Geum.ru

Robert Merle "Derriere la vitre"

Вид материалаДокументы

Содержание


Часть шестая I
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   41

Часть шестая




I



16 часов

Заняв пост у входа в большую аудиторию А, в нескольких метрах от толпы

студентов, завихрявшейся у четырех стеклянных дверей галереи, которая

соединяла корпус А с башней, Жозетт Лашо подстерегала профессора Фременкура.

Нужно перехватить его до лекции. Она все взвесила и решила поговорить с ним

сейчас. После лекции его всегда окружали, осаждали студентки, дуры, которые

заигрывали с ним, делая вид, что хотят выяснить тот или иной вопрос. И

вообще, после своей лекции он бывает усталый, рассеянный, всегда торопится.

Жозетт Лашо пригладила обеими руками черные косы, окаймлявшие ее матовое

лицо, они были заплетены так туго, что торчали над ушами, придавая ей

сходство с маленькой девочкой, казалось, кончики их должны быть перевязаны

бантом. На ной была помятая блузка, несвежие белые брюки без складки и

грязные теннисные туфли. Примерно так же бывала она одета, когда пять лет

назад, лицеисткой, трижды в неделю выходила в четыре часа из школы, торопясь

на гимнастику. Впрочем, с пятнадцати лет ни ее рост (она уже тогда была

высокой), ни фигура, ни манера держаться почти не переменялись. Не

преодолела она и своего отроческого заикания. Ее глаза, не карие, а

чернильно-черные, горящие, страстные и неподвижные, открыто выражали радость

и гнев, не обузданные сдержанностью, которая обычно вырабатывается с годами.

Седеющая голова Фременкура появилась в водовороте, бурлившем у

стеклянных дверей. Его стискивал и бесцеремонно толкал двойной поток

студентов, устремлявшийся из корпуса А в башню и из башни в корпус А, в этот

час вторых было гораздо больше; на мгновение Фременкура зажало в пробке,

которая возникла в дверях, но тут же поток вытолкнул его и понес вперед на

своей волне. Впрочем, его, казалось, не только не раздражала, но даже

забавляла эта толкучка, и он на ходу дружески кивал студентам, которых

узнавал в толпе.

-- Господин Фременкур, -- сказала Жозетт Лашо, загораживая ему путь в

ту минуту, когда он уже собирался войти в аудиторию, -- могу ли я задержать

вас на два слова?

Это она выпалила единым духом, не заикаясь.

-- Здравствуйте, Жозетт, -- сказал Фременкур.

Он улыбнулся, окинул ее сердечным взглядом и протянул руку. Это был

человек средних лет, крепкий, с живыми, веселыми глазами.

-- Я хотела бы с вами поговорить, -- сказала Жозетт. "П" в слове

"поговорить" внезапно возникло перед ней, как трудный барьер, ей пришлось

сделать усилие, чтобы перескочить через него.

-- Пожалуйста, хоть сейчас.

-- Нет, нет, -- сказала Жозетт, -- это длинный разговор. Может быть,

после лекции?

И опять ей пришлось преодолевать "п".

-- Только не в пять, я занят. Но в шесть, если вам удобно, у меня в

кабинете.

-- Спасибо, -- сказала Жозетт Лашо, но ее черные глаза выжидающе

смотрели на Фременкура, точно сердечность профессора ее не удовлетворяла.

-- Итак, в шесть, -- сказал Фременкур с едва уловимым раздражением,

поворачиваясь к ней спиной.

Он вошел вместе с толпой студентов в большую аудиторию А. Кивнул Франс

Доссель, которая поздоровалась с ним, но не улыбнулась. Она относилась с

неодобрением к его атеизму, его политической философии и на свой манер сухо

и учтиво давала ему это понять. "Ей двадцать лет, -- подумал Фременкур,

спускаясь по ступеням амфитеатра к кафедре, -- а она уже владеет истиной. И

можно ли этому удивляться, если у них в семье истина передается по

наследству?" Он мог бы воспользоваться профессорским входом, но его

отталкивал длинный, выкрашенный эмалевой краской, мрачный и узкий коридор

без окон. Впрочем, и Жозетт с недавних пор также открылась истина, хотя и

прямо противоположная. Она уже не находила Фременкура достаточно

революционным и не скрывала этого. Поразительно, какую жесткость приобрели

позиции каждого в результате "событий". Фременкур положил портфель на

высокую полированную кафедру аудитории А, раскрыл томик "Гамлета",

конспекты, сел, притянул к себе микрофон. Студенты все прибывали, их было

свыше двухсот, по преимуществу -- девушки. Прошло еще минут пять, прежде чем

все расселись. Чтобы проверить, включил ли служитель микро, Фременкур

постучал пальцем по сетке, отбивая такт -- та-та-та-та, та-та-та-та, -- он

мог себе это позволить, ни один из студентов, тонкой струйкой

просачивавшихся в аудиторию, никогда не слышал этих позывных. Странно, что

эта война, так много значившая для нас, для них только нудная страница в

учебнике истории. Ладно. Не будем возмущаться. Они могут обзывать отряды

республиканской безопасности эсэсовцами, так как им не пришлось видеть

эсэсовцев в деле. Они высмеивают либерализм, так как всегда жили в обществе,

где демократические свободы гарантированы законом. Они разоблачают

потребительское общество, так как сами никогда не голодали. Нужно помнить,

что их опыт и наш лежат в разных плоскостях.

16.07. Струйка прибывающих иссякла, Фременкур опять постучал по сетке

микро указательным пальцем и сказал громким голосом: „Silence,

please!" 1 Чуда не произошло, тишина не установилась. Но гул

немного стих, сменился шорохом конспектов, шарканьем ног, щелканьем

открываемых и закрываемых сумок; удивительно, сколько шума от

1 Пожалуйста, тише (англ.).


двухсот человек, даже когда они спокойны. Фременкур выпрямился, положил

руки на кафедру, выжидающе оглядел аудиторию. Длительность выжидания --

вопрос такта. Затянешь -- возникнет впечатление неуверенности в себе,

враждебности, дисциплинарного приема. Не дотянешь -- впечатление уступки.

Необходимо было добиться с самого начала заметного успокоения, чтобы после

первых произнесенных им слов установилась настоящая тишина, подобно тому,

как по выходе из бухты, когда за вашей спиной глохнет городской гул и

береговой рельеф больше не сдерживает ветра, он внезапно наполняет поднятые

паруса. Шуршание слегка стихло, и Фременкур сказал ясным четким голосом:

„To-day, I propose to study Hamlet as a son, a lover and a friend

1. -- Он сделал короткую паузу и продолжал: -- Not a few critics

paint Hamlet's life before his father's death in idyllic colours. It is

somewhat doubtful, however, that his parents' matrimonial bliss made prince

Hamlet very happy. In the „Too, too solid flesh" soliloquy, an element

of disgust surprisingly creeps in when he describes his mother's attitude to

his father: