Geum.ru

О. К. Степанова понятие "интеллигенция": судьба в символическом пространстве и во времени степанова ольга Кирилловна кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института социально-психологических иссл

Вид материалаДокументы

Содержание


Список литературы
Подобный материал:

39800


 2002 г.


О.К. Степанова


понятие “интеллигенция”: судьба в символическом пространстве и во времени

СТЕПАНОВА Ольга Кирилловна – кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института социально-психологических исследований РАН.


Широкому кругу преподавателей социологии известны ведущиеся в последние годы дискуссии о содержании понятия "интеллигенция". В отличие от знаменитой полемики вокруг сборника “Вехи”, проходившей в начале прошлого века, теперь спор носит по-преимуществу латентный характер, проявляясь в плюрализме интерпретаций данного термина в различных исследованиях. В одних работах изучается положение современной отечественной интеллигенции и отмечаются ее перспективы в связи с либерализацией экономики. В других – утверждается, что перспектив у интеллигенции нет и быть не может, так как с переходом к рынку она неизбежно исчезает. В третьих - без особых пояснений, то ли считая интеллигенцию уже отошедшей в прошлое, то ли по иным причинам – в стратификационном анализе общества просто перестают упоминать о ней. Не иссякает и открытая полемика по проблемам интеллигенции. Переход ряда участников дискуссии к сравнительному анализу теоретико-методологических основ существующих трактовок данного понятия, по существу, открыл новый этап в ее развитии [1]. В предлагаемой консультации делается попытка, во-первых, проанализировать соотношение упомянутого понятия с другими социостратификационными понятиями, применяемыми сегодня в мировой социологических научной мысли, во-вторых, опираясь на историю понятия "интеллигенция", показать основной вектор смыслового перемещения его интерпретаций в символическом пространстве.

Представляется логичным рассматривать существующий разнобой в толкованиях понятия “интеллигенция” как проявление социогрупповой конкуренции за главенство в пределах символического (знаково-понятийного) пространства. Под ним подразумевается вся совокупность идей, понятий, выраженных в словах или иных знаках, содержащая коды массового восприятия и поведения. И совокупность эта - не хаос, а структура, со своими плоскостями (полями) смыслов, их взаимными пересечениями или, наоборот - параллелизмом. Определить точную принадлежность какого-либо понятия к конкретной смысловой плоскости - значит локализовать его в символическом пространстве. В чем значение этого пространства для социума? В работах П.Бергера, М.Вебера, Дж.Дьюи, А.Зиновьева, Г.Лебона, Т.Лукмана, Г.Маркузе, А.Турена, М.Фуко и др. показано, как используется оно в целях макросоциального программирования. Например, обозначение социальных групп в качестве одного из эффективных механизмов управления массовым поведением особо выделил П.Бурдье [2]. Из трудов упомянутых социологов следует, что в социальной практике продвижение определенного проекта будущего связано, прежде всего, с осуществлением социальной группой (или группами) захвата символического господства, позволяющего навязывать остальным выгодную для себя мировоззренческую картину. Важным стратегическим ресурсом при этом является внедрение в массовое сознание стереотипизированных понятий, к одному из видов которых относятся понятия, обозначающие социальные группы. Подчеркнем: конкуренция за продвижение “своих” интерпретаций понятий в символическом пространстве является идеальным отражением реального межгруппового взаимодействия, в ходе которого идет постоянная борьба за реализацию “своего” варианта общественного развития, то есть - будущего.

В свете сказанного, значительный интерес представляет анализ перипетий, происходящих ныне в России с макрогрупповыми понятиями вообще и с понятием "интеллигенция", в частности. Последнее объяснимо тем, что речь идет о наиболее образованной части общества, лучше остальных подготовленной к восприятию и ретрансляции экстраординарных социокультурных “посланий”. Внушаемые массовому сознанию представления о ней (уровне компетентности, честности и т.п.), ее роли в обществе – относятся к ключевым моментам процесса социального управления. А представления эти, как уже говорилось, весьма разнообразны, и за каждым – свои цели.

С началом либеральных реформ и дрейфом страны в сторону капитализма российское символическое пространство интенсивно пополнилось номинациями, предназначенными поддерживать в западном массовом сознании “картину мира”, в которой преобладают монетарные отношения и выглядит незыблемым рыночная система. Серьезный урон в битве за преобладание понесла лексика марксизма-ленинизма. Произошло ее быстрое вытеснение на периферию общественного знакового пространства, она почти исчезла не только из СМИ, но и обихода научного сообщества. Полное изменение статуса претерпела триада стратификационной схемы советского общества, где его субстрат (“трудящиеся”) подразделялся на рабочий класс, интеллигенцию и крестьянство.

Ранее, при институциональной поддержке государства, данная схема претендовала на полный охват социума, но в 90-е годы, как известно, эта поддержка исчезла. Впрочем, ее наличие вряд ли могло изменить что-либо коренным образом: новое позиционирование социальных групп в российском обществе происходило настолько радикально и явно, что сокрытие данных явлений какими угодно силами идеологического контроля было заранее обречено на провал. Понятие “рабочий класс” в целом более остальных частей “триады” сохранило свое традиционное соответствие конкретному объекту в социуме. “Крестьянство” попало в зону пересечений с такими понятиями, как “фермерство”, “сельские предприниматели”, “батраки” и др. Ситуация с “интеллигенцией” оказалась еще драматичнее. С одной стороны, понятие продолжало активно действовать в эмпирическом анализе стратификационных процессов, развернувшихся с переходом к либерализации экономики. С другой, - его отнесли к исчезающим из-за почти полного растворения обозначаемого им социального объекта. Чем объяснить столь разительное несходство мнений? Рассмотрим подробнее оба названных выше варианта его истолкования.

Первый вариант связан с тем, что в советский период среди российских социологов сложилась традиция использования многозначного понятия “интеллигенция” преимущественно в одной из интерпретаций, условно называемых “социологической”. Опираясь на мнение В.Ленина, включавшего в интеллигенцию “всех образованных людей, …представителей умственного труда” [3], к ней стали относить всех квалифицированных специалистов, получивших формальную сертификацию о специальном образовании, высшем или среднем. Конечно, при подобном подходе выделенный объект оказывается крайне диверсифицированным, и без концептуальной предзаданности трудно определить, к какому разряду общностей он относится – социальных или статистических. Это, однако, не снижает правомерность научного изучения в социуме объектов и такого типа. Терминологическая многозначность снимается уточнением предметного смысла и выделением рабочего варианта понятия. Изучение общностей, выделенных на статистических основаниях (по уровню доходов, образования и др.), представляет собой ничуть не меньший интерес в познавательном плане, чем тех, что сконструированы по более сложным, как правило, идеологизированным комплексам показателей. Главное, чтобы аналитическая единица была обозначена в соответствии с требованиями научной логики. Социальный объект, названный “интеллигенцией” в приведенной выше трактовке, полностью им соответствует, так как для его идентификации определены достаточно четкие социально значимые параметры – работа на профессиональной основе, связанная со сложным умственным трудом в сфере материального и духовного производства, наличие специальной квалификационной сертификации [4].

При этом важно представлять не только конкретный смысл, в соответствии с которым социальный объект помещен в символическом пространстве, но и родственное ему смысловое поле. В рассмотренном случае понятие “интеллигенция” локализуется в плоскости системы стратификации социально-профессионального типа (а не сословного, классового, этакратического, культурно-символического и др.) [5, c.49-58]. Определенный интерес представляют вопросы соотношения в символическом пространстве понятия интеллигенции в данной функционалистской с другими широко используемыми ныне социостратификационными понятиями, воспринятыми из западной научной лексики того же плана (“профессионалы”, “специалисты”, “белые воротнички” и др.). Четкое распределение всех их по своим смысловым плоскостям – т.е. типам стратификационных систем - способно помочь разрешить возникающие сомнения о смысловых пересечениях или даже полных совмещениях. Не исключены совпадения и с понятиями, имевшими хождение в советской социологии. Приведем лишь некоторые примеры возможных сочетаний.

Так, понятие “профессионалы” (“professionals”) у западных авторов имеет, по крайней мере, два смысла. В одном оно обозначает тех, кто на наемной основе, за регулярное жалованье или вознаграждение по договору выполняет определенную работу [6]. Его противоположность - понятие “любители” (например, “профессиональный музыкант”, в отличие от “музыканта-любителя”). Другой его смысл полностью сходен с приведенной выше, наиболее распространенной в российской социологии трактовкой – как обозначение людей, занимающихся профессией, требующей высшего или полного среднего образования и специального обучения (врачи, адвокаты, бухгалтеры и т.п.). И на русский в данном случае понятие “professionals” переводится как “квалифицированные специалисты”, отделяя их при этом от административно-управленческого персонала.

В свою очередь, понятие “специалист” (specialist), как и в русском, иногда употребляется в том же значении, что и “эксперт”(expert). Это подразумевает не просто обладание формальной сертификацией знаний, но и компетентностью, подтвержденной практикой, достаточно продолжительной профессиональной специализацией в какой-то области.

“Служащие” – понятие, активно использовавшееся еще в советской социологии. Оно относилось к работникам нефизического, умственного труда, получающим фиксированный заработок (зарплату или жалованье), в том числе части интеллигенции, работающей по найму, за исключением лиц свободных профессий. В английском языке наиболее адекватным такой интерпретации является понятие “service class”, введенное Р.Дарендорфом. Существуют и другие, более узкие обозначения - employee, clerc, official, servant и др., которые не обязательно предполагают наличие у этих групп служащих высшего или среднего специального образования. Так, “клерки” (clerks) – конторские служащие, отвечающие за ведение документации, высшее образование у которых может быть (особенно на госслужбе), а может и не быть. “Чиновники” (officials) – “люди, занимающие формальные должности в крупных организациях”, как в правительственных, так и другого вида (фирмы, профсоюзы и др.), от крупных до мелких – в зависимости о объема властных полномочий в рамках организации. И хотя они заняты умственным трудом, специальное образование, особенно соответствующее области фактической деятельности, у них есть далеко не всегда. “Менеджеры” (managers) – управляющие, администраторы, организаторы производства, которые также не обязательно получили соответствующее профессиональное образование. В западной литературе нет однозначности и в социально-профессиональном составе так называемых “белых воротничков”. Безусловно лишь, что под таким наименованием обычно подразумеваются служащие, работающие по найму и не имеющие собственности на средства производства.

Посмотрим теперь, как соотносятся понятие интеллигенции в “социологической” трактовке, выделяющей объединяющими признаками уровень образования и характер труда, и “средний класс”. Последний также имеет много интерпретаций, в основном, сводимых к неравенству на основе доходов и профессиональных занятий, что приближает данное понятие к социально-профессиональному типу стратификации. Но не исключено, что более логично размещать его в плоскости этакратической стратификационной системы, так как распределение групп по вертикальной иерархии производится, по сути, по суммарному показателю доступа к распределению общественных ресурсов. К наиболее устаревшей версии, тем не менее активно использовавшейся до недавнего времени в нашей стране, относится сведение “среднего класса” к предпринимателям среднего и мелкого уровня. В более развернутом варианте, он делится на “старый средний” (представители малого бизнеса, фермеры, иногда сюда же относят офицерство и духовенство), и “новый средний”, состоящий, в свою очередь, из двух слоев, образованных на различиях в уровне доходов. “Высший новый средний” – менеджеры и специалисты высокого класса, и “низший новый средний” – клерки, продавцы, учителя, медсестры и др.

Заметим, что все части “среднего класса” практически в любой трактовке не исключают наличие высшего и среднего специального образования. Приведем небольшой пример. Практикующий врач, специалист с высшим образованием, создавший свой стоматологический кабинет или клинику, становится представителем среднего или малого бизнеса, то есть входит в “старый средний”. Он же, но работающий за зарплату в муниципальной или частной клинике, относится к категории “белых воротничков”, наемных специалистов, а следовательно пополняет “новый средний”. А если в муниципальной клинике этот врач имеет дополнительный доход предпринимательского типа (частные консультации), а в частной клинике выступает не только как специалист, но и совладелец, один из акционеров? Иными словами – надо меть в виду, что понятия “старый” и “новый” средний класс не всегда разделяются достаточно четко, из-за чего многие проблемы их дифференциации разрешаются с большой долей условности.

Итак, понятие “интеллигенция” в статистической интерпретации, ориентированной на уровень образования и характер труда, вполне сопоставимо с понятием “средний класс”. Но не только. Ведь представители интеллигенции, исходя из размеров имущества, места в системе власти, т.е. возможностей распоряжаться ресурсами общества и его управлением, распределяются по всей вертикали – от высшего класса до низшего. Если речь идет о людях умственного труда с высшим или средним специальным образованием, то в настоящее время из них почти полностью сформирована вершина социальной пирамиды. Однако они же в индустриальном и постиндустриальном обществах составляют значительную массу всех “этажей” средней части и иногда попадают в ее основание.

Вообще, отнесение к той или иной категории содержит большую долю условности и связано с определенными “правилами игры”, принятыми в социологическом сообществе. (Например, типичная для социоидентификации задача: кем является министр – чиновником, менеджером, специалистом, а, может, он – представитель интеллигенции? Или – высшего среднего класса? Или все-таки – элиты? Ответы, разумеется, самым непосредственным образом зависят как от трактовки всех этих понятий, так и характеристик конкретного лица. И какое понятие в итоге будет выбрано для анализа – определяется и обосновывается исследователем.)

Остановимся еще на одном понятии, которое нередко воспринимается у нас практически как принятое в западной социологии синонимическое обозначение интеллигенции, но на самом деле это далеко не так. Речь идет об однокорневом термине “интеллектуалы”, который там традиционно используется для обозначения людей, проявивших высокие интеллектуальные способности в познании явлений духовной сферы (искусстве, философии). За интеллектуалами признается компетенция создавать этико-философский дискурс общества (“знание о знаниях”, “мнения о мнениях”). “Интеллектуалы” - не просто самые высококвалифицированные “профессионалы” гуманитарной области. Функционалисты особо выделили их роль в обществе по ретрансляции в социум культурных ценностей и их творческую переработку (Т.Парсонс, Р.Мертон, Э.Шилз). Причем, названная функция осуществляется далеко не всегда на профессиональной основе, что никак не сказывается на ее качестве. К.Маннгейм, помимо культуртрегерства интеллектуалов, акцентировал внимание на их относительной независимости и критичности по отношению к господствующим мировоззренческим представлениям. Он считал их своеобразными “центрами систематизации” информации в обществе, нацеленными на обновление интерпретации мироустройства. Интеллектуалов чаще всего ассоциируют с университетской, студийно-художественной, журналистско-писательской средой, и именно в этом случае находят общие черты с российской интеллигенцией, понимаемой в “несоциологической”, а “философской” интерпретации – как мыслящая часть общества.

Что касается самого понятия “интеллигенция”, то западными авторами к реалиям западного же общества оно практически не применяется, хотя нередко используется для описания социоструктуры России, стран восточной Европы и “третьего мира”. Вообще, за рубежом, особенно в англоязычной трактовке, понятие “интеллигенция” – отнюдь не “звучит гордо”. В нем содержится некоторая толика негативной оценки, намек на чудаковатость и претенциозность данной социальной группы. Для примера: классическое английское определение интеллигенции: intelligentcia - “такая часть общества, которая может считаться (или считает себя сама) разумной и способной к серьезному независимому мышлению” [7]. Заметим, что “может считаться” и “считает себя сама” – далеко не то же самое, что “есть” и “является”, особенно если утверждается наличие каких-то положительных качеств (сравните: “он – мудрый” и “он считает себя мудрым”)…

В этом контексте более понятным становится и второй вариант концептуализации понятия “интеллигенция”, наблюдаемый в современной российской социологии. В нем используются западноцентристские культурологические подходы, позволяющие представить интеллигенцию в качестве маргинального слоя образованных людей, “разрывающихся” между ценностями Запада и Востока, модернизмом и традиционализмом. Преодоление ими культурного конфликта в пользу западных ценностных стандартов однозначно рассматривается обязательным условием восходящей мобильности в рыночном обществе, и наоборот. В конечном счете, интеллигенция такой идентификационной модели оказывается обречена на самоликвидацию: “…она исчезает, распадается на подлинных профессионалов – ядро среднего класса и на деклассированную, переходящую в низшие общественные слои часть” [5, с. 306, 311-312].

В данном случае на современную российскую действительность были весьма оправданно наложены теоретические схемы социологов чикагской школы – Р.Парка, Э.Стоунквиста и др., занимавшихся проблемой “культурного конфликта”, в результате которого порождаются невротизированные маргинальные личности. В этом контексте вполне логичным выглядит название, выбранное на исходе 80-х для своей книги о российской интеллигенции известным социальным философом М.Гефтером - “Маргиналы в Маргиналии” [8]. Его взгляды и сегодня пользуются высоким авторитетом среди сторонников радикального варианта либерализации в России. По их мнению, на смену исчезающей интеллигенции – жертвы порождения болезненного вхождения отсталой страны в “цивилизованный мир” – должен придти “средний класс”. В отличие от интеллигенции, он обычно наделяется следующими характеристиками: “встроен в свое время”, “любит свободу”, "не страдает народолюбием", обладает “волей, бескомпромиссностью", "отсутствием особой тяги к рефлексии” [9]. (На последнюю черту, на наш взгляд, стоит обратить особое внимание: примечательное требование – не мыслить).

Нетрудно заметить, что в качестве эталона здесь взят в самом гипертрофированном виде именно тот тип человека, который в мировом обществоведении считается одним из опаснейших порождений западной цивилизации. У него много имен, но общая суть – снижение человечности, утрата духовного измерения, способности различать добро и зло, возрастание автоматизма реакций, полная подчиненность миру вещей. Г.Маркузе квалифицировал его как “одномерного человека”, сформированного давлением потребностей индустриальных технологий. А.Зиновьев, обобщая наиболее яркие черты представителей западной цивилизации, отмечаемые практически всеми исследователями, употребил термин “западоид”. Среди них – склонность к индивидуализму, развитый интеллект, предприимчивость, изобретательность, расчетливость, стремление к лидерству, умение манипулировать другими в своих интересах, авантюристичность, чувство превосходства, самодисциплина, эмоциональная глухота, неискренность и др. [10, c.307].

Окончательное превращение в “одномерного человека” - “западоида” – удача, с точки зрения наших адептов либерализма, которая доступна лишь для “лучшей части” прежней интеллигенции страны. В итоге же "реформ" достойного по западным меркам стандарта потребления достигли лишь около 5% населения страны [11]. Массового состоятельного среднего класса из образованных людей не получилось. По мнению тех, кто считает рынок идеальным инструментом естественного отбора лучших специалистов и их материального стимулирования, подвело качество российской интеллигенции, ее низкая профессиональная компетенция. Об ошибочности подобного мнения нагляднее всего свидетельствуют прошлые достижения страны в экономике, технологиях, образовании, здравоохранении, культуре. В гораздо менее комфортных в сравнении с Западом климатических и материальных условиях для подобных успехов требовался значительно более высокий профессионализм. Легенду о низком профессионализме отечественной научной, инженерно-технической интеллигенции, в частности, развеивает и непреходящий спрос на российских специалистов на высококонкурентном мировом рынке “мозгов”.

Известная критика недостаточной общей культуры новоиспеченного слоя, которая будто бы мешает ему быть “настоящей интеллигенцией”, отчасти, может быть, и верна. Но в целом с ней нельзя согласиться. Человеческий опыт показывает, что овладение культурным капиталом начинается в детском возрасте в семье, что делает его делом не одного поколения. Как следует из известной английской поговорки, джентльменами становятся, только имея три высших образования – собственное, отца и деда. Поэтому требовать от интеллигенции в первом поколении культурного уровня Д.Лихачева – нонсенс. Заметим, что уже в 60-80-е годы дети и внуки тех, кого А.Солженицын не без презрения назвал “образованцами” (вряд ли случайно чуткий к слову писатель выбрал такое, что имеет созвучие с “оборванцами”), вполне и на высоком уровне освоились в сфере мировой культуры. Только вот что они из нее почерпнули, на пользу ли своей стране и народу – отдельный вопрос.

Вряд ли так уж справедливо утверждение о чуть ли не автоматической связи между профессионализмом и доходами при рыночной экономике. Западные социологи, к примеру, на основании эмпирического анализа показывают: решающим фактором карьеры и роста доходов специалистов служит не столько профессионализм, сколько социальное происхождение, статус родителей, сложившиеся семейные связи [12]. Вовсе не железная на деле и взаимосвязь цепочки “профессионализм – доходы – качество ”, о чем свидетельствует и личный опыт российских граждан, столкнувшихся с низким качеством товаров и услуг “дорогих” фирм, клиник, учебных заведений, госаппарата, заполненных специалистами с дипломами всех мыслимых видов и научными степенями.

В то же время в нашей стране особый исследовательский интерес не может не вызывать проблема наличия мотиваций к высококвалифицированному и добросовестному труду при низкой его оплате. С точки зрения адептов целерационального действия, совершенно необъяснимо, почему за мизерную зарплату продолжают качественно выполнять свою работу офицеры армии и флота, преподаватели государственных школ и вузов, муниципальные медики, сотрудники научных учреждений и проч., и проч. Не иначе – снова проявление странностей российского (или - русского) характера, чудаков “не от мира сего”, не способных или не желающих действовать по его нормам.

Примечательно, что негодование против интеллигенции и стремление поскорее избавиться от нее как понятия, высказывают те самые люди (“демократы”, “сторонники либерализации экономики”), которые с началом горбачевской перестройки апеллировали к этой самой интеллигенции как к “лучшей” части народа. Теперь не редкость встретить в их публикациях крайне уничижительные определения тех, кто не вошел в когорту “преуспевших”: “вечные неудачники”, “быдло”, “люмпены”, “биомасса”…

И все же авторы приведенной выше интерпретации понятия “интеллигенция” хотя бы аргументируют свой прогноз об исчезновении интеллигенции: безынициативная, неприспособленная к борьбе за место под солнцем, она будет аннигилирована жесткими излучениями капиталистической экономики. Но нередко от использования понятия отказываются без всяких объяснений даже там, где, казалось бы, ему есть место, например, в обширных социологических словарях, работах по стратификационному анализу российского общества ХХ века [13].

На наш взгляд, не обоснованным выглядит стремление так или иначе полностью вытеснить из научного анализа термин “интеллигенция”, заменить его на другие, гораздо менее проработанные в теоретическом отношении понятия. Уход прежней эпохи и начало новой "с чистого листа" нарушает преемственность представлений о динамике развития социальных групп, исследованных ранее под номинацией “интеллигенция”. Между тем, в период главенства новейших технологий вопрос о качестве распоряжения наличными интеллектуальными ресурсами со стороны общества становится одним из основных показателей его эффективности. В свое время данные о снижении практической востребованности знаний и уровня жизни интеллигенции-специалистов были расценены как явный симптом утраты страной динамизма развития, растущего технологического отставания. Тогда это оправдывало переход руководства страны к попытке ускорения социально-экономического развития, развившуюся в политику “перестройки”. Исследования последних лет несомненно свидетельствуют, что положение интеллигенции в стране не только не улучшилось, но на несколько порядков ухудшилось. При подобных результатах стремление “рассыпать” интеллигенцию по другим группам, ликвидировав ее как преемственное операциональное понятие, выглядит попыткой затушевать масштабы произошедшей за годы реформ вынужденной депрофессионализации, связанной с подрывом национальной экономики, свертыванием наукоемких производств. А ссылки на слабый профессионализм в качестве объяснения социальной деградации массового слоя специалистов, как уже говорилось, трудно объяснить иначе, чем желанием завуалировать опасный для общества процесс деиндустриализации.

Понятие “интеллигенция”, как представляется, продолжает нести мощную смысловую нагрузку, своего рода “память прошлого”, которая диссонирует с нынешним состоянием символического пространства. И дело не только в воспоминаниях о былых заслугах интеллигенции в области культуры, науки и просвещения, ее нравственно-этических победах. За последние годы социологами не раз поднимался вопрос о необходимости вернуться к пониманию идеологической миссии интеллигенции в обществе, о более четком определении ее социетальной функции, месте в управлении обществом, властных отношениях, что позволяло бы уточнить границы обсуждаемой общности. Вполне очевидна и необходимость дополнить понятие “интеллигенция” локализациями в новой смысловой плоскости – стратификационной системе знаково-символического типа.

На этом обзор основных интерпретаций понятия "интеллигенция" можно было бы и завершить. Однако для лучшего понимания динамики процессов в символическом пространстве именно России целесообразно сравнение его современного понимания с прошлыми трактовками, обращение к истории зарождения. В нашей стране названное понятие было “запущено” еще в 70-е годы ХIХ века популярным в то время писателем П.Боборыкиным. Интеллигенция, представляющая “мыслящих людей”, в его романах выступала обличительницей существующих порядков, социального паразитизма дворян-землевладельцев, чиновничества, “оевропеившихся купцов” - национального варианта буржуазии. При этом ее позиция основывалась не только на моральных соображениях, но и на базе передовых для того времени научных представлений о законах развития истории и общества. Примечательно: понятие интеллигенции тогда и некоторое время спустя в России имело совершенно четкую духовно-политическую атрибутику – просоциалистические взгляды. Этот ее признак в начале ХХ века для многих был еще достаточно очевиден. В “веховском” сборнике П.Струве, считавший первым интеллигентом в России М.Бакунина, заявлял: “Восприятие русскими передовыми умами западноевропейского атеистического социализма – вот духовное рождение русской интеллигенции…” [14, c.141-142]. Хотя уже тогда наметилась и тенденция смешивать понятия образованного слоя и интеллигенции, придавать последней не идеологический, а профессионально-технический оттенок. А так как начало российской образованности многие, в силу своих представлений об образовании только в его западноевропейском, “техницистском” варианте, относили лишь к петровской эпохе - соответственно и возникновение российской интеллигенции привязывали к этому времени. Позже данная точка зрения фактически станет преобладающей, воплотившись в интерпретацию интеллигенции как специалистов.

Разброс мнений о роли интеллигенции, высказанных в дискуссии почти вековой давности, был даже шире, чем сегодня. От социально-утопического пророчествования, религиозного или политического инакомыслия – до ориентации на курс “профитизма” – гонки за прибылью, выгодой, личным обогащением, с полным сознательным приятием правил жизни “мира сего”. Последний вариант, по мнению его сторонников, приводил бы к исчезновению интеллигенции с помощью ее “обуржуазивания”. Как утверждал тот же П.Струве, у них была надежда, что в процессе экономического развития она “органически стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества” [14, с.50]. Так что в межреволюционный период вопрос о судьбе интеллигенции ставился в зависимость от ее отношения к капитализму: критическое – сохраняло ее как общественный феномен, а лояльно-апологетическое – уничтожало. А вот сегодня отношение к социальной проблематике практически не упоминается среди возможных критериев принадлежности к интеллигенции. Как видно, изначальная трактовка понятия оказывается в тени.

Говоря о происхождении понятия “интеллигенция”, обычно отсылают к латинским корням слова: intelligens (понимающий, знающий, умный) или intellectus (познание, понимание, рассудок). Заметим, что для обозначенного им явления, объекта, почему-то не было взято сходное по значению известное латинское прилагательное sapiens (разумный, рассудительный, знающий), а выбор пал на производное от глагола intelligo – воспринимать, понимать, знать. Старая форма его (interlego) – гораздо более “говорящая”: inter – взаимно, между, lego – собирать. Означенное ею действие определенно ассоциируется с процессом сборки головоломки, когда бессмысленные по отдельности детали в определенном порядке вдруг дают связную картину. Именно об этой способности сознания восстанавливать из хаоса разрозненных частей целостную идею, “умозрением” адекватно воспроизводить замысел Абсолюта не только относительно природы, но и человека, говорилось в работах немецких философов-идеалистов, ставших необыкновенно популярными среди российской интеллектуальной элиты 20-30 годов ХIХ века. Утверждая чрезвычайно высокий статус познавательной способности человека в сфере высших законов бытия, философия Ф.Шеллинга, например, требовала от мыслящей личности не только умственной, но и поведенческой активности. От внутренней свободы, через внутреннее ощущение истины – к волевому поступку, изменяющему сложившийся порядок. Жить идеями, стремиться к их претворению в жизнь – стало заветом русской интеллигенции. “Интеллигенция не есть социальный класс… - подчеркивал Н.Бердяев. – Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, не каторгу, на казнь” [15]. Но, конечно, подразумевался совершенно определенный род идей – только таких, где “правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью”.

Антитезой “интеллигенции” в контексте оценки взаимоотношения личности и мира идей, в том числе – идей о лучшем социальном устройстве, являлось понятие “мещанство”. Об этом прямо писал П.Милюков: “Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию” [14, c.299]. Стоит напомнить, что понятие “мещанство” пришло в русский язык из Польши и приграничных с ней российских областей, в которых так со времен средних веков стало называться свободное городское население, занятое ремеслом и торговлей (“буржуа”, “бюргер” означают “горожане”, от “бург” - город). В данных слоях происходил все более полный разрыв с крестьянской традиционалистской “этикой пропитания”, усиливались эгоистические, индивидуалистические мотивы и интересы, росла тяга к стяжательству.

Продолжая размышления на эту тему, Д.Мережковский в самом начале ХХ века ставил вопрос так: “ Мещанство, не побежденное Европою, победит ли Россия?” И “Грядущим хамом”, воплощением антихриста, он называл отнюдь не российские беднейшие слои, как иногда можно услышать, а буржуазное большинство западных стран [16].Он верил, что “хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос” (однако, в отличие от А.Блока, никого в “венчике из роз” впереди революционных масс в 1917 году, не увидел). Религиозная подоплека внешне атеистической идеологии открылась тогда далеко не всем. А ведь именно таким образом проявила себя новая религия машинного века, обещавшая всем нуждающим и страждущим “Царство Божие” на земле. О религиозной основе деятельности внешне атеистической российской интеллигенции одним из первых написал в “Вехах” Н.Бердяев. То же самое он скажет позже в эмиграции о большевистской революции.

Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства “золотого тельца”, ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме “пролетарского государства” – капиталистическому модернизму. Но после социалистической революции в России пророческая миссия интеллигенции считалась выполненной, критики действительности и предсказаний какого-либо иного будущего, чем было определено установленной партийной доктриной, от нее не только не ожидали, но порой прямо запрещали. Так было девальвировано понятие интеллигенции в советский период. Вместо нее закосневший идеологический центр партии в конце концов выдал прописи либерализма, которые давно пересмотрены многими интеллектуалами Запада. Но и они были с энтузиазмом восприняты советской интеллигенцией, истосковавшейся без всяких прогрессистских идей, как долгожданный ориентир движения в будущее. Правда, довольно быстро наступило массовое разочарование в таком будущем, контуры которого проявились в настоящем в весьма неприглядном виде. Либеральная идея в короткие сроки привела страну к таким негативным результатам, которые даже некоторые иностранные эксперты сравнивают с поражением в крупной войне.

Идея социализма, напротив, в отведенный ей срок жизни себя исторически оправдала. И дело не только в невиданном раньше росте образованности, общей культуры многих народов, хотя и это – несомненная и немаловажная правда. Редко признается факт, что именно благодаря новому общественному строю в СССР и подпитываемой социалистическими идеалами пассионарности его граждан удалось предотвратить "глобализацию по-гитлеровски", сорвать планы завоевания мирового господства, вынашиваемые фашистским руководством германского рейха. Но, естественно, в прежнем виде социалистическую идею реализовывать бессмысленно. Порой высказывается сомнение - нужна ли вообще идея развития общества, связывающая воедино представление о мироустройстве, прошлый опыт и идеальную цель в будущем? Может, можно обойтись без всякой прогностики, пусть даже научно обоснованной, которую не без оснований причисляют к современному мифотворчеству, и ограничиться повседневным “здравым смыслом”? Нет – свидетельствуют практически все известные исследования по функционированию социальных систем, а также данные социопсихологов и социоантропологов. К примеру, Т.Парсонс отнес “высшую реальность” к одной из пяти сред, составляющих общества как социальные системы [17]. И он, и более ранние исследователи ( А.Хомяков, М.Вебер и др.) пришли к выводу, что облик общества, его структуры, экономическое развитие в конечном итоге определяются отношением в нем к “высшей реальности”. Это отношение может быть выражено как в мистико-религиозном, так и научно-рациональном виде, что, однако, не меняет сути: исправления и узаконения форм социального бытия в соответствии с представлениям о высших законах, онтологических смыслах.

В основе этой идеи, безусловно будут снова находиться “простые истины” о социальной справедливости, необходимости развития сознания, духовности и т.п., которые в переводе на политический язык примут не менее простой вид, где ближайшими целями станут декриминализация государства и экономики, возрождение национальной культуры. Где и когда, в каком именно виде появится новый мировоззренческий код – покажут исследования социально-философских, политических течений современной российской действительности. Когда возникнет новый, достойный поддержки и сочувствия идейный импульс – непременно проявит себя и интеллигенция в том самом, первородном ее смысле, о котором говорилось выше.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
  1. См.: Материалы Международной научной конференции “Интеллигенция: проблемы гуманизма, народа, власти”. Москва - Улан-Удэ, 1994. Ч.I; Ледяев В.Г. Понятие интеллигенции: проблемы концептуализации // Интеллигенция и мир, Иваново, 2001. №1; Орлов С.Б. Интеллигенция как мифологический феномен. Историко-социологический анализ // Социол.исслед., 2001. № 11.
  2. Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993.
  3. Ленин В.И. Полн.собр.соч. Т. 7. С.298.
  4. Шереги Ф.Э., Харчева В.Г., Сериков В.В. Социология образования: прикладной аспект. М.: Юристъ, 1997; Мансуров В.А., Семенова Л.А. Интеллигенция конверсируемых предприятий // Социол.исслед., 1998, № 10; Голенкова З.Т. Трансформация социальной структуры // В сб.: Россия в поисках стратегии: общество и власть. М.: ИСПИ РАН, 2000; Руткевич М.Н. Интеллигенция в социальной структуре общества // Там же.
  5. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Аспект Пресс, 1996.
  6. См.: Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС, 1999; Жданова И.Ф., Вартумян Э.Л. English-Russian Economic Dictionary. 2-е изд. М.: Изд-во “Русский язык”, 1998; Краткий словарь по социологии. М.: Политиздат, 1988; Hornby A.S. Oxford Alvanced Learner’s Dictionary of Current English. Oxford: Oxford Univercity Press, 1980. V. I-II.
  7. Hornby A.S. Op.cit., V.I. P.444.
  8. Гефтер М. В поисках нового КУДА. 1988. (Неоконченная книга, опубликована в электронной версии).
  9. Гурова Т. Дети поражения // Эксперт, 2001. №23 (283).
  10. Зиновьев А. На пути к сверхобществу. М.: Центрполиграф, 2000.
  11. Россия: новый этап неолиберальных реформ. М.: Республика, 1997. С. 48.
  12. Смелзер Н. Социология. М.: Феникс, 1998. С.455-456.
  13. См.: Энциклопедический социологический словарь. М., ИСПИ РАН, 1995. Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ. 1917-1996 гг. Сыктывкар: Сыктывкарский ун-т, ИС РАН, 1996.
  14. Вехи. Интеллигенция в России. 1909-1910. М.: Молодая гвардия, 1991.
  15. Бердяев Н.А. Русская идея. М.: ООО “Изд-во В.Шевчук”, 2000. С.24.
  16. Мережковский Д.С. Грядущий хам. Полн.собр.соч., Т.ХIV. М.: Типография Т-ва И.Д.Сытина, 1914. С.25.
  17. Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. М.: МУБиУ, 1996. С.502.