Xxii. Нечистая сила

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Xxii. Нечистая сила, 45390.75kb.
• Новогодняя сказка -2009, 139.58kb.
• Ш. М. Шихвердиев на заре Горбачевской перестройки, на одном из первых книжных аукционов,, 157.74kb.
• «Как нечисть Любовь украла», 49.19kb.
• Новогодняя сказка, 48.53kb.
• Нечистая сила, 2543.88kb.
• 4. Сила тяжести. Сила, возникающая при деформации. Вес. Сложение сил. Сила трения, 99.78kb.
• Нечистая сила I черти-дьяволы (Бесы), 2886.26kb.
• Программа XXII научно-практической конференции учащихся красноярск 2012 г порядок работы, 65.87kb.
• Урок по физике в 7 классе Тема урока: «Сила трения. Трение в природе и технике», 110.11kb.

, лат. plecto, слав. плету². У новых греков Mîra, Tichî и Rîsiko (ή Μοίρα, ή Τύχη, τό Ροιζιχό) признаются за существа, тождественные трем паркам: а в албанских сказках миры являются вещими старухами, определяющими челове­ческую судьбу³.

С той поры, как на историческую сцену выступили романские народности, на­звание рагса было позабыто и в замену его создалось новое: от существительного среднего рода fatum (судьба, рок) образовались итал. fata, испан. hada, прованс. fada, фран. fèe (подобно тому, как nеè от nata). Как рано употребительно было такое на­звание в Италии, указывают Авзоний и Прокопий (de bello goth). Эти мифические жены — феи большею частию представлялись в тройственном числе; но встречает­ся также и число семь или тринадцать. Tre fate, странствуя по свету, являются к ро­дильнице, предсказывают судьбу новорожденного младенца, прилагают его к своей груди и оказывают ему нежную заботливость, как попечительные матери (matres, matronae), почему французы называют их повивальными бабками — obstetrices, wentrières; две фаты напутствуют ребенка в жизнь добрыми пожеланиями, а третья дает зловещее предсказание. Есть такой рассказ: было в одной стране семь фей; шесть из них были приглашены в кумы и на родильном пиру посажены на почет­ные места за столом; о седьмой же забыли, но она явилась и непрошеная, и между тем, как приглашенные феи одаряли ребенка различными благами, эта последняя изрекла ему проклятие⁴. Феи живут в ущелиях скал и в лесах, возле озер и источни­ков; в славном лесу у ключа de Berenton народное воображение видело dames faèes, облеченных в белые одежды: они наделяли детей дарами счастия, и только одна из них, недобрая и завистливая, дарила бедствиями. Эти скалы, леса и источники пер­воначально усматривались на небе — в темных грядах дождевых облаков. О парках также думали, что они обитают в горах. Когда наступает жатва, феи показываются на деревенских празднествах и награждают прилежных прях. Их нередко представ­ляют с «рогом изобилия» в руках, что намекает на ниспослание ими земного пло­дородия. По французским сказаниям, они, подобно немецким великанкам, носят на голове или в переднике огромные куски скал, а свободною рукою в то же самое время кружат веретено; в крестьянские избы они являются через дымовые трубы — путь, которым пользуются и наши ведьмы⁵.

Тождество дев судьбы с облачными нимфами с особенною наглядностию обна­руживается в скандинавских преданиях о норнах. Nôrn означает то же самое, что мойра, т. е. «умерщвляющая»; корень этого слова — nak (снкр. naç, лат. пес-are), от-


¹ Илиада, XX, 127—8; XXIV, 209—210; Одис, VII, 197—8; XIX, 145—6. По приказу Аполлона, мой­ры должны были присутствовать при рождении Эвадне; а при рождении Геракла, посланные ревнивою Герою, они продолжили мучения матери его — Алкмены.

² Курциуси Grundzüge der griech. etymologie, 134—5. Г. Срезневский сближает лат. рагса с словами pario (рождаю) и pars (часть), греч. μοίρα с μέρος , а слав. чАсть, производит от корня чА = чьн = кън, от ко­торого образовались и глагол чАти (зачАти), и существит. чАдь, чАдо. — Архив ист.-юрид. свед., II, 113—4. Таким образом, по его мнению, парка означает то же, чтб и рожаница; но как ни соблазнитель­но такое производство, принять его нет достаточных оснований.

³ Germ. Mythen, 582.

⁴ Феи явились в ночь рождения Огера Датского, и каждая дала ему особенный дар; они же присут­ствовали при рождении Оберона и наделили его всевозможными жизненными благами, кроме одной, которую позабыли пригласить и которая, в отмщение за свою обиду, осудила его на рост карлика. — Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Срезнев., 118.

⁵ D. Myth., 382-8, 401-3, 1102.


куда лат. nec-s, греч. νέχυ-ς, νεχ-ρος , гот. nahv-s, скан. nâr, лит. nahwi — умереть, nahwe — смерть, слав. навити — убивать и навье. Западная отрасль арийского пле­мени знала демоническую жену Naçus, которая поражала людей смертию и броса­лась на их трупы¹. Эдда говорит о трех норнах, из которых каждая имеет свое собст­венное имя: Urdhr (die gewordene)², Verdhandi (die werdende)³, Skuld (die werden sollende)⁴, готск. Vaúrps, Vairpandei, Skulds, др.-в.-нем. Wurt, Werdandi, Scult. Имена эти означают: минувшее, совершающееся и долженствующее быть, или прошлое, настоящее и будущее, и, таким образом, характеризуют нам германских парк в присвоенных им занятиях: первая знает все былое, вторая заведует текущими ми­нутами жизни, а последняя определяет грядущие события; «sie legten lcosse, bestimmten das leben der menschengeschlechter, schicksal zu ordnen»⁵. Подобные пред­ставления соединялись и с мойрами: Лахезис ведала τά γεγονότα , Клото — τάόντα, Атропос — τάμέλλοντα ; латинские писатели распределяют эти обязанности не­сколько иначе: у Апулея Clotho заботится о настоящем, Atropos ведает прошедшее, a Lachesis устрояет будущее. По имени норны Urdhr назван колодец, бьющий из-под небесного корня мировой ясени — Urdharbrunnr; возле этого источника, в пре­красном зале, обитают норны; из него черпают они воду и, окропляя ветви священ­ного дерева, посылают ее на землю росою; вода эта все молодит и оживляет, следо­вательно, обладает теми же свойствами, что и благодатный jungbrunnen Идуны. Тут же у источника Урды собираются боги творить свой праведный суд и давать законы вселенной. Три норны суть девы вещие, определяющие каждому человеку продол­жительность и , все обстоятельства его жизни; обязанные изрекать непреложные приговоры (= судицы), они восседают на судейских креслах. Приближаясь к колы­бели новорожденного, норны прорицают ему судьбу и собственными руками пря­дут его жизненную нить. Когда народился герой Гельги (Helgi), ночью явились в замок норны, свили нити его судьбы и протянули посреди неба (unter dem Mondessaal) золотой шнур (gullinsimi — goldseil); одна норна скрыла конец шнура на востоке, другая — на западе, а третья (schwester des Neri) прикрепила нить к северу:


Westlich und östlich

die Enden bargen sie —

in der Mitte lag

des Königs Land.

Einen Faden nordwärts

warf Neris Schwester,

ewig zu hatten

hiess sie diess Band.


Вся область между концами протянутого шнура, от востока до запада, должна со временем подчиниться власти героя, быть ареною его подвигов. У одного средневе­кового поэта сказано:


Zvô schepfer flâhten mir ein seil,

dâ brî diu dritte saz;

Diu zebrachz: daz was mîn unheil⁶.


¹ Germ. Myth., 584—5.

² Von verdha — werden aus dem plur praeter, urdhum gebildet.

³ Fern part, praes. von verdha.

⁴ Part, praet. von skula.

⁵ Симрок, 5—6.

⁶ Перевод: две творческие жены плели мне веревку; тут же сидела третья и разрывала: то было мое несчастие. — Как отголосок старинного предания о норне, разрывающей нить жизни, доселе сущест­вуют приметы, что встреча с пряхою предвещает неудачу. — D. Myth., 1078.


Эта последняя, рвущая пряжу и тем самым творящая беды, соответствует третьей норне, что бросает сдерживающую привязь на север — в печальную страну ночи, зимы и смерти. Nôrnagestsaga рассказывает о вещих женах (völvur, nôrnir), ко­торые странствовали по свету, стучались в дома и предсказывали смертным буду­щее. Люди приглашали их в свои жилища, угощали и чествовали дарами. Однажды явились они к отцу Норнагеста; дитя лежало в колыбели, а возле горело две свечи. Первые две вещуньи благословили ребенка счастием; но третья, младшая норна была раздражена: ей досталось седалище такое тесное, что она упала с него, и поды­маясь — она воскликнула: «ich schaffe, dass das kind nicht länger leben soil, als die neben ihm angezündete kerze brennt!»¹ В ту же минуту старшая volva схватила свечу, погаси­ла и отдала матери, советуя не прежде зажечь ее, как в последний, предсмертный час ее сына, который потому и получил имя Норнагест (Nornagestr, Nornengast). Он прожил до глубокой старости, и когда наскучила ему жизнь — зажег роковую свечу и предался смерти. Эта любопытная сага указывает на тождественное значение слов: völva и norn; из нее очевидно, что норны определяли новорожденному его грядущую судьбу, что они создавали (sie schaffen) его счастие и несчастие: выраже­ние, свидетельствующее за их божественную, творческую силу (срав. ниже сагу о Старкадре). С Норнагест-сагою родственно греческое сказание о Мелеагре; при его рождении предвещали три мойры, и Атропос назначила ему жить до тех пор, пока не сгорит положенное на очаге полено; встревоженная таким предсказанием, мать ребенка — Алтея тотчас же выхватила полено из пламени, погасила его и спрятала (см. выше стр. 105). Девы судьбы, как мы знаем, возжигали в новорожденном пла­мя жизни и гасили его при кончине человека; фантазия воспользовалась этим ми­фическим представлением и заставила их определять долготу жизни по времени горения свечи или обрубка дерева. Сверх того, обязанность зажигать и тушить огонь жизни народные сказки возлагают и на богиню Смерть, ради тесной связи ее с третьею паркою, разрывающею жизненную нить (стр. 105). Саксон-грамматик называет норн сестрами и для обозначения их употребляет слова: рагса и nympha. Из трех сестер две первые благосклонны к ребенку, а третья, младшая — Skuld, враждебна; она-то и назначает срок жизни и определяет, какою именно смертию должен погибнуть человек. Эдда говорит, что между норнами есть добрые и злые, и хотя по имени называет только трех; но допускает и большее число; добрые норны происходят от богов (асов) и светлых эльфов, злые — от мрачных, подземных кар­ликов (цвергов); первые созидают людское счастие, а последние стараются им про­тиводействовать и посылают горести и страдания². Предания о вещих женах, странствующих по земле и наделяющих человека, при самом его рождении, блага­ми и бедствиями, было сильно распространено в средние века и доныне повторяет­ся в народных сказках и сагах. Так, сказка про царевну «Dornröschen» (II, 216) упо­минает о тринадцати вещих женах (weise frauen); из них двенадцать одарили девоч­ку красотою, богатством и всевозможными добродетелями, а тринадцатая, которую не хотели пригласить на родильное пиршество, явилась незваная и изрекла ей про­клятие: «в пятнадцать лет, сказала она, царевна уколется веретеном и падет мерт­вая!» Предсказание сбылось вполне. В роковой день царевна взошла на старую баш­ню, где сидела старуха и пряла кудель; дотронулась до веретена, уколола палец и


¹ Перевод: «я творю (= присуждаю), что дитя должно жить до тех пор, пока не сгорит зажженная при нем свеча».

² D. Myth., 377—381, 385—7; Beiträge zur D. Myth., II, 167, 183, 195—6; Germ. Myfhen, 542-4, 554—6, 568—9, 674; Симрок Эдда, 128. Вещие жены völvur произошли от великанов.


тотчас же погрузилась в долголетний, непробудный сон. Выше приведены подо­бные же сказания о феях и вилах. Как вила ударом волшебного прута окаменяет красавицу, так вещая жена посылает на нее смертельный сон уколом веретена. В Баварии рассказывают о трех представительницах судьбы, называемых heilrätinnen (т. е. присуждающие людям счастие). Две из них — добрые: одна — бела что снег, а другая (сходно с литовскою лаумой) носит белую и красную одежды; третья же - злая и данным ей именем (Held) роднится с Геллою; как эта последняя, она пред­ставляется или совершенно черною, или наполовину белою, наполовину черною; из страшного, сумрачного лица ее блистают два огненных глаза. Добрые сестры прядут спасительную пряжу и приготовляют холст, который подстилают родиль­ницам для скорейшего и благополучного разрешения от бремени. Таким образом они сходятся с мифическими помощницами при родах — греческими είλείυυια 'ми и с богинею Гольдою или Бертою, которая в белоснежной одежде приходит в дома, качает и баюкает детей, если спят их мамки, и о которой (по справедливому замечанию Я. Гримма) трудно сказать, что в ней перевешивает: ха­рактер ли богини или вещей жены. Злая сестра Held плетет веревку, которою свя­зывает смертных и увлекает к себе = на тот свет. Чтобы унять шаловливых детей, им говорят: «будьте смирны; не то придет злая (die böse) и свяжет вас веревкою!» В других местностях уцелели рассказы о трех таинственных девах, вещие песни кото­рых раздаются при родинах (крещении), свадьбе¹ и похоронах; песня двух первых сулит новорожденному и новобрачным счастие, третья же поет о житейских не­взгодах и смерти. У каждой из них имеется сбоку прялка со льном, а в руках верете­но. Они прядут веревку (seil), протягивая ее с одной горы на другую, и разбрасыва­ют по воздуху прекрасные ткани, которые, вися в поднебесье, предвещают хорошую погоду². В этом поверье с особенною наглядностью выдается их близкая связь с об­лачными и водяными (дожденосными) нимфами. О никсах рассказывают, что они, выходя из вод, являются к родильницам, помогают их разрешению, предве­щают будущее, прядут лен и в ясные дни просушивают свое белье; в народных са­гах некий дух или святой угодник бросает на воздух одежды и полотна и оставляет их висеть на солнечных лучах. Эти белые ткани, висящие в воздухе и обещающие вёдро, суть поэтическое представление облаков, озаренных летним солнцем. Небес­ные девы ткут их из паров и туманов, вышивают золотом (= расцвечивают солнеч­ными лучами) и моют в дождевых потоках. В южной Германии существует пого­ворка: «so wollte ich ja lieber mit den hexen auf dem Schwarzwald nebel spinnen». По лу­жицкому поверью, если wodna zona расстилает по берегу свое белье, то должно ожи­дать дождливой погоды (см. гл. XXVI). По указанию детских причитаний, одна из трех дев судьбы отпирает небо — да воззрит оттуда светлое солнце или сама Пречи­стая Мария (= Фрея или Гольда); она прядет чистое золото, шьет красную одежду для Господа Бога и выводит дневное светило, т. е. ей приписывается творческая де­ятельность богини Зори, отворяющей на востоке райские врата, устилающей путь восходящему солнцу розовою, золотистою пеленою и дарующей миру ясные дни = благодатное, плодородящее лето. Heilrätinnen чествуются в Баварии, как пода­тельницы урожаев, и во время жатвы им оставляют в дар три хлебных колоса. С бе-


¹ Немецкая сказка говорит о трех старых пряхах, которые помогают девушке прясть и требуют за то позвать их на свою свадьбу, по литовскому преданию, это были лаумы, по итальянскому — феи (Ск. Грим., 14; Норвеж. ск., I, 13; Шлейхер, 12; Germ. Mythen, 671—2). Мойры также присутствовали при свадьбах, и невесты чествовали их жертвенными приношениями. — Germ. Myth., 583.

² «Jetzt wird es schönes wetter, die frauen haben ihre wäsche aufgehängt», говорят поселяне.


лыми летними облаками издревле соединялись идеи плодородия, зачатия и брака (I, 121); наоборот — с черными тучами, несущими опустошительные бури, связы­вались представления о злых демонах ночи и смерти (см. гл. XXII). В силу этих воззрений облачные девы стали заведовать рождением, бракосочетанием и кончи­ною человека, что все вместе и определило понятие о могучей судьбе, властвующей над смертными в пределах их земного существования — от колыбели и до могилы. Согласно с троякими обязанностями, возложенными на облачных дев, из толпы их выделились три богини судьбы, из которых на долю каждой выпал особый труд. Из них две — представительницы белоснежных облаков: одна распоряжалась родами, другая — брачными союзами; а третья — дева черной, молниеносной тучи — раз­ила смертию. Впоследствии, с забвением стихийных, натуралистических основ, на которых возникло означенное верование, цвета эти приняты были за символы нравственных понятий: белый цвет сделался знамением благих, дружелюбных чувств, одушевляющих богиню счастия, а черный — знамением злобы и коварства богини Смерти. Почти у всех индоевропейских племен предания говорят о трех де­вах судьбы; число это одинаково прилагается к мойрам, паркам, феям, норнам и роженицам. Рождение, свадьба и смерть, колыбель, брачное ложе и смертный одр или могила наводили мысль на соответственные им понятия детства, юности и старости = утра, полдня и вечера или заката человеческой жизни. Когда человек му­жал и задумывался о могуществе всесильного рока, его рождение и первые годы де­тства были уже прошлым, а смерть ожидала его в будущем, и потому с тремя дева­ми судьбы он необходимо сочетал представление о трехсоставном времени: одна из них должна была ведать прошедшее, другая — настоящее, третья будущее (вчера, сегодня и завтра). Богиня прошлого Wurt признавалась старейшею из норн; она возрастает с каждым днем, с каждым часом и стоит перед нами с открытым и яс­ным лицом: это богатая опытом, кроткая и добродушная старушка, которая явля­лась у колыбели младенца и приветствовала улыбкою его первое утро. Другая Verdhandi (настоящее) так же дружелюбна и откровенна, как и сестра "ее Wurt; вме­сте с человеком она радуется его счастию, печалится о его горе и вместе с ним бо­рется против житейских бед; ей принадлежит текущий миг и сфера ее деятельности единым волоском отделяется от того, что подвластно прошедшему и будущему. Наконец, Sculd — юная, но обманчивая и враждебная норна: это — темное будущее; никто не ведает, чего она хочет и что таит под своим непроницаемым покровом. Минувшее и настоящее человека могут быть счастливы, как внезапно является она, разбивает все надежды и отнимает самую жизнь. Ежедневно выезжает она на поля битвы «todeswahl zu halten». Есть, впрочем, указания, что и другие сестры (согласно с коренным значением слова «норна») обладают тою же роковою, влекущею в за­гробный мир силою. Все три нисходят они на землю, чтобы возбуждать распри и убийства; все три стоят в несомненной связи с темною ночью. Так, в ночное время приступили они к колыбели Гельги и протянули его жизненные нити по небу, оза­ренному месяцем (mondessaal); в Sturlûngasaga норна Urdhr прилетает черною пти­цею — туда, где луна светит на поле усопших. Предания славянские говорят о трех кугах и холерах, а новогреческие — о трех моровых девах, из которых одна, подобно парке, держит в руках ножницы, а другая — свиток с именами тех, кому назначено умереть (см. выше стр. 60). Как небесные пряхи, девы судьбы, исполняя свои обя­занности в отношении к трем главнейшим пунктам человеческой жизни, прядут те невидимые нити (связи), какими повивается младенец и скрепляется брачный со­юз юноши, и ту страшную веревку, какою удушается человек в минуту смерти. Де­тская песня гласит:


Sonne, Sonne, schein!

Fahr über den Rhein,

Fahr über goldene Haus,

Da schauen drei alte Jungfrauen heraus.

Eine spinnt Seiden,

Die andre wickelt Weiden,

Die dritte geht an's Brünnchen,

Findet ein goldenes Kindchen¹.


Золотое дитя, пребывающее в колодце, есть пламенная, чистая младенческая ду­ша; девы судьбы изъемлют ее из облачного источника Гольды и выпряденною нитью связывают с телом новорожденного; когда враждебная парка перерезывает эту нить своими ножницами — душа отторгается от тела и человек умирает. Не­мецкие предания упоминают о золотой связи, изготовляемой в блаженном царстве Engelland'a, которою обвивается младенец. Чрез посредство этой связи определяют­ся и душевные свойства человека и его счастие. Отсюда возник обряд — при повиванье ребенка завязывать ему в пеленки хлеб-соль, сыр и деньги = эмблемы доволь­ства и богатства. В разных областях Германии подарок, даваемый крестнику, назы­вается eingebinde, einbund, gebindnis, strick, strecke, einstrickete (от einstricken — mit dem seil festbinden). Вероятно, в старину подарок этот привязывался к телу ново­рожденного нитью или тесемкою. Доныне соблюдается обычай привязывать имяниннику приносимые ему подарки. Дары в дни рождения, имянин, при крещении и свадьбах называются angebinde, die helseta или wörgeta (от helsen, würgen — ein band um den hals drehen). To же обыкновение соблюдалось и славянами. Народная легенда рассказывает, что Христос и св. Петр, приглашенные бедным крестьяни­ном в кумовья, совещались между собою: «со mu (ребенку) budou vázat». У чехов употребительны выражения: «ditĕti při křtu² zavazati», «kmotři³ davaji na povijan», а са­мый подарок называется zàvinek. Одна из трех дев судьбы dreht, flicht или wickelt weiden. Weide (wide, от гот. vipan — fesseln, откуда и сканд. vidja — оковы, vadr — ве­ревка) означает: из древесной коры или гибких ветвей свитую веревку, которая употреблялась при казни чрез повешение. В глубокой древности, в замену пенько­вой веревки, плели лыки и крутили свежие поросли ивы и дуба. По этому выраже­ние «dreht weiden» должно перевести: вьет оковы, крутит удушающую веревку (todesstrick). В поэтических сказаниях славян и немцев Смерть, нападая на челове­ка, опутывает его веревками, связывает по рукам и по ногам, душит и увлекает в за­гробное царство (см. выше стр. 26). Сверх всего этого, так как веревка исстари слу­жила для измерения пространства и определения границ, то и в руках норн она принималась за орудие, которым эти вещие девы обозначали круг будущего влады­чества и подвигов новорожденного дитяти (стр. 174); переступить за черту, прове­денную норнами, не дано ни единому смертному.

Предки наши смотрели на тело, как на временную одежду, в которую облекается бессмертная душа: на сканд. тело — lîk-amr (lîk-hamr), др.-в.-нем. lîh-hamo, англос. lîc-hama, flaesc-hama = körperhemd, fleischqewand; скан. fjadhr-hamr, англос. fedher-homa (пернатая сорочка) = vögelkörper, сканд. ûlfs-hamr (волчья одеж­да) = wölfskorper (сравни выше стр. 101—102). Эта телесная оболочка созидалась божественною силою; в качестве небесных прях и ткачих девы судьбы изготовляли ее своими искусными руками и одевали в нее душу, предназначенную для земной


¹ Или: Die dritte spinnt das klare gold, die vierte ist meinem büblein hold.

² При крещении.

³ Кумовья.


жизни. По литовскому преданию, как только нарождался младенец, они тотчас же начинали ткать его жизненную сорочку и продолжали работу до тех пор, пока злая, неумолимая сестра их, определяющая смертный час, не перерезывала ткани ост­рыми ножницами; всякий вред, всякая порча, наносимые этой ткани, ощущались человеком на своем собственном теле, причиняли ему болезни и страдания (см. выше стр. 164—5). Чтобы избавиться от недуга, больной должен идти к колодцу и омочить в нем свою сорочку, т. е. по основному смыслу поверья: поврежденная жизненная ткань восстановляется не иначе, как живою водою того райского источ­ника, у которого обитали вещие ткачихи. Это — целебный источник Урды (jungbrunnen); норна настоящего пряла нити, норна прошедшего (Urdhr) ткала из них холст и заботливо охраняла его от злой Sculd'ы. Предание о ткани, приносимой девами судьбы к родильнице, намекает именно на ту телесную одежду, в какой яв­ляется душа в сей тленный мир. Народные легенды говорят о чудесной сорочке, вырастающей вместе с ребенком, которому она принадлежит; такую сорочку сотка­ла св. Мария маленькому Иисусу. Смерть срывает этот покров с утомленной жи­тейскими страданиями души, и, освобожденная, она возвращается в свое небесное отечество¹. Под влиянием означенных воззрений создалось верование в счастли­вую сорочку (schicksalshemd), возлагаемую на младенца при самом его рождении. Когда метафора эта, служившая первоначально для обозначения тела человеческо­го, затемнилась в народном сознании, — за такую сорочку приняли тот пузырь или плеву, в которой является дитя из материнской утробы. Дети, рожденные обвиты­ми плевою, признаются счастливцами; по русскому выражению, они родились в сорочке, серб. — у кошул ице, чеш. — v košilce, пол. — w czepku. Сорочку эту сверты­вают в маленькой узелок, привешивают к тесемке и вместе с шейным крестом воз­лагают на младенца, веря, что таким образом счастие останется привязанным к не­му навсегда; нередко зашивают ее в шапку или рубаху и носят при себе ради здра­вия и благополучия; случается, что крестьяне, отправляясь в дальний путь, выпра­шивают на время такую привеску у своих приятелей и берут с собою, чтобы уда­лось задуманное предприятие². В Германии родильная плева называется glückshaube, wehmutterhäublein³; ее тщательно сберегают и привешивают к ребенку, как спасительную наузу. Здесь думают, что родившийся в сорочке имеет способ­ность видеть духов, привидения и ведьм⁴. Черногорцы убеждены, что в нем обитает ведогонь, а сербы дают ему эпитет видовит: по их рассказам, он ходит с вилами и знает более, чем все другие люди⁵. В Исландии повивальная бабка закапывает «со­рочку» под порогом (место, где пребывают домовые эльфы), и общее поверье ут­верждает, что с нею невидимыми узами связаны душа ребенка и его добрый гений-хранитель. Если выбросить или сжечь счастливую сорочку, то охранительный дух тотчас же удаляется от ребенка. Дух этот называется fylgia, как незримо следующий за человеком в течение всей его жизни («weil er dem menschen folgt») и hamîngia (felicitas; швед, hamn — genius)⁶. Только смерть разрывает связь между человеком и


¹ D. Myth., 257, 1128; Germ. Mythen, 524—538, 555, 576—700; Die Götterwelt, 322—3; Beiträge zur D. Myth., II, 168, 184—194, 199—200, 286—7; Volkslieder der Wenden, II, 267.

² Абев., 295; Записки Авдеев., 138; Громанн, 106; Стоглав восстает против обычая приносить такие сорочки в храм и оставлять их в течение шести недель на престоле.

³ В Голландии говорят «met den helm geboren zin».

⁴ D. Myth., 362, 828, 1061.

⁵ Путеш. в Черногорию, 220; Срп. рjечник, 60.

⁶ Genius (одного корня с gens, geno, gigno) — дух, присутствующий при рождении человека и охраняющий его во все продолжение жизни; слово это служило также для означения судьбы, счастия и душевных свойств. — Römische Myth. (1858 г. ), 67.


его таинственным покровителем. Fylgia ведает прошедшее и будущее и нередко принимает образ того животного, нрав которого наиболее подходит к нраву его клиента; иногда, подобно валькирии, он является в виде прекрасной женщины и принимает участие в битвах. Перед самою кончиною человек видит, как погибает его дух-покровитель. Gîsli Sûrssonr имел два фильгия: доброго, призывающего к мирной жизни, и злого, побуждающего к распрям и кровопролитию. Fylgien при­надлежат не только отдельным лицам, но и целым семьям и родам, и вообще весь­ма близко соприкасаются с эльфами, блюстителями домашнего покоя и довольст­ва. Очевидно, что филы ии соединили в себе представления: во-1-х, о душах-эль­фах, являющихся в сей мир в телесной одежде младенцев, и во-2-х, о вещих гени­ях, управляющих судьбою смертных и устрояющих их счастие. В христианскую эпоху эти древнейшие представления перенесены на ангелов. По народному убеж­дению, у каждого человека есть свой ангел — добрый или злой, от которого зависят и счастие, и горе, встречаемые на жизненном пути. Выше (стр. 31—32, 106) указа­но, что ангел — поражает человека смертию, изъемлет из него душу, т. е. исполняет обязанность злой парки; рядом с этим существует другое поверье, что ангел прино­сит с неба младенческую душу и присутствует при рождении ребенка. Если в шум­ной беседе вдруг все замолкнут — это знак, что мимо пролетел тихий ангел и где-нибудь вблизи народился младенец. Немцы в этом случае замечают: «ein engel flog durch das zimmer», а греки выражалисы Έρμης έπεισήλυε ! Когда дитя улыбается или смеется во сне, на Руси думают, что на него смотрит ангел, а в Силезии — что с ним играет judel (gütel, gütchen) = дух-покровитель. Укладывая спать ребенка, русские няньки считают необходимым расстегнуть ворот его рубашки, чтобы ангел-храни­тель мог свободно взирать на его чистую душу. Выражение: «счастлив твой бог!» принадлежит той отдаленной старине, когда верили, что у всякого человека есть свой гений счастия!. Когда душа сбросит с себя телесную ризу, девы судьбы увлека­ют ее в воздушные пространства, одевают в облачные ткани и купают в кипучих ис­точниках дождя, дабы, очищенная от земного праха — она могла вознестись в цар­ство блаженных. Немецкая сага рассказывает о белой жене, которая по вечерам приходит к прачкам и моет саваны (totenhemden), что всегда служит предвестием чьей-либо смерти. Одному старосте случилось в ночное время ехать мимо источ­ника; заслышав удары вальков, он спросил: «кто моет так поздно?» — Это мы! — раздался ответ, — сегодня умер мельник, так мы смываем пыль с его грешной ду­ши. — Да хорош ли щелок? «Попробуй!» — сказал кто-то и плеснул водою. На дру­гое утро староста заметил, что у коня его обожжена кожа².

Облачные девы являлись мужественными воительницами, так как самая гроза, напор туч, удары молний и грохот грома в поэтических сказаниях древности изо­бражались битвою воздушных духов. Из среды этих дев — вещие богини судеб пре­рывали нить человеческой жизни и увлекали души в царство усопших. Смерть и парки стоят в тесном родстве; но нигде так не очевидно владычество Смерти, нигде не предстает она в таком грозном могуществе, как в кровавой войне, и нигде так яр­ко не выступала идея рока, поражающего одних и щадящего других, как в шуме битвы. Древненемецкое urlac (urlouc) означает не только fatum, но и bellum. Смерть, как мы видели (стр. 26—28), рисовалась воображению наших предков неистовым, кровожадным и вооруженным в ратные доспехи воином. Отсюда родилось верова­ние в мифических дев, сопутствующих богу весенних гроз и вихрей, принимаю-


¹ D. Myth., 829—831, 1052-4, 1078; Germ. Mythen, 306—8, 572—4;-Этн. Сб., VI, 140.

² Germ. Myth., 653.


щих участие в человеческих битвах и собирающих души убитых героев. Девы эти, родственные богиням судьбы, в германской мифологии носят имя валькирий. Как существа стихийные, облачные, валькирии летают по воздуху над сушею и моря­ми, ездят верхом на летучих конях по небесным пространствам, причем кони их трусят с своих грив росу на леса и долы и дают земле плодородие, т. е. они ездят на облаках и тучах, бурный полет которых заставил фантазию сравнивать их с быст­роногими конями. Одной из валькирий присвоено имя Mist (туман), и «облако» на­зывалось ее конем — Mistar marr (der Mist ross, буквально: туманный конь). Где не­сутся валькирии, там ломит опустошительная буря, змеятся и ударяют молнии.