Geum.ru

Даже в благополучные советские времена военно-морские учебные заведения то создавались, то расформировывались (за редким исключением)

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
КАК ЭТО БЫЛО


Большая часть офицеров флота - это выпускники высших военно-морские училищ, которые сейчас называются военно-морскими институтами. Даже в благополучные советские времена военно-морские учебные заведения то создавались, то расформировывались (за редким исключением). Впрочем, недавние годы нашей истории оказались последними также для многих сухопутных и лётных училищ. А уж что касается перевода каких-либо факультетов из одних училищ в другие - это всегда сложно было отследить, ещё сложнее вспомнить и не всегда возможно понять.

Было когда-то в городе Риге Краснознамённое артиллерийское училище береговой обороны (или КАУБО), которое закончил Владимир Александрович Бородин, отец моего школьного друга Саши. Не раз, приходя к Саше в гости, я общался и с его родителями. Владимир Александрович был очень интересным человеком. После училища Бородин - старший служил в береговой артиллерии, знал и понимал службу, поэтому позже, когда он стал военным журналистом, «втереть очки» ему было невозможно. После увольнения в запас (известные хрущёвские «миллион двести») Владимир Александрович много лет работал в редакции газеты Северного флота «На страже Заполярья». Это был очень серьёзный печатный орган, его сотрудники наделялись большими полномочиями в пределах флота и всех подчинённых ему учреждений.

Однажды Владимир Александрович оказался на черноморском побережье в одном из санаториев Министерства обороны, предназначенном, главным образом, для отдыха и лечения подводников Северного флота. Прекрасно помню тот период. Я тогда служил на атомной лодке, но взять путёвку на Чёрное море так ни разу и не смог. В то же время, наши общие знакомые, служившие в тылу, ежегодно ездили туда без каких-либо проблем.

Бородин, к его удивлению, никаких подводников в том санатории не встретил, зато там было много молодых людей, здоровых, розовощёких и жизнерадостных. Выяснилось, что все они были студентами, носившими фамилии, очень хорошо известные на Северном флоте. Владимир Александрович пришёл к главному врачу, предъявил своё редакционное удостоверение и попросил объяснить, на каком основании эти ребята здесь находятся. Сразу внятного ответа на свой вопрос он не получил, а на следующий день ему показали наскоро написанные медицинские карты всех этих студентов, где в графе «диагноз» было написано… «нервная болезнь». Даже далёким от медицины людям понятно, что это «липа». Бородин написал тогда фельетон «Нервные студенты». Потом кое-кто за эту публикацию отыгрался на моём друге, Саше…

Владимир Александрович, как честный и порядочный человек, жёстко критиковал те недостатки, которых немало было и в стране, и в нашей армии. Неудивительно, что он и отдельные представители политорганов с давних пор друг к другу взаимной симпатии не питали. Журналисту приходилось встречать среди них таких ребят, по сравнению с которыми герой чеховского «Хамелеона», как бы это сказали в Одессе, «имел бледный вид». Однажды, когда Владимир Александрович был ещё лейтенантом или старшим лейтенантом, с ним произошёл примечательный случай.

Незадолго до смерти Сталина замполит части произнёс перед строем речь, в которой об Иосифе Виссарионовиче говорилось почти в каждой фразе. На партсобрании, проходившем через относительно небольшой промежуток времени после похорон генсека, Бородин в своём выступлении тоже упомянул покойного вождя.

Внезапно замполит, который ещё несколько месяцев назад славил и восхвалял «отца народов», выкрикнул с места:
  • Да пошёл ты со своим Сталиным!
  • Ну как же так, ведь он столько лет стоял во главе нашего государства, он вошёл в историю!
  • Да он совсем и не вошёл, а влип в историю!..



У КАУБО на морском берегу был свой собственный полигон, там же у них был лагерь. В этом лагере проходили «курс молодого бойца» и курсанты другого рижского училища, Второго Балтийского. Там начинал свою учёбу Владимир Павлович Болховской, с которым меня судьба свела уже в стенах предприятия «Малахит». Он рассказал, как они жили в лагере в те годы.

Первая партия курсантов, в которую входил и Владимир Павлович, приехала в лагерь сразу же после сдачи экзаменов, чтобы подготовить жильё для себя и для других - десятиместные брезентовые палатки. После этого всех остальных посадили в ялы и баркасы, которые взяли на буксир катера, и доставили в лагерь морем. Тогда многие из ребят впервые узнали, что такое морская болезнь. Шлюпки потом перевели на озеро, сообщавшееся с заливом, и шлюпочной практикой занимались уже там.

Среди тех, кто командовал курсантами нового набора в лагерный период, был человек, внешне похожий если не на Донкихота, то, скорее, на его коня, Россинанта, - подполковник Бочкарёв. Был он долговязым, длинноруким, голенастым, с удлинённым лицом. Подполковник очень любил противогазы. По его приказанию каждую ночь курсанты были обязаны натягивать на лицо тугие резиновые маски и в таком виде спать, а он ходил и проверял, все ли выполняют его требования. Сон в противогазах сильно смахивал на изощрённую пытку: противогазная коробка затрудняла дыхание, а кожа под маской начинала болеть уже через час. Чего только не делали курсанты, чтобы облегчить свою участь! И гофрированную трубку от коробки отвинчивали, и клапан из маски вынимали, чтобы дышать прямо из атмосферы… Но однажды самый хитроумный из них, ложась спать, с головой спрятался под одеяло, а ноги, с надетой на ступни противогазной маской, положил на подушку. Отправился ночью Бочкарёв проверять включение курсантов в противогазы, дошёл до койки хитреца, нагнулся над ней и понял: что-то здесь не так. Подполковник не услышал ни шипения фильтруемого воздуха, ни щёлканья клапана после выдоха. Потрогал маску - она холодная! Откинул в панике одеяло и увидел, что на подушке лежат ноги. После пережитого стресса он перестал производить ночные проверки.

Правда, во всём остальном послаблений курсантам не давали. Нередко их ночью поднимали по тревоге, после чего они с полной выкладкой совершали марш-броски. Естественно, бегом и в противогазах. Тогда ещё не все военные понимали, что такое поражающие факторы ядерного взрыва, поэтому начальники периодически подавали бегущим курсантам команды: «Ядерный взрыв справа (слева) 100 метров!» Ребята валились в траву и (не упускать же такую возможность!) ели прямо с кустиков крупную сладкую чернику, оттянув противогазные маски.

В училище было много преподавателей, прошедших Великую Отечественную войну. Среди них - Герой Советского Союза А.Н. Кесаев и другой выдающийся подводник, П.Д. Грищенко, который, по иронии судьбы, не был удостоен этого высокого звания.

Вскоре 2-ое Балтийское училище подводного плавания было расформировано, и одну роту с того курса перевели во Владивосток, в Тихоокеанское училище, а другую, в которой был Владимира Павлович, в Ленинград, в 1-ое Балтийское училище (позже - ВВМУПП имени Ленинского комсомола). Там тоже было немало известных подводников, в том числе, Я.К. Иосселиани, С.П. Лисин и Н.П. Египко. Начальником минно-торпедного факультета был капитан 1 ранга В.Г. Стариков, а его заместителем - капитан 1 ранга Цыганков, о котором говорили, что он порядочный дядька, но обладает невероятно противным голосом. Требования к курсантам были высокими, их могли отчислить с любого курса (не только за неуспеваемость, но и за дисциплинарные прегрешения, в первую очередь, за пьянство и «самоволки»). Из роты, которая была переведена в 1-ое Балтийское училище, до выпуска дошло меньше четверти людей, примерно так же получилось и с теми, кто попал во Владивосток. Правда, если выпившего курсанта не хватали сразу, а узнавали о его проступке лишь спустя некоторое время, то его только ругали, наказывали, но не выгоняли. Как-то раз Цыганков вызвал в свой кабинет курсанта, который на днях «злоупотребил». Разговор у них получился вот таким:

- Ты что пил?

- Коньяк, товарищ капитан 1 ранга!

- Ничего себе замашки! В курсантские годы - коньяк!

- Товарищ капитан 1 ранга, а мне сказали, что коньяк - это не водка, и от него не пьянеют!

Чуть позже Цыганков сделал объявление перед строем:

- Товарищи курсанты, на факультете ходит слух, что коньяк - не водка. Так вот, коньяк - хуже водки! Это я вам говорю на основании своего личного опыта!

Командование с курсантами, как уже было сказано, не церемонилось. Тем не менее, офицеры училища (и преподаватели, и строевые начальники) не считали для себя зазорным бывать на курсантских вечерах отдыха. Лучшим танцором был Ярослав Константинович Иосселиани. В вальсе равных ему просто не было!

За несколько лет до своего перевода в 1-ое Балтийское училище Иосселиани был командиром бригады строящихся подводных лодок в городе Горьком. Там с ним общался мой отец, тогда ещё молодой командир подводной лодки проекта 613. Но об этом будет отдельный рассказ.


Мой отец поступил в Тихоокеанское высшее военно-морское училище в 1945 году. В войну, будучи в морской авиации, он получил звание сержанта, поэтому после приёма в училище его переаттестовали в старшину 1 статьи и назначили старшиной класса. Отец попал в роту к Петру Сергеевичу Шканову, великолепному моряку и прекрасному человеку, о котором у всех остались самые светлые воспоминания.

Должность старшины класса никаких привилегий отцу не давала, более того, неоднократно подставляла его под удар. Однажды их класс прямо накануне экзамена по высшей математике разместили в новом для них помещении, которое никто к зиме не готовил, рамы не заклеивал, поэтому там было очень холодно. Принимал экзамен преподаватель по фамилии Шипулин. Когда математик окончательно замёрз, он сердито осведомился, кто здесь старшина класса, и, узнав, кто, влепил отцу «трояк», даже не опросив его. А я вот сейчас всё думаю: не тот ли это Шипулин, о котором упомянул в своей книге «Лидер «Ташкент» В.Н. Ерошенко? И не он ли вёл занятия по высшей математике и в нашем училище?

В первые послевоенные годы курсантов высших военно-морских училищ обучали тому, что нужно на войне. Удивительной даже для людей моего поколения была тогда программа обучения: в период корабельной практики на надводных кораблях курсанты старших курсов в обязательном порядке выполняли зачётное боевое упражнение - артиллерийскую стрельбу. Для этого совсем не учебный, а боевой корабль из состава сил постоянной готовности выходил в море и стрелял по специальной плавающей мишени (так называемому артиллерийскому щиту). Управлял стрельбой экзаменуемый курсант, а присутствовавшее при сём командование корабля могло вмешиваться в его действия лишь в том случае, если грубо нарушались меры безопасности - ведь это, всё-таки, было не тренажёре, а в море, на настоящем корабле с живыми людьми и боевым оружием! При неудовлетворительной оценке упражнения (полном отсутствии попаданий) последствия для курсанта могли оказаться достаточно серьёзными.

Обучение длилось тогда не пять лет, а четыре. Несмотря на это, курсанты успевали изучить штурманскую специальность, связь, радиотехнические средства, артиллерийское и минно-торпедное вооружение надводных кораблей и подводных лодок. Выпускались они с дипломом вахтенного офицера и могли быть назначенными на любой корабль ВМФ, в любую боевую часть и службу (кроме электромеханической и медицинской - этих специалистов всегда готовили и выпускали другие училища).

А начиналось обучение в училище для курсантов-тихоокеанцев, как и для всех остальных, с лагеря, который был расположен в бухте Миноносной. Туда из Владивостока периодически ходил катер. Курсанты занимались не только «шагистикой» и изучением различных уставов, но ещё и морской (в том числе, шлюпочной) и водолазной подготовкой. Там однажды старшина 1 статьи Караваев получил баротравму уха: во время спуска в снаряжении - «трёхболтовке» он под водой сорвался с трапа.

Проводились с ними занятия и по иностранным языкам. Молодая преподавательница английского была очень хороша собой, поэтому курсанты прозвали её «симпатючкой». С ней был связан забавный эпизод.

За «англичанкой» в лагере начал настойчиво ухаживать один молодой офицер. Свет не без добрых людей, поэтому о происходящем очень скоро стало известно его жене. Когда разгневанная супруга «героя-любовника» сошла с катера, на пирсе её встретил пожилой (по курсантским меркам) офицер, однофамилец провинившегося, который добровольно решил прикрыть собой товарища. Он назвал женщине свою фамилию и сказал, что произошло недоразумение: именно он, а не её муж, и есть тот самый ловелас, что добивается расположения «симпатючки». Женщина успокоилась и вернулась во Владивосток. Зато на следующем катере прибыла супруга офицера, показавшего яркий пример мужской солидарности, и тому пришлось давать объяснения теперь уже своей жене...

Сколько интересных людей было вокруг! Начальником курса тогда был Вячеслав Васильевич Филиппов, хороший знакомый Владимира Филипповича Трибуца, командовавшего Балтийским флотом. Он не раз рассказывал случаи из своей жизни, начинавшиеся со слов: «Мы с Володей Трибуцем…» Сам Филиппов адмиралом, увы, не стал: подвело пристрастие к спиртному. Командиром соседней роты был капитан Бондаренко (как он сам себя называл - Бондарэнко). Курсанты посмеивались над его чудачествами, но ротного по-своему любили. Тем не менее, однажды, проходя мимо курилки, Бондаренко услышал из чьих-то уст критику в свой адрес. Построив тут же своё подразделение, ротный сделал вот такое объявление:
  • Товарищи курсанты! Говорят, что капитан Бондарэнко порет хреновину. Разъясняю: капитан Бондарэнко хреновину не порет. Вольно, разойдись!

В другой раз этот офицер услышал, что какой-то курсант очень похоже изображает его голос и манеру говорить. Вновь построив роту, Бондаренко сказал:
  • Внимание, товарищи курсанты! В нашей роте появилась обезьяна, похожая на меня!

Однажды ротный, идя по кубрику, очевидно, в состоянии лёгкого подпития, дал команду:
  • Старшина роты! Выделить одну лошадь или трёх курсантов, переносить вещи - командир роты женится!

Через несколько дней новая команда, поданная им, звучала так:
  • Старшина роты! Выделить одну лошадь или трёх курсантов, переносить вещи - жена оказалась б.....!

Как-то раз, придя в училище ночью, Бондаренко объявил своей роте тревогу. Когда все построились с вещами и оружием, ротный перед строем торжественно провозгласил:
  • Товарищи курсанты, крикнем троекратное «Ура» для сплочения коллектива!
  • Ура! Ура! Ура!!!
  • Вольно, разойдись! Отбой!


В те годы во внешнем облике курсантов приметой времени были палаши, которые ребята носили на поясе при увольнении в город. Эти длинные и тяжёлые прямые клинки в деревянных ножнах сильно мешали, особенно, на танцах и при посадке в общественный транспорт. Бывало, что отдельные курсанты во хмелю пытались рубить ими то деревья, то собак. Когда в училище поступил я, палашами продолжали вооружать только дежурных по ротам, а вскоре это оружие почти полностью изъяли из обращения. Теперь с палашами ходит только знамённая группа во время парадов.


В силу разных обстоятельств курсанты вели почти аскетический образ жизни, но некоторые из них всё же расслаблялись так, как это принято в России. Отдельные любители острых ощущений пробовали водку, настоянную на махорке. От этого варварского пойла человек сразу дурел. Стоит ли говорить, какой это был удар не только по голове, но ещё по печени и почкам!

Отец спиртными напитками не злоупотреблял. Уже хотя бы потому, что положение старшины обязывало быть примером. Правда, в отпуске, в родительском доме, он, конечно же, участвовал в застольях.

Однажды в очередной курсантский отпуск на Урал вместе с отцом приехал его друг, с которым там произошёл смешной случай.

В Пермском крае был обычай: когда в дом приезжал гость, его угощали домашним пивом - отнюдь не символически, а до тех пор, пока он не давал понять хозяевам, что ему уже достаточно. Вот оба курсанта вошли в дом, их встретили. Бабушка подала другу отца (в первую очередь, как гостю) полный кувшин. Тот с удовольствием выпил: она умела варить такое замечательное пиво! Ему вновь налили (а надо отметить, что отец по какой-то причине другу об этом обычае не рассказал). Парень заставил себя выпить новую порцию (прекрасно помню тот зелёный эмалированный кувшин, литра полтора, не меньше!) Ему вновь налили. Гость оказался в затруднительном положении: пить он уже не мог, а отказываться боялся - вдруг хозяева обидятся? Отпил, сколько сумел, а после этого (будь, что будет!) сказал: «Спасибо, больше не могу!» Ну, не можешь, так не можешь, - кувшин дополнили до верхнего уровня и передали отцу. Пока он не спеша пил, пока его расспрашивали, что да как, гость куда-то пропал. После долгих поисков парня нашли во дворе мирно спящим на крыше баньки. Как только он туда залез?!


Отношения между курсантами были, в основном, хорошими, дружескими, но были, конечно, в коллективе ребята, вызывавшие у других антипатию. Несколько человек из роты поступили в училище со сверхсрочной службы. Эти курсанты отличались запасливостью и прижимистостью. Они хранили свои вещи в самодельных сундучках, запиравшихся на замки (в трудные послевоенные годы чемоданы были редкостью). Там лежали запасы мыла, подворотничков, носков и множество других необходимых мелочей. Курсанты-сверхсрочники весьма неохотно делились с друзьями своими богатствами. За это одного из них наказали довольно жестокой шуткой.

В последний день корабельной практики, незадолго до схода на берег, курсанты гвоздиком открыли замок сундучка сокурсника-сверхсрочника, положили внутрь чугунную балластину и вновь закрыли. Потом ребята со своими вещами пошли пешком от причала, куда ошвартовался корабль, до сопки Сапёрной, где было расположено училище. А путь этот был совсем не коротким! Бедный сверхсрочник, сгибаясь от тяжести, поначалу нёс свой сундучок сам. Он тогда ничего не заподозрил: подумал, что за время плавания немного ослаб, да ещё и отвык от веса своего имущества. Однако, вскоре ему стало невмоготу. Курсант стал просить, чтобы ему помогли. Те, кто знал о шутке, отвечали ему ругательствами: мол, сам накопил, сам и таскай своё дерьмо! Правда, те, кто был не в курсе, всё-таки сжалились и помогли. В училище, в родном кубрике, парень открыл замок сундучка, откинул крышку и увидел под ней корабельную чугунину. Он буквально заплакал: «Ребята, ну зачем же вы так?» После этого большую часть своих многолетних накоплений курсант раздал.

Шутка получилась злой, но воспитательный эффект был достигнут. Правда, иногда товарищеские шутки оказывались совсем не смешными и неоправданно жестокими.

Один курсант как-то раз начал самостоятельно конструировать новую неконтактную мину. Его инициативу поддержали на кафедре, а затем новоявленного конструктора, вместе с разработанными им документами, направили на консультацию в научно-исследовательский институт. Когда парень достал из тубуса чертежи и развернул их перед учёными мужами, внутри рулона оказался… рваный и стоптанный курсантский ботинок, подброшенный туда кем-то из приятелей. В обиходе такие ботинки именовались, по аналогии с известной ручной гранатой, «РГД-42», что в переводе обозначало: «рабочий гов..дав 42 размера». Было стыдно и обидно!


Владивосток расположен довольно далеко от большинства городов, а учились в Тихоокеанском училище ребята из многих мест нашего необъятного Советского Союза. Вариант путешествия с Дальнего Востока в другие края СССР был в те годы только один: по железной дороге! Поездка занимала много дней. За это время люди в каждом вагоне успевали перезнакомиться, а зачастую и подружиться.

Однажды Леонид Осипович Утёсов, народный артист, кумир миллионов людей, поехал из Владивостока в Москву. В одном вагоне с ним оказался Фёдор Воловик, курсант из отцовской роты, которому надо было выходить на одной из сибирских станций. О своём товарище отец отзывался так: «Федя был мастером разговорного жанра. Никто из нас не мог его переговорить». Воловик в пути познакомился с Утёсовым и сумел настолько обаять знаменитого артиста, что тот на родной для Фёдора станции лично проводил курсанта к выходу, неся в руках, наподобие букета, несколько бутылок шампанского.

Позже Фёдора стали называть Фёдором Степановичем, он много работал, много плавал, честно поднимался вверх по служебной лестнице, стал контр-адмиралом и дошёл до должности начальника штаба флотилии атомных подводных лодок. Судьба ещё не раз сводила его с известными, знаменитыми людьми, в частности, с поэтом и артистом Владимиром Семёновичем Высоцким.

К сожалению, Фёдор Степанович Воловик ушёл из жизни рано, всего лишь в сорок восемь лет…

Но всё это будет позже, а пока речь идёт о весёлых и сравнительно беззаботных годах курсантской юности людей старшего поколения.


Отец рассказывал, что он, как было положено настоящему старшине, установил прекрасные отношения с факультетскими баталерами, и поэтому имел возможность самостоятельно выбирать себе одежду, а не носить то, что выдали. Однажды он пришёл в баталерку и стал неспешно подыскивать себе подходящие брюки. Одни не подходили по размеру, другие не устраивали его по покрою. Наконец, брюки, практически идеально соответствовавшие всем требованиям, были всё-таки найдены. Когда отец впервые надел свою тщательно отобранную и аккуратно отутюженную обнову, друзья посмотрели на него и сказали: «Борис, а ведь у тебя брюки коричневые!» Он глянул - и точно: не слишком хорошо прокрасившееся сукно, которое под лампами выглядело, как чёрное, при солнечном освещении оказалось коричневатым…

Отец тогда сделал философский вывод, правильность которого подтвердили и его, а в дальнейшем, и мои, жизнь и служба: не надо никогда и ни в чём копаться и выбирать, стремясь что-то выгадать: всё равно, будет именно так, как угодно судьбе. И у него, и у меня карьера сложилась не совсем так, как мы планировали, и совсем не так, как мог бы позволить имевшийся у него и у меня потенциал, но кто знает, каких подводных камней на пути к призрачному горизонту мы с ним, благодаря досадным неудачам, сумели избежать?


Для меня путь в училище тоже начинался с лагеря. Он располагался на территории бывшего мятежного кронштадтского форта Серая Лошадь. Прямо там мы сдавали вступительные экзамены. Конкурс был большим: то ли три, то ли четыре человека на место. Правда, позже выяснилось, что достаточно много ребят подавало через военкомат свои заявления на поступление в училище только для того, чтобы на время получить отсрочку от армии и гарантированно валять дурака до следующего лета.

Начались экзамены. Спасибо моим учителям - оказалось, что меня учили, как надо! Пожалуй, самым трудным был экзамен по математике (письменно). Для многих из тех, кто всерьёз собирался поступать в училище, именно он стал камнем преткновения.

Серёжа и Юра Владимировы, наши знакомые, за несколько лет до моего выпуска из школы поступили в училище имени Фрунзе. Их мама, Лидия Сергеевна, пересказала нам впечатления обоих сыновей от вступительных экзаменов. Каждый из них пришёл к такому выводу: не надо дёргаться, когда на письменном экзамене увидишь, как абитуриенты один за другим молча кладут свои листки на стол экзаменатора и выходят из класса. Это вовсе не значит, что они, такие умные, всё уже решили, а ты, такой тупой, продолжаешь возиться в числе последних. Просто это люди, которые уже поняли, что им здесь делать нечего.

Подтверждаю, так оно и оказалось.

Мне сразу поддались почти все задания, но было одно, подход к которому я нашёл не с первого взгляда. Спасибо нашей математичке, Галине Дмитриевне Новожиловой, - мы под её руководством решали и не такое! Выполнил все задания. Среди тех, кто сразу не ушёл с экзамена - в числе первых.

Смотрю, сидевший через проход от меня парень тоже смог всё решить. Мы с ним потом оказались в одной учебной группе. Был он студентом одного из архангельских вузов, твёрдо решившим стать подводником. В наше училище он поступал второй год подряд. К сожалению, забыл его имя - мы звали парня (по «ключевому» слову одного из его лучших анекдотов) Акулой. К сожалению, успешно сдав все вступительные экзамены, Акула был отчислен - его подвёл другой анекдот… Парень произнёс фразу из него в тот самый момент, когда за его спиной по дорожке шествовал капитан 1 ранга, начальник политического отдела училища, с дамой (одной из преподавательниц). Анекдот не был политическим, у него, пожалуй, был только лёгкий эротический оттенок. Фраза, произнесённая Акулой, была абсолютно безобидной - по нынешним меркам, но не по тогдашним… Дама рассмеялась, а разгневавшийся капитан 1 ранга спросил фамилию шутника и тут же объявил ему об отчислении. Никто из руководства с начальником политического отдела спорить не посмел, и больше я весёлого архангелогородца, увы, не видел.

Наступил первый период лагерного сбора. Мы уже давно освоили службу рассыльного и дежурного по КПП, а теперь нас начали привлекать и к работе на камбузе.

В нашем лагере, где жили почти две с половиной сотни здоровых парней, проходили практику человек десять-пятнадцать молодых девчонок из кулинарного техникума, будущих поварих. Их наставницы, которые годились нам чуть ли не в бабушки, ворчали на курсантов, что девушкам не дают прохода. Кое-кто из наших им возражал: мол, их воспитанницы сами виноваты, надо быть более неприступными! Правда, вскоре они, кажется, уехали. А ещё на камбузе воображение курсантов поражала рельефом своей фигуры повариха Зоя, рослая, красивая и мощная блондинка. Но курсанты её не интересовали.

Я, заступая на камбуз, просился, как правило, в истопники, или кочегары, - мы поддерживали огонь в печи, находившейся с тыльной стороны камбуза. Благодаря этому, плита, на которой готовили пищу, была горячей. Я любил смотреть на огонь (наверное, с глубокой древности каждый человек немного пироман), а ещё мне нравилось пилить и колоть дрова. Во время этой работы я каждый раз с благодарностью вспоминал Урал и родных мне людей, которые меня этому научили. Жаль, что тем летом я с ними не увиделся!

В лагере было ещё одно место, где работали женщины (точнее, только одна молодая женщина) - это парикмахерская. Её буквально осаждали курсанты, пытавшиеся добиться расположения искусницы-искусительницы, поэтому нужную на период «курса молодого бойца» причёску - «а-ля Хрущёв» - мы делали друг другу сами. Правда, со временем волосы вновь упрямо отрастали, а опять стричься под ноль не хотелось. Когда моему приятелю, Наилю Алиеву, понадобилось обновить причёску, я взялся ему помочь. Наточил свой самодельный нож до состояния бритвы и принялся за работу. Временами Наиль вскрикивал от боли, но дело мы всё же довели до конца.

На мандатной комиссии всех зачисленных курсантами распределили по специальностям: на первый факультет, ракетный (одна рота - «баллистики», другая - «крылатчики») и на второй факультет, минно-торпедный. После этого мою седьмую учебную группу, которой командовал мичман с кафедры кораблевождения, добрейший и спокойный Иван Иванович Клоков, расформировали, как и все остальные.

«Курсом молодого бойца» в лагере руководил Виктор Алексеевич Петухов, начальник кафедры тактики морской пехоты. Грозный полковник был заслуженным офицером: во время войны он командовал пулемётным взводом. Для Петухова флот не был чуждой и непонятной организацией, хотя принято считать, что люди с сухопутными званиями в морских делах не разбираются.

Я попал на первый факультет, в роту к Анатолию Васильевичу Юдину. Не всегда я воспринимал этого офицера положительно, в чём, спустя много лет, раскаиваюсь... Объективно говоря, он всегда выполнял то, что обещал, и, чаще всего, в различных ситуациях бывал прав. В одной роте со мной оказались мои старые знакомые по Северу - Коля Абашин, Саша Коваль, Саша Шутов, Миша Мамченко, Вова Учитель. На минно-торпедный факультет попали Витя Лебедев и Вова Пироженко. К сожалению, не поступил Володя Щеглов, отец которого, Борис Данилович, привёз нас с ним в лагерь.

Именно в роте Юдина я прошёл лагерный период до конца. Ребята, поступившие в училище со срочной службы, стали, в основном, нашими командирами отделений и заместителями командиров взводов. Они нам тогда показали, что такое настоящая служба, но никаких издевательств с их стороны над теми, кто пришёл с «гражданки», я не припомню. Кое-кто из «служивых», правда, держался с нами несколько высокомерно, зато многие, например, Игорь Ардатов, искренне радовались, когда у его подчинённых всё получалось, как надо.

В это же время я вплотную познакомился с «питонами», выпускниками Нахимовского училища. Ребята два года жили и учились в обстановке, достаточно схожей с тем, что нас ожидало в училище. Они получили хорошие знания и навыки по военно-морской подготовке, чем резко отличались от многих из нас, не имевших ни малейшего понятия о флоте и службе.

Моим самым близким другом из числа бывших нахимовцев стал тогда Володя Павельченко. В нём словно бы существовало сразу два человека: один - поэт и романтик моря, другой - прагматик и немного циник. Увы, эти два человека в его душе периодически конфликтовали, что, в конце концов, и вынудило Володю уйти со службы в конце пятого курса…

Не всё из того, что мы перенимали у выпускников Нахимовского училища, нравилось нашим начальникам. К сожалению, очень много бывших нахимовцев отчислили на младших курсах за нарушение дисциплины.

В лагере многие из нас впервые узнали, кто такие мичманы. Это, в основном, были взрослые и солидные мужики. Когда они делились с нами своим богатым служебным и житейским опытом, можно было услышать высказывания типа: «За тумбочкам следить, как за своим невестам», «Даже обезьяну в зоопарке научают, как ботинки подвешать», «Будете бегать бегом - будете всё успевать», «Мы люди военные, что нам прикажут, то мы и захотим». По-моему, вполне в духе прапора из известного фильма «ДМБ»!

Я не забывал, ради чего, в конечном итоге, всё делается, поэтому меня наша лагерная уставная - строевая жизнь не тяготила, и я вполне легко к ней адаптировался. Вот только не давала покоя щемящая тоска по школе, учителям, одноклассникам, Уралу и Северу, по родным людям, которых я ещё неизвестно когда мог снова увидеть.


В лагере был медпункт, но туда мало кто ходил: мы почти не болели. Курсанты поговаривали о наших медиках, что те подмешивают нам в компот препараты, содержащие бром, чтобы, так сказать, на время заглушить в нас мужское начало. До сих пор не знаю, правда ли это.

Не так давно услышал анекдот на эту тему. Два пожилых генерала вспоминают свою молодость, один говорит другому:

- Помнишь, когда мы с тобой были курсантами, нам в лагере в пищу подсыпали бром?

- Помню, а что?

- По-моему, он уже начинает действовать…


Отлучаться из лагеря нам было категорически запрещено под угрозой отчисления. Кстати, этой угрозой нас постоянно пугали начальники всех уровней, в том числе, и временные, под власть которых мы попадали, например, при выполнении хозяйственных работ. Побаивались тогда многие из нас, но кое-кто решил: «Ну и хрен с вами!», и сам написал рапорт о своём отчислении по нежеланию учиться в такой обстановке. Начальники не удерживали никого из них.

Жаль, что никаких экскурсий по самому форту для нас не проводилось. Выходя из лагеря на какие-либо занятия или работы, мы видели порой мощные бронеколпаки со смотровыми щелями, входы в подземные сооружения неизвестного нам назначения и остатки железобетонных конструкций. Это внушало уважение к тем местам, куда мы попали, но знаний по истории и фортификации нам, увы, не прибавляло.

В нескольких километрах от лагеря был населённый пункт со странным названием Горавалдай. Туда вела дорога, вымощенная булыжником. Сколько раз мы прошли по ней под дробь барабана, которую исполнял Вова Учитель, а также под звуки строевых песен, в том числе, переделанных нами! В известную песню о солдатушках - бравых ребятушках, в частности, были добавлены куплеты с такими словами: «Наши тётки - быстрые подлодки» и «Наша мама - партии программа». Хорошо, что репрессий за это не последовало! Простодушие и легкомыслие автора слов (а это был я, грешный) тогда вполне могло быть истолковано как тонкое издевательство над советской властью и нашей общественно-политической системой…

В Горавалдае была баня, где мы раз в неделю мылись, а также шлюпочная база, располагавшаяся на громадном озере. Рыбацкая интуиция подсказывала мне, что там много рыбы. Жаль, не для меня…

На одном из помещений шлюпбазы висел щит, на котором были написаны слова русского адмирала Г.И. Бутакова: «Шлюпка есть прекрасное средство всем нам узнать, кто из какого металла». Это меня тогда раззадорило: очень захотелось себя проверить! Надо сказать, что даже просто махать длинным и массивным веслом от яла - занятие физически тяжёлое, но ведь надо ещё и грести правильно, и в такт с остальными попадать! Сначала, конечно, немало помучились, но научились. А когда мы впервые пошли под парусом, то испытали чувство, как при полёте!

А ещё в Горавалдае был маленький деревянный продовольственный магазин.

Нас тогда преследовало чувство хронического голода. Естественно, за время короткой передышки перед построением для перехода обратно в лагерь мы закупали в том магазине много всякой вкуснятины. Потом, при первом удобном случае, всё моментально истреблялось.

К нашей роте от парткома факультета был прикомандирован офицер с красивой польской фамилией и, пожалуй, польской фанаберией, капитан 3 ранга Домовский. Он имел образцовый внешний вид и постоянно объяснял рабоче-крестьянской курсантской массе, что такое офицер, как ему должно себя вести и что ему делать нельзя ни в коем случае. Мы уважали этого франтоватого капитана 3 ранга, но однажды он нас озадачил. Будучи свидетелем нашего очередного налёта на магазин, Домовский возмущённо произнёс:

- Какие у вас низменные интересы! Вам бы лишь мамон набить!

Неужели он не помнил себя в курсантские годы?

Иногда в наш лагерь приезжал «магазин на колёсах» - автолавка. Там можно было купить стержни для шариковых авторучек, бумагу и конверты, которые быстро заканчивались - ведь и написание писем, и, особенно, их получение ощутимо поддерживали наше хорошее настроение. Ну и, конечно, в автолавке моментально раскупалось всё съестное…

Очень хорошо бывало, когда к кому-нибудь из нас приезжали родители. В такие минуты счастливчик прямо светился от радости встречи с близкими людьми. А ещё ему было приятно читать в глазах родителей гордость за сына, надевшего морскую форму. Кроме того, курсанта прямо тут же, на полянке возле КПП, кормили до отвала домашней едой, а потом парень уносил с собой (зачастую - в обеих руках) гостинцы для своих вечно голодных товарищей.

Помню по сей день то чувство праздника, которое было у меня на душе, когда родители приехали и ко мне. Помню и их угощения.

Когда приехали Нолла Наумовна и Михаил Львович, родители Володи Учителя, они вызвали на КПП и своего сына, и меня. Не забуду, какой вкусной жареной курицей они нас тогда накормили!

Наверное, мы все тогда были обжорами. И не мудрено: в лагере наш паёк был скромным, а мы были молоды и много физически работали на свежем воздухе. Что поделаешь, думы о вкусной и здоровой пище (и, главное, чтоб её было побольше!!!) тогда занимали умы многих из нас не меньше, чем мечты о предстоящем отпуске или о далёком море с атомными субмаринами.


В лагере мы начали изучение такой дисциплины, как тактика морской пехоты. Ею с нами занимался капитан 1 ранга Павлов. Мы его тогда почему-то побаивались. Позже мы узнали, что до назначения на должность старшего преподавателя этот капитан 1 ранга был командиром роты. Разговорившись с одним офицером, который был когда-то в его роте курсантом, мы спросили:

- Павлов, наверное, был с вами суров и крут?

- Что вы, человечен и мягок, и за эту мягкость не раз страдал!

Но большую часть нашего времени в лагере занимала строевая подготовка. Флот продолжал исполнять требования бывшего Министра обороны СССР, маршала Жукова, который, как говорят, моряков недолюбливал.

В нашем училище было много учёных. Научной работой тогда занимались многие. Впрочем, командованию училища, видимо, не всегда были по душе результаты исследований, проведённых некоторыми преподавателями. Один из них, работавший на кафедре физики, доказал (в том числе, и на примере курсантов нашего набора), что лагерный период неоправданно затянут и что за это время несколько тупеют даже те, кто сдал вступительные экзамены на «пятёрки». После доклада о полученных результатах своих исследований этот преподаватель уволился из училища «по собственному желанию».


Вот ещё одна сторона нашего лагерного периода: мы там были, по сути дела, в сугубо мужском коллективе, поэтому в общении между собой слов особо не выбирали - говорили так, как нам казалось короче, проще, яснее и выразительнее. В общем, понятно, как… Это не могло не сказаться на нашем дальнейшем общении с внешним миром. Забегая чуть вперёд, расскажу, что было, когда мой собрат, интеллигент, как минимум, в третьем поколении, приехал в свой первый курсантский отпуск. Мама посадила своего сына перед телевизором (тогда транслировался какой-то важный хоккейный матч), а сама пошла на кухню заваривать кофе. Вернувшись в комнату, женщина увидела, как деликатный, воспитанный мальчик, не отрывая взгляда от экрана, схватился за голову и заорал: «Ой, б....! Ой, м...к!» Поднос выпал из её рук…

Однажды, в начале первого курса, я пришёл на танцы в клуб нашего училища. Стоя среди девчонок, я вдруг услышал похабщину, произнесённую приятным женским голосом. Мне стало страшно. Подумал: наслушался в лагере всякого, вот такая ерунда и мерещиться начала. Наверное, у меня уже крыша поехала… Но тут же подруге ответила такими же словами девушка, стоявшая рядом со мной (определённая категория женщин, «тусовавшихся» в те годы в районе Балтийского и Варшавского вокзалов, изъяснялась не менее изысканно, чем пьяные биндюжники в былой Одессе на Привозе). Жуть исчезла, но возникла печаль. Образ Прекрасной Дамы, создававшийся в моём сознании многие годы, пока я воспитывался в почти пуританской среде маленьких военных городков, начал тогда подвергаться суровым испытаниям...

Увы, сегодня именно на этом языке почти повсеместно общаются между собой в компаниях в общем-то неплохие ребята и девчонки.

Вскоре мы приняли военную Присягу, поклялись в верности своей стране и её народу не где-нибудь, а на борту «Авроры».

В тот период наша пропаганда говорила об этом крейсере, в первую очередь, как о корабле революции, а ведь у него и без того славная история! «Аврора», совершив дальний переход, сражалась при Цусиме и сумела с честью выйти из боя, не сдавшись противнику. Орудия крейсера участвовали в тяжёлых боях при обороне Ленинграда.

Почти сразу после принятия Присяги меня перевели на минно-торпедный факультет. Моим новым командиром роты на короткое время стал Александр Егорович Антипин, а потом его сменил Игорь Николаевич Качин. Он нас и выпускал из училища. Я всегда глубоко уважал и уважаю Игоря Николаевича. После нас он выпустил ещё одну роту. К сожалению, несколько лет назад наш командир ушёл из жизни. Мы помним Игоря Николаевича и благодарны ему!


В 1973 году впереди у меня было ещё двадцать девять лет флотской службы. Не жалею, что я тогда пошёл именно по этому пути.