Глеб Шульпяков цунами
| Вид материала | Документы |
- Глеб Шульпяков пушкин в америке, 227.23kb.
- Глеб Владимирович Кубарев. Хотелось бы отметить, что мы полностью закон, 50.77kb.
- Стихийное бедствие, 402.37kb.
- Глеб Булах ссылка. В армии в иране записки инженера, часть третья Публикация, 1246.15kb.
- Глеб Булах мгновения жизни стремительной записки инженера, часть четвёртая Публикация, 1217.33kb.
- Брест Глеб Сидоренко. 12 лет «Соборная площадь». диплом, 341.26kb.
- Программа 8-11 июня 2010 г. Южно-сахалинск Организаторы: Институт морской геологии, 223.95kb.
- В. М. Бикадоров // Безпека життєдіяльності. 2011. N с. 25-30, 72.34kb.
- 7-ое международное совещание по процессам в зонах субдукции Японской, Курило-Камчатской, 37kb.
- Вбольницу вихрем ворвался Глеб. Он метался по отделению сметая все на своем пути, 1554.56kb.
27
— Ну наконец-то! — сказала женщина в шубе.
Я отложил газету, поднял голову.
— Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.
Ее подружка, в дутой куртке, неистово перекрестилась на Николая Угодника. Искоса глянула в мою сторону.
— Лишай третий месяц не сходит, — пожаловалась шуба.
— Надо было редькой с медом и троекратно об исцелении святому Панкратию.
Они отошли в сторону. Брезгливо, сверху вниз, уставились на рабочих.
— Пока в управе на лапу не дали, не пошевелились.
— Через улицу потянут, шаромыжники.
— В конце месяца обещали.
— Эти наобещают.
Ковш снова ударился о землю. Вздыбилась, как льдина, белая плита. Замелькали лопаты. Дутая куртка придвинулась к шубе.
— Говорят, в храме из-под земли голос.
— Въяве, за Царскими вратами.
Пауза, лязг экскаватора. Куртка перешла на шепот.
— У меня сосед ночным сторожем — говорит, каждую ночь…
Я сунул червонец той, что с бельмом.
— То плачет, то кричит женским голосом… — они снова перекрестились.
— Кто?
— Кто-кто — голос! — шуба стала озираться.
Ближайшую сточную решетку я нашел напротив прокуратуры. На тротуаре столпились журналисты с камерами, суета — раскулачивают очередного олигарха.
Усмехнувшись, прошел мимо, на угол. Сел перед решеткой на корточки. Ключи, качаясь, поблескивали на солнце. «Хорошо, что не обнаружил раньше». Теперь, когда прошло столько времени, отступать некуда.
Я разжал пальцы — ключи беззвучно исчезли между прутьев. Представил, как она сидит под землей. Среди фекалий, перепачканная кровью месячных. Потерявшая счет времени. Что вообще делает человек в ее ситуации? Читает стихи, разговаривает сам с собой? Сочиняет письма родственникам? Я вспомнил, как она кричала в постели — и представил, что под землей она издает те же звуки.
И еще понял, что готов на многое, лишь бы оказаться на ее месте.
Может быть, в безысходной ситуации я смогу узнать о себе хоть что-то.
28
Пистолет лежал на прежнем месте.
Затолкав обратно старые газеты, я вылез из кабины бесхозного «ЗИЛа». Стекла выбиты, голая рама — кто его бросил между сараями? Когда?
Лучшего места не придумаешь.
Дома на полу валялись коробки из-под завтрака. Я вспомнил похмельное утро, девушку из ресторана. Как она поднимала квитанцию, раздвинув джинсовые ляжки. Тут же в памяти возникла другая, из машины. Ее полуоткрытые, пухлые губы.
Надо сказать, одну из его проституток я уже вызывал. В первое время, когда боялся оставаться в квартире ночью. Она оказалась миловидной, даже интеллигентной. Управилась ловко и ласково, я даже не успел опомниться. «Только не оперу», — предупредила. Смешно и странно, что она помнила музыку, мебель — а не человека.
Остальные девушки в компьютере были обычного, с учетом ретуши, качества. Я листал фотографии целый час, никак не мог выбрать. Эту? Эту? Остановился на той, что в цветочном купальнике, с челкой. От остальных она отличалась более-менее живым взглядом. Около часа к телефону никто не подходил. За это время я успел прикончить коньяк, желание испарялось. Разглядывая фото, я находил девушку не такой уж привлекательной. Даже вульгарной.
Однако лицо, челка! Где я их видел?
«Мир будет принадлежать не тому, у кого самая большая бомба».
Я набирал номер, как будто от того, снимут трубку или нет, зависит моя судьба.
«А тому, кто сумеет управлять нашими фантазиями».
Наконец в трубке раздалось сонное «алё».
— Когда ты хочешь? — судя по голосу, совсем юная.
Сказал, что живу поблизости и готов через час.
— Да, мой сладенький, — изобразила нежную птичку.
Я поморщился и понял, что даже такая фальшь способна меня растрогать.
Меж тем выяснилось, что цена повысилась.
— Зато у нас отдельная ванная!
Я сказал, что цена меня не интересует.
Перед тем как выключить компьютер, заглянул в почту. У него ничего нет, пусто. Поразительная некоммуникабельность. Однако и у меня в почте было примерно то же. Как будто о моей пропаже узнали все и просто перестали писать письма. Похоронили. Или сделали вид, что меня не существовало вовсе.
Только одно сообщение значилось как непрочитанное. Я уже собирался удалить его, но в последний момент заметил собственное имя. Ссылаясь на договоренность, меня просили о встрече. Теперь, после обнаружения кредиток, нужды в деньгах не было. Но делать вид, что ничего не случилось, тоже не следовало.
«Завтра в три часа на Трешке. — Пальто, буддийский платок».
«ОК, — откликнулся собеседник. — Черное пальто, тубус».
29
Я вышел из трамвая на следующей остановке. Действительно, напротив магазина с пластинками мерцала овощная палатка. В трубке снова длинные гудки, никто не подходит. «Издеваются, что ли?»
Наконец она ответила.
— Алё, — голос резкий, злой.
Сказал, что стою у палатки, мерзну.
— Нельзя ли ускорить?
Несколько секунд в трубке висела тишина, раздавались шорохи.
— Это ты — в тюбетейке?
Я понял, что за мной наблюда
ют, и помахал рукой.
— Купи мандаринов и перезвони, ладно?
Тетка в овощной палатке закрывалась, пришлось упрашивать. В придачу решил взять ананас.
— Алё… — она, вернувшись в образ, сладко дышала в трубке.
— Куда идти? Где ты? — я терял терпение.
— Какой ты... Видишь напротив дом с круглыми окнами? Запоминай номер…
30
В переулке медленно падал снег, и все звуки города — стук трамвайных колес и гудки машин, писк светофоров — становились глуше, тише. Как будто их обложили ватой, закрыли крышкой. И убрали на антресоли.
Двустворчатые двери венчал медальон. Индейское лицо, по бокам два профиля в пейсах.
«Ты, Кожаный чулок, хоть бы гайку туда бросил».
И снова мне представилось, что я уже видел — и маску эту, и подъезд. Давно, в прошлой жизни. В таких же темных отсветах московского вечера.
«Лестница, слева красные ящики».
Сигнал запиликал, дверь подалась.
Из красных ящиков торчали рекламные листовки.
31
Лифт, вертикальный трамвай, медленно заполз на последний этаж. Стоя перед квартирами, набрал номер. За дверью послышалось треньканье, но где именно? Звонок сбросили раньше, чем я успел вычислить.
Наконец высокая створка приоткрылась. В щели возникло белесое пятно.
— Проходи, — коротко бросили из квартиры.
Лица разобрать я не успел.
Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел в глубине коридора девушку. Она была абсолютно голой, если не считать стрингов. Миниатюрная фигура, узкие продолговатые бедра.
Я протянул сетку с мандаринами.
— Подождешь здесь? — она неопределенно взмахнула рукой.
Пальто с драконами уместилось между тяжелыми мужскими кожанками. Когда повернулся, в коридоре никого не было.
Прошло несколько минут. Пахло благовониями, марихуаной. Где-то тихо играла музыка, время от времени слышалось мерное собачье сопение.
«Где она? Что за ерунда?»
Теряя терпение, двинул в глубь квартиры. Одна из дверей была полуоткрыта, в комнате пульсировало пустое пятно телевизора. В его отсветах я различил кучу белья и как из нее высунулась — и тут же спряталась — маленькая пятка.
Я увидел лицо девушки. Откинув голову, она жевала жвачку. Когда клиент кончил и спина его обмякла, наши взгляды встретились. Она показала глазами на дверь.
Дальше коридор делал коленце, музыка стала громче.
«We’ve got to get in to get out, we’ve got to get in to get out, yeah…»
В большой кухне газовая плита, несколько столов по стенам. Над раковиной колонка. Окно, в котором светилась квартира напротив и видно было женщину, разливающую чай. «Пять метров, а жизнь другая».
«И никак в нее не выскочишь, не влезешь».
На столе забурлил чайник — и со щелчком выключился.
Музыка на секунду стала громче, потом опять затихла. Я взял со стола кухонный нож, шагнул в темноту и прижался к стенке.
Высокий худой мужчина по-хозяйски снял со стола чайник. Звякнула крышка, зашипел кипяток. Он задумчиво нацепил стеганый чехольчик.
На кухню неслышно вошла девушка.
— Сачкуем?
— Клиент сдрейфил, — она положила на стол пакет с моими фруктами. Обняв мужика, прижалась щекой к спине.
— Иди работай, — парень чиркнул зажигалкой.
Уныло, враскачку, вышла из кухни. Он щелкнул снова — один, два раза. Наконец огонь вспыхнул, лицо осветилось.
От удивления я выронил нож.
Втянув дым, Сверчок блаженно запрокинул голову.
32
— Interesting! — он протянул мне косяк, откинулся на подушках. — Но она… — прозвучало имя жены. — говорила, что ты остался. Что не вернулся.
— Пропал в Таиланде, нет вестей от Бога…
— Все мои наставления к черту!
С любопытством, как на покойника, уставился.
— Можно поздравить с возвращени
ем в мир живых!
— Живых, но не сущих…
Мы чокнулись чашками. Он махнул пультом за плечо. Во тьме, как на гирлянде, вспыхнули лампочки. С первых аккордов я провалился в музыку, как Алиса в колодец. Просто медленно падал — и никак не мог упасть.
There’s only one direction
in the faces that I se.
It’s upward to the ceiling,
where the chambers said to be.
Прошло три минуты, вечность — пока я падал, — а комната все та же: циновки, ширмы. Круглые, во всю стену, окна. И лицо у хозяина, как прежде, глиняное. Можно запросто отломить ухо, а он даже не заметит, не обратит внимания.
Не поведет ухом.
— Откуда ты знаешь? — я увидел, как слова застывают в воздухе.
— Недавно звонила. Про премьеру рассказывала — говорит, скоро. Вспоминали старых знакомых.
— Старых знакомых?
Это я-то старый знакомый?
— …а ты в Москве. Совсем не мертвый! — его смех напоминал треск прутьев. — Даже наоборот. Полон нерастраченной сексуальной энергии.
Я спокойно показал на дверь:
— Так ведь и ты не мебелью здесь торгуешь.
— Нравятся?
Он подцепил слюны, обмазал сигарету.
— Моя школа, тщательный отбор плюс воспитание.
Я снова затянулся.
«Ладно, расскажу ему все, как было. Без подробностей».
— Interesting! — слушая, то и дело повторял он. — Very interesting! Я так понимаю, говорить об этом никому не надо.
— Как твой роман? — я решил, что пора менять тему.
Он как будто не заметил вопроса.
«С курильщиками всегда так. Нужно цацкаться».
— «Внутренние миры», «правила пользования»… — напомнил.
Секунду его лицо оставалось каменным. Но потом словно выдернули клапан. Черты обмякли, стали гуттаперчевыми.
— Пишу роман о девках, «Мои печальные шлюхи».
Роман с таким названием уже существовал.
Но я решил не говорить ему об этом.
33
Мы вошли в узкую комнату. Стены гладкие, из пластика или стекла. Круглое окно, из мебели тумбочка, татами, и лежат салфетки. Небольшой алтарь с Буддой, у которого отколото ухо.
— Сначала здесь, для разминки! — портьера отодвинулась. — Только не шуми, ради бога.
Я сел перед Буддой, зажег палочку. Дым, петляя, потянулся к потолку. Мне вдруг пришла на память другая статуя, тот, что лежал у реки, по которой плыли травяные гнезда. И что смотрел он точно так же — как будто заранее знал все, что будет.
Послышались голоса, щ
елкнула зажигалка. Огонь за перегородкой высветил мою и тучного мужика. Они стояли в соседнем пенале и смотрели сквозь меня.
Стена была прозрачной в одну сторону.
Девушка стянула белье, выставила ягодицы. Толстяк бухнулся перед ней на колени, стал расстегивать брюки. Оголился пах, плешивый и сморщенный.
Девушка нацепила ему резину. Ухватив грудь, мужик стал ее посасывать. Она театрально застонала. Тот, кряхтя и причмокивая, покрыл девушку, и она исчезла в жировых складках.
Спина в рыжих волосках оставалась неподвижной. Зато крошечный зад двигался по-собачьи быстро. И через полминуты дело было кончено.
Девушка протянула ему салфетку, тот брезгливо оттолкнул руку. Стал искать сигареты.
— Ты женат?
— Что?!
— Женатые прячут носки в карманы.
— Да пошла ты!
Сцена была тошнотворной, но я находился в состоянии крайнего возбуждения.
34
— Ну что, готов? — из-за портьеры высунулся Сверчок.
Стараясь не шуметь, вышли в коридор.
— Некоторых возбуждает.
Петляя по коридорам, я снова поразился, насколько просторной выглядела квартира. Как будто внутри дома еще один, больше внешнего.
— Главный пункт — «шведский стол», — мы встали перед стеклянной дверью.
— Угощаю, от создателей заведения.
Дверь на роликах, внутри тусклые светильники. От пола шли занавески, полукругом — как в репетиционном зале.
На низких топчанах у стены лежали торсы, десятки голых женских тел. Их выставили целиком, за исключением головы и плеч, скрытых занавеской. Плоские девичьи и мясистые бабьи животы. Острые и висячие груди — как в мясной лавке.
Тела призывно лоснились в сумеречном свете. Плоть лежала распахнутой, готовой к употреблению.
— Ничего личного, только тело, — он похлопал одну по ляжке.
Та перевернулась на живот, раздвинула ноги.
— Анонимный секс, апофеоз плоти. Обрати внимание, ни одной одинаковой.
Он шел вдоль занавески, как лектор.
— Даже в укромных местах Господь не повторяется. Настоящий художник! Что мы можем по сравнению с ним? Только выбрить их по-разному...
Девушки, как по команде, стали ёрзать, но Сверчок продолжал лекцию.
— Нравится, нет — все это ложь, мужская выдумка. Игры разума. Стоило мне сделать секс анонимным, как миф о мужских предпочтениях испарился.
Он, строго посмотрел в глаза.
— Сколько времени ты провел у экрана, чтобы выбрать девушку? Сколько сомнений преодолел, сколько переживаний?
Я вспомнил коньяк и понял, что он прав.
— Предпочтения существуют до тех пор, пока у женщины есть индивидуальность. Убираем лицо — аннулируем предпочтения. Превращаем мужчину в первобытного человека, который жаждет трахать не идею плоти, но саму плоть. А мясо у всех одинаковое. Узкие или толстые, плоские или пухлые, кривые или стройные — нет лица, нет разницы.
Он сунул мне пачку презервативов.
— Только анонимный секс способен возбудить увядающую потенцию человечества. Будущее сексуальной индустрии принадлежит нам, уж поверь мне. Хотя это будет недешевое удовольствие.
— Дай себе волю!
— Забудь про себя, про свое лицо.
— Стань таким же куском мяса.
— И попробуй как можно больше.
35
Я шел по переулку, и крупный снег заносил следы.
Бесшумно проплыл последний трамвай.
Из-за угла выбежали собаки, деловито дернули вдоль фасада.
Все, что случилось в квартире — Сверчок, трава, девушки, — казалось нереальным. Только нестерпимо хотелось пить, а снег пах вагиной. В остальном — полная галлюцинация.
«Кто бы мог подумать!»
Дом падал в небо, как гигантский дирижабль. Как я сразу не узнал это место? Тогда, с женой, мы просто вышли из другой улицы.
Город спал — внутри меня все бурлило. Дом с его содержимым переселился в мое сознание. Все здесь, никуда не спрячешься.
«Вот почему среди его девушек не было системы…»
Никаких предпочтений у меня не осталось тоже. Симпатии, пристрастия — все действительно выходило иллюзорным. Даже спасительный образ жены, который я вызывал в памяти, распался. Лицо, голос жили отдельно от тела.
Сколько я шел по пустым переулкам, разговаривая сам с собой, с призраками, что в моем сознании? У дома с мусульманскими карнизами за мной пристроилась черная собака. Она бежала, скалясь на снежный ветер, и вскоре вокруг меня образовалась целая свора.
Какие-то пустыри, обнесенные решетками, лежали на пути. Бетонные заборы, утыканные осколками. Сторожевые вышки. Как будто это Иерусалим или Стамбул, но не Москва. Не город, где я прожил столько времени.
Размотав шарф, снял галстук (от
куда у меня галстук?). Сел на снег, нацепил галстук на собаку. Та ухватила тряпку, на пустыре завертелся дикий собачий танец. Через секунду от галстука остались клочья. Только придушенный пес хрипел на снегу и кашлял.
В одном из переулков резко запахло конфетами, шоколадом. И голоса в голове сразу стихли. Так в детстве пахли коробки из-под трюфелей!
«Выбрасывать их почему-то нельзя было».
Коробки с конфетами грузили из подвала в кузов. Здесь, в ордынских переулках, фабрика выглядела так, как будто внутрь квартала встроили целый город. И он вышел больше внешнего.
Во дворе стояли корпуса — черные, с выбитыми стеклами. Опоясанные пожарными лестницами, с которых свисали коконы сосулек. В полуподвале свет, видны шкафчики, как в бассейнах. Выложенные советским кафелем стены.
Это были завернутые в простыни женщины, распаренные и розовые. Стоя босиком на деревянных настилах, они сушили волосы.
…Парилка оглушила плеском воды, женскими голосами. В хлопьях пара силуэты тел напоминали гроздья белого винограда. Только темнели лобки, подмышки. Остальное сливалось в одно облачное месиво.
Я оказался в железном тазике с водой. Женщина, коротконогая и пухлая, намылила мочало. Сильные руки стали натирать плечи, шею. Надо мной склонилось лицо, обрамленное мокрыми прядями. Глаза, влажные и черные.
Женщина хмурилась, улыбалась. Что-то шептала про себя.
А я проваливался в сон — и просыпался.
36
Я очнулся на следующее утро, а может быть, прошел месяц.
Это было весеннее солнце — впервые за долгое время. В церкви звонили с надрывом и вдруг переходили на малиновый с трелями. Земля оттаивала, парила. Еще хрустела наледь, но снег выглядел серым и рыхлым.
Трамвай закрыл двери, качнулась вывеска «Золото». Потянулись сырые особняки. В окнах задрожало ослепительное, супрематическое небо. Казалось, сегодня в колокола звонят только для меня. Потому что стоило одному затихнуть, как его тут же подхватывали на соседней звоннице.
Мост уходил наверх, и мы, как во сне, медленно выкатились на него. Чем выше забирался трамвай, тем шире был вид на город. Настолько, что я стал задыхаться от пространства, которое вокруг открылось.
За перилами лежала река. Она скользила, обтекая песчаные отмели и острова, прибрежные камни. Дальше, в протоках и заводях, шумели плавни. В полях за поймой темнели фабричные корпуса. То и дело трубы выстреливали облачками дыма, и те уплывали по небу в сторону горизонта.
На правом берегу я увидел желтый дворец с башенками. Крыши торговых рядов, купола — Николы
Мокрого, Рыбного, Ветошного. У красных стен воз-вышался пандус — вокзал, крытый ажурным куполом. С вокзала то и дело отходили, пыхтя и кряхтя, составы, и двигались через реку на фоне храма.
По набережной сновали, как муравьи, горожане. Все они были празднично одеты и казались счастливыми. Люди шли к крепостной стене, где устроилась ледяная горка. Катались — с криками, хохотом.
37
«Держите его! Скорее!»
«Ха-ха-ха!» — «О-хо-хо!»
«Все равно мы поймаем тебя, человек-паук!»
«Не так-то легко это будет сделать, ребята!»
В трамвае устроилась парочка, судя по виду, студенты. Парнишка с компьютером, показывает кино девушке. Персонажи фильма гундосят дурными голосами.
Что на меня нашло в тот момент? Всю злость, ярость — на город, на самого себя, на все, что со мной случилось, — выплеснул на них.
«Кто ты такой, скажи нам?»
«Берегитесь, это человек-паук!»
Я схватил компьютер за край монитора. Они разом, как птички, подняли головы. «Какие бесцветные, одинаковые глаза!» От удара экран отскочил, но провода не разъединились. Из динамиков хрипели звуки, и мне пришлось несколько раз ударить ногой. В наступившей тишине девчонка заскулила. Парень, не мигая, уставился перед собой. Его щеки быстро покрывал детский румянец.
Девчонка двигалась на четвереньках к выходу. Полы пальто разъехались, видны ляжки в мини-юбке.
Парнишка смотрел на нее, на меня. Я понял, что он читает мои мысли.
Перешагнув монитор, одним движением задрал ей юбку. Она опустила голову, как овца. Оглянулся на парня — тот пялился на тощую задницу в дешевых колготках.
«Памятник пограничникам Отечества» — двери трамвая распахнулись.
Я соскочил с подножки.
38
На афише мелькнуло название — не то «Завороженный», не то «Заговоренный».
Когда я вошел в зал, на экране уже металась породистая крупная блондинка.
— Ты думаешь, Алекс Брюлов не способен сложить два и два? Он держал это в руке!
Старик, похожий на Айболита, показывал ей опасную бритву.
— Рассудок его болен, но сердцем он чист! — та кинулась перед ним на колени.
Дальнейший диалог происходил на повышенных тонах.
— Ты влюблена, как школьница в обманщика, — я звоню в полицию!
— Нет!
— Он убил доктора Эдвардса!
— Человек не может сделать то, что противоречит его сущности.
— А ты знаешь его сущность?
— Знаю! Дай мне время — и я вылечу его!
— Да, но прежде он зарежет нас, а потом сожжет дом.
— Прошу тебя! Может быть, все это просто его фантазии...
Сперва мне показалось, что в кинозале никого нет. Но потом заметил, что на галерке кто-то сидит. И точно так же прикладывается к рюмке.
— Место я точно определить не могу… Похоже на игорный дом… Только на окнах шторы с нарисованными глазами.
Это говорил молодой брюнет.
— Потом пришел человек с ножницами и разрезал штору. Оттуда вышла голая девушка, и принялась целовать всех подряд… Она немного напоминала Констанцию… — Он снова поморщился. — Я начал играть в карты с бородатым человеком. У меня была крестовая семерка, он сказал «двадцать одно», хотя карты его были пусты. И тогда вошел хозяин. Он стал кричать: «Я здесь хозяин! Будешь жульничать — убью тебя!»
На последнем ряду хлопнуло сиденье. Те двое, брюнет и блондинка, замолчали. Облокотившись на рояль, они смотрели на меня и беззвучно, одними губами, посмеивались. Как будто не я — они следят за мной.
Так продолжалось несколько секунд. Их красивые лица двоились в крышке рояля. Они смотрели на меня прозрачными, огромными глазами. И пока я метался по залу, улыбались — беззвучно, надменно.
Презрительно.