astike ru
| Вид материала | Документы |
СодержаниеСамира Р. Халиль, мать Афины |
- astike, 3450.53kb.
- astike, 1359.49kb.
- Electronic Data Interchange edi) Ресурсы www mcDonald's Corporation (http: //www mcdonalds, 563.02kb.
- ourism, 15.36kb.
- ru, 1763.12kb.
- rinitymission org/index php, 2637.73kb.
- a ru/stixiya/authors/griboedov, 1535.91kb.
- Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 284.71kb.
- Информационный бюллетень московского онкологического общества. Издается с 1994 г общество, 184.55kb.
- ru, 3503.92kb.
Самира Р. Халиль, мать АфиныМне казалось, что ее профессиональные достижения, ее умение зарабатывать деньги, ее новая любовь, ее радость, когда она играла с маленьким сыном, – словом, все отошло на второй план. Я была просто в ужасе, когда Шерин сообщила мне о своем решении – найти ту, кто произвел ее на свет. Сначала я утешала себя: разумеется, никакого приюта больше не существует, личные дела давно уничтожены, чиновники окажутся непреклонны, правительство падет и границы закроют, или чрево, когда-то вынашивавшее Афину, уже давно обратилось в прах. Но этих утешений хватило ненадолго: мне ли было не знать, что для моей дочери препятствий не существует, ибо она способна на все. До сей поры эта тема у нас в семье была под запретом. Шерин знала, что она – наша приемная дочь, ибо бейрутский психиатр посоветовал рассказать ей, когда немного подрастет, всю правду. Но она никогда не спрашивала, откуда она, из какой страны, – для нее, как и для нас с мужем, отчизной был Бейрут. Приемный сын одной моей подруги покончил с собой в шестнадцать лет, когда у него родилась сестра, – я помнила об этом, и потому мы с мужем больше не заводили детей и шли на любые жертвы, чтобы Шерин поняла: она – единственная причина моей любви, радости и печали, надежд и упований. И все равно она этого вроде бы не замечала. О Боже мой, как неблагодарны могут быть дети! Я хорошо знала свою дочь и понимала, что доказывать что-либо бессмысленно. Целую неделю мы с мужем почти не спали, а утром и вечером она бомбардировала нас одним и тем же вопросом: «Как называется тот румынский город, где я родилась?» В довершение всего Виорель постоянно плакал, как будто сознавая, что происходит рядом с ним. Я решила снова проконсультироваться с психиатром. И спросила, почему молодая женщина, у которой есть все, постоянно чувствует себя обделенной и несчастной. – Все мы хотим знать, откуда мы, – сказал мне врач. – Это фундаментальный философский вопрос. А что касается вашей дочери, то я считаю ее интерес к своим корням вполне оправданным. Разве вас это не интересовало бы? Нет, отвечала я. Даже наоборот: я считала бы, что это опасно – искать человека, отвергшего и бросившего меня, когда я была лишена сил, чтобы выжить. – Вместо того чтобы противодействовать, попробуйте помочь ей, – настаивал психиатр. – Быть может, увидев, что вы не возражаете, она откажется от своей идеи. Год, проведенный вдали от всех ее близких, должен был развить в ней некий, как мы говорим, эмоциональный голод, который она пытается теперь утолить такими вот мелкими провокациями. И устраивает их с единственной целью – убедиться, что ее любят. Лучше бы Шерин сама пошла к психиатру – тогда бы я поняла причины ее поведения. – Демонстрируйте доверие, не рассматривайте все это как угрозу. Но если она и после этого все же захочет уехать, вам остается только смириться и сообщить ей то, о чем она просит. Насколько я понимаю, она всегда была проблемной девочкой. Как знать, может быть, эти поиски укрепят ее? Я спросила, есть ли у психиатра дети. Он ответил: «Нет», и я поняла, что напрасно обратилась к нему за советом. В тот же вечер, когда мы сидели у телевизора, Шерин вновь взялась за свое: – Что вы смотрите? – Новости. – Зачем? – Хотим знать, что происходит в Ливане, – ответил мой муж. Я почувствовала подвох, однако было уже поздно. Шерин моментально воспользовалась ситуацией. – Вот видите, вам интересно, что происходит в стране, где вы родились. Вы обвыклись в Англии, обзавелись друзьями, живете спокойно и безбедно, папа много зарабатывает здесь. И все-таки продолжаете покупать ливанские газеты, щелкаете пультом, пока не наткнетесь на какой-нибудь репортаж из Бейрута. Вы воображаете будущее исходя из своих представлений о прошлом и не отдаете себе отчета в том, что эта война не кончится никогда. Скажу иначе: теряя связь со своими корнями, вы думаете, что утратили связь с миром. Так неужели же вам трудно понять мои чувства?! – Ты – наша дочь. – Да. И навсегда ею останусь. Я горжусь этим. Пожалуйста, не сомневайтесь в моей любви к вам, в том, как я благодарна вам за все, что вы для меня сделали. И я прошу только одного – позвольте мне побывать на моей истинной родине. Может быть, я спрошу женщину, которая произвела меня на свет, почему она бросила меня, а может быть, и не стану, а просто взгляну ей в глаза. Если не сделаю этого, буду презирать себя за трусость и никогда не смогу постичь суть и смысл пробела. – Какого пробела? – В Дубае я изучала каллиграфию. Я танцую при всяком удобном случае. Но музыка существует лишь потому, что существуют паузы. А фразы – лишь благодаря пробелам. Занимаясь чем-нибудь, я чувствую себя полноценным человеком, но ведь никто не может действовать на протяжении двадцати четырех часов кряду. И вот, когда я останавливаюсь, остро ощущаю, что чего-то не хватает. Вы часто говорили мне, что я с рождения отличалась беспокойным нравом. Но ведь я не выбирала себе такую манеру поведения – мне бы тоже хотелось сидеть здесь и смотреть телевизор. Однако это невозможно: мысли в голове несутся без остановки. Иногда мне кажется – я схожу с ума: я должна постоянно что-то делать – танцевать, писать, продавать земельные участки, заботиться о Виореле, читать все, что подвернется под руку. Вы считаете, что это нормально? – Такой уж у тебя темперамент, – сказал мой муж. На этом разговор оборвался так же, как и все предшествующие: Виорель заплакал, Шерин замкнулась в молчании, а я в очередной раз убедилась в том, до чего же неблагодарны дети по отношению к своим родителям, а ведь те столько сделали для них. Однако наутро, за кофе, прерванный разговор возобновил мой муж. – Некоторое время назад, когда ты работала в Дубае, я побывал в Бейруте, хотел понять, нельзя ли нам вернуться на родину. Нашего дома больше не существует, но страна восстанавливается, хотя в ней стоят иностранные войска и время от времени происходят вторжения. Я так обрадовался тогда и подумал: быть может, пришло время все начать заново? И эти слова «начать заново» вернули меня к действительности: я понял, что уже миновал тот рубеж, до которого можно позволить себе такую роскошь. Теперь я хочу лишь продолжать то, что делаю, а рисковать, затевая что-нибудь новое, больше не намерен. Я стал искать людей, с которыми когда-то общался, встречался, пил виски по вечерам. Большинства уже нет, а оставшиеся постоянно жалуются на гнетущее чувство неуверенности в завтрашнем дне. Я прошелся по знакомым местам и повсюду ощущал себя посторонним – мне там больше ничего не принадлежало. А хуже всего – то, что мечта о возвращении меркла и тускнела с каждой минутой, с каждым шагом по улицам когда-то родного города. И все же это было необходимо. Песни изгнания продолжают звучать в моей душе, и я знаю, что никогда больше не буду жить в Бейруте. Но дни, проведенные там, помогли мне осознать, где я нахожусь ныне, и оценить каждую секунду, проведенную в Лондоне. – Что ты хочешь мне этим сказать? – Что ты права. Быть может, и в самом деле стоит понять смысл пробелов. Отправляйся, мы присмотрим за Виорелем. Он ушел к себе в кабинет и вернулся, держа в руках желтоватую папку, где хранились документы об удочерении, – и протянул ее Шерин. Потом поцеловал ее и сказал, что ему пора на службу. |