Интернет-роман Дмитрия Глуховского будет обновляться по мере выкладывания автором новых глав в сети
| Вид материала | Документы |
- К определению сети Интернет, 79.37kb.
- Обеспечение всех российских школ доступом к сети Интернет, 102.12kb.
- Встатье показывается, в какой мере те или иные области общественных отношений, возникающие, 103.22kb.
- Доклад на тему: «Основные методы защиты авторского права в сети Интернет», 41.2kb.
- Computer Using Educators, Inc., Usa федерация Интернет Образования Центр новых педагогических, 2693.99kb.
- Правила использования сети интернет в школе общие положения > Использование сети Интернет, 83.48kb.
- Беспроводной Интернет для студентов, 53.73kb.
- Инструкция по настройки/созданию vpn подключения к сети Интернет под ос windows Vista, 27.07kb.
- Математический и естественнонаучный (Б кв., 50.02kb.
- Методика проведения урока с применением ресурсов сети Интернет Методика применения, 142.07kb.
Состояние лежащего внизу старика, видимо, стабилизировалось: броуновское движение медсестёр и врачей по его палате замедлилось, и постепенно она опустела. Одновременно с этим стихли и подземные толчки, расшатывающие здание музея. Зашторив окно, я выбрался на лифтовую площадку. Кнорозов сидел на полу, прислонившись к стене и измождённо опустив веки.
– Как вы?
– Прошу прощения… Так схватило… Думал, конец настаёт, – почти неслышно ответил он.
– Я видел вас, настоящего… В окне. Всё в порядке, вас спасли.
– Спасли?! – он распахнул глаза, и я отпрянул, боясь, что меня поразит сверкнувшим в них электрическим разрядом. – Мне вкололи морфины. Килотонное болеутоляющее. Из-за постоянных инъекций я не могу прийти в себя… Это как тот таз с цементом, в который опускали ноги должников мафии, прежде чем скинуть их в Гудзон. Мне не выплыть. Я обречён на пожизненное заключение в этом нескончаемом душном кошмаре.
– И что же теперь? – потерянно спросил я.
– А вот это вы мне скажите. Затем вы сюда и прибыли.
– Но что я должен сделать? Чего вы от меня хотите?
– С той самой минуты, как я оказался в этой палате, я знал, что попал сюда неслучайно. Я что-то искал, но не знал, что именно. Чрезвычайно неприятное ощущение. Не даёт успокоиться, постоянно подхлёстывает, копаешься в предметах, воспоминаниях, мыслях в поисках того, что потерял. Я спустился вниз, в музей – обследовал все залы – безрезультатно. Прошёл по всей улице Ицамны, от своего рождения до последних лет – ничего. Когда понял, что сплю, и что проснуться не удастся, стал делать вылазки в город, в Ленинскую библиотеку, в архивы, бродить по улицам, но никак не мог найти это – чувство потери не унималось, всё зудело и зудело. Пока однажды, вернувшись в музей, задержался у экспозиции, посвящённой майянской эсхатологии. И подобрал там валявшуюся на полу старинную книгу. Повесть Каса-дель-Лагарто. Мгновенно понял: это оно. Раньше её там не было, готов отдать руку на отсечение – наверное, потому, что я не был ещё подготовлен к тому, чтобы получить её. Попытался прочесть – не вышло. И это несмотря на то, что полжизни учил испанский, и друзей у меня в Латинской Америке всегда было полно, и даже лекции на языке читал… А дальше вы знаете.
– Но почему вы не принесли в бюро всю книгу сразу?
– Вы же сами прекрасно чувствуете, что это не просто старый томик. Дневник Каса-дель-Лагарто обладает исключительной силой, и мне он был дан как толкование и как руководство. Я должен был познавать его содержание постепенно, глава за главой. Да и вы тоже, хоть и были посланы для перевода книги, оказались бы не готовы сразу открыть для себя последние страницы повести.
– Я был послан? Но я оказался в бюро по чистой случайности! И потом, у меня была полная свобода выбора – я мог и отказаться от выполнения этого заказа.
Набравшись духу, Кнорозов встал на ноги и утомлённо, кажется, усомнившись в моих умственных способностях, произнёс:
– Конечно, учитывая все обстоятельства, ваши слова о свободе выбора звучат особенно трогательно… Касательно же «Азбуки», мой выбор остановился на ней по весьма конкретной причине. Там, если вы знаете, в своё время находилась детская библиотека, с которой у меня очень много связано. Когда Лида была маленькой, она её просто обожала, и частенько меня туда таскала. Идём рука об руку, она лопочет что-то своё, я механически отвечаю, а сам думаю о работе. Однажды, пока она там возилась со своими книжками про зайчиков, у меня случилось подлинное озарение. Я взломал майянский шифр. А теперь там открылось бюро переводов, видите, как интересно…
– Уже закрылось, – заметил я.
– Ах да… Но он сам виноват, этот бедолага. Знание было предназначено только для меня – ну и вас, разумеется, а посторонние не должны совать свой нос в то, что касается моей жизни… и смерти.
– Так это вы?..
– Да нет же, говорю я вам! Господи, у меня даже не получается вспомнить испанский, не выходит сообразить, что мне надо найти в этом треклятом бреду, а вы считаете, что я сознательно заклинаю майянских духов и инспирирую покушения на зазнавшихся офисных крыс и чрезмерно любопытных домохозяек?! Это творится само собой, и мне не дано что-либо изменить! Меня просто несёт всё дальше и дальше бурным мутным потоком, и мне нужна ваша помощь, чтобы понять, что меня ждёт впереди…
Но что мог я, фантом среди фантомов в этом призрачном мирке, сделать для его всесильного и беспомощного повелителя? Где искать подсказку? Он утверждает, что я всё знаю, надо лишь поразмыслить, вспомнить… И меня осенило.
«…Ибо беда мира в том, что болен Бог его, оттого и мир болен. В горячке Господь, и творение его лихорадит. Умирает Бог, и созданный им мир умирает. Но не поздно ещё…», – так говорил тот мальчик в вагоне метро.
Он умирал на моих глазах, оттого что метастазы завоёвывали его тело и мозг. Репликой его судорог и отголоском мучавших его приступов боли были разрушающие континенты землетрясения, поглощающие огромные города цунами и перепахивающие целые страны ураганы. Услышанное мною пророчество было не литературным изыском майянских жрецов, а чудовищной метафорой конкретных физиологических процессов, уничтожающих Кнорозова-Ицамну вместе со всей спрятанной в его сознании Вселенной…
Не поздно – сделать что? Спасти его? Как?
– Я вижу, вы уже начинаете соображать, что к чему… – отметил наблюдавший за моими колебаниями старик. – Это очень важно – ведь вам придётся не только прочесть мне последние главы книги, но и истолковать их. Позвольте, я расскажу вам, что произошло до того, как я попал в эту палату. Быть может, это поспособствует… Всё началось полтора месяца назад. Мигрени, головокружения… Не сосуды ли пошаливают, подумал я? Сидишь у врача, описываешь симптомы, думаешь, что тебе пропишут таблетки и рекомендуют воздержаться от нагрузок, а вместо этого тебя направляют на рентген и биопсию. Ты смотришь на доктора, как побитый пёс и жалко виляешь хвостом: мол, доктор, но ведь это же ничего серьёзного, да? А он строго отвечает, что с анализами лучше не затягивать. Нет ничего хуже нескольких дней, которые проходят с момента этой процедуры и до мига, когда ты звонишь, чтобы узнать результаты. Ты терзаешься поочерёдно то отчаянием, то надеждой. Убеждаешь себя, что всё хорошо, и находишь в медицинской энциклопедии с десяток доказательств этому. Снова, поддавшись мнительности, загнанно мечешься, и коварная энциклопедия уже предсказывает тебе самое страшное. Не желая зря пугать родных и смущать друзей, хранишь это в секрете, хотя так хочется рассказать кому-нибудь, потому что эта тайна жжёт и жжёт тебя изнутри. А когда в трубке говорят «Злокачественная опухоль мозга», ты превращаешься в ходячего мертвеца. О покойниках – либо хорошо, либо ничего. Поэтому узнавшие о твоём заболевании родственники – да, слово «рак» тут же становится табу, и это можно называть только «заболеванием», словно это увеличивает шансы на спасение – больше с тобой не ругаются, а только стараются развеселить тебя, отвлечь от мрачных мыслей. Но ангел смерти уже поцеловал тебя в лоб, заявляя свои права, и печать от его губ видна живым. Веселье делается принуждённым, улыбки – приторными, голоса – неестественно ласковыми, а люди не хотят долго находиться рядом с тобой. Да ты и сам чувствуешь себя прокажённым, начинаешь избегать друзей, чтобы не обременять их собой. Знаете, как слоны, когда предчувствуют скорую гибель, покидают стадо, уходят в особые места, и там испускают дух. Майя не раз выручали меня. После того, как умерла моя жена, я почти с головой ушёл в работу. У индейцев я нашёл и моё последнее пристанище, когда узнал, насколько тяжело болен. Оставшиеся до операции недели я решил целиком посвятить делу моей жизни. И попал в эту дьявольскую ловушку, оказался внутри морфинового сейфа с кодовым замком, ключа от которого у меня нет.
– И вы считаете, что найденная вами книга, этот дневник воображаемого конкистадора, и есть тот ключ, который поможет вам спастись отсюда? Я должен объяснить вам, в чём скрытый смысл послания?
– Я не знаю точно, поможет ли он мне освободиться. Но прочесть и осознать послание – это то, для чего я оказался в этом мире. И то, для чего я вызвал к жизни вас.
– Эти землетрясения… Это эхо вашей боли?
– Да. Но боли не только физической. Это ещё и страх смерти, и отчаяние. Когда диагноз не оставляет тебе надежды, а лечащий врач говорит, что операцию делать не стоит, потому ты можешь её не перенести, и что химиотерапия лишь усугубит твои страдания, наступает новый этап. Ты говоришь себе: если самонадеянная современная медицина не в силах справиться с этой напастью, это ещё не значит, что всё потеряно. Есть ещё чудодейственные лекарства из акульего хряща и женьшеня, и экстрасенсы, и очищающие медитации. Но колени дрожат всё сильнее и, не зная, на что опереться, ты становишься набожным, хоть и плевал в молодости на образа. Просовываешь крупные купюры в щели гремящих мелочью жестяных церковных копилок, истово крестишься на закопченные иконы, с рвением раскаявшегося грешника набиваешь на лбу шишки, кладя поклоны, и втайне надеешься, что в небесной бухгалтерской ведомости вот-вот сведут баланс. Но Господь уже расположил, и в Книге Живых на будущий год твоё имя не прописано. Врачи вновь констатируют ухудшение, выбивая у тебя из рук последний костыль. Тогда ты бросаешь вызов всему свету и с куражом камикадзе начинаешь отрицать всё происходящее с тобой – от начала и до конца. Орёшь на врачей, издеваешься над скорбными минами родных, требуешь от друзей, которые пришли поддержать тебя, не соваться не в их дело. Бунтуешь, пока хватает сил, но однажды валишься в обморок прямо на улице, и тогда тебя отвозят в клинику – самую лучшую, куда тебя против твоей воли пристраивает влиятельный друг. И там уже, опустошённый, прикованный к капельнице, опьянённый обезболивающим, погружаешься в бесконечный кошмар, который можно осознать, но из которого невозможно пробудиться… Отрезанный от внешнего мира и заточённый сам в себе, ищешь возможности повернуть всё вспять, ищешь спасения любой ценой… Ищешь и не находишь. Тычешься, ослеплённый, в поисках выхода, но повсюду упираешься в шипы колючей проволоки… Ответьте мне, где выход? Чего мне ждать?!
Итак, мне была уготована роль оракула, от которого ждали окончательного, не подлежащего обжалованию приговора. Переводчика, помогающего подсознанию донести что-то безгранично важное до разума.
Пока я молчал, собираясь с мыслями, старик дрожащими пальцами вскрыл сигаретную пачку, закурил и перевёл дыхание. Я же вспоминал страницы переведённых мной последних глав, и со всё большей обречённостью сознавал, что мне не суждено дать ему то, что он так рассчитывает от меня получить – надежду.
Он вскинул подбородок, и я понял, что не смогу ему солгать. Он был из тех, кто на своей казни отказывается надевать чёрную повязку, желая глядеть в глаза расстрельной команде. Его кургузое пальтишко поверх больничной пижамы словно превратилось в генеральскую шинель, небрежно накинутую на блистающий орденами китель.
– Я готов рассказать вам всё, – сглотнув, выговорил я. – Пойдёмте внутрь, мне холодно…