Geum.ru

Ялом И. Когда Ницше плакал/ Пер с англ. М. Будыниной

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   23

ГЛАВА 9


НО РЕШЕНО БЫЛО ДАЛЕКО НЕ ВСЕ. Ницше долго сидел с закрытыми глазами. Затем, резко распахнув их, он решительно произнес: «Доктор Брейер, я отнял уже достаточно много вашего драгоценного времени. Вы делаете мне щедрое предложение. Я запомню это, но я не могу его принять — и не сделаю этого. Есть причины выше причин». — Он говорил так категорично, словно ничего больше объяснять не собирался. Приготовив­шись уходить, он защелкнул застежки на своем портфеле.

Брейер был ошеломлен. Этот разговор напоминал скорее игру в шахматы, чем профессиональную консуль­тацию. Он сделал ход, предложил свой план, на что пос­ледовал немедленный ответный ход Ницше. Он отвечает на возражение только для того, чтобы услышать от Ниц­ше очередное. Они что, были неисчерпаемы? Но Брейер, набивший руку на больничных проблемах, переходил те­перь к приему, который редко его подводил.

«Профессор Ницше, я хочу попросить вас немного побыть моим консультантом! Представьте, пожалуйста, интересную ситуацию; может, вы сможете помочь мне разобраться в ней. Я столкнулся с пациентом, который довольно долго был сильно болен. Он испытывает ра­дость уже тогда, когда его состояние остается терпимым хотя бы один день из трех. Он предпринимает долгое, тя­желое путешествие для того, чтобы проконсультировать­ся со специалистом-медиком. Консультант профессио­нально делает свое дело. Он обследует пациента и ставит соответствующий диагноз. Между пациентом и консуль­тантом устанавливаются вполне определенные отношения, основанные на взаимном уважении. После чего консультант предлагает всесторонний план лечения, в эффективности которого он полностью уверен. Однако этот план не вызывает у пациента ни малейшего интере­са, ни даже любопытства. Наоборот, он сразу же отказы­вается от этого предложения и создает одно препятствие за другим. Вы можете помочь мне разобраться в этой та­инственной истории?»

Глаза Ницше расширились. Хотя его явно заинтриго­вал это забавный гамбит Брейера, он промолчал.

Брейер настаивал: «Может, нам стоит разгадывать эту загадку постепенно? Почему этот пациент, который не хочет, чтобы его лечили, вообще просит о консульта­ции?»

«Я пришел потому, что мои друзья оказывали на меня сильное давление».

Брейера расстроило, что его пациент не захотел по­дыграть его небольшой шалости вести беседу в том же духе. Хотя в книгах Ницше чувствовался незаурядный ум, хотя в них он превозносил смех, было ясно, что герр профессор не любил играть в игры. «Ваши друзья в Базеле?»

«Да, профессор Овербек и его жена — мои близкие друзья. Еще мой близкий друг в Генуе. У меня не так много друзей — следствие моего кочевого образа жизни, так что тем более удивительным был тот факт, что все они единогласно уговаривали меня посетить консуль­танта. И что имя доктора Брейера буквально не сходило с их губ».

Брейер узнал ловкую руку Лу Саломе. «А как же, — сказал он, — их беспокойство вызвано серьезностью со­стояния вашего здоровья».

«Или, например, тем, что я слишком часто говорил об этом в своих письмах».

«Но тот факт, что вы говорите об этом, отражает вашу собственную обеспокоенность этой проблемой. Иначе зачем вам писать такие письма? Чтобы вызвать волне­ние, не так ли? Или сочувствие?»

Хороший ход! Шах! Брейер был доволен собой. Ниц­ше пришлось отступить

«У меня слишком мало друзей, чтобы я мог позволить себе терять их. Оказалось, что в знак дружбы я должен приложить все усилия, чтобы они перестали беспокоить­ся. И вот я в вашем кабинете».

Брейер решил согнать его с удобных позиций. Он сделал более дерзкий ход.

«Вас совершенно не беспокоит ваше состояние? Не­вероятно! Более двухсот дней мучительной недееспособ­ности в год! Мне доводилось видеть слишком много па­циентов в разгаре приступа мигрени, чтобы недооцени­вать боль, которую вам приходится испытывать».

Великолепно! Еще одна вертикаль на шахматной дос­ке закрыта. Какой ход сделает его противник на этот раз, думал Брейер.

Ницше, прекрасно понимая, что ему придется играть другими фигурами, обратил свое внимание на центр дос­ки. «Меня по-разному называли: философом, психоло­гом, язычником, агитатором, антихристом. Мне даже да­вали массу нелестных эпитетов. Но я предпочитаю назы­вать себя ученым, так как краеугольным камнем моего философского метода, как и любого научного метода, является неверие. Я всегда подхожу ко всему с макси­мально строгим скептицизмом, и сейчас я скептичен. Я не могу последовать вашим рекомендациям относи­тельно психического обследования на основании мне­ния авторитетов в области медицины».

«Но, профессор Ницше, мы говорим об одном и том же. Единственный авторитет, к которому необходимо прислушиваться, — это голос разума, и рекомендации мои построены на разуме. Я могу с уверенностью гово­рить только о двух вещах. Во-первых, что стресс может стать причиной болезней, что подтверждается многочис­ленными клиническими наблюдениями. Во-вторых, что стресс в значительной мере присутствует в вашей жиз­ни—я говорю не о том стрессе, который связан с фило­софскими изысканиями.

Давайте проанализируем информацию вместе, — продолжал Брейер. — Вспомните письмо, полученное вами от сестры. Здесь мы видим стресс, вызванный кле­ветой. И, между прочим, вы нарушили наш договор обо­юдной честности, не сказав об этом клеветнике ранее. — Теперь Брейер отбросил былую осторожность. У него не было другого выхода — терять ему было нечего. — Разу­меется, стресс кроется и в страхе потерять пенсию, един­ственный ваш источник обеспечения. А если эта исто­рия — не больше, чем преувеличение вашей паникерши-сестры, то появляется стресс, связанный с сестрой, которая хочет напугать, встревожить вас!»

Не зашел ли он слишком далеко? Рука Ницше, как заметил Брейер, соскользнула с подлокотника и поти­хоньку подбиралась к ручке портфеля. Но отступать бы­ло поздно. Брейер пошел в активное наступление: «Но на моей стороне есть и более могущественные силы — недавно вышедшая замечательная книга, — он протянул руку и постучал по своему экземпляру « Человеческое, слишком человеческое», — вышедшая из-под пера фило­софа, который скоро станет знаменитым, если, конечно, осталась в этом мире справедливость. Слушайте! — От­крыв книгу на том моменте, о котором он говорил Фрей­ду, он начал читать: — «Психологическое наблюдение вхо­дит в ряд тех способов, посредством которых человек может облегчить груз бытия». Через несколько страниц автор заявляет о необходимости психологического на­блюдения и что — вот, его словами: «Нельзя больше пы­таться укрыть от человечества жестокое зрелище стола для морального вскрытия». Еще через несколько страниц автор утверждает, что величайшие философы обычно ошибались именно из-за неверного понимания челове­ческих действий и чувств, что в итоге приводит к «ста­новлению ложной этики, появлению религиозных и мифоло­гических монстров». Я мог бы продолжать, — сказал Брейер, листая книгу, — но суть этой великолепной кни­ги в том, что, если вы хотите понять человеческие убеж­дения и поведение, для начала вам стоит отбросить условности, мифологию и религию. Только тогда, когда исчезнет вся предвзятость, вы можете приступать к изу­чению человека».

«Я прекрасно знаком с этой книгой», — сурово про­изнес Ницше.

«Но почему бы вам не следовать этим предписаниям?»

«Исполнению этих предписаний я посвятил всю свою жизнь. Но вы не дочитали до конца. Уже много лет я провожу это психологическое вскрытие самостоятельно: я был объектом собственного исследования. Но я не хочу становиться объектом вашего исследования! Вам бы самому понравилось быть чужим подопытным кроли­ком? Позвольте мне задать вам прямой вопрос, доктор Брейер. Каковы ваши собственные мотивации на учас­тие в этом терапевтическом проекте?»

«Вы пришли ко мне за помощью. Я предлагаю вам помощь. Я врач. Это моя работа».

«Слишком просто! Мы оба знаем, что человеческие мотивации намного более сложны, но в то же время и примитивны. Я еще раз спрашиваю вас, какова ваша мо­тивация?»

«Это действительно просто, профессор Ницше. Каж­дый занимается своим делом: сапожник тачает сапоги, пекарь печет, а врач врачует. Каждый зарабатывает себе на жизнь, каждый следует своему признанию, а мое при­звание — служить людям, облегчать их боль».

Брейер пытался держаться уверенно, но начинал чув­ствовать себя неловко. Ему не понравился последний ход Ницше.

«Меня не устраивают такие варианты ответов на мой вопрос, доктор Брейер. Когда вы говорите, что врач вра­чует, пекарь печет, кто-то следует своему призванию, это не мотивация, это привычка. В вашем ответе нет со­знательности, выбора и заинтересованности. Мне боль­ше понравились ваши слова о том, что все зарабатывают себе на жизнь, — это, по крайней мере, можно понять. Человек стремится набить желудок едой. Но вы не бере­те с меня денег».

«Я должен поставить перед вами тот же вопрос, про­фессор Ницше. Вы говорите, ваша работа не приносит вам ни гроша. Так зачем же вы философствуете?» Брейер старался сохранить положение нападающего, но чувст­вовал, как темп его атаки снижается.

«Но между нами есть огромная разница: я не утверж­даю, что я философствую ради вас, тогда как вы, доктор, продолжаете притворяться, что вы мотивированы на служение мне, на облегчение моей боли. Эти утвержде­ния не имеют ничего общего с человеческими мотива­циями. Это часть ментальности рабов, искусно создан­ной поповской пропагандой. Ищите свои мотивации глубже! Вы обнаружите, что никто и никогда не делал ничего только для других. Все действия направлены на нас самих, все услуги — это услуги самому себе, любовь может быть только любовью к себе». Ницше говорил все быстрее:

«Кажется, вас удивляет это замечание? Наверное, вы подумали о тех, кого любите. Копните глубже, и вы уви­дите, что вы любите не их, а любите те приятные ощуще­ния, которые любовь вызывает. Вы любите влечение, а не того, к кому вас влечет. Так что позвольте мне спро­сить у вас еще раз, почему вы хотите помочь мне? Я сно­ва спрашиваю вас, доктор Брейер, — голос Ницше посу­ровел, — каковы ваши мотивы»

У Брейера голова пошла кругом. Он подавил первый порыв: сказать все, что он думает об этом гадком и гру­бом заявлении, но это сразу же поставит точку на все более усложняющемся случае профессора Ницше. На мгновение перед его мысленным взором появилась спи­на Ницше, выходящего из кабинета. Боже, какое облег­чение! Наконец-то закончилось это печальное, полное разочарований дело. При этом ему стало грустно при мысли о том, что он никогда больше не увидит Ницше. Он привязался к этому человеку. Но почему? И в самом деле, что у него были за мотивы?

Брейер поймал себя на том, что опять думает о том, как играл в шахматы со своим отцом. Он всегда допускал одну и ту же ошибку: слишком сосредоточивая внима­ние на нападении, отходя от своих флангов, он игнори­ровал защиту до тех самых пор, когда ферзь его отца по­добно молнии не прорывался к королю с угрозой шаха. Он отогнал эту фантазию, не забыв, однако, отметить ее значение: он никогда больше не должен недооценивать этого профессора Ницше.

«И снова спрашиваю вас, доктор Брейер, каковы ва­ши мотивы?»

Брейер пытался найти ответ. Что это были за моти­вы? Удивительно, как его мозг сопротивлялся вопросу Ницше. Он заставил себя сосредоточиться. Его желание помочь Ницше — когда оно возникло? Разумеется, в Ве­неции, когда красота Лу Саломе околдовала его. Он был настолько очарован, что действительно согласился по­мочь ее другу. Если он брался за лечение профессора Ницше, то тем самым обеспечивал себе не только пря­мой продолжительный контакт с ней, но и возможность вырасти в ее глазах. Потом была ниточка, ведущая к Ваг­неру. Разумеется, здесь не все было гладко: Брейер вос­хищался его музыкой, но ненавидел его за антисеми­тизм.

Что еще? За эти недели образ Лу Саломе потускнел в его памяти. Она перестала быть причиной желания рабо­тать с Ницше. Нет, он знал, что он был заинтригован ин­теллектуальным вызовом, брошенным ему. Даже фрау Бекер сказала недавно, что ни один терапевт в Вене не согласился бы работать с таким пациентом.

Еще был Фрейд. Предложив Ницше Фрейду в качест­ве учебного случая, он будет глупо выглядеть, если про­фессор откажется от его услуг. Или это было его желание приблизиться к великому? Возможно, Лу Саломе была права, утверждая, что Ницше — это будущее немецкой философии: эти его книги, в них было что-то от гениаль­ности.

Брейер знал, что ни один из этих мотивов не имел никакого отношения к человеку по фамилии Ницше, к человеку из плоти и крови, сидящему перед ним. И он должен был молчать о встрече с Лу Саломе, своем азарте, побуждающем его идти туда, куда никто другой ступить не осмеливается, его стремлении прикоснуться к гению. Возможно, неохотно признался себе Брейер, эти гадкие теории Ницше о мотивации имеют смысл! Даже если так, у него не было ни малейшего намерения поддержи­вать возмутительный вызов, брошенный ему его пациен­том, относительно его права на помощь. Но как ему те­перь отвечать на трудный и неприятный вопрос Ницше?

«Мои мотивы? Кто может ответить на этот вопрос? Мотивы располагаются на разных уровнях. Кто сказал, что в счет идут только мотивы первого уровня, анима­листические мотивы? Нет, нет, — я вижу, что вы хотите повторить свой вопрос; позвольте мне попытаться отве­тить в духе вашего исследования. Я потратил десять лет на обучение медицине. Должен ли я отказываться от этих лет только потому, что я не испытываю более нуж­ды в деньгах? Лечить так, как лечу я, — это попытка оп­равдать усилия тех далеких лет — способ привнесения логики и ценности в мою жизнь. И привнесения смысла жизни! Я что, должен сидеть и целый день считать день­ги? А вы бы стали этим заниматься? Уверен, нет, не ста­ли бы! И есть еще один мотив. Я получаю удовольствие от интеллектуальной стимуляции, которую мне дарит общение с вами».

«Эти мотивы, по крайней мере, имеют налет честнос­ти», — признал Ницше.

«А мне только что пришел в голову еще один: мне по­нравилось то гранитное утверждение: «Стань собой». А что, если это и есть я, что я был создан для того, чтобы служить людям, помогать им, вносить свой вклад в ме­дицинскую науку и облегчать боль?»

Брейер чувствовал себя намного лучше. Он постепен­но успокаивался. «Может, я слишком агрессивно повел себя, — думал он. — Нужно что-нибудь более примири­тельное». «Но есть и еще один мотив. Скажем, так — и я верю, что это действительно так, — что вам суждено стать одним из величайших философов. Так что мое лечение не только укрепит ваше здоровье, но и поможет вам реа­лизовать этот проект — стать тем, кто вы есть».

«А если я, как вы говорите, стану великим, тогда вы, тот, кто вернул меня к жизни, мой спаситель, станете еще более великим!» — воскликнул Ницше, словно сде­лав решающий выстрел.

«Нет, этого я не говорил! — Терпение Брейера, кото­рое в его профессиональной роли было в принципе не­истощимым, начало иссякать. — Я лечу многих людей, которые знамениты в своей области, — ведущих венских ученых, художников, музыкантов. Делает ли это меня более великим, чем они? Никто даже не знает, что я лечу их».

«Но вы сказали об этом мне и теперь используете их славу для того, чтобы повысить свой авторитет в моих глазах!»

«Профессор Ницше, я не верю своим ушам. Вы дей­ствительно думаете, что, если ваша миссия будет выпол­нена, я буду на каждом углу кричать о том, что это я, Йозеф Брейер, создал вас?»

«Вы действительно думаете, что такого не бывает?»

Брейер старался взять себя в руки. «Спокойно, Йо­зеф, давай, соберись. Посмотри на все это с его точки зрения. Постарайся понять, почему он не доверяет тебе».

«Профессор Ницше, я знаю, что вас предавали рань­ше, что дает вам все основания ожидать предательства в будущем. Но я дал вам слово, что в данном случае этого не случится. Обещаю вам, что я никогда не буду назы­вать ваше имя. Оно даже не будет зафиксировано в кли­нической документации. Давайте дадим вам псевдоним».

«Дело не в том, что вы скажете другим, здесь я верю вам. Самое главное — что вы будете говорить себе и что я буду говорить себе. Все то, что вы говорили мне о своих мотивах, — за многочисленными громкими фраза­ми о служении и облегчении боли я не заметил себя. Вот как это будет: вы используете меня в своем собственном проекте, что совершенно не удивительно, это естествен­но. Но разве вы не видите, я буду использован вами! Ваша жалость ко мне, ваша благотворительность, ваше сочувствие, способы помочь мне, вылечить меня — это все сделает вас сильнее за счет моей силы. Я не так бо­гат, чтобы позволить себе принять такую помощь!»

Это человек невыносим, подумал Брейер. Он вытас­кивает на поверхность все самые гадкие, самые низмен­ные мотивы. Врачебная объективность Брейера, разо­дранная в клочья, была уничтожена окончательно. Он больше не мог сдерживать свои чувства.

«Профессор Ницше, позвольте мне быть честным с вами. Многие ваши аргументы сегодня показались мне вполне достойными, но последнее утверждение, эта фан­тазия о том, что я хочу отнять у вас силы, о том, что моя сила питается за счет вашей, — это полная чушь!»

Брейер видел, как рука Ницше подбирается все бли­же к ручке портфеля, но замолчать уже не мог. «Разве вы не видите, вот вам прекрасное доказательство того, что вы не можете препарировать вашу душу. Ваше зрение искажено!»

Он видел, как Ницше берет свой портфель и подни­мается, чтобы покинуть кабинет. Но он продолжал: «Из-за того, что вам всегда не везло с друзьями, вы делаете дурацкие ошибки!»

Ницше застегивал пальто, Брейер не мог остановить­ся: «Вы решили, что ваши установки универсальны, и теперь пытаетесь понять про все человечество то, что про себя еще не уяснили».

Рука Ницше легла на дверную ручку.

«Прошу прощения, что прерываю вас, доктор Брей­ер, но я должен заказать билет на дневной поезд до Базе­ля. Могу я вернуться сюда через пару часов, заплатить по счету и забрать свои книги? Я оставлю адрес, куда мож­но будет выслать отчет о консультации». — Он скованно поклонился и отвернулся. Брейер с содроганием следил за выходящим из кабинета Ницше.