Внутренний предиктор СССР
| Вид материала | Документы |
- Внутренний предиктор СССР краткий курс…, 6291.54kb.
- Внутренний предиктор СССР, 2597.6kb.
- Внутренний предиктор СССР к пониманию макроэкономики государства и мира, 802.95kb.
- Внутренний предиктор СССР время: начинаю про Сталина рассказ…, 1035.13kb.
- Внутренний предиктор СССР нам нужна иная школа, 3905.21kb.
- Внутренний предиктор СССР нам нужна иная школа, 3884.89kb.
- Внутренний предиктор СССР основы социологии, 5240.95kb.
- Внутренний предиктор СССР основы социологии, 3137.19kb.
- Внутренний предиктор СССР, 3537.39kb.
- Внутренний предиктор СССР о культуре административной деятельности, 3629.74kb.
Глава 2. Волненья разных размышлений
И так домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненьи разных размышлений.
Каким путем приходит в любой национальный дом еврейство, в поэме не говорится, как не говорится прямо и о том, что за словом “евгений” у читателя должен вставать образ социального явления столь странного, что обыденному сознанию его меру одним словом трудно выразить. И потому (на что никто не обращает внимания), вместо всем знакомого по каноническим текстам поэмы вводного слова “итак”, в оригинальном тексте мы видим раздельное “и так”, чтобы у читателя определенной эпохи, в соответствии с принципом дополнительности информации, по мере того как в коллективном бессознательном созреет образ этого явления, как бы сам собой возник и вопрос, заданный поэтом по умолчанию: “Как?” — Как самая древняя мафия проникает в любую национальную общность, после чего ее (т.е. мафии) “патриотизм” действительно становится последним прибежищем негодяев ?
Поскольку к концу ХХ века информации о еврействе накопилось достаточно, чтобы в коллективном бессознательном сформировалось о нем целостное представление, то интересно понять объективную, а не декларируемую нравственность этой странной общности, которая выражается не только в её поведении, но и в помыслах:
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь,
Что мог бы Бог ему прибавить
Ума и денег.
В этом кратком, но очень содержательном внутреннем монологе Евгения и отражена социально противоречивая логика поведения как отдельно взятого еврея, так и еврейства в целом. Разумеется, каждый еврей понимает, что только трудом он может “себе доставить и независимость и честь”, но в реальной жизни еврейство в целом (в статистическом смысле), избегает сферы производства, связанной с физическим трудом, которому, как правило, предпочитает труд в сфере управления и других областях информационной деятельности, а также имитацию общественно полезной деятельности по принципу: что бы ни делать — лишь бы не работать. Но подобного рода деятельность требует особых знаний и потому не всякий, обделенный от Бога умом, способен к эффективному труду, особенно в сфере управления. И, понимая это, Евгений просит у Бога прибавки “ума и денег”, поскольку у евреев есть поговорка: «Были бы здоровье и деньги, а остальное все купим.» Действительно, за деньги можно купить все, кроме... знаний. Можно купить, особенно сегодня, даже вывеску-диплом, уверяющую общество о наличии у “предъявителя сего” знаний в определенной сфере деятельности, но невозможно купить сами знания.
Знание — единственная в мире “вещь”, которая не продается, не покупается и не отчуждается, даже по желанию владельца, но доступ к которой дается Богом по нравственности. Поэтому знание может быть освоено лишь собственным трудом, но при этом результаты его реализации всегда будут связаны с определенным строем психики человека. Отсюда, знание — лишь приданое к строю психики.
Нравственность Евгения (не декларируемая, а объективная) раскрывается во второй части его “разных размышлений”, и, как мы видим, ее проявления тут же вступают в противоречие с рассуждениями по части истинного предназначения труда и ума:
Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
В итоге перед нами социальный тип даже не с раздвоенным1, а с “расстроенным” сознанием: понимает, что средства для честного преуспеяния в жизни должно добывать добросовестным трудом, но тут же просит у Бога денег т.е. непрочь пожить “на халяву” и вообще завидует бездельникам и людям “ума недальнего”. Другими словами, “в волненьи разных размышлений” еврейского гения просматриваются явные признаки шизофрении. И о том, что Пушкин угадал их в коллективном бессознательном еврейства задолго до того, как оно выразилось индивидуальным сознанием отдельно взятого еврея нас извещает газета “Петербург экспресс” № 10(11), 1995 г., в которой не самый бедный и не самый талантливый еврейский актер Михаил Боярский на первой странице прямо заявляет: “Если бы я был поумнее и побогаче...” Евгений у Пушкина наделен эпитетом “бедный” не случайно: в начале века в России была очень популярна басня И.А. Крылова “Бедный Богач”. Приведем её здесь полностью, поскольку данная басня — своеобразное выражение в коллективном бессознательном того времени проблем, которые Пушкин на уровне второго смыслового ряда и пытался высветить в поэме.
“ Ну стоит ли богатым быть,
Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить
И только деньги лишь копить?
Да и на что? Умрем, ведь все оставим.
Мы только лишь себя и мучим, и бесславим.
Нет, если б мне далось богатство на удел,
Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,
Чтоб жить роскошно, пышно,
И о моих пирах далеко б было слышно;
Я даже делал бы добро другим.
А богачей скупых на муку жизнь похожа”, —
Так рассуждал Бедняк с собой самим,
В лачужке низменной, на голой лавке лежа.
Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез,
Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес;
Последнее едва ли не вернее —
Из дела будет то виднее;
Предстал, и начал так: “Ты хочешь быть богат,
Я слышал для чего; служить я другу рад.
Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;
Но вынешь лишь один, уж там готов другой.
Итак, приятель мой,
Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.
Возьми ж — и из него без счету вынимай,
Доколе будешь ты доволен;
Но только знай:
Истратить одного червонца ты не волен,
Пока в реку не бросишь кошелька”.
Сказал — с кошельком оставил Бедняка.
Бедняк от радости едва не помешался;
Но лишь опомнился, за кошелек принялся,
И что ж? — Чуть верится ему, что то не сон:
Едва червонец вынет он,
Уж в кошельке другой червонец шевелится.
“Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!” —
Бедняк мой говорит. —
Червонцев я себе повытаскаю груду,
Так завтра же богат я буду —
И заживу как сибарит”.
Однако ж поутру он думает другое.
“То правда, — говорит, — теперь я стал богат;
Так кто ж добру не рад!
И почему бы мне не быть богаче вдвое?
Неужто лень
Над кошельком еще провесть хоть день !
Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;
Но если накупить могу я деревень,
Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?
Так удержу чудесный кошелек;
Уж так и быть, еще я поговею
Один денек;
А, впрочем, ведь пожить всегда успею”.
Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —
Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;
Меж тем он скудно ест, и скудно пьет;
Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.
День кончится, и, по его расчету,
Ему всегда чего-нибудь не достает.
Лишь кошелек нести сберется,
То сердце у него сожмется;
Придет к реке, — воротится опять.
“Как можно, — говорит, — от кошелька отстать,
Когда мне золото рекою само льется?”
И наконец, Бедняк мой поседел,
Бедняк мой похудел;
Как золото его, Бедняк мой пожелтел.
Уж и о пышности он боле не смекает;
Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой,
Утратил все; но все дрожащею рукой
Из кошелька червонцы он таскает.
Таскал, таскал... и чем же кончил он?
На лавке, где своим богатством любовался,
На той же лавке он скончался,
Досчитывая свой девятый миллион.
В знаменитую Болдинскую осень 1830 г. поэт уделил этой теме особое внимание в “Скупом рыцаре”.
Но вернемся к размышлениям бедняка из “Медного Всадника”:
Что вряд еще через два года
Он чин получит; что река
Все прибывала, что погода
Не унималась; что едва ль
Мостов не сымут, что конечно
Параше будет очень жаль...
Так впервые в поэме появляется образ народа, известный по “Домику в Коломне” под именем Параши:
Параша, так звалась красотка наша,
Умела мыть и гладить, шить и плесть;
Всем домом правила одна Параша
Поручено ей было счеты весть,
При ней варилась гречневая каша
(Сей важный труд ей помогала несть
Стряпуха Фекла, добрая старуха,
Давно лишенная чутья и слуха).
Видимо, поэтому Евгений и:
...... разнежился сердечно
И размечтался как поэт.
Первая попытка хозяев Евгения успокоить с его помощью народы России через замену христианской идеологии (стряпуха Фекла) на идеологию марксизма (кухарка Мавра), закончилась неудачно. О том, что псевдонимом еврейского гения Маркса был Мавр, знает почти каждый, кто интересовался историей марксизма. Но тот, кто серьезно интересовался историей христианства, тоже знает, что ближайшей сподвижницей (то ли бывшего главы спецслужб Синедриона, то ли одного из молодых и перспективных его сотрудников) иудея Савла, чудесно превратившегося в христианского апостола Павла, была принявшая обет безбрачия (целибат) женщина по имени Фекла. Так что пушкинский псевдоним христианства (тоже своеобразный палец, указующий на определенные качества государственной идеологии монархической России начала XIX в.) оказался в тексте “Домика в Коломне” не случайно. Мы же, благодаря его системе образов в отношении целостного мира вещей и явлений, стали свидетелями предсказанной им еще в 1830 г. смены обличья марксистских чиновников, легко перешагнувших через вечную вдову — правительство (в данном случае — советское) и в одно мгновенье обернувшихся в демократов:
Пред зеркальцем Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась. Что с моей вдовой?
“Ах, ах!” и шленулась. Её увидя,
Та второпях, с намыленной щекой,
Через старуху (вдовью честь обидя)
Прыгнула в сени, прямо на крыльцо
Да ну бежать, закрыв себе лицо.
Это кульминационная, 50-я октава “Домика в Коломне”, на которой Пушкин сосредоточил внимание читателя дважды: сделав её семистрочной (все остальные октавы поэмы — восемь строк) и снабдив собственноручной иллюстрацией, содержательно дополняющей текст поэмы. Смысл образного (рисунком) дополнения: дать будущему читателю — не ленивому и любопытному — ту информацию, которую во времена Пушкина словом выразить еще было невозможно. Другими словами, речь идет о внелексических формах отдельных художественных образов, которые возникают в подсознании на уровне смутных догадок.
Подлинное лицо Евгения в “Домике в Коломне” для “света и молвы” пока еще прикрыто “зеркальцем Параши” — телевидением, которое также угадано Пушкиным задолго до его появления в качестве приданного злого гения.
Ей в приданое дано
Было зеркальце одно;
Свойство зеркальце имело:
Говорить оно умело.
С ним одним она была
Добродушна, весела,
С ним приветливо шутила
И, красуясь говорила:
«Свет мой, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех прекрасней и белее?»
И ей зеркальце в ответ:
«Ты, конечно, спору нет;
Ты, царица, всех милее,
Всех румяней и белее».
И царица хохотать,
И плечами пожимать,
И подмигивать глазами,
И прищелкивать перстами,
И вертеться, подбочась,
Гордо в зеркальце глядясь.
Можно ли короче и содержательнее описать взаимоотношения еврейства с современным телевидением, чем это было сделано Пушкиным в “Сказке о мертвой царевне и семи богатырях”?
До сих пор вопрошает мировую общественность еврейский гений и по-прежнему “зеркальце Параши” не может доложить всей правды, поскольку является изначально, как и все другие средства массовой информации, собственностью “девицы”, которая, любуясь на свое отражение в “зеркальце Параши”, даже когда “содрогнулась вся столица” по-прежнему бездумно и беззаботно хихикает, как Шамаханская царица :
Хи-хи хи да ха-ха-ха!
Не боится знать греха.
“Сказка о золотом петушке”