Глеб Шульпяков цунами
| Вид материала | Документы |
- Глеб Шульпяков пушкин в америке, 227.23kb.
- Глеб Владимирович Кубарев. Хотелось бы отметить, что мы полностью закон, 50.77kb.
- Стихийное бедствие, 402.37kb.
- Глеб Булах ссылка. В армии в иране записки инженера, часть третья Публикация, 1246.15kb.
- Глеб Булах мгновения жизни стремительной записки инженера, часть четвёртая Публикация, 1217.33kb.
- Брест Глеб Сидоренко. 12 лет «Соборная площадь». диплом, 341.26kb.
- Программа 8-11 июня 2010 г. Южно-сахалинск Организаторы: Институт морской геологии, 223.95kb.
- В. М. Бикадоров // Безпека життєдіяльності. 2011. N с. 25-30, 72.34kb.
- 7-ое международное совещание по процессам в зонах субдукции Японской, Курило-Камчатской, 37kb.
- Вбольницу вихрем ворвался Глеб. Он метался по отделению сметая все на своем пути, 1554.56kb.
59
«Эта история произошла с гардеробщиком нашего театра. Обычным гардеробщиком, имени которого никто не запомнил даже после всего, что случилось.
Таких безликих, прозрачных людей — мебельщиков, обувщиков, гардеробщиков — в крупных театрах целая армия. Как правило, на работу они устраиваются по объявлению. И прямо с улицы начинают существовать бок о бок с артистами. Чужие, случайные люди, они входят в “семью”. Становятся частью живого организма.
Кто они, что у них на уме? — никто в театре не спрашивает. Тем более что внешность у таких людей неприметная. Да и ведут они себя тихо, вежливо. Смотрят в свободное время спектакли, следят за репетициями. Присутствуют на прогонах. То есть, хочу я сказать, проявляют живой интерес к театру. А потом увольняются — так же внезапно и непредсказуемо. И ни одна душа в театре не замечает их исчезновения, разве что в служебном буфете: вот он сидел в углу — и вот сидеть перестал.
Зачем приходил? Неизвестно.
А меж тем ответ есть, и об этом рассказ.
Он устроился в театр, вылетев из института. Или не учился совсем, а просто решил, что хватит сидеть на шее у матери. Тем более что жизнь на дворе закручивалась новая, интересная. Просто шел вверх по улице и наткнулся на объявление “Театру требуется гардеробщик”.
Через сутки получил пропуск.
Несколько раз в неделю ему нужно было запустить зрителя в фойе Малой сцены. Раздеть и проводить в зал. Следить за тишиной, поскольку и зал, и фойе были действительно крошечные. А после спектакля сделать то же самое, только в обратном порядке.
Он имел с этого семьдесят рублей в месяц плюс контрамарки на второй ярус.
“И мир театра, чарующий душу”.
Абсолютно бесплатно. В придачу.
Он работал исправно и тихо, вел себя осмотрительно. Странным было разве то, что за кулисами он проводил много больше вечеров, чем положено по работе. Что он вообще делал за кулисами большой сцены? Он, гардеробщик Малого зала? Никто в театре не обращал внимания. А между тем уже через полгода многие постановки великого режиссера этот человек знал наизусть.
Точнее, некоторые роли.
Старушки из большого гардероба посмеивались: “А наш-то, наш — опять побёг”.
Высовывали куриные головы из альковов: “Пристрастился к театру парнишка…”
А дело было куда проще. Элементарнее. Потому что в театре этот человек околачивался, чтобы видеть ее. Был влюблен, попросту говоря, наш гардеробщик.
Его избранница окончила театральное недавно, считалась из молодых. Хотя дебютировала много лет назад, сыграв девочку в детском фильме. Кино было двухсерийное, в фантастическом жанре. Его смотрела вся страна, как сейчас помню. Девчонка из фильма имела боевой характер, была по-мальчишечьи смекалиста и одновременно по-женски элегантно красива. Поэтому все без исключения подростки СССР мечтали с ней познакомиться.
Не вышел исключением и наш гардеробщик, тогда еще обычный школьник. Как и все, мечтал с ней дружить, писал на “Детфильм” письма. Жил от одного показа до другого, поскольку видео тогда еще не придумали. Постоянно вел с ней мысленный разговор — как будто она здесь, рядом. И не отвечает только потому, что все понятно и так.
Честно говоря, я бы не стал называть его чувство любовью. Нет. Увидев актрису в театре, он с удивлением осознал, что эта девочка — то есть теперь эта женщина — часть его прошлой жизни, и часть довольно существенная. В ней, красивой и взрослой — и в то же время прежней, он разглядел себя, каким был раньше, в годы ранней и самой сладкой юности. На фоне которой настоящая жизнь была пуста и бессмысленна.
Она олицетворяла мир, который исчез, — вместе со страной, с детством и юностью. Он видел в ней свои мечты — стать тем, кем он уже никогда не станет. Любить ту, которую любить не сможет. Все сошлось в ее образе! Все в нем ожило, стало возможным! Все обрело смысл!
Где-то на задворках сознания он чувствовал, что они похожи. Что она, как и он, живет фантазиями. Много времени проводит там, за чертой реальности. В мире актерских иллюзий.
Люди, живущие на два мира, похожи. Поэтому скоро он окончательно стал считать ее своей. Преследовал ее — украдкой, тайно. Подкарауливал после поклонов, когда она, вся в мыле и букетах, выскакивала за сцену. Подсаживался в буфете — он знал, когда она бывает в буфете без компании, — и “равнодушно” тянул кофе.
Дожидался, когда она выйдет после спектакля, — и шел следом. А когда она оборачивалась, делал вид, что прикуривает или завязывает ботинок.
Что мешало ему заговорить с ней? Что мешало, хочу я сказать, ухаживать за ней по-настоящему? Наверное, инстинкт самосохранения подсказывал ему не разрушать стену, стоявшую между ними, — чтобы не погубить образ, свою последнюю и самую великолепную иллюзию.
Или просто был несмелым парнем?
В ту пору воровства в театре не было, гримерные не запирались — и однажды он притащил портрет маслом, нарисованный по фотографии. Когда-то его учили живописи, и портрет удался. Во всяком случае, когда он прокрался к ней в другой раз, портрет уже висел на стенке.
Он знал, что она замужем. Но поскольку муж, тихий бородач, в театре не появлялся, то и место в сознании занимал малое, вроде рыбок в аквариуме. Можно считать, что его вообще не было, этого мужа.
Пока наконец дело не разрешилось следующим образом.
Он наткнулся на них за кулисами, в правой подложе. Там она обычно дожидалась выхода на мизансцену. Дверь открывалась беззвучно, дальше портьера — сначала он и сам не понял, кто здесь. Когда глаза привыкли, стало ясно. По жестам, по тихому шепоту. Как она прижимается к его бутафорской сбруе и как по-хозяйски тот обнимает ее декольтированную шею.
Любовником оказался актер театра, немногим ее постарше. Не плохой и не великий, обычный. С хорошей фигурой, открытым лицом. Крепкими ровными зубами. Такие актеры пользуются огромным спросом в любом театре. Поскольку идеально подходят на роль второго плана. Друга главного героя или любовника его жены, не важно.
Такие актеры играют, как правило, самих себя. Поэтому на сцене кажутся легкими, талантливыми. Но, выходя на поклоны, повергают зрителя в недоумение: “Кого он играл в спектакле?”
В тот вечер в душе гардеробщика произошел переворот. Не то чтобы его поразила измена мужу — нет. Это как раз его не смущало, а наоборот, радовало. Но! Приступы слепой ярости вызывало то, что на месте, которое он отводил для себя, оказался заурядный хлыщ. Что женщину, которая заключала для него так много, использует тип, не имеющий представления, кто она в действительности.
И он решил защитить ее и себя от вторжения.
В то время на Малой сцене доживала свой век пьеса по мотивам “Гамлета”. Любовник играл в спектакле бродячего акробата, которого убивают по ходу пьесы. Фокус, однако, заключался в том, что нож был складным, бутафорским. Лезвие от удара уходило в рукоятку, акробат оставался невредимым. И только изображал предсмертные корчи.
Гардеробщик прекрасно знал про сцену с кинжалом. Знал он и то, куда заряжают кинжал реквизиторы.
Когда он уволился, ни одна душа не заметила его исчезновения. А спустя две недели, когда шел тот спектакль, он купил билет и попал в театр вместе со всеми зрителями.
Зашел за кулисы, которые знал как свои пять пальцев, пробрался на место. Стал ждать.
Тем временем на помост вышли герои в сюртуках и шляпах — два шпиона, два придворных. Два маленьких человечка из большой шекспировской драмы. И гардеробщик в сотый раз посмотрел первое, а затем и второе действие.
Чем дальше шел спектакль, тем тише, спокойнее становилось у него на душе. Все волнения и страхи позади. Сейчас дело сделается, и они станут свободными. Будут вместе, как прежде.
Из угла кулисы он прекрасно видел, как реквизитор, пожилая женщина с платком на пояснице, приготовила сигарету.
Эту сигарету выкуривал король в сцене объяснения с принцем.
Потом она выложила букет лилий, его бросали
в могилу невесты.
Наконец в нише оказался кинжал.
Гардеробщик выскользнул из укрытия и сделал несколько шагов за сценой. “Мы принадлежим к классической школе, в которой главное — кровь, любовь и риторика!” — на помосте начинался последний монолог любовника. Этого времени хватило, чтобы вынуть из ниши фальшивый кинжал и заменить его точно таким же, но настоящим.
И выйти из театра.
Через пятнадцать минут, когда он подходил к метро, на улице раздался вой сирены. Звук приближался от театра и вдруг оборвался. Судя по тому, как медленно ехала “скорая помощь”, спешить ей было уже некуда».
60
Мигалки на «скорой» крутились бесшумно и бешено.
У подъезда стояли жильцы — пристыженно, как будто ждали выноса гроба.
Толпа зашевелилась, кто-то запричитал. Вынесли носилки, следом двое в комбинезонах вывели под руки женщину. В постаревших, сморщенных чертах я узнал соседку. Она с трудом держалась на ногах. Когда наши взгляды встретились, она завизжала.
Крик был тонкий, пронзительный. Какой-то жестяной.
Ее скрутило, вырвало желчью.
…«Скорая» уехала, в переулке повисла гнетущая тишина. Менты разошлись, кто в квартиру, кто по соседям. Жильцы и зеваки разбрелись тоже.
Я посмотрел в окна первого этажа — и вздрогнул. Там, в проеме, стояла она. Те же пышные пепельные волосы, крупные губы — только в другой, улучшенной копии.
Щурясь от света, женщина смотрела сквозь меня.
Этот дом я видел последний раз в жизни.
61
— Без багажа, — сказал за стойкой.
Девушка, улыбнувшись, выдала мне пластиковую карту.
Двухкомнатный номер на двадцать втором этаже состоял из гостиной и спальни, где за стеклянной стеной помещались туалет и ванная.
Шторы бесшумно разъехались, я невольно отступил на два шага — тугие вальки облаков висели перед глазами! Далеко внизу извивалась стальная жила реки. Лежал гигантский кабельный разъем вокзала.
Небо переменилось, облака пошли мелкой рябью. Набрав номер агентства, я забронировал билеты в Бангкок. Сбросил, набрал мобильный номер девушки. Глупо улыбаясь, предвкушал фразы.
«Собирайся, вылетаем».
Слышал ее радостное кудахтанье.
Трубку сняли, я раскрыл рот.
— Алё! Говорите! — раздался вкрадчивый, как будто ощупывающий собеседника голос. — Вас слушают! Кто вы?
Я дал отбой и тут же вспомнил, что ее трубка осталась дома.
Штора бесшумно дернулась в обратную сторону.
Сидя в темноте, я с ужасом понял, что попал в ловушку.
И что в квартиру уже проникли чужие люди.
62
Бармен в «Апшу» прекрасно помнил мою девушку.
— Без проблем, амигос! — широким жестом смахнул конверт со стойки.
Я сунул несколько купюр на чай. Он усмехнулся, убрал тем же движением.
В конверте лежало письмо, где я излагал все, что случилось. Номер гостиничного телефона. Билет «Москва—Бангкок» на ее имя — если она появится здесь раньше, чем я найду ее в городе. Схема, как мы можем встретиться, — на каждый день разная.
— У нас будет музыкальная программа, оставайтесь!
Миниатюрная кореянка кокетливо преградила дорогу.
Я отодвинул поднос и прошел к выходу.
63
В клубе напротив начиналась дискотека. Музыка, набирая мощность, накатывала, как волны.
Черное каре, салатная кофточка.
Морковный сок с трубочкой.
Перед тем, как забрать проститутку, позвонил в «Swiss Hotel», попросил в номер шампанское.
— Меня искали? — спросил на всякий случай.
«Звонков на ваш номер не поступало».
64
Пригубив из бокала, она ушла в душ. По движениям силуэта я пытался угадать, что она делает. Унитаз, душ, снова унитаз. Ничего особенного.
Кутаясь в белый халат, села на край кровати. Не вставая с кресла, я протянул бокал. Она переместилась ко мне, села на колени. Мы чокнулись.
Не дожидаясь, когда она выпьет, я сдернул с нее халат.
Шампанское пролилось на грудь, стал слизывать. С каждым движением ее лицо вжималась в окно. Я видел щеку, расплющенную о вокзальную площадь. Черные волосы, разметанные по переулкам. Мне казалось, что подо мной целый город. Что с каждым движением я проникаю в него все глубже. Все яростнее. Все безнадежнее.
Я закричал, что есть силы, до хрипа. Как утром кричала та, из подвала. Но крик утонул в плюшевых стенах. Последнее, что помню, ее взгляд через голое плечо — испуганный, детский.
65
Остаток ночи просидел перед окнами.
Он гудел и копошился, мой город, — и вместе с тем спал, безмолвствовал. Глядя вниз, я хотел понять, что теперь он для меня значит. И не испытывал ничего, кроме печали и удивления. Печали — потому что города, который я знал, больше не было. И удивления — поскольку теперь со мной оставался только один город — моих снов и моих историй.
Жизней, чужих и собственных.
То, что исчезало или не случалось внизу, возрождалось в этом городе. Получало вечное место жительства. Да и сам я, по правде говоря, давно перебрался в его вымышленные переулки.
Просто не хотел признаться в этом.
Сколько здесь было фантазий, историй! Сколько несостоявшихся судеб! Сколько героев и персонажей! Где-то здесь стоит театр, где моя вымышленная жена играет в моих ненаписанных пьесах. Где-то здесь живут те, кого я встретил и кого — нет. Те, кого забыл, но обязательно вспомню, просто в другой раз, в другой жизни.
Последнее, что я вижу, — это река и то, как мерцают красные габариты Николаевой лодки. Она впадает в океан, эта река — в большую воду, на горизонте которой поднимается наш остров.
Мы поселимся на холме у монахов. Они научат, как жить, не привязываясь к вещам и людям. Как жить среди безымянных надгробий, под которыми лежат такие же лунатики без имени-отчества.
Каждый вечер я буду приезжать на мотороллере в поселок. В нем суетно и шумно, в этом поселке. Уже выставлены окна, масло шипит на жаровнях. Снуют машины, тележки. Только маленький Будда невозмутимо наблюдает за нами. Наверное он наделяет хаотичное движение смыслом. Накидывает прозрачное покрывало или опутывает паутиной, где мы все неслучайно барахтаемся.
Но это представление мнимое.
Просто мне приятно думать об этом ночью, на обратном пути через остров.
«Главное, — говорю я себе, — не выскочить на встречную полосу».
Выскочить на встречную полосу.
66
Около трех часов ночи на
пандус гостиницы «Swiss Hotel» въехала обычная темно-зеленая «Волга». Из нее вышли двое мужчин в плащах и девушка, на которой была дутая куртка.
Машину бросиди у входа, хотя швейцар настойчиво предлагал отогнать ее на парковку. Игнорируя привратника, троица вошла в вестибюль через стеклянные двери. Девушка села в кожаное кресло, стала разглядывать люстры.
Двое синхронно придвинулись к стойке регистрации.
Молодой человек снял с лица фирменную улыбку и сделал озабоченное выражение.
— Из какого номера был сделан этот звонок? — сказал левый.
Послышалось клацанье клавиатуры, гул процессора.
Молодой человек услужливо поднял трубку.
— Не надо, — остановил его правый. — Мы поднимемся.
Оба посмотрели на девушку. Та отвернулась
в сторону, закусила губу, обнажив влажные крупные зубы. На глазах у нее выступили слезы.
В телевизоре мелькали кадры, снятые в декабре прошлого года. Километры пляжей, заваленных битыми кирпичами.
— Да не тряситесь вы так, девушка! — ласково сказал один. — Ничего серьезного на него нет, я уверен.
Коридор на двадцать втором этаже шел по кругу, люди разошлись. Девушка осталась у лифта, села на ковер. Отсюда, из холла, было видно, как спустя минуту они встретились у входа в номер.
— Почему мужчина, чтобы потушить огонь, машет спичкой? — спросил один шепотом.
Раздался громкий стук в дверь.
— А женщина дует на спичку?
Но за дверью не было слышно ни звука.
о. Крит, август 2005 —
п. Ильинский, март 2007