Geum.ru

1956-1957 Александр Крайний у истоков тринадцатого Вступление с поступлением

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Начало учёбы и кукурузная страда.

31 августа 1956 года строевые занятия закончились. Нам дали время привести себя в порядок, т.к. с первого сентября начинался учебный процесс. Но едва мы прослушали первые лекции, как свыше поступила команда отправить нас в село, для оказания помощи в уборке урожая. В первую очередь речь шла о кукурузе, которую, как лекарство для нашего отсталого сельского хозяйства, начал внедрять «царствующий» тогда Первый секретарь компартии Никита Хрущёв. Никто из моих сокурсников, с которыми я общался, не помнит точного числа нашей отправки. Но все сходятся на том, что это произошло с пятого по седьмое сентября. Ещё стояла по-летнему жаркая погода. Нас посадили в приспособленные для перевозки людей грузовики и отвезли за сорок километров от Одессы в совхоз имени 1-го мая. Первый и второй взводы прикомандировали к селу Спиридоновка Коминтерновского района. Позже его переименовали в Пэршотравнэвэ. Оно расположено на вознесенской дороге, не доезжая 8 километров до Коминтерновского. Третий и четвертый взводы отвезли в маленькое село с морским названием Порт, которое считалось отделением совхоза 1-го мая. Было здесь всего лишь тридцать хат, один колодец, какой-то грязный ставок, больше напоминавший лужу, хата с земляным полом громко именуемая клубом, столовая с примыкавшим к ней затрапезным помещением, считавшемся совхозным общежитием. Четвёртый взвод как раз и разместили в этом общежитии, имевшем всего лишь одну большую комнату. Спать здесь ребятам пришлось на полу, который они устелили выданными всем нам тюфяками, набитыми соломой и такими же подушками. Причем теснота была неимоверная. Если кто-нибудь ночью выходил по нужде, его место мгновенно заполнялось. После возвращения нужно было отыскать хоть минимальный просвет между спящими товарищами и умоститься над ним. Со временем сила гравитации преодолевала сопротивление и водворяла тело на тюфяк. Моему третьему взводу можно сказать повезло больше. Нас разместили по хатам. В основном квартировали по два человека: Юра Троянов и Иван Чебатков, Слава Ващенко и Юра Крашенинников, Коля Копылов и Коля Хлевной. Условия обитания были разные. Помнится, что больше всех повезло Вите Аппаку и Толе Манжуле. Они попали в одну из самых зажиточных хат, и каждому из них досталась отдельная кровать. Жили мы и тройками. Валера Иванов, Юра Гржибовский и я оказались в одном крохотном домике, где ютилась молодая семья – муж, жена и их годовалая дочурка. Кроме одной комнаты, служившей семье и столовой, и спальней, в домике ещё была прихожая или коридор, где разместились мы. Коридор по ширине был как раз на длину узкой солдатской койки, которая стояла у противоположной от входа стены. Спального пространства на троих, пусть и изящных юношей, было явно маловато. С помощью жердей уложенных на приступок печи и скамью, а также кукурузных стеблей, мы место для отдыха расширили. И всё равно его не хватало.

Повернуться с бока на бок во сне было проблемой. Шёл двенадцатый послевоенный год. Коммунистическая партия в лице Хрущёва торжественно заявила, что нынешнее поколение страны будет жить при коммунизме. Ближайшей же задачей было догнать и перегнать США. А в сорока километрах от Одессы, в Спиридоновке и в Порту, не было электричества. Здесь в хатах ещё пользовались керосиновыми лампами. Правда в местном магазинчике лежала халва, конфеты-подушечки и стояли бутылки с вишневым ликером...

Первый и второй взводы поселили в бывшем амбаре, который плотно упаковалн солдатскими койками с настеленными на них соломенными тюфяками. Теснота здесь тоже была неимоверная. Ближайшими соседями наших ребят по амбару были сельские грызуны: мыши и крысы, которые ночью устраивали шумную возню, не обращая внимания на людей. Для поддержания порядка и непосредственного руководства с нами остались училищные преподаватели. В Спиридоновке – это Герман Ермолаев, который со временем будет читать нам КМОЗС (курс математической обработки задач судовождения), а также доцент Тарасюк, который вёл у нас на первом курсе начертательную геометрию. Тарасюк ходил на протезе. Ногу он потерял во время войны. Кто-то из наших дал ему кличку «гуляй-нога». Из-за хромоты и связанной с этим трудностью передвижения по полям, совхоз выделил Тарасюку в личное пользование бричку, на которой он ездил по полям, контролируя работу своих подопечных. Он останавливал лошадь на проселке, поднимался во весь рост и выглядывал сачков в море кукурузы. В принципе это был добрый человек полноватой комплекции, который не таил на ребят обиды и не сводил счёты на экзамене. Герман Ермолаев – более противоречивая натура. Он закончил наше училище в первого выпуске и сразу выбрал жизнь на берегу. Ребята из первого и второго взводов вспоминают, что в совхозе он был для них, чуть не свой парень, однако при возвращении оттуда в училище сразу недвусмысленно дал понять, что нужно держать дистанцию.

В Порту нами командовал ассистент кафедры сопротивления материалов, фамилию которого из моих ныне здравствующих сокурсников никто вспомнить не может. Был он небольшого роста, сухощавый, с огромной бородавкой на холке. Говорил он негромким голосом, никогда не улыбался, всегда имел при себе логарифмическую линейку. Многие его побаивались. Возможно, он был хороший человек, но напускал на себя излишнюю строгость, из-за своей невзрачности. Поступив в училище, мы по эстафете приняли его кличку «нониус». Вторым нашим руководителем здесь был преподаватель кафедры физподготовки Георгий Кореиш. Высокий, симпатичный спортсмен с лицом ковбоя. Так как в Порту не было даже здравпункта, к нам прикомандировали молодую симпатичную училищную медсестру. Кореиш, как настоящий мужчина ходом закрутил с ней роман. А к нам относился очень мягко. В последствии он был нашим, моим в том числе, тренером по боксу.

Первый наш рабочий день мы были заняты перекидкой вручную вёдрами на новое место громадного бурта проса, которое лежало на земле второй год. Просо в нижнем слое, примерно 40-50 см. толщины, было проросшее и горячее. Начался процесс саморазогрева, который вёл к самовозгоранию. Так как все были вместе, то работали весело. Помню Валентин Бобырь, занимавшийся в школе акробатикой, крутил с верха кучи сальто. Глядя на его прыжки, тогда никто из нас не мог себе представить, что он станет капитаном крупного танкера, защитит диссертацию, и пару лет будет занимать должность заместителем начальника Новороссийского Морского пароходства... А невдалеке маячили ещё два бурта прошлогодней кукурузы. Уже почерневшей и ни к чему негодной. Тогда мы мало задумывались над тем, в чём корень такой дикой бесхозяйственности, расточительности и пренебрежения к человеческому труду. Но это был один из многих уроков по экономической эффективности нашего советского варианта социализма...

А на второй день нам роздали джутовые мешки и вывели в поля. Вокруг простирались кукурузные заросли. Сеяли тогда так называемым квадратно гнездовым способом. Не знаю, как сеют теперь, но рядки кукурузы и междурядья существуют по-прежнему. «Нониус» быстро прикинул на логарифмической линейке, что норма на человека в день – это три рядка. Какой длины был этот рядок, теперь трудно воскресить в памяти. В голове крутится цифра 800 метров, но она кажется слишком большой, хотя конец поля, где заканчивались рядки, просматривался от места старта не чётко. Сперва, ломали во взводной шеренге, взяв по два рядка. Получался разнобой, так как мы, городские ребята, здорово отставали от тренированных сельских. Поэтому разбивали очередное поле на участки и тянули жребий кому, какой.

Как происходил процесс уборки? Ты закреплял мешок перед собой на поясе, и бросал в него отломанные початки кукурузы. По мере наполнения мешка, который волочился по земле, движение постепенно затруднялось. Наполнив мешок, ты выносил его на межу, где высыпал в общую кучу.

... А ломка початков вручную не такое уж простое занятие. Поначалу мы извлекали початок из облепивших его листьев только с помощью пальцев. Но наши опытные ребята из села быстро внедрили «малую механизацию». На правую кисть руки подвешивался гвоздь, либо остро отточенная толстая проволока. Ты хватал початок левой рукой, проволокой вспарывал верхнюю оконечность кокона, и до основания разрывал его пальцами рук. Левой ладонью очищал початок, и захватывал у его основания стебель, на котором он держался, а правой рукой отламывал. Всего четыре-пять отработанных до автоматизма движений. Помню, уже после возвращения в Одессу у меня и таких же городских как я ребят Вити Аппака, Юры Гржибовского долго не сходили на руках мозоли. Особенно стойкие были между большими и указательными пальцами. По скорости и качеству выполнения нормы впереди шли наши товарищи, приехавшие из сельской местности. В четвертом взводе Витя Бабич и Жора Бондаренко за отличные производственные показатели даже получили поощрительные отпуска в Одессу. А в нашем взводе быстрее всех ломали кукурузу Лёня Чеботаренко, Коля Хлевной, Глеб Данильченко, Ваня Чебатков. Они раньше справлялись с нормой и раньше уходили в село. За кукурузой на поле приезжала грузовая машина. Мы руками перебрасывали початки из куч в кузов. Потом ехали в деревню на весы. При взвешивании, тайком от весовщика цеплялись за борта, ложились на подножку, чтобы в план пошло больше килограммов. Шофера машины звали дядя Петя. Это был небольшого роста крепко сбитый мужичок. Работал он в совхозе вынуждено: в город его не пускали. Причина тому - заключение, из которого дядя Петя недавно вернулся. Кстати в совхозе он такой был не один. «Дядя Петя, а какой срок вы имели?»- спрашивали мы его. «Да, фигня»,- отмахивался дядя Петя. «Ну скажите, дядя Петя»,- не унимались мы. «Да, фигня»,- скромничал дядя Петя,- «двадцать пять!» (Тогда давали такие сроки). «Ничего себе!»- ужасались мы.- «А за что же так много?» «Да, ерунда»,- опять скромничал дядя Петя, но, наконец, сообщал, что он украл железнодорожный вагон с картошкой. Срок по его словам ему скостили за хорошую работу...

Завтракали и ужинали мы в совхозной столовой. Это было по современным меркам плохо приспособленное для таких целей заведение. Большинство из нас, бывших курсантов, помнят, что там обитало неописуемое количество мух. Утром, во время скудного завтрака, когда было уже достаточно светло, гонять их было легче. Зато вечером, в едва освещенной столовой, наша задача весьма осложнялась. Обычно на ужин нам давали большую миску домашней лапши, либо какой-нибудь крупы с молоком. Прежде чем приступить к еде, нужно было выловить из молока несколько мух, и бдительно следить за новыми ныряльщиками из кружащихся над столом стаек. Кстати, молоком жидкость, на которой была приготовлена еда, можно было назвать лишь условно. Как оказалось, из-за того, что курсанты по молодости просили добавки, привозимое из коровника молоко обильно разбавляли водой. Оставался только цвет, калории в белой жидкости практически отсутствовали. Обед нам привозили в поле на телеге, запряженной покорной лошадью. Работница столовой, молодая, некрасивая женщина Лиза с дефектом речи и грязными руками, занималась раздачей. На 60 человек привозили 30 алюминиевых мисок и столько же ложек. Мы бежали за телегой и расхватывали кто ложку, кто миску. Потом договаривались между собой, кто первый кушает, и объединяли «столовый набор». На первое нам обычно давали борщ, в котором трудно было обнаружить каплю жира, а на второе картофельную кашу с кусочком постного мяса. По мере того как ребята расправлялись со своими порциями, миски и ложки протирались куском хлеба, а Лиза чисто символически ополаскивала их холодной водой и заряжала для второй смены. В этом отношении я должен поблагодарить совхоз 1-го Мая. Городской мальчишка, выросший в семье, где в отношении питания, всегда соблюдались чистота и аккуратность, я здесь избавился от чувства брезгливости.

Все мы не то, чтобы голодали, но на совхозных харчах было далеко до чувства полной сытости. Некоторым образом мы пополняли запасы углеводов и витаминов в организме, совершая набеги на баштан. Правда ночами после этого шли негласные соревнования, кто выскочит «до ветру» большее количество раз. В роте ходил слух, что Валера Якимов из первого взвода, за которым на все годы закрепилась кличка «пистон», побил все рекорды, сделав это десяток раз... Я уже писал, что в нашей сельской лавке была халва. При наличии свободных денег, мы лакомились ею. На почве халвы в 4-м взводе возник спор. Здоровый, раскаченный гимнаст Володя Каменчук заявил, что съест кило халвы в один присест. Его оппонентом стал Володя Романенко. Выиграл спор Каменчук. Свидетели вспоминают, что ему потом было весьма не сладко...

Раз к нам на поле заглянул начальник училища Иван Гаврилович Слепченко со свитой. Не помню, жаловались ли мы ему на быт и питание, но он толкнул перед нами проникновенную речь, где были слова: «Я вам говорю, как отец родной...» Вокруг него вился молодой выдвиженец, в будущем начальник училища, а тогда парторг Василий Михайлович Залётов: «Иван Гаврилович, я вот хлеб захватил, в райкоме партии покажу!» Что говорить, хлеб, который нам скармливал совхоз, был отвратительный. Начальство уехало, но никаких улучшений после их визита не наступило. Крепкий, симпатичный, весёлый туапсинец , ватерполист- разрядник из моего взвода Саша Щеблыко, и он же в одном лице грубый юморист, мрачно пошутил по поводу обещаний Ивана Гавриловича: «Его бы нос в борщ на мясо...» Когда я первый раз вырвался из совхоза домой, то чуть не с порога крикнул: «Бабушка, ставь, что есть на стол!» Но, едва начав поглощать приготовленную яичницу с колбасой, почувствовал, что сыт по горло. Это говорило о том, насколько малокалорийной пищей нас кормили в совхозе...

Вечерами в местном клубе устраивались танцы под баян. Клуб был единственным местом в деревне, куда по заказу могло подаваться электричество от небольшого движка. Пол в этом заведении был глинобитный, и во время танцев вздымалась пыль. Первым маэстро стал наш Коля Лаврентьев, который сразу затмил местного гармониста. Пару раз на короткое время его подменял Юра Гржибовский. Но из танцевальных вещей он мог наиграть только незамысловатое танго и вальс. Коля же был виртуозом.

После двух недель работы на уборке, нас повезли в баню. Нет не в сельскую, так как таковой даже в райцентре в то время не было, а в нашу, училищную. Мы ночевали в экипаже, причем каким-то образом я оказался в одном кубрике с ребятами из первого взвода. Два одессита Серёга Кудашкин и Алик Озаринский с Колонтаевской улицы, всю ночь подшучивали над добрым, безобидным деревенским хлопцем Костей Лудченко. Кстати его старший брат Евгений Фёдорович преподавал в нашем училище навигационные приборы. Теперь в пожилом возрасте иногда вспоминаешь жестокие моменты из детства и юности, и становится не по себе. А тогда всем нам наблюдавшим за издевательством над Костей было весело. «Серёжя»,- с одесским жаргоном говорил Озаринский, - «струси ему пиль с ушей!» Серёжа подходил к лежащему, пытающемуся уснуть Косте и ласково трепал его ушные раковины. Они у Кости были по-детски оттопырены, что служило предметом особо издевательских шуток. Не могу назвать какую-нибудь одну причину, отчего вдруг отдельные ребята становились объектами насмешек других. Далеко не все были такими безобидными и добродушными как Костя...

На следующий день мы вернулись в совхоз. Юра Гржибовский за время пребывания в Одессе успел забежать к своей Жанне и выяснил, что Техникум Совторговли, куда она поступила учиться, тоже отправили на уборку урожая,

причём совсем недалеко от нас, в село Коминтерново. По натуре своей однолюб и преданный друг, он горел желанием преодолеть лежащие между ним и его любимой шестнадцать километров, чтобы увидеть её. За прошедшие полтора месяца, с момента знакомства во время вступительных экзаменов, мы успели основательно подружиться. Поэтому, когда он предложил пойти с ним, я сразу согласился. К сожалению, наше предприятие было плохо продумано и спланировано. Мы решили выйти сразу по окончанию работы. Конечно, нужно было договориться с тем же дядей Петей, чтобы он подвёз хотя бы до Спиридоновки. Ведь мы провели целый день на ногах, занимаясь нелёгкой работой. Но молодость и самонадеянность вела нас вперёд. Заскочив после работы на пару минут в хату и приведя себя в божеский вид, мы бодро рванули вперёд. На первых порах нам повезло, примерно треть пути мы проехали на попутной подводе. Было ещё совсем светло, когда мы достигли Спиридоновки, не имея понятия, где находится Коминтерново, а дорожные указатели в те времена не попадались на глаза. Мы разыскали сарай-обиталище наших ребята из 1-го и 2-го взводов и встретили Володю Квашнина, к которому почему-то приклеилась кличка «Кела». Этот высокий, нескладный и добрый парень из первого взвода родом из Новороссийска был примечателен тем, что в повседневном общении с ребятами разговаривал на диком сленге - немыслимой смеси фени и жаргона «лабухов». Некоторые его выражения подхватывались и передавались из уст в уста. Вот, например одно из них: «Секи, дикий хун тусуется в колёсном пенале!» Это в переводе на обычный язык значило: «Смотри, симпатичная девушка стоит в обувном отделе». Конечно, в то время мы использовали другие жаргонные слова, не те которые в ходу у современной молодёжи. На пьяного теперь говорят «никакой», шутника называют «прикольщиком». А в нашем обиходе для характеристики среди прочих использовали выражения «кожаный» и «хохмач»...

Юра изложил Володе суть вопроса. Оказалось, что тот тоже собирался идти в Коминтерново, где было много студенческих отрядов, и каждый вечер в местном Доме культуры устраивались танцы. Мы, не задерживаясь, продолжили путь. Володя бодро шагал впереди, задавая темп. Я с Юрой едва успевали за ним. Машин на дороге было мало, а те, которые шли в сторону Коминтерново, на наши сигналы с просьбой подвезти не реагировали. Было уже темно, когда мы добрались до цели. В Доме культуры вечер был в полном разгаре. Но Жанну мы не встретили. Юра разыскал её соучениц, которые сообщили, что она сегодня уехала на сутки в Одессу. Конечно, Юра очень расстроился. Да и мне было не по себе. Ведь сейчас можно бы было спокойно отдыхать на нашем прокрустовом ложе в Порту, либо лакомиться кавунами после набега на баштан...

Немного потолкавшись на танцах, мы тронулись в обратный путь. Вместе с нами кроме Володи Квашнина возвращались к месту ночлега ещё трое ребят из 1-го и 2-го взводов. Когда мы преодолели примерно половину расстояния, нам удалось остановить идущий в сторону Спиридоновки старенький дребезжащий сельский автобус. В его салоне тускло светила маленькая лампочка. Водитель, в дороге то и дело оборачивался к нам и просил: «Мальчики, у меня там ёжик, осторожнее, не раздавите!» Мы высадились на окраине погруженного в сон села. Наши попутчики, попрощавшись, ушли, а мы с Юрой начали искать дорогу в Порт. Нас окутала тьма безлунной осенней ночи, небо закрыли облака, и не светила ни одна звёздочка. Мы почти наощупь преодолели кювет и попали в какое-то непонятное, явно непохожее на поле место. Вокруг были бугры, колючие кусты. Я наткнулся на некий торчащий из земли предмет, ощупал его и понял, что это могильный крест. Оказывается, мы с Юрой в темноте забрели на кладбище. Водители, проезжающие Першотравнэвэ по пути на Вознесенск и теперь видят его справа от дороги. Конечно, пятьдесят с лишним лет назад это кладбище было гораздо меньше и беднее. Мы с трудом вернулись на шоссейную дорогу, и опять попытались найти наш просёлок. Но, потыкавшись в темноте некоторое время, поняли, что ничего у нас не получится, ведь мы фактически впервые попали в эти места. Посовещавшись, мы решили пойти к нашим в общагу, отдохнуть, а с рассветом двинуть в Порт. Хотя свет в деревне нигде не горел, но дома всё-таки вырисовывались во мраке, и ориентироваться было легче, поэтому сравнительно быстро мы подошли к амбару, где располагались первый и второй взводы. Но когда мы сунулись внутрь похрапывающего и посапывающего помещения, предвкушая скорый отдых, оказалось, что место среди плотно лежащих бренных тел наших товарищей найти невозможно. Не солоно хлебавши, мы покинули общежитие. Была полночь. Начала одолевать усталость. Нужно было срочно найти мало-мальски пригодное место отдыха. В кромешной тьме мы залезли в какой-то сарай, где лежало сено, прижались спина к спине и уснули. Сквозь сон мы слышали, как кто-то рядом ворочается и вздыхает. К утру, мы порядком промерзли, поэтому, как только начало светать, быстро продрали глаза. Оказалось, что мы попали в коровник, и долетавшие до нас звуки издавало это библейское животное. В деревнях просыпаются рано, поэтому, когда мы появились во дворе, там уже некий молодой мужчина занимался утренними хозяйскими делами. Когда он увидел две курсантские заспанные, облепленные сеном фигуры, его глаза округлились от изумления. Мы, не здороваясь и не прощаясь, вышли за ворота и взяли курс на Порт. Когда через полтора часа мы подгребли к месту нашего базирования, уже шёл развод. «Нониус», прищурившись, следил за тем, как мы сбегали в дом переодеться в робу и взять мешки. Позавтракать мы не успели, только схватили по куску хлеба и бросились догонять ушедших на поле ребят. К обеду нас уже шатало от усталости и голода. Естественно с нормой мы не справились ни в первый, ни во второй день. «Нониус», не стал разбираться с нами, построил утром перед работой оба взвода и зачитал приказ, в котором мне и Юре за плохую работу объявил выговор. Теперь я понимаю, что мы были неправы. Ведь можно было подойти к педагогу, попроситься в увольнение, объяснить ситуацию, а мы поступили как неуправляемые городские мальчишки. Приказ, конечно, был липовый, ведь никаким правом писать таковой обычный преподаватель училища не обладал. Но в то время мы ещё об этом не знали. Кстати этот приказ со взысканием за плохую работу был первый и последний в моей жизни. Больше никогда я взысканий за работу не имел. А мы с Юрой начали задерживаться на поле позже других, нагоняя план, помогая друг другу, если один справлялся с намеченной нормой быстрее. Не помню, как шла работа у Юры, но через какое-то время я приноровился и уже не отставал от моих товарищей, приехавших в училище из деревень. Ребята-сокурсники относились к нашим с Юрой выговорам легко, придавая мало значения этому событию.

Нашим гимном на тот период стала песня киевских студентов, которую привёз в училище Валера Иванов. Исполнялась она на мотив «Бэса Мэ мучо» и имела у слушателей грандиозный успех, хотя не будь на тот момент Хрущёвской оттепели, за слова этой песни можно было нарваться на крупные неприятности.

Бэса мэ, новая куча,

А до конца кукурузы ещё далеко,

Бэса мэ, бэса мэ мучо,

Руки в крови, а под зноем дышать нелегко.

В дыме махорочном злые и грязные,

Тяжко вздыхаем во сне,

Даже глаза твои звёздные, ясные

Снятся колючками мне.

Бэса мэ губ моих жгучих,

Не охладить даже самой холодной водой,

Бэса мэ было бы лучше,

Если бы нас поскорей отправляли домой.

Не для того я учил математику,

Чтоб кукурузу считать,

Встретимся снова с тобой на Крещатике,

Или не стоит мечтать?

Бэса мэ, жёлтой луною

Залита чёрная, дикая степь по ночам,

Бэса мэ, нежной рукою,

Тихо погладь восковой кукурузы кочан

Если когда-либо рюмки и стопки мы

Снова наполним вином,

То, закусив кукурузными хлопьями,

Старую песню споём...

Бэса мэ, бэса мэ мучо,

Петь нам с тобой всегда хорошо вдвоём,

Бэса мэ, мы кукурузу,

Словом недобрым на сотни гектар проклянём...

Чтобы придать песне одесский колорит мы, вместо «на Крещатике», пели «на брусчатнике», а начинали песню декламацией, подражая очень модному в те годы эстрадному певцу Глебу Романову...

«Не спится юному курсанту,

Разлука с милой парня мучит.

И шепчет он: «О кукуруза,

Пошла к чертям! Меня не мучай...»

Ребята погорланить любили. Наши сокурсники-механики знали много хороших морских песен и красиво пели.

В конце сентября в «портовскую» группу влились три второкурсника. Лёня Борисенко, Володя Анжауров и Игорь, фамилия которого выветрилась из памяти. Эти ребята за какую-то провинность были списаны с учебного парусника, на котором проходили практику и направлены на перевоспитание в совхоз. Двое первых со временем благополучно окончили училище и стали капитанами, Игорь же ушёл из училища в другой институт... Второкурсники с нами, салагами, особо не контактировали и не открывались, но и дистанции не держали...

А осень в степях Украины набирала силу. Утром, приступая к работе, мы

ломали початки, покрытые инеем. Конечно, рабочие перчатки нам никто не выдавал. В нашем совсем недавно душном коридорчике явно похолодало. А Валера Иванов, спавший у стены, стал ощущать её стылость сквозь бушлат, ибо спали мы одетые. Первый и второй взводы из ставшего холодным амбара расселили по хатам. Но Виталию Гришину не повезло. Ещё до переселения он подхватил в этом недоброй памяти помещении фурункулёз, и его вынуждены были отправить лечиться в Одессу. Виталик так и не вернулся до конца кукурузной страды. Оставшееся время он пролежал в нашей училищной санчасти под наблюдением её начальника П. И. Сикана, о котором сохранил самые лучшие воспоминания. В. С. Гришин со временем стойко перенес неприятности в начале своего штурманского пути, которые были связаны со спецификой советского строя, и стал капитаном лайнера «Максим Горький». Это его выселила из каюты чета Горбачевых, во время исторической встречи президента Буша и секретаря ЦК Горбачёва на Мальте...

А спиридоновское сельское руководство придумало очень хитрый и оригинальный способ культивации. Вероятно из-за нехватки техники в совхозе, ребятам дали сапки и заставили вырубать из земли корневища кукурузы. Многие городские держали в руках это орудие производства первый раз в жизни. Валера Дробот промазал и примостил себе по ступне. В результате прорубил гав и травмировал пальцы, что имело и положительные последствия. Пока нога не зажила, Валера на работу не ходил, а учился играть на гитаре.

В поля, а по окончанию работы назад в село, мы в основном добирались пешим ходом. Автотранспортом нас не баловали, его в совхозе было явно недостаточно. Правда первый и второй взводы приспособились лучше. Через Спиридоновку, как я уже говорил, проходила дорога на Одессу, и, возвращаясь с поля, они могли остановить на шоссе автобус. Денег для расчёта за проезд не было, поэтому приспособились расплачиваться семечками, которые, натеребив подсолнухов, поджаривали на костре, используя вместо сковородки лист железа. Конечно, водители автобусов без энтузиазма брали этот продукт вместо денег, но что им оставалось делать, если уставшие и голодные курсанты выстраивались в цепь, перекрывая трассу...

Приближался конец октября, и с ним наше пребывание в совхозе. Осень в тот год была не слишком дождлива, и погода почти не мешала уборке. Сколько каждый из нас наломал кукурузы за почти два месяца работы? Сколько погрузили и вывезли машин початков? Совхозное начальство оценило нашу работу как плохую. Из нашего заработка вычли питание и проживание, выдали ребятам третьего и четвёртого взводов по 25 рублей и сообщили, что нам ещё причитается грузовик кукурузы. Однако никто из нас так и не узнал, куда он делся. Ходили разные слухи... Первому и второму взводам вообще сказали, что они остались в долгу у совхоза. Потом правда сошлись на том, что никто никому не должен. Впрочем, оплата крестьянского труда в те годы, мягко выражаясь, оставляла желать лучшего. Конечно, наш труд был не рентабелен. Но, вероятно, существовавшая в те годы политическая система не могла без этого обойтись.