дезонтологизация является абсолютной,

Этот сугубо философский путь прямо отражается в сфере идеоло­гий. Само появление историцистского подхода, доминация категории времени над мыслью о бытии, точно совпадает с Новым Временем, т.е. с переходом Запада от традиционного общества к обществу современ­ному. Концепции прогресса и эволюции зарождаются именно на этом этапе и ложатся в основу тех идейных течений, которые спрессуются в дальнейшем в базис разнообразных идеологий и мировоззрений, характерных для Нового Времени.

Далее начинается дифференциация в рамках "современных" миро­воззрений, совокупно вытеснивших на периферию остатки мышления предшествующих эпох. В первую очередь, отслаивается консерватив­ный историцизм, распознанный "современностью" как попытка рет­ранслировать онтологический подход в новые исторические условия. Гегельянство разоблачается как "консервативная революция" в мыс­ли, а все затронутое им ставится под сомнение. Позже это отобразит­ся через идейный крах "фашизма", "неогегельянства" Джованни Джен-тиле и т.д.

На этом этапе футурологический и "эфемеристский" идейные лаге­ря еще солидарны между собой. Это своего рода альянс "левых сил", "Народный Фронт" в рамках философии.

Онтологизм прошлого дружно отрицается и сторонниками онтоло-гизма будущего и противниками любого онтологизма.

И наконец, на последнем этапе вычищения историцистской моде­ли конфликт обозначается между футуро-онтологами и антионтоло-гами. В блоке "левых" разгорается конфликт между коммунистами и либералами. Так как либеральное отрицание онтологии и абсолютиза­ция эфемерного соответствует более рафинированной и совершенной фазе развития историцизма, не удивительно, что и идеологическая победа в данном споре остается за либерал-демократическим миро­воззрением и его выразителями.

Историцистская парадигма в самой последней и самой высшей ста­дии своего развития совпадает с планетарным триумфом либерализма.

Понятие современности становится настолько тотальным и универ­сальным, что либералы объявляют о конце истории, о полном преодо­лении содержательного времени, времени, "запачканного" бытием, и о начале парадоксального цикла, в котором единствейным содержанием времени становится само время, пустое и эфемерное, состоящие из внерассудочного пучка импрессий.

1.2 Агрессия эфемерного

Любопытный момент: когда мы пытаемся ускользнуть от железной логики историцизма, обойти шокирующий вывод о тотальной дезонто-логизации бытия, о его окончательном испарении в рамках либераль­ной картины мира, мы с необходимостью начинаем апеллировать к тому, что предшествовало такой ситуации. Иными словами, первое что бросается нам в глаза — это иные историцистские парадигмы, еще не пришедшие к столь радикальным выводам. Мы начинаем про­тивопоставлять диктатуре мгновения онтологические модели консер­вативного историцизма или коммунистическую футурологию. Ужас понимания содержательной стороны триумфа либерализма неизменно толкает нас в лагерь философствования в "красно-коричневых" тонах. Это логично, но безысходно. Триумф эфемерности в либеральной мысли, сопровождающийся соответствующей победой этого мировоз­зрения на политическом плане в ключевых секторах современного мира, вписан в механизм временной парадигмы с неумолимой жестко­стью. Уже первый шаг, направленный на то, чтобы поместить бытие во время, чреват тем, что на более продвинутых этапах время уничто­жит бытие вовсе, каким бы неопределенным и далеким это будущее ни казалось нашим философствующим предкам. Консервативный исто-рицизм обречен пасть первым — в силу базового противоречия между онтологией и историей. Это отнюдь не умаляет антикантианского подвига Гегеля, но не снимает главной проблемы, лишь откладывает ее, отдаляет фатальный вывод.

Футурологический онтологизм коммунизма (причем, не до конца осознанный и постулированный, скорее предчувствуемый, предвосхи­щаемый) также не учитывает (или не до конца учитывает) того, что бытие будущего является функцией от субъективного фактора, выра­женного в революционной воле пролетариата. Эта коммунистическая онтология является не данностью, но заданием, и на пути осуществ­ления этого задания могут возникнуть непредвиденные помехи или, что еще важнее, вмешательство иной альтернативной воли. Эта воля способна сорвать проект, сбить развертывание времени с его телеоло­гической заданности (т.е. предотвратить Революцию или спровоциро­вать ее отчуждение от собственной сущности). Следовательно, онто- | логизм в данном случае не гарантирован только спецификой фило­софского устремления, и более того, сам план основан на субтильном смешении чисто временной парадигмы (абсолютизированной у либера­лов) с бессознательными пережитками "онтологизма". Поэтому-то "крас­ные" в определенный момент и были постепенно разоблачены как "криптоконсерваторы" (см. критику Поппера, Хайека, Арона, позже Бернар-Анри Леви, Андре Глюксмана и других представителей "мини­мального гуманизма").

Футурологический онтологизм коммунистов, на самом деле, оказался национал-большевизмом, последней инкарнацией онтоло­гического подхода в реальности абсолютизации историцистской парадигмы. И конечное идеологическое поражение марксизма выте­кает из самой логики понимания бытия через время. Иначе все кон­читься не могло; но вряд ли мыслители прошлого способны были точно предвидеть это. Для нас же речь идет о финальном аккорде свершившейся истории мысли.

Время, содержащее только само себя, и разворачивающееся в порожденным им же самим однородном и свободным от массы пространстве — таков итог истории. Чище всего эта данность проявляется в сфере виртуального. Здесь есть время и геометрические кванты отмеренных сенсорно-рациональных импрессий. Поверхность экрана становится все более плоской, ровной, геометрически безуп­речной. Сами погрешности, как атрибут жизни, начинают симулиро­ваться виртуальной географией. Конец истории. На самом деле, конец.

1.3 Колеса с глазами

Победа либерализма есть победа философская и мировоззренчес­кая. Это победа времени над бытием. Вряд ли это случайно. Скорее закономерно. Онтология изначально предчувствовала такой поворот событий. Историцистская парадигма открыла ящик Пандоры, сняла тайную печать. Время в традиционном обществе было упрятано в темницу онтологии, над ним довлел вес мифа и религиозной аскезы. Время было подчинено границам метафизики, его сфера влияния была строго ограниченной. Традиционное общество — концлагерь време­ни, там время было заключено в круговой календарь, в замкнутое кольцо цикла. События как такового не существовало, оно было фраг­ментом мифологической ткани, обращенной сама на себя. Менялись только династии и формы колес бытия. Бытие светилось в мифе, а миф интерпретировал апостериори время. Отсюда типологическое од­нообразие хроник, смущающее современных ревизионистов от исто­рии. Хроники повествовали — как занудные календари — только о смене сезонов. Снегопады царств и ледоходы чужеземных набегов.

Все это повторялось в стройном ритме, рифмовалось и пелось жреца­ми. Русские богатыри натягивали струны гусель между городами, риф­муя пространство и боевые походы, религиозные обряды и смены времен года. Все это было так, пока не пришло Время. Оно и названо Новым, потому что такого Времени, такой концепции време­ни никогда ранее не существовало.

Антитеза эфемерности не какая-то иная историцистская парадигма, даже самая изобретательная и пытающаяся завязать узел с онтологи­ей. Это обреченный путь. Антитеза времени — пространство. Но не пространство Минковского, которое само порождено историцистс-кой парадигмой. Парадигма пространства — это парадигма не­разъемной слитности массы и протяженности. Такое пространство не пустое, не идеальное, не геометрическое. Оно — физическое, при­родное, сохранившее на себе отчетливые следы генезиса Вселенной, того, что современные физики называют "вселенной де Ситтера". Это пространство неинтегрируемых процессов, несводимых рядов. Это — качественное пространство, порождающее, в свою очередь, плюраль-ность времен, сложную мозаику календарных кругов. Это "офаним", ангельские колеса из видения Иезикииля.

Если начинать не с времени, но с пространства, бытие получа­ет стабильность и неподвижность. Оно больше не зависит от вре­мени, оно равномерно разлито по нему, но не субстанциально, а в качестве аромата, тонких испарений. Само же оно не спускается во время, не вовлекается в поступательность. Хранится бытие в узоре качественного пространства, неровного и неравного самому себе. Это волшебная масса, подсущественная плоть мира.

В таком пространстве навечно замкнута ткань онтологии. Время же уловлено и кружится спиралевидными вихрями по ячеистым во­ронкам и выступам. Каждый сектор имеет свой особый календарь, свое прирученное, укрощенное, освоенное время. Время может выр­ваться из цикла, но только для того, чтобы попасть в новый цикл, в новое орбитальное вращение вокруг живой массы недекартовского пространства.

Прошлое, будущее и настоящее в такой парадигме онтологи­чески равноценны. Они одинаково есть. Между ними — лишь стати­ческое напряжение, обусловленное кратностью расстояний. Одно со­бытие дальше от центра цикла, другое ближе. Одно слева, другое справа. Последовательность неважна, важна диспозиция на вечной карте. Развитие — движение по кругу. Оно имеет смысл, но не имеет ни накопительного, ни затратного характера. Бытие ни убывает, ни при­бывает. Оно может быть где-то очевидней и наглядней, где-то туман­ней и скрытней, и это наделяет круговращение подлинным смыслом.

1.4 Закатная родина Времени

Парадигма пространства в тотальном ее принятии может охватить и парадигму времени, объяснить и кодифицировать ее, спокойно минуя гипнотический эффект ее претенциозной всеобъ-емлющести, так как в данном случае интерпретации подвергает­ся не событие, а сама интерпретационная методология. Времен­ная парадигма берется извне, как факт наряду с другими сериями фактов, а не как осевой вектор, устанавливающий нормативы и при­оритеты познания бытия (и базис доминирующей политической идео­логии). В таком случае парадигма времени раскрывается как резуль­тат особого пространства, как его порождение, как продукт одного из секторов реальной синхронной вселенной.

Каков этот сектор? Условно можно назвать его "западным".

Сразу же все становится на свои места. Каждое пространство по­рождает свое время, обусловленное уникальностью рисунка располо­жения массы по протяженности. В одном из секторов, расположен­ных "слева от центра", масса такова, что создает иллюзию беспрепят­ственного скольжения. Эта иллюзия автономизируется и порождает гипотезу беспространственного, самостоятельного хроноса, оторван­ного от топоса. И далее исходя из такого однородного бескачествен­ного хроноса, формируется искусственное предстаряение о структуре топоса. Реальный топос Запада рождает абстрактное представле­ние о бескачественном времени, которое в свою очередь постули­рует концепцию фиктивного "топоса", того, которого не суще­ствует. И это не аномалия, но выражение особости Запада как места пространственного истощения, испарения, упадка, разряженности. Ин­тенсивность бытия распыляется на "западном" краю качественного пространства. Результат распада концептуализируется и обобщается. Далее, по мере витков времени и другие сектора пространства подпа­дают под влияние Запада. В каких-то отсеках цикла "западные" характеристики многообразных пространств входят в резонанс. Максималь­ный резонанс "западных" сторон онтологии выражается в безраздель­ной доминации парадигмы времени, то есть видимая аномалия встраи­вается в более общую структуру пространственного порядка.

Казалось, что время пожирает бытие. На самом деле, это всего лишь иллюзия, порожденная одной из пограничных пространственных областей самого бытия. Дезонтологизация не вызвана извне парадиг­мой времени, но сама эта парадигма, претендующая на дезонтологиза-цию, обнаружилась через отлив массы бытия в одной из особых, критических, экстремальных областей пространства.

(Обращаясь к Западу, христиане в момент крещения трижды плю­ют, произнося "отрицаюсь сатаны"; Люцифер, по православному пре-данию, уп«й с небес, приземлился в Европе).

1.5 Заговор квантов

Временная парадигма в ее наиболее совершенной — "либеральной" -— форме основана на дисконтинуальном, "квантовом", "дискретном" подходе к реальности. Так как бытие помещается в момент настояще­го, то по аналогии только "моменты", "фрагменты", "порции" берутся в расчет. Этому соответствует индивидуалистическая и рационалисти­ческая подоплека временной парадигмы, так как поступательное вре­мя может схватываться только через "индивидуацию" его настоящего, через центральную позицию эфемерного сгустка. Континуальность вре­мени как присущая ему основополагающая характеристика здесь фак­тически отрицается. Это происходит на том основании, что предше­ствующее и последующее дезонтологизируется, а следовательно, того, с чем данный "момент" мог бы быть неразрывно, континуально свя­зан, не существует. Так возникает атомарное квантовое время, а сле­довательно, и атомарные индивидуумы и дискретные рассудочные формы.

Вспомним, откуда проистекает дисконтинуальность: она есть нич­то иное, как наложение двух разнородных континуальяостей — временной и пространственной. Движение и меру времени мы изме­ряем только на основании соотношения времени и пространства, ко­торые континуальны сами в себе, но при наложении дают дискрет­ность. Эта точка пересечения и есть отправная черта дисконтинуаль-

ности. В радикальной парадигме времени такое пересечение абсолюти­зируется, выдвигается как центр. Кванты эфемерного времени сколь­зят в ровном виртуальном пространстве Минковского. Такой "душ моментов" и составляет содержание реальности, как ее понимают наи­более радикальные приверженцы современного духа. Истоки этого следует искать в рационалистических конструкциях и позитивизме.

Пространственная парадигма онтологизирует обе контину­альности, — и временную и пространственную, — а их пересече­ние, напротив, берет как предикат, как производную и несамос­тоятельную категорию. Прошлое, будущее и настоящее контину­ально сосуществуют и в равной степени онтологичны, в равной степе­ни есть. Есть и сейчас и не сейчас. Есть и здесь и не здесь. Атом-свидетель, принимающий импресии и выстраивающий на их основании модели, видится как вторичное, подчиненное, преходящее образова­ние. Все есть и может быть вне его и без него. Или при наличии свидетеля совершено иной природы и онтологической конституции. — Время и пространство могут накладываться друг на друга как угодно и в бесчисленном многообразии комбинаций.

Пространственная парадигма предопределяет аналоговое мышление и неиндивидуалистическое, но персоналистическое отношение к ант­ропологии. Человек и структуры его сознания становятся не "ин­дивидуальными", т.е. "не подлежащими делению", но вполне "дивиду-альными", "масочными" — в этимологическом смысле слова "персо-на"(по-гречески "маска") или "личность". Атомарность, дискретность, дисконтинуальность, рациональный, рассудочный метод мышления приравниваются к условному, не обеспеченному самостоятельной онтологией фактору, к прагматическому продукту "договора".

Для сторонников радикальной временной парадигмы — квантовый индивидуум есть единственная автономная реальность (отсюда "мини­мальный гуманизм"), а остальная реальность — продукт договора.

Для носителей пространственной парадигмы все наоборот: индиви­дуум и рассудок суть условности, реальность — онтологична сама по себе (отсюда "антигуманизм" либо "максимальный гуманизм" ницше­анского, сверхчеловеческого типа).

Аналоговое мышление вытекает из пространственной парадигмы и основано не на двоичной рассудочной логике (есть-нет), но на логике рельефа. Оно знает убывание и прибавление, но и то и другое взаимосвязаны, никогда не разрывны, никогда не переходят в квантовое "есть" и квантовое "нет". "Есть" и "нет" — условности. В онтологическом качественном пространстве все одновременно в каком-то смысле есть, а в каком-то смысле не есть. Наложение пространственных кругов дает сложный узор, порождает пространственную динамику, учрежда­ет разнообразие времен и циклов. Но субъект рельефа остается ус­ловным. Онтологический рельеф сам движется по себе самому, созда­вая созвездия "персон" — "несуществующих" как автономизированные субъекты, но "вечных" в смысле единства с толщей бытия.

Антропология пространственной парадигмы основана на отноше­нии к человеку как к переменной величине, как к математическому "х", способному принимать различные видовые значения. Под "чело­веком" можно разуметь и животное, и растение, и ангела. Это — межвидовая сцена, высветленная резонансом онтологических возму­щений. Поэтому существует столько же разновидностей людей, сколь­ко пространств. Порожденное отдельным (но никогда не абсолютно отдельным) сектором качественного пространства особое время, на-кладываясь снова на это же отеческое пространство, дает псевдо­квант, игровую единицу, человеко-роль, персону-маску. Отсюда фун­даментальный антропологический плюрализм. Нетемперированная гар­мония, наонное старообрядческое пение.

Континуален не сам индивидуум, но его базовые конституирующие элементы, его онтологический фон, из которого он соткан и которым предопределено его мышление. Человек в онтологическом смысле не появляется ниоткуда и никуда не отправляется. То, что ему предше­ствует и ему наследует, и строго говоря то, что ему соприсут­ствует, суть внеиндивидуальные онтологические модификации, волны онтологического рельефа.

Человек состоит из гор, рек, камней, лесов, пустынь, ветров, бо­лот, света, мыслей и звезд. Причем в их допредметном, до-вещном, до­оформленном состоянии. Это — музыка сфер и глоссолалия планов.

1.6. Стеклянные волны

Спор сторонников дискретной и волновой теории выражает дуа­лизм изначальных гносеологических позиций. Временная парадигма не может не привести к триумфу теоретиков дискретного устройства онтологии. Но вместе с тем, самые проницательные из них должны признать, что такова не природа реальности, но природа рассудочного наблюдателя. Отсюда роль измерительных приборов и, соответствен­но, наблюдателя в теориях квантовой механики. В рамках временной парадигмы все сводится к атомарности индивидуума и к его гносеоло­гическому выражению — т.е. к рассудку. Когда реальность помещает­ся в атом, то единственной реальностью становится рассудочная ду­ально-кодовая реконструкция, т.е., иными словами, виртуальность.

Переход современности к доминации дигитальных технологии не случайность. Это последнее слово в развитии временной парадигмы, это триумфальный аккорд либерализма.

Почему волновики проиграли исторический спор? Потому что мы давно вошли в полосу резонанса Запада, к воронке онтологических катастроф, связанных с предельным — но никогда не окончательным — истощением реальности в пространствах вселенского ущерба. Под знаком Запада все измеряется его мерками, и "прав" тот, кто более созвучен критическому рельефу онтологической зимы. "Прав", ко­нечно, в относительном смысле. Раскрепощенному времени кажется, что его движение истинно. Пространство имеет на этот счет свое собственное мнение.

Волновая теория базируется на предпосылке континуальности, не­разрывности онтологической ткани. Это вытекает из пространствен­ной парадигмы. Волновая природа реальности подразумевала бы мно­гополярную интерферентность полей. Нечто противоположное либе­ральному проекту "единого мира" и "мирового правительства", осно­ванных на универсалистской логике. Волновой проект — суперпози­ция множества одновременных миров, "культурных кругов". Источни­ки больших онтологических масс локализуются, и на основании этой локализации чертится карта реальности. Физические и духовные про­цессы располагаются в застывшем ангелическом континууме "коро­левского дворца". В каждой зале — свое время, свой этнос, своя культура. Но волны здесь — застывшие валы хрустального апокалип­тического моря. Расплавленные упавшим солнцем груды кварца.

1.7WozuPropheten in durftige Zeit?

Парентезис: о пророчестве. Пророчество есть результат оператив­ного применения пространственной парадигмы к гносеологическому процессу. С точки зрения поступательного времени, всякое предвиде­ние есть фальшь, произвол или делирий. Школа пророчеств была основана на созерцании всего онтологического ландшафта вместе взя­того. Речь идет не просто о будущем, но о картине всего бытия, увиденного синхронно. Мир пророческого видения принадлежит об­щей картине реальности, поэтому чаще всего видения пророков опи­сывают равномерную геометрическую фигуру, эквивалент кругового или квадратного календаря. В этой фигуре все сезоны и циклы сосу­ществуют, отмечены одновременно. Отсюда и энигматический харак­тер пророчеств. Речь идет не о точном описании будущих событии, но о вскрытии вечной парадигмы реальности, распространяющейся и на прошлое, и на настоящее, и на будущее. Поэтому высказывания про­рока всегда заведомо перегружены смыслом и значением. Они несут в себе настолько гигантский объем информации о структуре реальнос­ти, что не могут адекватно интепретироваться только во временной парадигме, как требует того банальный рассудок обычных существ.

Пророк силится сказать: "я видел все время как пространство, и пространство это было перегружено бытием и переосвещено смыс­лом; я заблудился и ослеп в этих залитых сиянием бескрайних про­сторах; я увидел так много и так сразу, что границы сознания моего рухнули, подобно стенам Иерихона; город индивидуальности моей пал; сквозь меня зазвучали хоры и оркестры существ, не имеющих дли­тельности... Поэтому я не мог различить деталей, я созерцал Целое, и понял слишком много для того, чтобы сохранить способность гово­рить на каком-то одном из языков. Я подавлен и уничтожен, способен лишь бормотать и издавать звуки, в которых слились все языки и наречия мира, прошлые, настоящие и будущие. У всех, однако, есть общая ось, но она выходит за пределы рассудка. Если вы хотите что-то понять в моих пророчествах, то могу посоветовать вам только одно — повторите мой опыт. Но нет, нет, лучше оставайтесь там, где вы сейчас есть. Я не могу взять на себя ответственности за прыжок ваш в сферу пространства. Я найду учеников и старательно подготовлю их для того, чтобы толковать мои вопли и стенания. Я огражу их от чудовищной прямоты опыта, но научу тайнам и видениям прикровен-но. От них вы и узнаете о том, что было, есть и будет..."

На этом основаны школы пророков. В конце концов, это тоже — профессия.

Но цикл пророчеств кончается тогда, когда мир вступает под чер­ную тень Запада. Время ядовито кусает пророка за уязвимую ступню. И тащит вниз.

1.8 Где брат твой - Каин?

Рене Генон дает интересную интерпретацию сюжета о детях Адама. Он говорит об изначальном дуализме оседлости и кочевничества. Осед­лость и кочевничество соответствуют двум изначальным состояниям человеческого общества. Поэтому их архетипы мы находим на заре священной истории. Авель и Каин.

Каин — оседлость, его занятие — хлебопашество, его жертва — бескровна. Его царства — растительное и минеральное.

Авель — кочевничество, его занятие — скотоводство, его жертва

— кровава. Его царство — животный мир.

Оба — дети первочеловека, Адама. Но до изгнания из рая Адам "возделывал сад", т.е. тоже был смотрителем растительного царства. Сам символизм рая (он в начале) — растительный, а символизм не­бесного Иерусалима (он в конце) — минеральный.

Каин наследует Адаму в большей степени, нежели Авель. Поэтому он назван первенцем. В ведении Каина и начало, и конец. Каин счита­ется создателем первого города. Возможно, к этому восходят иудаис-тические концепции о "демонизме городов", воплотившиеся в эсхато­логических легендах о Вавилоне...

Каин — фиксация, Авель — подвижность. Каин — древнейшее и грядущее, Авель — промежуточное, настоящее. Бескровная жертва Каина связана с доавраамическими культами, с Мельхиседеком. Авель

— префигурация Аарона и его священства. Кровавая жертва.

У Генона в "Царстве количества" тема получает сложное развитие: "оседлые" (каиниты) работают со временем, "кочевые" пожирают про­странство. Убийство Каином Авеля, по Генону, есть прогрессирующая оседлость цивилизации, фиксации, доходящей в своем пике до насиль­ственного "усаживания" на одно и то же место последних кочевых народов в XX веке — евреев и цыган. Далее следует месть Авеля: "извращенное кочевничество" размывает городскую цивилизацию, растворяя фиксацию через субверсивные распыляющие концепции "блуждающих космополитов".

Здесь возникает некоторая неясность: "оседлые", логически свя­занные с пространством, оказываются теперь ответственными за "дела времени", а "кочевые" — наоборот. Это требует дополнительных размышлений. В другой работе.

Безусловно одно: Каин — пространство в обоих его ипостасях: и в адамическом сельскохозяйственном и в эсхатологическом городском. Непонятая фигура в рамках иудаистической этики, возвышающей все кочевое и кровавое, принижающей все бескровное и оседлое. Еврази­ец Алексеев верно заметил по этому поводу, что вся эпоха царств, связанная со строительством Храма, виделась ортодоксальному иуда­изму в довольно двусмысленном, если не сказать отрицательном све­те. Иудеи тяготели к теократии, к аароновскому служению, к ради­кальному авраамизму. Цари, оседлость, города, все это было чуждым, внешним, подозрительным. '

Вагнер о Монсальвате: "Здесь время переходит в пространство". Генон отождествляет Монсальват с осевой горой древних традиций, на вершине которой находится "земной рай". "Переход времени в про­странство" — это для Генона вместе с тем ход экстремальной фазы эсхатологического процесса. Каин добивает Авеля только сегодня. Но вместе с тем это разгадка квадратуры круга — "каменный цветок", "окаменевшее райское растение". Где-то, на тайном плане бытия, это действительно так, но не как данность, а как задание, не как факт, а как цель грандиозной революции...

Авель — время, сам дух историцистской парадигмы. Эта парадигма родилась в авраамизме, в иудаизме, и оттуда вползла в современность, сделала современность. Новое Время — время иудейское. Время Аве­ля. Отдаляясь от Генона, выдвинем свою версию "мести Авеля" — эта месть не в будущем, но в прошлом, в настоящем. Эта месть — сама историцистская парадигма.

Либералы не проповедники оседлости. Они носители "нового ко-чевничества". Неслучайно "царство денег" отождествляется Жаком Аттали с "царством новых кочевников".

В Каине же скрыт Монсальват, смычка города и деревни, трудово­го крестьянства и пролетариата. Пролетариат — металлург, Тубалка-ин, металлический мир городов, "кузнецы и алхимики". Крестьянство — сельскохозяйственный труд самого Каина, повторяющего древнее, догрехопаденческое занятие своего отца. (Хотя каббала учит, что у Каина и Авеля были иные отцы, а первенцем Адама и Евы вне адюль­теров был Сиф.)

Каин — Восток, демонизированный жрецами по чину Ааронову. Как и Сеир, Исав, другая белокурая бестия, и снова первенец, только у Исаака. Постоянная дискриминация первенцев у евреев — вплоть до Ефрема и Манассии. Это время хочет представить себя первичней пространства, Кронос силится выдать себя за первого и единственно­го... А он среди'-титанов младший (и оскопил своего отца — Небо, видимо, застав его однажды пьяным и нагим, как Хам). Римский Сатурн — эквивалент Кроноса — дал название празднику "сатурна­лий", когда высшие и низшие в иерархии меняются местами, "после­дние становятся первыми".

Время, которое переходит в пространство, это не то время, кото­рое пожирает пространство.

"О Каин! Ты просто непонят, как и брат Кроноса, Иапет.

Титан Иапет...

Деликатный Иафет, голубоглазый златокудрый сын Ноя, верный радуге, строитель великих Империи, вождь четырех вселенских царств.

Ты — Каин!

Рыцарь Грааля, ты — Каин! Если успешно дошел до цели, и на святой горе — "холме спасения" — обрел пылающую чашу.

Добродушный рыжий Исав, большой охотник, ты — Каин! Как радовался тебе проникнутой духом высшего насилия благородный Исаак, чье Божество поминалось под именем "Муж Сильный", "Иш": как любил он твой живой природный лесной запах, твое мужество, твою простоту... Но..."

Авель родил Оккама, Окнам родил Декарта, Декарт родил Канта, Кант родил Конта, Конт родил Поппера, Поппер родил Фукуяму... Да иссякнет на Фукуяме лунный род, считающий себя "избранным".

Генон не прав, Каин еще не убил Авеля, точнее, убил, но не до конца. "Они входили в печи сотнями, а выходили тысячами..." Не очень приятное Монсальвату чудо с тремя отроками и небесной росой повторилось совсем недавно с обратным смыслом. Пока длится месть Авеля, кудрявого свежевателя покорных тушек невинных овец, "малых сих". Каин невиновен, он исполнял долг — кровь за кровь, кто раз пустил ее у невинной твари, тот ответит сполна. Гуманней приносить в жертву людей, чем зверей. По меньшей мере, человек обязательно в чем-то виновен, а зверь? А Зверь?

Каин — "ка", свет, воздевающий руки, весенняя руна простран­ства. Каин — Восток, Авель — Запад.

1.9 Война Иеговы

Если Запад так погрешил перед онтологией, посмел восстать на нее, если он оказался родиной Времени, временной парадигмы и Рене Декарта, то что же остальные стороны света, остальные регионы ка­чественного пространства?

Юг акцентировал массу. Север — разрыв и предел, сектор бытия, в котором обе континуальности — время и пространство — задавали себе вопрос о том, что пребывает по ту сторону или с обратной стороны от центра. Восток — крепость парадигмы пространства, вос­ходящая антитеза диверсии, стремящейся к обобщению. Восток — воинствующая истина онтологии. Востоку поэтому принадлежит миссия положить предел западному резонансу катастрофы.

Но Восток обязан для этого собрать воедино треугольник, где будет осмыслена роль Севера и роль Юга. Преодолеть западный соблазн в действительности невозможно без того, чтобы заново ис­следовать содержание всех онтологических областей.

Почему время на Западе вышло из-под контроля? Как связаны Юг и Запад? Север и Восток?

Резонанс Запада внятен. Но чем мог бы быть резонанс Севера? А Юга? И чем должен стать резонанс Востока?

Ответить на катастрофу пространство сможет только в том случае, если сумеет схватить ее онтологическую причину. Это значит стороны света должны полноценно поведать самим себе о структуре своих бытийных ролей. Все ориентации будут приведены к Востоку, к Востоку вещей, чтобы обрести речь. И только тогда змию Нового Времени удастся свернуть его скользкую шею, разможжить его очковый плешивый череп.

Восток должен быть насыщен новым знанием, обменяться с треу­гольником остальных сторон Света спецификой высвечивания онтоло­гических посланий. Старое время Востока не пригодно. Кризис вре­менной парадигмы провоцирует рождение на Востоке особой хроно­логической модификации. Эта модификация — ответ на западный резонанс, но активирует она дистанционный диалог Севера и Юга. Все вместе взятое должно добавить общей ткани бытия знания о его истоковой, теневой стороне, о темной стороне онтологической Луны. Или о каббалистическом значении имени демона Солнца...

Как соотносится парадигма пространства и парадигма времени се­годня можно описать. Проблема высвечена кризисом современного мира. В этом динамическом катастрофическом действии открылась пространственная1 механика гносеологического Востока и Запада. До­бавим, в их подъестественном состоянии. Гипертрофия Нового Време­ни, как вопль болезненно пытающегося абсолютизироваться Запада, вывела на поверхность затемненные ранее онтологические структуры. Но пока еще у нас нет инструментария для следующего шага. — Мы не знаем, каким будет ответ Востока на этот вызов. Мы знаем, каков Восток страдательно — как побежденная исторически антитеза Запа­ду. Но мы не знаем пока его триумфальной онтологической посту­пи, его золотого посткритического самоутверждения. Есть подо­зрения, что такое утверждение невозможно без фундаментальной пе­ретряски пропорций в общей подоснове бытия.

Вопрос Запада — временная парадигма — выставлен как подлежа­щая преодолению и искоренению аномалия. Какую парадигму в таком случае диктуют Юг и Север, и как их надо учитывать Востоку, чтобы "раздавить гадину"?

Север — истоковый импульс, Юг — масса. Север архитипизирует идеальные модели онтологических ориентации. Как Родина и Небо. Юг дает темную почву для облачение фигур в массы. На Востоке оба принципа выливаются в единство духотворящей плоти или телесной духовности. Живое пространство. Запад разделяет Север от Юга, "плот­ное от тонкого", suaviter cum magno ingenio. Запад превращает Север в пространство Минковского, а Юг покоряет, атомизирует и распыля­ет. Понятно, как существует Восток наряду с Западом и до него. Рассвет перед закатом, до заката очевиден и представим. Но когда Закат-Запад хочет пожрать все, выйдя за отведенные ему рамки, что делать Востоку? Способен ли он сам вытянуть свет из воронки боль­шой полночи?

В такой жуткой ситуации нельзя отделаться схемой. Может стать­ся, что резонанс Запада окончится распылением всего. Это произой­дет в том случае, если у онтологии есть надвременным образом предрешенный конец. Некоторые религиозные теории так и считают. В этом случае временная парадигма и является инструментом окон­чательного уничтожения. Все, что она сумеет разъесть, будет пре­вращено в антибытие, вывернуто наружу. Нельзя исключить, что между Западом, этими религиями и антибытием есть сговор. Почти наверня­ка есть.

Если это все же не так, то все просто начнется снова. Запад, разбухая, захватит в свою виртуальную пустоту, в отрицательную ячейку дигитальной парочки ("да"-"нет") лишь сор бытия, и на пус­том, освобожденном месте само собой обнаружится Восток и парадиг­ма пространства. Но это будет касаться новых персон, новых волно­вых пересечений. Есть и такие религии, фаталистичные, стабильные, спокойные, стоически переживающие собственное уничтожение.

Но высшей притягательностью обладают сектора мысли, располо­женные на пересечении этих кругов. Парадигма времени ужасна. Это — зло и конец. Парадигма пространства — прекрасна. Это истина и перманентность. Но и там и там снята телеология, вопрос о конечной и промыслительной ориентации шагов, предопределяющих не структу-рализацию онтологических страт, а причину такой структурализа-ции. Иными словами, неопределенность — возможно, в форме особой под вопросом стоящей дискретности — брезжит на внутренней грани­це волнового всепространства, там, где, казалось бы, располагается Большой Ответ. И в этом случае сами собой связываются — нет, это не точно — шокируют подозрением о наличии возможной связи онтологические дисфункции Запада и мерцающий (не твердо наличе­ствующий, не утвержденный, не засвидетельствованный) разрыв в пун­кте, где лежит центр онтологической карты.

Считается, что пары (дымы) от этого центра идут вверх на Север, а осадок — вниз, на юг. Потом Север смешивается с Югом и появля> ется Восток. Потом Восток дает импульс вращательной траектории, последующей онтологически за ортогональным жестом распадения полюса на Север и Юг. В результате кругового скитания жизненный ком распадается. Это — Запад. Но отходы жизни, имманентные ре­зультаты конца не совпадают с плотско-духовными предопределен-ностями Севера и Юга. Так осуществляется полный безвозвратный онтологический процесс по ту сторону атомарных иллюзий. Персона- маска, вещь или форма проходят по градусам бытия, говоря о себе на разных стадиях по-разному. Потом временная неделимость развеива­ется, а имена остаются. В пространственной парадигме все это, на самом деле, не повторяется, но есть одно и то же. Онтологическим и смысловым образом. Неважно, что мнят об этом подпадающие под гипноз мельтешений туманных разнообразий существа, капельки влаж­ного бытия. Все это пребывает неизменным.

Необратимость "западного изгнания" (Сохраварди) помимо указа­ния на ограниченность онтологии — вывод самого Запада — или утверждения перманентности пространства, где просто нет никаких перемещений (аксиома Востока), может иметь и третий смысл.

Это — путь "войны Иеговы", кираса Востока. Раскол в последних толщах, взятый на щит.

Сказать об этом невозможно, поскольку это еще не стало фактом. Более того, это может и не стать фактом, так как выходит за рамки даже пространственной парадигмы.

Есть ли что-то за пределом бытия?

И не это ли гипотетическое "что-то" навлекло на нас чуму Запада, горячечный недуг картезианства, чтобы косвенно указать на перспек­тивы еще более далекие, опасные и глубинные, нежели пропитанный Страхом Божьим торжественный строй неподвижной пространствен­ной Вселенной?

Au-dela de la Lumiere primordiale de 1'Orient des choses et des etres...

И еще более дерзко: Jenseits des Nordens, des Eises, des heute (Ницше)...

Часть II

МОСКВА КАК ИДЕЯ