Ксения Букша Питерские каникулы

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Сочинение Бахмайер Ксения, 22.42kb.
• Летние каникулы для школьников совершенно особое время, 65.98kb.
• Фестиваль «Цифровые каникулы» – музей, образование, бизнес, 48.15kb.
• Рождественские каникулы в петербурге, 121.9kb.
• Программа курса классической гитары, 70.57kb.
• Владимирская Полина «Каникулы на Марсе», 22.6kb.
• Список публікацій співробітників лабораторії моніторингу І сертифікації лісів Укрнділга, 567.43kb.
• К. Ю. Лебедева лебедева Ксения Юрьевна аспирантка кафедры гражданского права Юридического, 156.98kb.
• Рекомендации к проведению Недели «Итальянские каникулы» в библиотеках «цбс», 161.36kb.
• Звезда. 1994. № С. 170-188, 404.12kb.

4


Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:

- Егор!

- Что?

- Ты зачем сюда приехал?

Она прекрасно знала, зачем я приехал, а вопросом своим хотела сказать:

"Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:

- Я все знаю. Я взял с собой учебник. Он распространяет вокруг себя

ауру. Не волнуйся, тебе вредно.


Бабушка укоризненно сжала красные губы.

- Ты хоть решил куда поступать?

- Решил, - сказал я. - Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь

их и отнесешь, ну, в одно место.

- Не нукай, не запряг! - в полный голос завопила бабушка. - Вот сейчас

выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!

Я прирожденный начальник. Если человек орет на тебя, значит, сейчас

будет подчиняться.

- Ну, согласись, - говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая пальцем

банку из-под сметаны, - что надо учить физику. Вот ты сейчас свежий, вот

поди и поучи.


В комнате, где меня поселили, на полу повсюду лежали чемоданы с

тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры

"тетрис", безногое буратино. Все это усеивало пол, а поверху хлам

припудривала пыль. На уродливом шкафу тоже пылилось что-то очень

пластмассовое. Зато окно было большое, с медными ручками, в три рамы, и за

ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом

опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики просился в руки. Я

решил помучить его ожиданием.


Вот, подумал я, - лежу здесь, практически почти учу физику. А на фиг

мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к

физике? Просто в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято,

чтобы те мальчики, которые не хотят идти в армию, становились инженерами.

Вот и все. С другой стороны, если рассудить здраво, все тройки в моем

аттестате совершенно одинаково круглы. Кроме четверки по физкультуре.

Эмбарас ан ришас. Теперь в институте будет то же самое. Вот выучусь, -

мечтал я тоскливо, - буду провода на столбы навешивать, блин. Каждый месяц

буду я таскаться за зарплатой. У меня будет толстая жена...


Нет, воскликнул я про себя, нехорошо так себя настраивать! Не так! У

меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать

на столбы провода, это напряженная работа, от меня будет каждый вечер

пахнуть током... в сумерках я крадусь по проспекту Ленина в кирзачах, из

карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю,

и будут... Это будет суровая жизнь, со столба видно Каменный пояс, и весь я

буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я

выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..


В этот критический момент надо мной в последний раз мелькнул дневной

свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.


Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не

жара, а зима. Катя курит, причем дым вываливается у нее изо рта большими

клейкими кусками. Лицо у нее состоит из четырех неравных частей, как будто

ее голову разбили, как вазу, а потом обезжирили поверхность и склеили. Я

стою рядом и хочу ее обнять-поцеловать, но мне мешает дым, и к тому же я

боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.


Потом будто бы пришла Варя, я ее тоже хотел обнять-поцеловать (вот

такой сон был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно.

Они повалили меня на пол и стали лить в меня одновременно из четырех

кувшинов различные жидкости, заставляя эмпирически, горлом, измерять их

плотность. Их было целых четыре, и всякая звучала по-разному, отчего

несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса

каждый свое. И мне стало очень хреново. Горло не вмещало всю эту дрянь, я

стал задыхаться и проснулся.


Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой

свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.


Лучше бы я не спал, но я не мог удержаться. Сны, снившиеся мне во

второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав

насчет снов, то мне пора в психушку. Самое невинное: кот пил у меня из

грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.


Утром я проснулся с трудом, хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я

посмотрел при жарком сером свете неба (рваные тучи цеплялись за кресты

церкви) на свой живот. Он был мертвенно бледен, и я понял, что разлагаюсь.

Однако надо было идти на митинг.


5


Митинг дыбороссов должен был происходить на углу Конюшенной и Невского

в десять утра. В без пяти десять я подошел на угол. В десять часов десять

минут я забеспокоился. Вообще-то, додумался я, митинг тут проводить

абсолютно негде. Во-первых, нет тени. А во-вторых, абсолютно нет почвы.

Ландшафт был изрезан траншеями и рвами, то там, то сям пролетали булыжники,

тужились трактора, матерились какие-то цыганские работники. Все тряслось,

шум стоял до небес. Иностранцы и народ целенаправленно бежали через траншеи

по досточкам. Земля под асфальтом была похожа на начинку голубцов: бежевое

мясо и белый рис.


Я еще раз пригляделся и решил пройтись по Невскому в другую сторону:

может, кого-нибудь встречу. Вскоре моя предприимчивость победила. На

следующем же углу, на ровной гранитной поверхности, в тени огромного тополя,

я увидел орды народу под разноцветными флагами.


Слева стояли те, что на "К": красные перцы и крутые яйцы. Справа стояли

россияне для русских. Коммунисты совестливо молчали, бритоголовые угрюмо

топали и произносили свои речевки, - все они, бритоголовые, были грязны и

неухожены. Один из них стоял совсем близко ко мне. Голые ноги заканчивались

огромными ботинками с тяжелыми подошвами, правая рука была в гипсе, на

бритой голове - прыщи и перхоть.


Посередине между этими двумя толпами выпендривались мои товарищи по

партии. Их было мало, всего-то пять человек, но как! Мишка на серединке

крутился на макушке под овации толпы, и выделывал всякие рискованные штуки.

Три более взрослых члена стояли, держась за трехцветное знамя.

- Эй, - сказал я, подойдя, - а я ваш.

- Что-то мы тебя не знаем, - сказали члены подозрительно. - Нас

всего-то раз, два и обчелся.

Так бы меня и выгнали, но тут подбежала Александра Александровна,

потрясая браслетами.

- А-а-а! - радостно закричала она. - Егор пришел! Сейчас мы его к делу

приставим. Будешь раздавать талоны на свободу слова!


Александра Александровна дала мне десять талонов, и мы пошли их

раздавать. На талонах было написано: "Талон на свободу слова. Дает право

обладателю произнести одно из нижеперечисленных слов". Ниже перечислялись

всякие приличные слова: Путин, губернатор, Чечня, бандит, беспредел и

взяточник. Я раздавал просто так, а Катя бойко выкликала:

- Вождя под землю!

- Похороним дедушку!

- Долой язычество!


Тут до меня дошло, что, наверное, Катя имеет в виду Ленина. Честно

говоря, я против похорон. Ведь я его еще не видел. Но в принципе это,

конечно, позор, и Кате я завидовал: мне хотелось тоже что-нибудь крикнуть,

да в голову ничего не приходило, кроме стиха "святая ревность гражданина".


А Мишка все крутился. Первоначально все было, наверное, задумано, чтобы

привлекать внимание к митингу, но потом Мишка его даже отвлек. Коммунисты,

бритоголовые, прохожие - все смотрели только на него. Члены так загляделись,

что опустили трехцветный флаг на землю, и кто-то из посторонних уже кинул на

него пять рублей.


- Да чо вы смотрите! - заорал тут один бритоголовый. - Они же тут все

жиды!

Бритоголовые пошли на коммунистов. Те замахали авоськами и отступили.

Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал

на него и азартно кричал:

- Бей фашистов!

С перекрестка уже бежали менты. На нас никто не обращал внимания.

Грянула пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий проливной дождь;

молния хряськнула в тополь, и тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы

собрали флаг, Мишка поспешно спрятал выручку, и мы побежали под навес, на

котором было написано: "Балтика".


- А! - кричал в красной темноте среди грома Мишка. - Как я?!

Но никто не поддержал его, потому что вообще трудно находиться в

обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел на дубовой бочке среди

снастей. Все было обставлено подобно кораблю. Катерина пила мелкими глотками

и все время курила в сторону.

- Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый

старый член Валера.


По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что

есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой

- в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.

- У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка. - Это значит, что будет все,

как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть

где поссать.

- Фу, какой ты пошлый! - немедленно вскричала Катерина.

Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве

- туда волокла нас бурная толпа.


До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь

оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное

кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная

картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные,

мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было

поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно

остервенелые выпускники.

- Ура! - ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге. - Мы

дожили!


То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого,

светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.

- Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.

- А ты - не думаешь?

- Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо

пьяных теней.


Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не

заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.

- Стой, кто идет! - засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.

В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался

под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.

- Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.

Люблю ездить на лошадях.

- А почем? - спросил я.

- Смотря, - пожала плечами девица.

Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ

почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу

гнались Мишка и хозяйка лошади.

- Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки. - С

него больше шестидесяти рублей брать нельзя.

- Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?


Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу

прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:

- Ага! Вот он, кустарный писун!


Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней

мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью

пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая

колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.

- Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.

Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в

пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось,

и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.

- Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.

- Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я

говорил, что тут есть где поссать...

- Ну и где же?

- Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.


Уже начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на

волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено:

"Чекист".

- Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне

на него?

- Пожалуйста, - позволил Мишка.

Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал

шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к

поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд

я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна

долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина

стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.


"Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги

Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.


- Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. -

Заработал честным трудом!

- Каким таким честным трудом? - подозрительно спросила бабушка, зевая.

- Из Невы человека спас! - гордо ответил я.

- Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.

Я глянул на часы. Время подходило к десяти.

- Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.

- На какой митник-магнитник? - проснулась бабушка. - А физику когда

учить будешь?

- Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая

кроссовок.

Бабушка растерялась и рассердилась.

- Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась

смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг

выдемборцев.


Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам,

все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я

двухпартиен.


6


В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю

Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под

капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не

разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал

ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.


- Наши чиновники - взяточники и воры! - кричал Пармен. - Но мы-то

знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия

приходится ждать триста лет, преступна!

Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и

быстренько приплела к делу:

- Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.

В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел,

и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.


Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять

рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика.

Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно

принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно

покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то

свирепо дала пять рублей сдачи.

- Еще один можно?

- А сразу, молодой человек, вы не могли? - прорвалась продавщица, но

стаканчик все-таки дала.


Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они

стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.

- Ждри, - объявил я Варьке.

Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.

Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре

штуки.

- Пармену дайте, - предложила Варька.

- Ты дура, - заявил Герман. - Раздайте народу!

Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно

шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из

них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из

старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все

время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:

- Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!


Варька тут меня в бок толкнула и говорит:

- Слушай, ты заметил, они мороженое любят.

- Его сейчас все любят, - возразил я. - Там, кстати, продавщица

какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.

Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала

серым сандаликом, да и говорит:

- А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.

- А давай, - говорю. - Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу

перевезу и закрою российским флагом.


Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе

холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей

на ушко зашептала. Предположительно:

- У вас дома утюг горит.

Или:

- Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.

Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и

помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с

Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с

непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных

минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас

громко бибикали.

- А может, назад? - затрусила Варька в тот миг.

Но я на нее прикрикнул:

- Куда назад! Риск благородное дело!


В общем, прикатываем. Бабушка моя как раз к тому времени ушла, так она

меня и не видела. Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена,

как и солнце, как раз в зените стояла:

- Но никогда мы не доходили до такого позора! - рычал он, почти не

отбрасывая тени, а Герман и еще несколько членов, как кордебалет, держали

ему ящики.

Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:

- Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!


Только она это прокричала, сразу налетела туча народа. И кто слушал, и

кому пофиг, и кто автобуса ждал, и вообще все. Варьке даже пришлось от лотка

отойти. Орава прямо на него навалилась, кое-кто жадный даже внутрь залез и

чавкал там среди сухого льда. Пармен со своих ящиков пригляделся, заметил

нашу инициативу и как закричит:

- Вы что, сдурели? Как же теперь управлять этими народными массами?

- А никак, - говорит ему кривоногий Герман. - Теперь пока все не

сожрут, не отстанут. Кстати, откуда вы взяли мороженое, дети?

- Нам его подарил благодарный народ, - говорю я.

- А-а, - успокоился Герман. - А то мне в милицию нельзя, я армию кошу.

Люди наши тут совсем разошлись, еще бы, халява все-таки. Какой-то

молодой человек отходит, у него семь палочек изо рта торчит. Девицы друг

друга мороженым обмазывают. Жара-то сильная была. Варька тут за проспект

вгляделась и шепчет мне:

- Смотри, как интересно. Менты бегут, свистят, а впереди продавщица

мороженого.

- Точно, - говорю. - И чего это они разбегались в такую жару. Знаешь,

мне, наверное, пора идти.

- Да, и мне, - засобиралась Варька. - Только надо договориться, где мы

встретимся. Знаешь, давай в кафе "Рассвет".


И мы с Варькой помчались в разные стороны, причем, хотя мчались мы

действительно в разные стороны, я почему-то видел, каждый раз как моргал,

как она выстилает своими длинными тощими ногами, и как развевается ее

китайская юбочка в пятнах от мороженого. Герман и Пармен соскочили с ящиков

(груда обрушилась, загородив милиционерам путь) и тоже побежали. Каждый раз,

как я открывал глаза (и чем дальше я бежал), я видел, что погода

стремительно портится. Там, вдали, топотали и свистели: поднялся жаркий

ветер. Я бежал по улице Казанской, кривой, как сабля; на углу Вознесенского

стоял, кусая губы, председатель Комитета Финансов и думал, как ему

избавиться от своих врагов. Ветер с шорохом поднимал дамам юбки; потом шумно

полил дождь, и я, весь мокрый, потопал к Сенной. Дождь имел странный вкус и

запах; вероятно, где-то взорвали водочный завод, и крутые пары спирта,

поднявшись вверх, образовали эту тучу. Глаза мне заливало, гром гремел и

молнии гудели в проводах.


Наконец, я устал и прыгнул вбок; там как раз открылась какая-то дверь,

и так, боком, крутясь, я влетел в маленькую пивнушку. Там горел ночник на

бронзовой львиной лапе, там пили пиво и не знали, что делается на улице.

- А вот и Егор пришел! - хором сказали Герман, Пармен и Варька. - Где ж

ты гулял столько времени?

- Что вы сидите! - выложил я. - За что вы платите! Там на улице винный

дождь идет, а они тут пиво дуют, как придурки.

- Так при дураках живем! - завопил Пармен.

Вся пивная выскочила на улицу и стала кататься по лужам, пропитываясь

пьяной влагой.


Дальнейшее помнится мне смутно; вроде как потом мы, обратившись к

посветлевшему небу, молили о продолжении банкета, но оно сделало небольшой

перерыв. Потом помню деревянный дом и пруд с ласково растворенным в нем

дождевым спиртом, а в пруду грелась сероглазая Варька. Стало темно, как в

пушке, и невыносимо жарко. Я поднялся по лестнице, которая все время вела

вверх и вбок, так что моя левая сторона сплошь измазалась белесым мелом со

стенки. Из-под дверей пахло жареной картошкой и валерьянкой: бабушка

волновалась за мое прошлое, настоящее и будущее. Я нажал на кнопку звонка;

дверь беззвучно отворилась во тьму, и бабушкин голос произнес почему-то

сверху и сзади:

- Во наклюкался-то! Весь в прадедушку!


Здесь мне, по состоянию моему, полагалось мирно уснуть, но вместо этого

я почему-то не спал еще весьма долго. Мне стало жарко и невыносимо плохо от

маленького кусочка задохшейся курицы, которую мне скормила бабушка ради

какой-нибудь закуски. Эта курица была, конечно, отравленная; чтобы избежать

злорадных бабушкиных взглядов, я сполз по лестнице вниз и долго, позорно

лежал у входа в парадное, потом сидел на корточках и трясся в такт дождю,

заметавшему всю пустую улицу, и старые дома цвета брусничного варенья, и

слепые окна, и кирпичные заборы.


Проснулся я на полу своей комнаты оттого, что сломанное буратино злобно

впивалось своим острым носом мне в живот. В дверях возвышалась бабушка.

- Вставай, - приказала она.

Я встал.

- Пошли.

Кругом было совсем светло и опять жарко, но дождь шел по-прежнему,

отзываясь во дворах тихим серым звоном. Бабушка усадила меня за стол, налила

рюмку водки и приказала:

- Ждри.

Я выпил, и мне сразу захорошело; серый мир за окном приобрел розовый

оттенок, и дождь пошел медленно, мечтательно, вперемешку с тополиным пухом,

словно бы от неба отваливались мягкие теплые кусочки, и в бабушкином взгляде

я уловил тень уважения и одобрения. Заметив все это, я властно хлопнул рукой

по колену и прикрикнул:

- Нну?! Доложить обстановку!


Бабушка сбегала в комнату, принесла оттуда два малюсеньких замусоленных

листика и, глядя в них, доложила:

- Значить так. Завтра у тебя первый экзамен в институте

Политехническом. Тамотко надоть тебе сдавать физику, слышь. Вот. Так что

сегодня я тебя никуда не пущу, будешь сидеть у себя в комнате и учить, а то

мне от твоего отца нагорит.

- Это тирания, - молвил я, глядя на бабушку прямо и бесстрашно. -

Впрочем, я, так и быть, соглашусь на это требование, хоть оно и противоречит

правам меня как человека и гражданина.

- А что ж тебе делать-то, - ехидно сказала бабушка. - Ключики-то у

меня.


(Надо вам сказать, что дядина квартира запиралась изнутри тоже ключом;

на дверях даже были нарисованы две стрелочки: "откр" и "закр". Правда,

направления стрелочек дядя нарочно перепутал, чтобы шпионы не догадались.)


Итак, бессильно скрежеща зубами, я отправился к себе в комнату. Учебник

физики, помахивая страницами, бросился мне навстречу, но я уклонился от

объятий, прошел к окну, распахнул обе створки и застыл, глядя в розовые

кружева дождя.