Книга первая (продолжение)

Вид материала

Книга

Содержание Декабрь 2000 года. Рене Генон.

Подобный материал:

• Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
• Книга первая «родовой покон», 2271.42kb.
• Б. А. Рыбаков язычестводрев h ейруси москва 1987 Книга, 14061.84kb.
• Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
• Мурад Аджи, 3542.22kb.
• И в жизни. Это первая на русском языке книга, 6644.79kb.
• Книга Иисуса Навина (евр: "Иешуа"), продолжение Второзакония ("и бысть"), 124.9kb.
• Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
• Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
• * книга первая глава первая, 3492.97kb.

Еще одно предисловие

В конце восьмидесятых журнал «Литературное обозрение» обратился ко мне с рядом вопросов, в том числе и таким: достаточно ли масштабно в литературах народов СССР идет возвращение насильственно вычеркнутых в свое время писательских имен?

Как ни странно на первый взгляд, вопрос этот задел мою душу больше всего. Я ответил тогда на него довольно подробно («Литературное обозрение», 1990, № 3), обратив внимание читателей журнала на следующее. С моей точки зрения, писатели, живущие на одной шестой части суши, одарили ее народ и человечество в целом неимоверным духовным богатством. Несмотря на невероятно тяжелый гнет видимой и невидимой цензуры, мы, пишущая братия, достойно продолжали нить классической традиции, заложенной в литературе в прекрасном XIX столетии, и сумели все-таки, как и наши предшественники, создать в ХХ веке также великую литературу. Беда, однако, заключается в том, что при всем имеющемся богатстве мы всегда, как это часто у нас бывало, предпочитаем некий «рацион». Похоже, время «арестовало» когда-то наше мышление и наше сердце, и так, с арестованной душой, мы и продолжаем жить в новом мире —отсюда причина бедности «списков» возвращаемых имен, недоверие, а может быть, даже какая-то глухая непонятная ненависть ко всему, что выходит за пределы четко очерченного круга (кто только его нарисовал?), стереотипы подходов к ежедневно и еженощно рождающимся литературным и философским текстам.

Помимо возвращения художественного и философского наследия из временных и зарубежных далей мы, действовавшие на изломе II и III тысячелетий писатели, мыслители, сами еще должны были «возвратиться» к людям. Сколько еще неизданных произведений, на которые время в свою пору наложило «вето», лежало в наших столах, было спрятано в каких-то сараях или на дачах, на чердаках, хранилось у родственников, у друзей, у знакомых и любимых либо в архивах соответствующих спецслужб!

Только тогда, полагал я, когда придет час их освобождения из долгого плена, мировой читатель получит исчер­пывающе ясное представление о работе мыслящей интеллигенции многонациональной России в ХХ столетии.­

И я знал, что говорил. Неизданные произведения — и в немалом количестве — имелись у знакомых поэтов, прозаиков, философов. Целая кипа неизданных рукописей (боль и внутренняя мука многих лет) лежала и у меня в ящиках, папках и картонных коробках.

История книги философских записок по-своему чрезвычайно остра и драматична. Я уже писал о множестве рукописей, спрятанных мной от возможного обыска в сарае у матери и сгоревших в пожаре.

Не исключено и то, что внезапно возникший ночью пожар был не случаен. Тогда по всей стране органами КГБ СССР проводилась так называемая «профилактическая» операция. Уже давно это странное загадочное ведомство «ловило мышей» только внутри страны. «Стратегическим противником» и, похоже, единственным, был собственный народ. Усиленно работали с молодыми писателями. До будущего переворота в стране, смены формации, уничтожения огромного государства было еще около двух десятков лет, но приготовления ко всем этим предстоящим событиям, судя по ряду признаков, велись заблаговременно, продуманно и тщательно. И, в частности, шла целенаправленная подготовка будущей «пятой колонны», так называемых диссидентов. Людям планомерно ломали биографии, судьбы, постепенно и методично умело доводили их до крайней степени озлобления против установленного в стране строя жизни. Проводилась хорошо организованная масштабная «спецоперация», истинный смысл которой был скрыт и от непосредственных исполнителей. Она осуществлялась по стране сотнями и тысячами офицеров КГБ, которые, честно отрабатывая звездочки на зеленых погонах, искренне считали, видимо, что преданно служат Родине, борясь с инакомыслием. Однако мало кто из них, вероятно, догадывался, что их ревностными усилиями реализуются хитроумные замыслы и специальные разработки древних масонских орденов, одними из ответвлений которых были ЦРУ США и, повидимому, КГБ СССР.

Философией и изучением вероуставов основных мировых церквей я страстно увлекся еще в начале шестидесятых годов прошлого столетия, тщательно скрывая свое пристрастие от окружающих. Тогда это было действительно опасно. На профилактических допросах в спецслужбах философское инакомыслие автору могло чрезвычайно дорого обойтись.

И вот после допросов в КГБ — внезапные ночные хлопоты с рукописями, затем через какое-то время — пожар. Среди дров было спрятано два мешка, набитых рукописями под завязку...

Говорят, рукописи не горят. Еще как горят! У меня они горели, увы, не единожды.

Прошли годы. Я даже забыл о существовании некоторых уничтоженных в пожаре повестей и рассказов. Например, еще в 1958 году я послал три рассказа, только что написанных мной, любимой девушке в городок ­Нерехта Костромской области. Связи с ней позже были утрачены. Она переехала вскоре в Архангельскую область, потом еще куда-то. Однако через тридцать шесть лет мы с ней увиделись. И представьте мою радость, когда в 1993 году эта женщина, оказавшаяся к тому вре­мени в одном из маленьких западноукраинских городков на Львовщине, при встрече вернула мне рукописи трех рассказов, которые я считал давно погибшими при пожаре.

По-другому сложилась судьба философских работ. Все первые рукописные, еще несовершенные варианты моего будущего трехкнижия «Уверенность в Невидимом», частично вышедшего в свет во фрагментах на закате тысячелетия (тогда рукопись, естественно, имела еще другое название), были в тех двух мешках, что сгорели на пожаре. Но, помимо этих двух мешков, у меня был еще рюкзак (с ним, будучи геологом, я ходил в маршруты в Горной Шории), который я, также плотно набив рукописями, страховки ради отвез на рассвете той ночи, когда прятал бумаги в сарае, первым рейсом автобуса за город — на дачу отца. И спрятал там в подполе.

В этом рюкзаке, наряду со множеством других рукописей, находились все черновые материалы к раннему варианту «Небожителя». Сама рукопись исчезла в огне пожара, а черновые материалы вместе с рюкзаком попали весной в талую воду, в изобилии накопившуюся в подполе.

Страховка, к сожалению, не помогла. Вообразите сов­сем синие от растекшихся чернил тетради, где не разберешь ни строчки.

Вероятно, сам Бог послал такое испытание. По всей видимости, исчезновение большого массива рукописей в огне и воде — центральное событие моей творческой биографии. Мне исполнился тогда тридцать один год. Я что-то успел уже сделать, и вот все надо было начинать почти с начала. Окончательное формирование меня как писателя, философа, религиозного мыслителя произошло именно тогда.

Сейчас, спустя еще тридцать один год, я воспринимаю свое посвящение в художники через огонь и воду как дар судьбы. Я понял, что мне как творцу назначено слышать постоянно дыхание Бездны.

Принявшись в конце семидесятых годов минувшего столетия вновь, уже во второй раз, за свое будущее трехкнижие, я начал работу буквально с чистого листа. Идеи, конечно, были. Но лишь те, что хранились в голове.

Да, остались какие-то почерневшие грязные, обгоревшие мятые школьные тетради и отдельные полускомканные страницы, которые нашлись на пепелище. Остались желтые заплесневевшие, склеившиеся листы бумаги с синими разводами от чернил.

Рука не поднималась их трогать.

Долгое время (свыше трех десятилетий) — весь этот бумажный хлам, беспорядочно сложенный и хранившийся в папках, лежал в моем архиве на полках книжного стеллажа. Да, что-то я использовал при написании главы «Седьмой Бог, или Пятьдесят философских параграфов», вошедшей в состав «Небожителя». Но где-то глубоко внутри таилась будто спрятанная до времени подспудная мысль, что когда-нибудь я, возможно, вернусь к этим бумагам более основательно.

И действительно, настал такой час, когда я принялся за кропотливый медленный труд по реставрации, восстановлению из руин старых текстов.

На эту работу ушло несколько долгих осенних и зимних месяцев.

Явилось новое время. Рухнули идеологические запреты. Но тут же поднялись запреты, не менее страшные и дикие,— экономические. Не так просто пробиться с новой книгой к читателю. Да и с трудом пробившись все-таки, ты можешь все равно уподобиться одинокому путнику в пустыне — не дозваться ни до кого, не докричаться.

И все же в немыслимо трудных условиях, в которых мы обитаем, мы продолжаем свою работу. А что делать? Писательство, философствование, искание Бога — своего рода вид наркомании, привычка, искоренить которую в посвященном может только смерть.

Скажу откровенно: мы продолжали бы, наверное, писать, даже если бы оказались в бессрочной командировке на абсолютно необитаемом острове. Впрочем, не исключено, что на таком острове мы уже давно находимся.

Восстанавливать утраченное или поврежденное гораздо труднее, чем создавать что-то заново. Об этом знают архитекторы и строители, реставрирующие древние мусульманские мечети или православные соборы.

Свой собор,— эта работа пришлась на самый конец, на последние месяцы II тысячелетия,— восстанавливал и я.

Но любопытно, что тут началось: совершенно непонятно откуда стали выползать, словно по собственному почину или желанию, будто сговорившись, листочки, какие-то бумажки с текстами... Может быть, действительно рукописи и в огне не горят, и в воде не тонут? Текста, к моему удивлению, оказалось не так уж мало. Я с любопытством обнаружил, что, к тридцати годам я был уже оригинальным философом, пытавшимся создать свою собственную философскую систему. Оказывается, все основные философские и религиозные идеи, которые развиты мной в книгах «Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу», «Третий человек, или Небожитель», впервые изданных в 90-е годы ХХ века, родились у меня в ту пору, в 60-е годы. Догадывался ли я об этом в молодости? Оказывается, не только догадывался, но уже и ясно осознавал свою миссию. Пожалуй, в молодости я был даже более амбициозен, чем теперь.

Однако грустно, что многого из задуманного не удалось сделать.

Возможно, эта третья книга в трехкнижии, составленная из сгоревших и залитых водой рукописей, написанных в молодости,— мое последнее послание человечеству. Такое ощущение, что я запечатываю это послание в бутылку и бросаю в океан. К берегу какого человеческого сердца волны жизни прибьют ее?

У каждого пишущего человека есть представление о своем идеальном, или абсолютном, читателе. Есть, вероятно, такой читатель и у меня. И мне кажется, что книги моей философской и религиозной прозы попадут в руки именно к такому человеку. Несмотря на препятствия —в виде воды и огня. На что еще надеяться?

Декабрь 2000 года.

«Тот будет величайшим волшебником, кто себя самого заколдует так, что и свои фантазии примет за явления действительности».

Новалис.

«Современные мессии кажутся мне только более или менее бессознательными инструментами в руках своих творцов... Не скрывается ли за ними нечто более значительное?»

Рене Генон.

Из Франка Бранжана:

— Всем известно, что различные философские учения вместо того, чтобы дополнять друг друга, непрестанно опровергают одно другое. За каждой системой следует другая, не продолжающая, а заменяющая ее. Поэтому трудно утверждать, что в истории философии заметен прогресс. Он существует там, где происходит совершенствование, то есть постепенное приближение к истине. Между тем ничего подобного мы не видим. История философии есть просто лишь эволюция, напоминающая кругообразное шествие мысли вокруг центральной проблемы, которую ей не удается разрешить, ни даже действительно понять.

И что? В определенной степени эти наблюдения верны.

Но многоречие, многомыслие — реальность. Истина о мире как бы отпущена в сам «мир». Она увековечена в трактатах десятков, сотен мыслителей. Результат любопытный. Дробление красоты и истины на десятки, сотни изображений, ни в чем полностью не тождественных оригиналу, то есть мировой материи в целом и друг другу, косвенно да и, пожалуй, прямо свидетельствует о невозможности «запечатления», «уловления» высшей послед­ней, не дробящейся на части Истины. И что впереди? Еще десятки и сотни новых случайных оттисков?

Это очень серьезный вопрос. Это вопрос о том, есть ли Высшее в природе, в мироздании, в нашем уме? Или все непрочно, шатко, и есть нечто преходящее, но нет Высшего?

И вот здесь рождается мысль: а может быть, все-таки реальна попытка создания, творения, нахождения в «мусоре бытия» некоей универсальной соборной философии, впитывающей в себя и разрешающей в себе все начала и концы? Для этого философ должен обладать неким соборным универсальным мышлением. Наверное, это так. А возможно, он должен обладать слухом и внимать тому, о чем уже поет ветер его века?

Вы посмотрите: действует некая общая стратегическая установка.

Случайно ли создание нескольких крупных социально-экономических блоков в первой половине ХХ столетия? Возможно, это ступени к созданию единого теократического режима на всей планете?

Обобществление средств производства (Восток), как и концентрация и монополизация в руках немногих (Запад),— тоже процессы, стягивающие мир единым обручем.

А о чем говорит факт мировых войн, идея мировой революции, «переработка» огромных количеств деревенского населения в городское, воля сплавить беспорядочную массу разнонационального человечества в одно целое?

Определенные подвижки должны произойти в религиозной сфере.

Каждое творческое деяние (форма экономической деятельности, политическая форма государства, научная истина, философская система, идея Бога) есть всегда результат встречи субъекта — человека-творца, народа, всей человеческой расы в целом — с мировой действительностью.

Вспомним весь Пантеон Богов, имеющихся у людей в их религиозном хозяйстве.

Время рождения и существования языческого многобожия — грандиозная эпоха в жизни человечества, начавшаяся примерно 80 тысяч лет до н.э. Реликты идеологии многобожия сохранились и в последующее время. В рудиментарном состоянии она дошла и до нынешних дней, но лоно ее рождения — в запредельной древности. По существу, перед людьми Земли предстала тогда как бы первая ипостась Бога. Вторая ипостась Бога практически существует в сознании людей последние две-три тысячи лет. Это Боги регионального плана, которым поклоняются отдельные народы или группы народов: Брахма, Вишну, Шива и земные воплощения Бога Вишну Рама и Кришна (индуизм), Боги света и тьмы Ормузд и Ариман (зороастризм), Яхве (иудаизм), очередное земное воплощение Бога Вишну Будда (буддизм), Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Святой Дух (христианство), Аллах (ислам). Эти Боги регионального плана и значения удовлетворяли человечество, пока оно пребывало на макроуровне. Но за последние полтора-два тысячелетия произошли стратегические подвижки в бытии людей. Будут ли удовлетворять нас старые представления об Абсолюте? Не внесет ли жизнь какие-то коррективы?

Да, и здесь наряду со сверхпроизводством, сверх­наукой, наряду со сверхкоммуникациями, охватываю­щими все планетарное пространство, в сознании людей закономерно появится и новая, третья ипостась Бога —Мегабог, Сверхбог, Бог для всех, Божественный Абсолют.

И, может быть, я — первый прихожанин новой универсальной (пока еще катакомбной) церкви. Прихожанин, вестник, пророк?

* * *

На Западе это явление называют единством и борьбой противоположностей, на Востоке — раздвоением единого. Добро и зло, свобода и необходимость, плюс и минус, идеальное и материальное — все это примеры раздвоенного Единого. И их можно множить и множить. Во всяком процессе — физическом, духовном, историческом, социальном, касающемся всего мироздания или маленькой пылинки, мы видим раздвоение единого, борьбу противоположностей.

Либертическое и люциферическое начала, если говорить о конкретных проявлениях Бога и Дьявола, также есть следствия раздвоения Единого. Сами Бог и Дьявол есть раздвоенное Единое. И здесь возникает вопрос: существует ли Единое физически? Или только как потенция, как стремление, как желание и мечта?

И где тогда выход? Мы стремимся к счастью, к гармонии. Но реальны ли эти категории? Человек жаждет приникнуть к либертическому началу как к источнику, к роднику, но возможно ли оно в принципе без своего люциферического антипода? Одно без другого жить не может. Одно другим ограничивается, определяется. Одно в другое перерождается. Притом каждое из начал агрессивно, стремится к абсолюту, подавлению противоположной стороны. Когда то или иное начало побеждает в каком-то фрагменте бытия, реальность, родившаяся в резуль­тате победы, вновь распадается на две своих вечных ипостаси. И опять — новый раунд борьбы. И так без конца.­

Политические реалии ХХ столетия таковы, что две системы, олицетворяющие в себе либертическое и люциферическое начала, ведут борьбу за овладение третьим миром и победу друг над другом. Поражение одной из сторон закономерно. Но за внешней победой наступит внутреннее поражение победителя. Мир вновь будет раздвоен на враждующие части. Кто бы ни победил — Либертус или Люцифер, на лице победителя проступит маска его антипода. В миг победы какая-то важная часть души самого победителя захватывается противоположным началом.

Вероятно, существование двух начал в мире, их постоянное перетекание друг в друга — движущая сила истории. Оно есть всякий раз начало движения. Но здесь заключена и драма человека. Нет абсолютного выхода. Выход всегда относительный. Любая победа носит временный характер. Любое стремление к Богу есть вместе с тем и прикосновение к Дьяволу. Самое безгрешное движение души оборачивается совершением некоего греха.

Разве безгрешен наместник Бога на земле Папа? Вполне вероятно, что он еще больший носитель греха, чем какой-нибудь убийца и растлитель, сидящий в тюрьме. Разве беспредельно чист Генсек самой могущественной в мире коммунистической партии? Да скорее он первый отступник от идеи, которой внешне служит, первый, кто эту идею предает.

Так где абсолютный выход? В чем природа Единого?

Жизнь и смерть — это также лики раздвоенного Единого. Но мы, люди, либо принадлежим жизни и ничего не знаем о смерти, либо принадлежим смерти и ничего не знаем о жизни. И в обоих случаях не знаем о Едином, в которое включены и жизнь, и смерть одновременно. Истинная природа Единого остается непознанной нами, неузнанной.

Жизнь, т.е. физический мир,— служение Эросу, Либертусу; она таит тем не менее в себе зародыши люциферического начала. Смерть, т.е. внефизический мир,— хозяйство Люцифера; но она, по-видимому, кишит зародышами либертического начала. Иначе говоря, в жизни таится смерть — она прорастает смертью и венчается ею; в смерти же заключена жизнь: смерть прорастает жизнью и венчается жизнью.

Все переплетено, и мы познаем только относительные явления. А дух жаждет познания абсолютного. И в этом —наша трагедия. Трагично осознавать свое бессилие перед непостижимым. И как же быть? Ведь человек знает, что достигнуть Абсолюта невозможно, и все-таки к нему стремится. Очевидно, если бы не было этого стремления, борьбы противоположностей в самом человеке, раздвоения единого в нем самом, то не было бы его движения вперед, не было бы развития, не было бы истории. Если бесконечно познание мира человеком, то бесконечно и само его развитие. Прекратится познание — прекратится, иссякнет сам человек.

Возможно, желание Абсолюта — это стремление человека подчинить себе процесс движения, остановить, задержать его на какой-то относительной стадии. Любопытно, даже это высокое желание раздваивается — на свою позитивную и свою консервативную стороны. И здесь —раздвоение единого. Желание Абсолюта прекрасно, достижение его — безумно. То есть желание, например, контакта с Богом чудесно, сам же контакт, осуществись он,—абсурден? И это правильно. Желание разговора с Богом —это попытка уподобления себя Богу, это работа над своей душой, возвышение ее; реальный же разговор с Богом —это уподобление Бога себе, низведение Его на низший уровень, упражнение в низкой гордыне. И разве не абсурд общение низшего с высшим на равных? В мире нет равенства. Все — сплошь иерархия. И для любого состояния одухотворенной материи (человека ли, Бога ли) есть один путь: наверх.

Человеку нужно найти свое место в этом раздвоенном мире. Нам, вероятно, надо понять, что мир этот будет всегда раздвоен. Да, победа перерождается в поражение. И пусть, так и должно быть. Равно как и то, что поражение обернется затем победой. Все время, однако, соблюдается некое устойчиво-неустойчивое равновесие сил. И все мы — участники этой игры. Всегда на той либо другой стороне. Игра мировых сил — люциферических либо либертических — всегда один процесс. Получает­ся, что Люцифер и Либертус необходимы друг другу. Они взаимонужны для процесса, для развития, совершенствования жизни. Один тянет в одну сторону, другой — в иную, а история движется по какому-то третьему пути. Она —слагаемое либертических и люциферических сил. Следовательно, в истории прогрессивно все, что способствует росту жизни, ее изменению, ее превращениям. И либертическое, и люциферическое начало — в равной степени.

Но коль так, что же должен делать человек, который осознал все это? Есть разные позиции: человек может быть участником, наблюдателем-созерцателем или дезертиром...

Все же задача человека заключается, наверное, в том, чтобы участвовать в этой безнадежной вечной борьбе. В этом состоит и наше величие, и наша драма. Мы — участники борьбы, в которой невозможны ни окончательная победа, ни окончательное поражение, когда и победа, и поражение относительны. Это тот же сизифов труд — вкатывание в Гору тяжелого камня.

Одно дело, когда человек снова и снова вкатывает в Гору камень, будучи наказан Богами, другое — когда он делает это сам, сознательно, словно желая уподобиться Богу и победить Гору в жестоком поединке, зная в то же время, что он никогда не победит Гору, но и Гора никогда не победит его.

Таким образом, человеческая жизнь в итоге — это вечное состязание человека с Горою.

Как узнать, что ведет человека: собственная воля или воля Богов?

Громадную массу людей заставляют идти в Гору Боги — в лице общества, государства, закона. Единицы —чей дух выходит за рамки каких бы то ни было законов, т.е. истинные творцы, гении, пророки — вкатывают камень в Гору сами. Труд этих титанов духа, гениев делает жизнь осмысленной, придает ей красоту и одаряет надеждой. Надеждой на то, что они все-таки победят эту Гору, хотя на самом деле, возможно, никогда не победят ее. Но эти люди уже совершили подвиг: они победили главное — свой страх перед Горой. Их либертическая сила равна силе Горы — силе люциферической.

Поединок человека с Горой — это и есть поединок Либертуса с Люцифером, или Бога с Дьяволом.

Желание создать универсальную соборную философию, дать толчок в развитии религиозных представлений в рамках новой универсальной многомерной панрелигии —это участие в страшном поединке с Горой. И здесь нужно быть готовым и к роли победителя, и к роли побежденного...