Беллона Фрегат «Беллона»

Вид материалаДокументы

Содержание


Зелье в действии
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   36

Зелье в действии



…А вот большая и яркая картина, вся наполненная красками и светом, однако по краям обрамленная густой черной тенью.

Это тридцатое августа одна тыща восемьсот пятьдесят четвертого года. День памяти святого благоверного князя Александра Невского.

Я в Дворянском собрании. Попал сюда я лишь благодаря тому, что состою при капитане «Беллоны». Простолюдину в столь возвышенном месте находиться не положено. Но я в матроске тонкого сукна, брюках со штрипками, сверкающих штиблетах - барчук и только. Платон Платонович позаботился нарядить меня так, чтобы никто не распознал юнгу, нижайшего из нижних чинов.

И всё ж я отчаянно робею. Во-первых, я ослеплен великолепием зала с его белоснежными колоннами, золотой лепниной, хрустальными люстрами, пурпурными портьерами и бархатными креслами; повсюду эполеты, позументы, муаровые орденские ленты, высокие дамские прически, сверкающие ожерелья, алмазные венцы (поиностранному - диадемы). Во-вторых, я трепещу из-за предстоящего объяснения с Дианой. Вчерашнее капитаново фиаско (это как поражение, только еще хуже) не прибавило мне храбрости.


Но я не благородный Платон Платонович, я твердо решил, что от помощи зелья не откажусь. Часто я сую руку в карман и стискиваю потными пальцами бутылочку, которую вчера украдкой подобрал в дорожной пыли. Еще больше я надеюсь на другое мощное оружие - чудесное подземелье с мозаикой, увидев которую Диана сама поймет, как крепко и неразрушимо связала нас с нею судьба.

В креслах места для меня, конечно, не предусмотрено. Там и лейтенантов с поручиками почти не видно, все больше штаб-офицеры с плечами, украшенными золотой канителью. Даже Иноземцова, даром что командир боевого корабля, усадили в десятый ряд…


Но мне в зал было и не нужно. Я сразу юркнул за сцену, специально сооруженную ради спектакля. Там висели занавесы в три ряда: первый - с вензелями Черноморского флота, два остальных с намалеванными декорациями. Было где побродить и где спрятаться. А заодно и к Диане поближе.

Пансионерки и госпожа Ипсиланти заперлись в примыкающей к залу комнате. Я постоял у двери, послушал тихое пение - там репетировали.

Однако когда начался спектакль, я не утерпел и пошел смотреть. Очень уж много диковинного рассказывали у нас в Севастополе про это представление. Будто благодаря всяким хитрым машинам и невиданным трюкам морское сражение в театре совсем как настоящее. Можно ль было пропустить такое диво?

Смотрел я из-за кулисы, то есть сбоку и очень близко. Должно быть поэтому представление мне не шибко понравилось. Актеры были чересчур размалеванные, все время размахивали руками и ужасно орали - даже Леночка, дочка благородного старика-адмирала, голосила, словно ее режут. И пот по ней лил прямо ручьями.


Единственное, растрогал меня адмирал, когда раскричался про пасынков отечества, опьяненных французщиной и обезьянством. Я сразу вспомнил противную задаваку Крестинскую и даже не удержался, захлопал, когда адмирал гаркнул: «К нам не может пристать западная зараза потому только, что кровь у нас слишком благородная!» В этом месте, правда, весь зал зааплодировал, а кто-то даже прогудел командным басом: «Истинно так!»

Однако вскоре я заскучал. Актеры лишь болтали про войну, а сражения всё не было. Я отправился посмотреть, как у них тут устроена всякая машинерия. И правильно сделал. За третьей кулисой, средь каких-то зубчатых колес, натянутых тросов, больших и малых гонгов, я повстречал Диану.

Она была в белом платье, стояла в закутке и часто крестилась. Увидев меня, сказала:

- Не мешай молиться. Господи, Господи, только бы голос не сорвался! Боже миленький, только бы не опозориться! Только бы не подвести Агриппину. - И пожаловалась. - Сухо в горле!

- Я тебе сейчас воды! - обрадовался я, сообразив: вот она, моя удача - сама в руки идет!

Слетал в гримерную, цапнул пустую чашку, но около графина с водой замешкался. Нельзя зелье капать в воду - она замутится, будет видно. Что делать?

Вдруг вижу: актриса, что играла Леночку, несет кудато миску с молоком. И приговаривает: «Мусенькая, Мусенька, кис-кис-кис, где ты мое золотце?»

Чудно?, конечно. Только что, пару минут назад эта Леночка убивалась, рыдала, руки ломала - жених у нее на войну отправлялся, а теперь как ни в чем не бывало «кис-кис». Но я не на Леночку, а на молоко воззрился. Пошел тихонько за актрисой.


Кошка нашлась немедленно - наверное, молоко учуяла. Выкатилась из-под картонной пушки этакая раскормленная, холеная животина размером мало не с поросенка, на шее шелковый бант.

- Уй ты моя, Мусенька, а вот тебе молочка. Кушай, солнышко. Кушай, лапушка.

Тут актрису позвали, и я, конечно, миску из-под носа у толстой Муси выхватил. Отлил сколько надо к себе в чашку, туда же опорожнил бутылочку.

Сделано!

И скорей назад в закуток, к Диане.

Только Муся, скаредная тварюга, с шипением кинулась за мной, хотя у нее молока оставалось больше, чем полмиски. В жизни не видывал столь злобной и вредной твари. Кстати я и людей таких встречал: вроде всё у него есть, даже с избытком, а попробуй взять хоть самую малость, для насущнейшей необходимости - вцепится зубами и когтями.

Поганая эта Муся у меня прямо на штанине повисла. Кое-как я ее отшвырнул, подбегаю к Диане:

- Вот… Молока достал… Для горла оно еще лучше.

Кошка тут как тут, снова начала мне брючину когтить, даже сквозь ткань продирает. Но я терпел, даже почти не замечал.

Сейчас выпьет, сейчас!

Диана поднесла ко рту стакан, только пригубила - вдруг страшный грохот. Это мужик в грязном халате ударил колотушкой по железному щиту.

- Огонь! Огонь! - закричали на сцене. - За царя и отечество! Не подведи, братцы!

Теперь уже трое принялись лупить по железякам. Диана отставила стакан и зажала уши. Всего разочек глотнула. Эх, мало!

Сквозь занавес что-то сверкало, откуда-то потянуло дымом. В зале взвизгнули женские голоса - дамы напугались.


- Ты пей, пей.

Она не расслышала:

- Что?

Наконец мужики перестали мучить железо, лязг стих.

Диана стояла так близко от меня, ее глаза в полумраке блестели. И я не сдержался.

- …Знаешь, я ведь тебя в первый раз давно увидал. Раньше, чем встретил…

- Как это может быть? - спросила она, но рассеянно.

Не до меня и моих откровений ей сейчас было. Нет уж, решил я. Лучше заранее ничего не рассказывать. Пусть своими глазами увидит.

- Скоро сама поймешь… Только мы двое будем знать, ты и я…

Но этого она, по-моему, уже не слышала. Смотрела куда-то поверх моего плеча, и выражение сделалось странное.

Я обернулся.

В закоулке вроде нашего стояла Крестинская с молодым и красивым адъютантом. Я догадался: это и есть ее князь. Наверное, как и я, отправился за кулисы искать свою суженую.

- Диана! Короленко! - Золотая Кудряшка помахала рукой. - Вот, познакомься. Мой Жорж. Шери, это Диана Короленко - ну, я тебе рассказывала.

Офицер подошел. Изящно склонившись, поцеловал - то есть, сделал вид, что поцеловал - Диане руку. На меня он поглядел вопросительно. Не понял, видно, что за переросток в матроске. Приятно улыбнулся, протянул руку.

- Георгий Ливен.

Вот князь стервозной Мусе понравился. Она наконец оставила мою штанину в покое, подошла к красавцу-адъютанту и потерлась ему о сапог.


- Илюхин… - с трудом выдавил я. - Герасим…

Крестинская скривила носик:

- Ты всё со своим юнгой? Оригинально. Послушайка моего совета…

Она взяла Диану под локоть, отвела в сторону. А князь спрятал ладонь.

- Юнга?

Я вытянулся, согласно уставу.

- Так точно, ваше благородие. Вестовой капитана Иноземцова.

- В самом деле оригинально, - сам себе сказал Ливен. - Кыш отсюда!

Я вздрогнул, но это адресовалось не мне - кошке…

Она обиженно запрыгнула на обрезанную картонную колонну, оттуда сиганула еще куда-то.

Мы с князем стояли рядом и смотрели в одну сторону, на шепчущихся барышень. Но можно было подумать, что меж ним и мною тысяча верст. Или что меня вообще нету. Он поглядел с улыбкой на невесту, слегка зевнул. Обратился к ней на французском и пошел себе.

- Ан моман, шери! - прогнусавила Крестинская.

Она шепнула Диане еще что-то, чмокнула ее в щеку. Прошуршала платьем мимо меня, тоже не удостоив взглядом.

Не больно-то мне это было и надо. Вот что Диана стояла расстроенная, с опущенной головой - это меня обеспокоило.

- Чего тебе коза эта наговорила?

- Так… ничего особенного. Не в том дело.

На ее ресницах блеснули слезы.

- А в чем?

- …Крестинская будет княгиня. А что ждет меня? Вечная бедность, убожество!

Всхлипнув и махнув рукой, Диана пошла прочь.


У меня в груди сделалось холодно и пусто. Я еще не понял, почему. Хотел кинуться за Дианой, чтоб утешить.

- Гера! Как хорошо, что ты здесь! - из-за фанерного бушприта выглянула госпожа Ипсиланти. - Платон Платонович пришел?

- Да.

- Подойди, пожалуйста.

Вот некстати! Мне нужно было бежать за Дианой.

- Покажи, где он сидит.

Пришлось идти с ней к краю переднего занавеса.

Мрачный Иноземцов смотрел не на сцену, а куда-то вниз - а все вокруг жадно и восхищенно наблюдали за картиной только что окончившегося морского побоища. Мне сбоку было видно, как «тонет» сколоченный из досок турецкий корабль. Видно было и рабочих, которые тянули канаты. Погромыхивали последние раскаты грома, над сценой еще не рассеялся дым, а по ту сторону задника, изображавшего восточный город, кто-то жег промасленные тряпки.

Из публики моряки кричали:

- Браво! Всё так и было!

- В точности так! Ура, Россия! Ура, Нахимов!

Я слышал, как Агриппина вздохнула.

- Скажи Платону Платоновичу… После концерта пусть не уходит. Я буду ждать его за кулисами. Мне нужно с ним поговорить. Обязательно передай, слышишь?

- Ага.

Я нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

С силой, которой я от нее никак не ждал, госпожа Ипсиланти тряхнула меня за плечо.

- Не «ага», а непременно передай! Это очень важно! Я всю ночь не спала…

Она еще что-то говорила, но я не мог разобрать - на сцене очень уж раскричался актер с лихо закрученными

усами, в морском мундире. Показывая рукой на задник, герой все громче и громче декламировал:


…Воистину была то казнь, не битва!

Как будто фейерверк с огнем и гулом,

Летали ядра, бомбы и гранаты…

Синоп пылал! На рейде три фрегата,

Как свечи пред покойником, горели…

Нахимов прекратил пальбу. Довольно!

Теперь и сами догореть сумеют.

И пушки русския, как львы, замолкли,

И лежа смирно на пожар глядели.


Как только Агриппина Львовна ослабила хватку, я выскользнул из-под ее руки. Боялся, что не найду Диану, но она, оказывается, ушла недалеко. Я обнаружил ее в двух шагах от закутка, где осталась чашка с любовным зельем. Отвернувшись к занавесу, Диана плакала. Я дотронулся до ее локтя - она повернулась, ткнулась лицом мне в грудь. - Кем я стану? Гувернанткой? Домашней учительницей в купеческом доме? Приживалкой? Ах, почему на свете всё так несправедливо! Каждый слезный возглас будто вколачивал меня в землю. Моя несбыточная надежда, моя невозможная мечта разбилась, рассыпалась вдребезги. Чудо чудом и сказки сказками, а жизнь жизнью. В какой любви собирался я Диане признаваться? Что мог я ей дать? Матросский сын, неуч, голодранец. - Ладно, чего ты? - сказал я, осторожно гладя по голове ту, которая - ясно - никогда не станет моей. - Всё у тебя будет. Какой захочешь жених. Князь или богач какой. Получше, чем у Крестинской. Она против тебя - тьфу.


Диана вытерла слезы платком, потом в него же высморкалась.

- Ой, нельзя мне плакать… Голос сядет… Мы на Лысую гору после концерта пойдем? Только я переоденусь, а то платье жалко.

- Сегодня не получится. Потом как-нибудь…

Раз она больше не плакала, то и гладить стало незачем. Я отодвинулся.

- Диана, скоро наш выход. Идем! - позвала откудато Агриппина Львовна.

Я пожелал Диане хорошего выступления. Остался один.

Вблизи раздавалось тихое бульканье. Это Муся вспрыгнула на столик и лакала из чашки молоко. Вот кому достались волшебные капли. Туда им и дорога - в кошачью утробу.

Мне было грустно, пусто, зябко. Будто я на десять лет повзрослел иль вовсе состарился.

А потом раздались звуки рояля, и я пошел на голос Дианы, поющий про моряков, которые собираются в бой, не зная, кому из них суждено погибнуть, а кому вернуться.

Хоть я подобрался к самой кулисе, но Дианы не увидел - ее заслоняли три подпевальщицы. Смотреть на них было неинтересно, и я стал глядеть в зал.

Ангельский хор выводил припев:


Спите, герои, во хладной могиле,

Знайте, герои, мы вас не забыли!


…Я будто въявь вижу перед собою ту публику. Оказывается, моя память сохранила и нарядный зал, и лица. На них одинаковое выражение тревоги и скорби. Я теперешний вдруг догадываюсь: сами того не зная, слушатели и слушательницы предчувствуют свою будущую

судьбу. Из своего нынешнего времени я знаю, что вот этого краснолицего полковника скоро убьют, и рыжего лейтенанта тоже, а майора с нервным тиком тяжко ранят, а вон тот штабс-капитан, растроганно утирающий глаза, сгинет без вести. И дамы с барышнями вскоре одни овдовеют, иные осиротеют…


Кто-то толкнул меня в лодыжку, отвлек от чудесной музыки. Это была Муся. Ни с того ни с сего она сменила гнев на милость - и терлась об меня, и выгибала спину, и мурлыкала. А увидев, что я на нее смотрю, с урчанием легла на спину и растопырила пушистые лапы. В желтых глазах читалось обожание.

Боже ты мой, это ведь она индейского зелья налакалась! А если б молоко выпила Диана, может быть, тогда…

Ничего бы не изменилось, сказал себе я. Всё одно остался бы я бессчастным и никчемным нищебродом. Что ж ей, горе со мной мыкать?

В зале что-то треснуло или хлопнуло. Пение скомкалось, оборвалось.

Это с шумом распахнулась дверь. По проходу, звякая шпорами, шел запыленный офицер, выискивая кого-то глазами.

- В чем дело, капитан?

В центральной ложе поднялся тощий, длинный старик с раззолоченной грудью - не иначе сам светлейший.

Офицер побежал к нему рысцой. Все молча провожали гонца взглядом. Хорошую весть этаким манером не доставляют - это было ясно даже мне, юнге.

Многие военные догадались, в чем дело, и стали подниматься с кресел. Прямую спину Платона Платоновича я увидел уже у самого выхода. Что б ни стряслось, первая забота капитана - оказаться на своем корабле, с экипажем.