Geum.ru

Houghton Mifflin Company Boston Артур М. Шлезингер Циклы американской истории Перевод с английского Развина П. А. и Бухаровой Е. И. Заключительная статья

Вид материалаСтатья

Содержание


Вам следовало сделать это ещетри года назад.
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   38
288

американскими лидерами руководили империалистиче-
ские устремления. Для подкрепления своих высказываний
ревизионисты подчеркивают связь с капиталистами лю-
дей, занятых формированием политики. Главным злодеем,
по мнению ревизионистов, является, например, Гарриман,
железнодорожный магнат, международный банкир и са-
мый настоящий капиталист с глобальным мировоззрением.
«Естественная вражда Гарримана к Советам,—согласно
Уильямсу,—была подкреплена его активной верой в необ-
ходимость экспансии во имя «открытых дверей»,— верой,
которая, возможно, была еще больше усилена неудачным
опытом общения с русскими в 20-е годы, когда его попыт-
ка взять под контроль значительную долю мирового мар-
ганцевого рынка путем наращивания поставок из России
закончилась к обоюдному неудовольствию сторон».

Случай с Гарриманом вполне дает возможность прове-
рить ревизионистский метод. Собственные послания и ме-
муары Гарримана отмечены безразличием к вопросам
торговли и инвестиций. И сам Гарриман, с 1945 г. не из-
менивший своих взглядов на советский коммунизм (не-
совместимый с демократией) и на необходимость мирно
уживаться с Россией, на протяжении всех последующих
лет являлся неутомимым поборником переговоров и раз-
рядки. Советское правительство вряд ли разделяет пред-
ставление ревизионистов о Гарримане как о злодее. В
1985 г. оно пожаловало ему орден Отечественной войны
первой степени «за глубокий личный вклад в развитие и
укрепление советско-американского сотрудничества в го-
ды Великой Отечественной войны и по случаю 40-й го-
довщины Победы». При вручении награды посол А.Ф.До-
брынин сказал, что Гарриман «не жалел сил, чтобы зало-
жить прочную основу для советско-американского поли-
тического, экономического и военного сотрудничества»25.
Валентин Бережков, советский дипломат и журналист,
бывший переводчиком Молотова при беседах с Гитлером
и переводчиком Сталина при беседах с Рузвельтом и Чер-
чиллем, вспоминает Гарримана как последовательного
сторонника мирного советско-американского диалога26.
Даже советские историки Н.В.Сивачев и Н.Н.Яковлев в
своем пропагандистском трактате «Россия и Соединенные
Штаты» описывают Гарримана как «государственного де-
ятеля... которого всегда высоко ценили в Советском Сою-

289

10-1200

зе» (выделено мной. —А.Ш.-мл.)'. Ревизионистская так-
тика использования биографии вместо доказательств неу-
бедительна.

Помимо методологической слабости, интерпретация
истории в духе «открытых дверей» уязвима и логически.
Зачем бы, например, понадобилось Рузвельту и Трумэну,
занятым острой борьбой с деловыми кругами у себя в
стране и убежденным в глупости и жадности лидеров биз-
неса, разрешать этим самым лидерам бизнеса диктовать
свою политику за границей? Нет сомнения в том, что Руз-
вельт и Трумэн придерживались идеи свободной мировой
торговли, если уж это такой страшный проступок, но
большинство американских бизнесменов — и тогда, и те-
перь — являются сторонниками протекционизма, а не сво-
бодной торговли.

Еще более уязвимо мнение ревизионистов о том, что
стремление проводить либерализованную торговую поли-
тику неотвратимо вело к политике конфронтации с Совет-
ским Союзом. Ибо расширение мировой торговли отнюдь
не заставляет, как утверждают ревизионисты, марксист-
ские государства брать на себя подчиненную роль в отно-
шениях с американской экономической империей. Амери-
канская торговля с Россией, Восточной Европой и Китаем
каждодневно опровергает миф о том, что капитализму
требуется экономически интегрированный мир. На деле
коммунистические страны добиваются от Запада больше-
го, а не меньшего объема торговли и инвестиций и сетуют
на препятствия, чинимые западными рыцарями «холодной
войны».

Более того, некоторые наиболее ярые приверженцы
торговой экспансии в 40-е годы утверждали, что прими-
рение, а не конфронтация с Россией было бы самым на-
дежным путем обеспечения рынков для американских то-
варов. От Эрика Джонстона, Дональда Нельсона и Джо-
зефа Е.Дэвиса на правом фланге до Эрла Браудера слева
эти круги считали сближение единственным средством
обеспечения доступа к советскому рынку. «Является фак-
том, нравится нам это или нет, — высказывался Брау-
дер, — что американской экономике для ее функциони-
рования нужны расширенные внешние рынки, и не суще-
ствует ни малейшего шанса для организации таких рын-
ков, кроме как посредством установления прочного мира,

290

гарантированного советско-американским сотрудничест-
вом»28. Такие призывы к сотрудничеству на деле навлек-
ли даже на Браудера грубые нападки и оскорбления. Его
обвинителями, однако, оказались не американские капи-
талисты, а его бывшие собратья по Компартии США.

Ревизионисты часто приводят в пример Бреттон-Вуд-
ское соглашение как первый шаг в рамках генерального
плана американского капитализма по захвату мировой
экономики. Однако архитектором Бреттон-Вудса был Гар-
ри Д.Уайт, которого, каковым бы ни было его истинное
отношение к коммунизму, вряд ли можно изобразить в
качестве агента американского капитализма или врага Со-
ветского Союза.

Генри А.Уоллес, ведущий политический противник тру-
мэновской политики сдерживания, апостол примирения и
герой ревизионистов, сам был горячим поборником «от-
крытых дверей». «Допустить, чтобы была закрыта дверь
для нашей торговли в Восточной Европе, — сказал он в
той самой своей речи, которая привела к его увольнению
из администрации Трумэна, — мы можем не в большей
степени, чем мы можем это сделать в Китае»29. Позже он
критиковал доктрину Трумэна на основании того, что она
угрожала принципу «открытых дверей» для безопасной
торговли и инвестиций... При проведении доктрины Тру-
мэна англо-американские деловые операции в Восточной
Европе никогда не будут в безопасности. При политике
же примирения «может произойти существенное расши-
рение бизнеса и рынков на благо Соединенных Штатов,
Великобритании и России»30.

В той мере, в какой тезис «открытых дверей» влиял на
американскую политику в целом, очевидно, что он не вел
неотвратимо к «холодной войне». Необходимо рассмот-
реть другие факторы, чтобы объяснить, почему одни при-
верженцы идеи «открытых дверей» выступали за прими-
рение, а другие — за политику сдерживания.

IV

Неоспоримым фактором, объясняющим вовлечение
Америки в «холодную войну», безусловно, была старая
джефферсоновская озабоченность балансом сил. Каждый
раз, когда все силы Европы концентрировались в одних

291

руках, считал Джефферсон, Америке грозила опасность.
Это была геополитическая проблема. Она не имела ничего
общего с капитализмом. Она была бы не менее острой,
если бы Соединенные Штаты, подобно Советскому Сою-
зу, стали марксистско-ленинским государством. Общая
верность коммунистическим принципам так и не помеша-
ла возникновению «холодной войны» между коммунисти-
ческой Россией и коммунистическим Китаем в силу
raisons d'etat.

Франклин Рузвельт усвоил геополитику у своего кузе-
на Теодора и адмирала Мэхэна задолго до того, как он
усвоил идеализм Вудро Вильсона. Принцип соотношения
сил всегда формировал его внешнеполитическую мысль.
Кажется невероятным, чтобы он неожиданно забыл об
этом во время второй мировой войны и наивно начал оча-
ровывать Сталина идеей о послевоенной дружбе. Реши-
мость Рузвельта сконцентрироваться на Сталине была ос-
нована на его острой проницательности. Ибо Сталин от-
нюдь не был безвольным пленником идеологии. Он считал
себя не столько учеником Маркса и Ленина, сколько рав-
ным им пророком. Он уже переписал российскую исто-
рию; в его власти было переписать коммунистическую
доктрину. Фактически лишь Сталин мог пересмотреть эту
доктрину. В противном случае она обрекала СССР и США
на вечную вражду.

Последние научные исследования ставят под сомнение
утверждение, что политика Рузвельта во время войны ста-
вила баланс сил в зависимость от достижения военной
победы. Ревизионисты даже мрачно ссылались на его ре-
шение не давать России информации об атомной бомбе
как на свидетельство убежденности в том, «что бомба мог-
ла быть использована для обеспечения выполнения после-
военных целей»31. Неревизионисты обычно изображают
Рузвельта как трезвого и умного лидера, мужественно
сражавшегося за то, чтобы согласовать неизбежные меж-
дународные геополитические реальности, такие, как со-
ветское господство в Восточной Европе, с внутренними
политическими мифами, такими, как порочность идеи
сфер влияния. «Осознавая, что любой упор на... Realpolitik
может ослабить решимость американской общественно-
сти играть активную роль в международных делах, — пи-
сал Роберт А.Даллек в своей прекрасной работе «Франк-
292

лин Д.Рузвельт и американская внешняя политика»
(1979), Рузвельт действовал методами тайной диплома-
тии». «Сложная стратегия» Рузвельта ко времени Ялты,
утверждает Даллек, была направлена на то, чтобы сохра-
нять атомный секрет до тех пор, пока русские не проде-
монстрируют свою способность к послевоенному сотруд-
ничеству, чтобы заставить Сталина не спешить с подчине-
нием Восточной Европы, чтобы поторговаться в отноше-
нии Дальнего Востока и чтобы ввести обоих — Советский
Союз и Соединенные Штаты — в новую международную
организацию, которая позднее могла бы уладить детали.
Фактически он предлагал Сталину серию тестов. «Если бы
Рузвельт не умер, то он, вероятно, пришел бы к конфрон-
тации с русскими быстрее, чем Трумэн»32. По мнению
Дэниела Ергина, изложенному им в работе «Расколотый
мир» (1977), беда заключалась в «значительном разрыве
между внешней внешней политикой Рузвельта и его внут-
ренней внешней политикой»33 и, конечно, в том, что ему
не удалось прожить достаточно долго, чтобы свести их
вместе.

Профессор Гэддис в своих талантливых исследованиях
«Соединенные Штаты и причины «холодной войны».
1941 — 1947» (1972) и «Стратегии сдерживания»
(1982) также изображал Рузвельта как президента, пы-
тавшегося в рамках, которыми его ограничивало амери-
канское общественное мнение, сохранять участие Совет-
ского Союза в войне, а после войны сдерживать Совет-
ский Союз путем интеграции его, но не в международный
экономический рынок, а в международный политический
порядок. «Есть основания думать, — делал заключение
Гэддис, — что, как только закончилась бы война, Руз-
вельт, возможно, свернул бы свой открытый подход. По-
степенное включение им в свою стратегию системы про-
тивовесов и увязок дает право предположить именно та-
кую возможность. У исследователя создается... впечатле-
ние, что на поверхности лежат случайные и даже необду-
манные действия. Однако при этом все больше ощущает-
ся, что под ними кроются более мрачные, более циничные,
но и более проницательные инстинкты»34.

Проблема всегда заключалась в соотношении сил, а не
в «открытых дверях». Причина того, почему одни амери-
канцы выступали за примирение, а другие за сдержива-

293

ние, лежит в разном понимании ими характера угрозы,
которую Советский Союз представлял для баланса сил.
Ергин попытался объяснить это разногласие путем прове-
дения различия между тем, что он называет «рижской» и
«ялтинской» аксиомами. Он сделал предположение, что
одна группа американцев, определяющих политику, воз-
главляемая такими дипломатами, как Джордж Ф.Кеннан и
Чарльз Э.Болен, дипломатами, имевшими возможность на-
блюдать за Советским Союзом (до его признания США)
из Риги, видели в нем революционное государство, при-
верженное ленинским идеям завоевания мира. С другой
стороны, «ялтинская» группа видела в нем просто еще од-
ну традиционную великую державу.

«Расколотый мир» Ергина привлек внимание своим ши-
рокомасштабным анализом, своим ясным и живым изло-
жением, точным постижением бюрократического полити-
канства, оригинальным взглядом как на личности, так и на
проблемы, а также взвешенными суждениями, выдержан-
ными в надконфликтном духе. Для обозревателей, при-
выкших к дебатам в духе «холодной войны», оказалось
трудным воспринять «Расколотый мир». Традиционалист
Херберт Мейер раскритиковал его в журнале «Форчун»,
назвав «опасно привлекательным» ревизионистским эссе,
способным вызвать «нежелательные изменения в подходе
американцев к американо-советскому соперничеству». В
то же время ревизионистка Кэролин Айзенберг осудила
его в «Дипломатик хистори» как опасно привлекательную
традиционалистскую попытку воспринять и выхолостить
ревизионизм, выбросив прочь его ключевую идею о
стремлении капиталистов к мировому экономическому
господству35.

Несмотря на многие достоинства, у «Расколотого ми-
ра» были и заметные недостатки. Как позднее показал Дэ-
ниел Харрингтон, ни Кеннан, ни Болен, причисленные к
апостолам «рижской» точки зрения, не придерживались
так называемых «рижских» аксиом. Кеннан утверждал,
что идеология являлась инструментом советской мощи, а
не наоборот и что «основным мотивом» советской экспан-
сии было желание гарантировать «внутреннюю безопас-
ность самого режима». Болен также считал идеологию не
целью, а средством, «важным для функционирования ком-
мунистической партии и советской системы»36.

294

Директива СНБ-68, возможно, олицетворяла «риж-
ские» аксиомы, но и Кеннан и Болен были не согласны с
СНБ-68. В 1949 г. Джеймс В.форрестол, министр оборо-
ны, попросил Совет национальной безопасности подгото-
вить документ, который в конечном счете стал основой
для СНБ-68. Проект этого документа призывал Соединен-
ные Штаты «подняться до уровня военной готовности,
обеспечивающей основу для немедленного выполнения
военных задач и быстрой мобилизации в случае неизбеж-
ности войны». Кеннан отверг этот проект из-за «его уста-
новки на то, что война с Россией необходима»; он предпо-
читал позицию госдепартамента, признававшую, что воз-
можен какой-то modus vivendi. «Ознакомившись с итого-
вым документом, — писал Кеннан, — я считаю опасным
давать ему одобрение государственным департаментом и
думаю, что мы должны поставить вопрос о нем в СНБ».
Мнение Болена: «Мы не должны быть втянутыми в нера-
зумные и истерические действия из-за «страха перед вой-
ной» или другого вида умышленного стимулированного
кризиса»37.

«Главным в моих доводах, — писал Ергин, — является
то, что дипломатия имела реальное значение». Именно
этот вопрос Кеннан и Болен поставили перед СНБ. Но
Ергин не указал, как, на его взгляд, должна действовать
дипломатия, сославшись вместо этого на точку зрения
Адама Улама, изложенную им в книге «Соперники». Ергин
назвал Улама «одним из немногих авторов, которые под-
черкивают необходимость действовать дипломатическими
средствами в послевоенные годы»38. Он явно не понял
Улама, ибо в «Соперниках» утверждалось не то, что дип-
ломатия могла предотвратить «холодную войну», а то, что
более жесткая западная дипломатия — то есть более ре-
шительное ведение «холодной войны» — могла бы, воз-
можно, сдержать русских»39.

Вопреки мнению Ергина как Кеннан, так и Болен четко
сознавали предел возможностей дипломатии. Воцарение
«рижских» аксиом пришло с Джоном Фостером Даллесом
в 5 0-е годы, когда Кеннан и Болен уже утратили влияние.
Не вписываются в схему Ергина и другие американские
политические деятели первых лет «холодной войны» —
Гарриман, Бирнс, Маршалл. Сам Трумэн пытался в
1946 г. способствовать созданию коалиции национали-

295

стов и коммунистов в Китае, а после победы коммунистов
в 1949 г. выступал за признание нового режима40. Что
касается Советского Союза, то даже в 1948 г. Трумэн
как-то заявил: «Мне нравится старый Джо» (т.е. Сталин. —
Прим.перев.),—и предложил послать с миссией в Москву
члена Верховного суда Уинсона.

Подлинное расхождение во мнениях существовало
между теми, кто видел в Советском Союзе главным обра-
зом политическую угрозу, и теми, кто усматривал в нем
главным образом угрозу военную. Военный истеблиш-
мент — каста воинов, о которой писал Шумпетер, — играл
заметную роль в этом споре. Все виды вооруженных сил,
желавшие сохранить за собой заметную роль, и те финан-
совые ассигнования, которые были закреплены за ними во
время войны, стремились подвести под свои претензии
достаточные обоснования, а для этого им необходимо бы-
ло обнаружить нового противника41. В 1947 г. было со-
здано министерство обороны, и министр обороны Форре-
стол стал активным проводником жесткой линии по отно-
шению к Советскому Союзу. Но Трумэн вопреки ревизи-
онистскому мифу об его агрессивной политике держал
военный истеблишмент под строгим контролем. Он снизил
расходы на национальную оборону с 8 1,5 млрд. долл. в
1945 г. до 13 млрд. долл. в 1947 г. и, несмотря на проте-
сты военных, держал их на этом уровне вплоть до войны
в Корее. К 1949 г. сухопутные силы сократились до деся-
ти боеготовых дивизий. В том же году он распрощался с
Форрестолом и назначил более податливого министра обо-
роны. Он отказывался одобрить СНБ-68 до тех пор, пока
северокорейские войска не вторглись в Южную Корею.
Только с началом войны в Корее те, кто верил в наличие
советской военной угрозы, начали по-новому определять
и подстегивать «холодную войну».

Чья теория о Советском Союзе была более правиль-
ной? Ставил ли он перед собой локальные цели или при-
тязания его были глобальны? Действовал ли он политиче-
скими средствами или предпочитал военные? Установкой
ревизионистов, оказывавшей наибольшее влияние на ана-
лиз «холодной войны», стало их требование посмотреть на

296

послевоенный мир глазами Советов. Сами ревизионисты
не очень последовательно придерживаются этой установ-
ки, поскольку их собственный взор остается прочно при-
кованным к Соединенным Штатам. Они выступают с об-
щими заявлениями — «поведение русских обусловливает-
ся стремлением одолеть нищету и обеспечить элементар-
ную безопасность» (Уильяме)4 — однако не ведут глубо-
кого исследования советских источников. Я не знаю ни-
кого из советских специалистов, кто мог бы считаться ре-
визионистом.

Однако у ревизионистов есть рациональное зерно. По-
тери Советского Союза во второй мировой войне превы-
сили потери любого другого государства, После войны его
главной заботой действительно могло быть восстановле-
ние разрушенного хозяйства, блокирование исторических
путей вторжения врага с Запада и предотвращение повто-
рения любой германской агрессии в будущем. Парадокс в
том, что историки — сторонники теории «открытых две-
рей», с презрением отвергающие национальную безопас-
ность в качестве самостоятельного мотива поведения Со-
единенных Штатов, утверждают, что для Советского Со-
юза этот мотив вполне оправдан. Но ведь, согласно тезису
«открытых дверей», империализм присущ исключительно
капитализму, и поэтому Советский Союз, по определе-
нию, не подвержен заразе империализма. Не ревизиони-
сты выдвинули и идею о том, что Советский Союз имеет
правомерные интересы безопасности. Специалисты по
СССР в государственном департаменте, такие, как Болен
и Кеннан, говорили об этом еще в 40-е годы; о том же,
как отмечалось, говорил и госсекретарь Бирнс. Однако
первые историки «холодной войны» не вполне усвоили
это, и в данном вопросе критика ревизионистов стала счи-
таться оправданной и справедливой. Историография те-
перь, после появления ревизионистских работ, признает,
что Советский Союз действовал не столько во исполне-
ние какого-то генерального плана завоевания мирового
господства, сколько в силу соображений локального и
оборонного характера, чего не признавал или, скорее, не
понимал официальный Запад.

Однако о чем в действительности думали советские ру-
ководители? Конечно, советские архивы остаются свя-
щенны и неприкосновенны, советские руководители не

297

выступают перед историками, а современные советские
работы по истории по большей части не представляют ин-
тереса. Взять хотя бы книгу «Россия и Соединенные Шта-
ты» Сивачева и Яковлева, почему-то включенную изда-
тельством Чикагского университета в его в принципе до-
стойную уважения серию «Соединенные Штаты в мире:
зарубежные точки зрения».

Сивачев и Яковлев снисходительно похлопывают исто-
риков школы «открытых дверей» по плечу, признавая, что
«ревизионисты» с некоторым опозданием согласились с
советскими историками в вопросе об ответственности
сторон за «холодную войну». Но даже ревизионисты за-
шли недостаточно далеко, чтобы удовлетворить советских
историков, представляющих всеблагой и непогрешимый
Советский Союз, просто не способный на проступок, про-
счет или ошибку и самоотверженно борющийся за мир
против разного рода западных провокаций. Стоит приве-
сти некоторые выдержки, чтобы составить представление
об общем духе книги.

«Несмотря на все это, Советский Союз продолжал
усилия, направленные на снижение международной на-
пряженности, и искал пути для нормализации отношений
с Соединенными Штатами...

Насколько это касалось СССР, то не было никакой не-
обходимости в какой-либо переоценке ценностей, ибо Со-
ветское правительство продолжало по-прежнему следо-
вать принципам мирного сосуществования...

«Холодная война» не достигла целей, на которые рас-
считывали те, кто на Западе развязал ее...

Понятие «двух сверхдержав» в принципе чуждо совет-
ской внешней политике; наша дипломатия действует в ин-
тересах всеобщего мира и международной безопасности...

Поэтому Москва была так серьезна и неустанна в ук-
реплении курса на мирное сосуществование, ослабление
гонки вооружений и разоружение»43.

Вышеприведенное — это история, преподнесенная да-
же не как просто мелодрама, а как мелодрама из бульвар-
ного романа. Никаких ревизионистов в Советском Союзе,
увы, нет.

Поскольку советские историки не могут или не хотят
действительно по-научному исследовать советскую поли-
тику, то западным историкам приходится работать с теми

298

данными, которые им удается раздобыть самим. Нам уда-
лось откопать очень немногое из того, что открывает ис-
тину: мемуары Хрущева, например, и «Разговоры со Ста-
линым» Джиласа. Джозеф Старобин в работе «Американ-
ский коммунизм в кризисе. 1943 — 1957 гг.» и Филип
Дж.Джаффе в работе «Подъем и падение американского
коммунизма» со знанием дела показывают, как выглядят
эти вопросы с точки зрения штаба компартии на 12-й
стрит. Имеется несколько талантливых книг по истории
Французской и Итальянской коммунистических партий.
Книга Эуженио Реале «С Жаком Дюкло... на учредитель-
ном совещании Коминформа» дает бесценную внутрен-
нюю картину решающего совещания Коминформа в сен-
тябре 1947 г. в Польше. Советские мемуары и советская
пресса, если их тщательно расшифровывать, сочинения
перебежчиков, комментарии западноевропейских марк-
систов — вся эта весьма значительная масса вторичных
свидетельств, хотя и не является заменой кремлевских
документов, все же создает фундамент для обоснованных
и разумных предположений. Как указал Войцех Мастны в
своей работе «Путь России к «холодной войне», изучаю-
щему советскую политику приходится не намного хуже,
чем историку Древнего мира, также вынужденному выво-
дить свои суждения на основании отдельных обрывочных
сведений.

Используя немецкие, чешские, польские, югославские,
венгерские, румынские, а также русские источники, Ма-
стны попытался представить теорию послевоенного мира,
которой руководствовался в своих действиях СССР во
время и сразу после второй мировой войны. Он отмел
идею о каком-то советском генеральном плане: «...цели,
которые преследовал Сталин, надо рассматривать в про-
цессе развития, а не как нечто неизменное, раз и навсегда
установленное». На него также не произвело впечатления
утверждение о тотальной власти Сталина в СССР. «За впе-
чатляющим фасадом сталинизма вырисовывались отсутст-
вие делового, реалистического подхода, оппортунизм и
пассивность». И он склонился к точке зрения об относи-
тельной слабости СССР. «Чтобы компенсировать недоста-
ток военной мощи, русские во время войны отводили
большую роль дипломатии».

Сталин, по мнению Мастны, прочно держался у власти,

299

но он не был всесилен у себя в стране, за границей же
был осторожен и умело использовал каждый благоприят-
ный момент. Он не доверял левым партизанским движе-
ниям в Европе, был неисправимо враждебен к западным
союзникам и преисполнен решимости защищать совет-
скую безопасность. Проводя более эффективную дипло-
матию, чем Рузвельт и Черчилль, Сталин «к осени 1944 г.
добился господства России во всех странах, которые он
считал жизненно важными для обеспечения ее безопасно-
сти, да еще и в других государствах». Но, по мнению Ма-
стны, легкость, с которой это было достигнуто, воодуше-
вила Сталина на раздувание потребностей советской сто-
роны в безопасности. «Его стремление к безопасности бы-
ло безграничным»44.

Основным источником сведений для Мастны был
Максим Литвинов, комиссар по иностранным делам с
1930 по 1939 г. Уже в октябре 1944 г. Литвинов пре-
дупреждал журналиста Эдгара Сноу, что зреет беда:
«...дипломатия могла бы кое-что сделать, чтобы избежать
этого, если бы мы разъяснили наши цели англичанам и
четко определили пределы своих запросов; но теперь
уже слишком трудно это сделать, подозрения созрели на
обеих сторонах». Когда Сноу опять приехал в Москву в
июне 1945 г., Литвинов спросил его: «Почему американ-
цы придерживались доныне выжидательной позиции и
лишь сейчас начали бороться с нами на Балканах и в
Восточной Европе? ...Вам следовало сделать это еще
три года назад. Сейчас это слишком поздно. И ваши
жалобы вызывают только подозрение» (выделено мной.
— А.Ш.-мл.), В ноябре 1945 г. Гарриман спросил Литви-
нова, что можно было бы сделать, чтобы повернуть
вспять тенденцию к конфронтации. Литвинов мрачно от-
ветил: «Ничего». На тот же вопрос Ричарда К.Хоттелета
из Си-би-эс в июне 1946 г. Литвинов ответил: «Если бы
Запад согласился с текущими советскими требованиями,
то через более или менее короткое время он оказался
бы перед новой серией требований»*. Ни один совет-

Литвинов делал подобные замечания и Александру Верту, и
Сайрусу Сульцбергеру. Мастны сделал подборку по Литвинову в
своей статье.—См.: V.M a s t n у. The Cassandra in the Foreign
Commissariat. — «Foreign Affairs», January 1976. Ревизионисты иг-
норируют свидетельства Литвинова.

300

ский дипломат не был известен на Западе лучше, чем
Литвинов. Если уж таковым было его компетентное мне-
ние о советской политике, то нельзя винить американ-
ских политических деятелей за согласие с ним. Также
трудновато историкам утверждать, что Литвинов говорил
такие вещи в угоду интересам экспансионистского капи-
тализма.

Сам Мастны поддержал тезис Литвинова, что стремле-
ние России к власти и влиянию, намного превышавшим
разумные требования ее безопасности, было первоначаль-
ным источником конфликта, а важным вторичным источ-
ником было то, что Запад не сумел противодействовать
этому на достаточно раннем этапе. «Сталин, — заметил
Литвинов, — действовал бы с большей сдержанностью,
если бы западные державы заблаговременно заняли твер-
дую, ясную позицию»45. Но сдержала или усилила бы за-
падная твердость, будь она своевременно проявлена, со-
ветскую решимость хватать «все, что можно, пока хвата-
ется», как выразился Литвинов в разговоре с Александром
Вертом?46 Никто не может ответить на этот вопрос с до-
статочной определенностью.

Более того, Мастны упускает из виду факторы, сдер-
живающие западную политику. До тех пор пока Германия
не была разгромлена, американское и британское прави-
тельства не могли рисковать, выставляя требования, кото-
рые способны были подтолкнуть Сталина к заключению
сепаратного мира с Гитлером. До тех пор пока не были
разбита Япония, они, безусловно, сочли бы, что новый
конфликт в Европе невозможно оправдать. После победы
над Японией западные правительства еще какое-то время
оставались пленниками своей собственной пропаганды во-
енного времени о благородном советском союзнике. Их
народы, страшно уставшие от войны, требовавшие ско-
рейшей демобилизации вооруженных сил, пожелали бы
самых убедительных обоснований, если бы их попытались
заставить взглянуть в лицо новому международному кри-
зису. Если бы им показалось, что их лидеры предубежден-
но подходят к советским намерениям, то внутреннее со-
противление твердой политике, в любом случае достаточ-
но заметное, стало бы просто неодолимым, а аргументы
ревизионистов сегодня выглядели бы куда резоннее. Надо
было убедиться в провале эксперимента с послевоенным

301

сотрудничеством. Только после этого противодействие
стало политически приемлемым.

Остается вопрос об основных движущих мотивах по-
литики Сталина, ибо советский курс мог бы быть в мень-
шей степени продиктован революционной идеологией или
традиционной Realpolitic, нежели требованиями правяще-
го класса, решительно не желавшего поступаться властью.
Именно этого объяснения придерживались Кеннан и Бо-
лен. К такому заключению пришел и Эрл Браудер. «Ста-
лину была нужна «холодная война», — заявил он коррес-
понденту в 1973г., — ... для поддержания острой между-
народной напряженности, которая помогла бы ему сохра-
нить такой режим в России. Сталину нужна была ссора с
Соединенными Штатами, ведущей капиталистической
страной. И я стал жертвой этой ссоры»47.

Утверждение, что советская политика предопределя-
лась интересами советского правящего класса, получило
марксистскую разработку в объемистой книге Фернандо
Клаудина «Коммунистическое движение от Коминтерна
до Коминформа». Клаудин вступил в испанскую коммуни-
стическую партию в 30-е годы. В 1965 г. Сантьяго Кар-
рильо исключил его, а также Хорхе Семпруна, написав-
шего киносценарий для фильма «Война окончена», из пар-
тии. З.Семпрун дал свою собственную, очень личную
оценку этому в работе «Автобиография Федерико Санче-
са». Книга Клаудина давала тому теоретические и истори-
ческие обоснования.

По мнению Клаудина, роспуск Сталиным Коминтерна
в 1943г., вовсе не являясь трюком для обмана Запада или
же для ускорения победы над Гитлером, был «необходи-
мым условием разделения мира между сталинистским го-
сударством и его капиталистическими союзниками».
Целью Сталина становился «прочный компромисс с аме-
риканским империализмом, позволивший бы в дальней-
шем осуществлять совместный контроль над миром». Его
внешняя политика в конце концов «не могла быть чем-ли-
бо большим, нежели отражением его внутренней полити-
ки», и он «преследовал цели бюрократического класса,
который сменил революционный октябрьский пролетари-
ат в руководстве Советского государства». Сталин не мог
позволить себе проводить революционную политику, он
«не осмеливался поощрять в других странах свободу и де-

302

мократию... в которых было отказано трудящимся СССР».
Его целью было наращивать мощь на поверженном теле
мировой революции Ленина.

Подобно ревизионистам, Клаудин видел цель амери-
канцев в устранении препятствий на пути экспансии ми-
рового капитализма. Однако в отличие от них он не верил,
что эта цель делала «холодную войну» неизбежной. Он
писал: «Рузвельт и его коллеги включали в свое видение
мира и сотрудничество с Советским Союзом; по их мне-
нию, вклад американской промышленности в восстановле-
ние СССР будет выгоден для обеих стран и найдет отра-
жение в политическом просвещении советского режима.
В результате этой благотворной помощи «социализм в од-
ной стране» окажется способным безболезненно вписать-
ся в мир Рузвельта».

Более того, американцы рассчитывали, что Сталин спа-
сет Западную Европу и Китай от пролетарской револю-
ции. Сталин был верным сотрудником в деле достижения
этой цели. Эти факторы «заставили Вашингтон проводить
политику примирения в отношении Москвы, несмотря на
инстинктивчый антикоммунизм Трумэна и его команды».

Почему тогда вообще возникла «холодная война»? От-
вет, полагает Клаудин, лежит в неясности и непрочности
соотношения сил. Первым дестабилизирующим фактором
была американская монополия на атомную бомбу. Полу-
чив атомную бомбу, писал Клаудин, «американский импе-
риализм окончательно напрямую вышел на путь к мирово-
му господству»—не для того, однако, чтобы уничтожить
Советский Союз, а для того, чтобы облегчить проведение
политики «сдерживания» под защитой атомного зонтика».
Американская политика, стремясь консолидировать своих
партнеров, тем не менее была «подчинена необходимости
избежать любой ценой прямой вооруженной конфронта-
ции с военной мощью, советского блока». Сталин также
отреагировал политикой консолидации, ожидая, что его
жесткая линия заставит Белый дом заняться всемирным
переустройством на основе распределения «сфер влия-
ния» с учетом советских интересов. Но «никакой компро-
мисс не был возможен до тех пор, пока обе стороны не
достигнут реалистичной и, следовательно, сходной оценки
соотношения сил».

«Холодная война», согласно Клаудину, «была чем-то

303

вроде пробы сил или зондирования, проводимого с целью
получения более точных сведений о реальных возможно-
стях противника... Двумя наиболее серьезными «зондиро-
ваниями», проведенными во время «холодной войны» и
поставившими мир на грань крупного конфликта, стали
«берлинский кризис» и война в Корее. В действительности
оба случая показали твердую решимость обеих сверхдер-
жав сохранять позиции, завоеванные ими во время второй
мировой войны, и не делать никаких попыток изменить их
путем войны друг против друга».

В 1949г. Советский Союз получил свою собственную
бомбу ик 1951 — 1952 гг. «две сверхдержавы начали
ясно представлять себе силу и намерения друг друга и
новый баланс, установившийся в мире». «Холодная война»
после этого начала уступать место «мировому сосущест-
вованию». Хотя аргументация Клаудина обильно оснащена
марксистской терминологией, она, по существу, обраща-
лась к старому вопросу о соотношении сил. У Сталина,
Рузвельта и Черчилля, писал он, «был только один истин-
ный бог — raison d'etat». В конечном счете это был истин-
ный бог и для Клаудина, и скорее Realpolitik, а не марк-
сизм определяла суть его анализа48.

VI

Ревизионизм «холодной войны» является исключитель-
но американским явлением. Пожалуй, не существует бри-
танских, французских или немецких ревизионистов. Де-
лая свой анализ на базе американских источников и в ос-
новном для американской публики, охваченной в резуль-
тате войны во Вьетнаме как чувством вины, так и скепти-
цизмом в отношении американской внешней политики, ре-
визионисты были так же этноцентричны, как и крестонос-
цы «свободного мира», против которых они выступили.
Кончилось тем, что ревизионист и крестоносец стали зер-
кальным отражением друг друга. Один уверовал в наличие
генерального плана капиталистов, другой — генерального
плана Советов. И те и другие крайне переоценивали спо-
собности Соединенных Штатов контролировать события в
других странах. И те и другие свели масштабную и много-
образную драму «холодной войны» до уровня драмы для
двух актеров: Соединенные Штаты против Советского Со-

304

юза. Обе точки зрения имели мало общего с реальным
миром. Нельзя считать преувеличением суждение британ-
ского историка-дипломата Д.К.Уотта:

«Американская историография «холодной войны» го-
ворит нам очень мало о «холодной войне» и очень много—
об истории американского мышления в 60-е и 70-е го-
ДЫ»49.

Для правильного понимания историографии «холодной
войны» в Соединенных Штатах насущно необходимо ото-
рваться от ее американской базы, добавить в драму боль-
ше актеров и расширить исследовательское и аналитиче-
ское поле зрения. Важно, например, признать — а реви-
зионисты отказываются сделать это — наличие у Запад-
ной Европы ее собственных, абсолютно самостоятельных
причин противостоять сталинизации континента. Причины
эти были отнюдь не капиталистические, а, скорее, демок-
ратические.

В большинстве западноевропейских стран после войны
установились социалистические правительства. Даже в За-
падной Германии была сильная социалистическая партия.
Социалисты, такие, как Эттли и Бевин в Великобритании,
Блюм, Рамадье и Мок во Франции, Спаак в Бельгии, Шума-
хер, Ройтер и Брандт в Западной Германии, должно быть,
меньше всего думали о поисках сфер приложения для аме-
риканской торговли и инвестиций. Но они страстно заботи-
лись о будущем демократического социализма и с большой
тревогой, полагаясь лишь на Божью волю, наблюдали за
уничтожением некоммунистических левых сил (а вскоре и
национальных коммунистических левых) в Восточной Ев-
ропе. В 1951 г. Дэнис Хили, член британской лейборист-
ской партии, издал сборник отчетов о судьбе восточноев-
ропейских социалистов под заголовком «Занавес опуска-
ется». Аньюрин Бивен, лидер левого крыла лейбористской
партии, написал к сборнику предисловие. «Коммунистиче-
ская партия, — писал Бивен, — является заклятым и дав-
ним врагом социалистической и демократической партий.
Когда она объединяется с ними, то делает это в качестве
предварительного шага для их уничтожения». Навязчивая
идея ревизионистов в отношении имперских устремлений
американского капитализма совершенно не объясняла ре-
акции европейских некоммунистических левых сил на им-
перские устремления сталинизма.

305

Социалисты, безусловно, не были вовлечены в антисо-
ветскую политику взятками или угрозами со стороны Ва-
шингтона. Наоборот, многие считали реакцию Вашингтона
на советский вызов тревожно медленной и осторожной.
«Мы наслышаны об американской «агрессии», — писал сэр
Герберт Баттерфилд в 1969г., — а новое поколение часто
даже не знает (и не верит, когда ему сообщают), что Запад-
ная Европа когда-то гадала, смогут ли Соединенные Штаты
хоть когда-нибудь осознать опасность, исходящую от Рос-
сии»50- Открытые спустя тридцать лет, согласно правилу,
документы британского министерства иностранных дел
подтверждают теперь высказывание Баттерфилда.

Вовсе не считая Трумэна фанатичным антисоветчиком,
ввергающим мир в «холодную войну», Форин оффис до
1947 г. считал его неопределившимся руководителем,
поддавшимся ложной иллюзии, что Соединенные Штаты
могут служить в качестве честного посредника между Ве-
ликобританией и Россией. Сэр Оурм Сарджент, которому
вскоре предстояло стать постоянным заместителем мини-
стра, определил американскую политику первых шести
недель после прихода Трумэна к власти (и после пресло-
вутой ссоры Трумэна с Молотовым) как политику, «жест-
кую и в отношении Советского Союза, и в отношении Ве-
ликобритании, жесткую до тех пор, пока обе страны не
станут разумными и готовыми к сотрудничеству»51. В
июле 1945 г., после того как, согласно ревизионистскому
мифу, Трумэн далеко продвинулся по пути развязывания
«холодной войны», появляется документ министерства
иностранных дел, где содержатся сетования насчет того,
что Соединенные Штаты считают себя «посредником»
между Великобританией и Россией и, кажется, «очень
опасаются», как бы не обидеть последнюю52.

Бирнс в качестве государственного секретаря вызывал
особое недоверие. Министерство иностранных дел назы-
вало его «скользким г-ном Бирнсом» и сравнивало его с
Невиллом Чемберленом53. Еще в январе 1946 г. Эрнст
Бевин, британский министр иностранных дел, продолжал
считать, что целью Бирнса было такое урегулирование, ко-
торое «позволило бы американцам уйти из Европы и в
результате заставить британцев своими силами улаживать
отношения с русскими»54. Что касается Бирнса, то и он и
Трумэн сочли антисоветскую позицию Бевина в Потсдаме

306

«настолько агрессивной, что мы оба, президент и я, зада-
вались вопросом, как мы будем сотрудничать с этим но-
вым министром иностранных дел»55. Двадцать пять лет
спустя выдающийся историк сэр Джон Уиллер-Беннетт в
своем объемном труде (совместно с Энтони николасом),
посвященном первому этапу «холодной войны», по-преж-
нему описывает политику Бирнса только как политику
«беззаветного умиротворения Москвы»56.

Британское представление об американской политике
в первые годы правления Трумэна полностью противопо-
ложно ревизионистской легенде о жесткой американской
администрации, силой навязавшей невинным европейцам
конфронтацию с Советским Союзом. Оценки министерст-
ва иностранных дел в основном базировались на донесе-
ниях британского посольства в Вашингтоне. Через шесть
месяцев после начала президентства Трумэна посол Гали-
факс докладывал: «Серьезным наблюдателям кажется пе-
чально очевидным, что человек за штурвалом больше не
является кормчим». В начале кризиса 1945 — 1946 гг. в
Иране Галифакс жаловался, что американское правитель-
ство упорствует в своем «упрямом намерении подвести
рациональную базу под советские действия везде, где
только это возможно, и таким путем ослабить повсемест-
ный страх перед русскими в надежде осуществить амери-
канскую мечту о едином мире». Даже после поездки Чер-
чилля в Фултон он писал: «Каким бы глубоким ни было
беспокойство в отношении советской политики, [в амери-
канском правительстве] все же существует сильное под-
спудное желание, если возможно, найти путь к сотрудни-
честву с Россией»57.

Согласно ревизионистам, американское правительство
придумало ложную советскую угрозу, чтобы страхом за-
ставить уставших от войны американцев начать антисовет-
ский «крестовый поход». Вряд ли для британских дипло-
матов в Вашингтоне в то время дело представлялось таким
же образом. Не американское правительство, докладывал
в Лондон в 1946 г. посол Инверчэпел, а массы простых
людей, возмутившись советскими действиями, повернули
политику администрации Трумэна на 180 градусов. «Тол-
чок,—по словам одного из его коллег,—пришел не сверху,
а снизу. Ход событий и общественное мнение заставляли

307

явно нерешительную и упирающуюся администрацию
взять на себя хотя бы долю руководства миром»58.

В апреле 1946 г. Кристофер Уорнер, начальник рус-
ской секции отдела министерства иностранных дел, все
еще сомневался насчет того, «какова будет степень уча-
стия правительства Соединенных Штатов во всемирной
антикоммунистической кампании». Даже в январе 1947 г.
министерство иностранных дел продолжало сомневаться.
В обзорном меморандуме по отношениям Восток—Запад
отмечалось, что «посредническая» фаза «на настоящий мо-
мент явно» закончилась, однако американская привер-
женность «холодной войне» определялась как «неустой-
чивая». Американцы, продолжал документ, «непостоян-
ные люди, чрезмерно поддающиеся скорее чувствам и
предубеждениям, чем разуму или даже соображениям
своих собственных долгосрочных интересов. Действиям
их правительства, доводя его иногда до состояния беспо-
мощности, препятствует устаревшая Конституция, а их
политика в исключительной степени зависит как от ре-
зультатов выборов, так и от бурных экономических коле-
баний, а все это вместе взятое в любой момент может
привести к нейтрализации их влияния в мире»59.

Доктрина Трумэна, провозглашенная в марте 1947 г.,
на время рассеяла сомнения; еще большую роль в этом
сыграл «план Маршалла», принятый в июне 1947 г. Но
даже в конце 1947 г. министерство иностранных дел со-
мневалось, что Вашингтон сможет предоставить что-либо,
помимо экономической помощи. В декабре Бевин считал,
что Соединенные Штаты отнюдь не готовы взять на себя
обязательства по защите Западной Европы. «Нашей зада-
чей стало спасение западной цивилизации, — говорил Бе-
вин Жоржу Бидо, французскому министру иностранных
дел.—...Америка должна теперь посмотреть в лицо реаль-
ному положению дел. Если мы и французы будем играть
свою роль, то будет не совсем хорошо со стороны амери-
канцев ожидать от нас действий в то время, как они сами
будут готовы взять на себя свою долю риска на какой-то
более поздней стадии. Их следовало бы убедить, что мы
как союзники должны быть вместе в этом деле»60.

Целью британской политики с 1945 по 1948 г. было
выдвижение упиравшихся и нерешительных, по их мне-
нию, Соединенных Штатов на передовую роль в «холод-

308

ной войне». Как снисходительно заметил один британский
деятель в 1945 г., Великобритании «придется потерпеть
американскую самонадеянность и подозрительную нео-
пытность в качестве платы за их участие в мировых делах.
Мы должны не поддаваться желанию впасть в раздраже-
ние и в силу нашего большого опыта постараться напра-
вить их на нужный путь, не выглядя при этом патроном».
Сталин оказался надежным британским союзником в этих
усилиях. «Непримиримость русских является настоящим
подспорьем в делах с США, — писал еще один де-
ятель. — ...Я бы не имел ничего против, чтобы эта непри-
миримость продлилась немного дольше»61. В конце 1947 г.
Бевин напомнил Бидо, что «Америка никогда не согласит-
ся на военные союзы или договоры. [Но] нашлись пути и
средства заставить американский Комитет начальников
штабов сотрудничать с нами. Следовало культивировать
их доверие и не торопить события». Трюк, сказал Бевин,
заключался в том, чтобы заставить Соединенные Штаты
вести в Европе правильную политику, «одновременно по-
зволяя американцам заявлять и думать, что это их само-
стоятельные действия»6. Сам Эттли позднее заметил, что
только «после установления берлинского «воздушного мо-
ста» летом 1948 г. американское общественное мнение
начало осознавать реальность»63.

Британские документы, скорее, подрывают ревизио-
нистскую теорию о неуемном стремлении американского
правительства сделать мир после войны безопасным для
американского капитализма. Через какое-то время бри-
танские увещевания — или, скорее, сам ход событий —
сделали свое дело, и Соединенные Штаты взяли на себя
руководство демократическим лагерем в «холодной вой-
не». Британцы, избрав роль младшего партнера, вскоре
воспротивились этому, поскольку американцы, действуя в
своем излюбленном стиле, закусив удила, довели «холод-
ную войну» до самых крайних пределов, чему британцы
следовать не хотели. Но это другая история.

Взгляд с европейской точки зрения заставляет пере-
оценить американскую роль в «холодной войне». Британ-
ская и французская реакция на нее говорит в пользу того,
что геополитические соображения, а не соображения сво-
бодного предпринимательства, баланс сил, а не экспансия
капитализма объединили западные демократии. Со своей

309

стороны у Советского Союза были собственные интересы
и опасения. Вскоре «холодная война» превратилась в
сложный, взаимосвязанный и взаимозависимый процесс,
включавший в себя принципиальные различия, реальные и
мнимые столкновения интересов и широкий спектр недо-
разумений, непонимания и демагогии. Оба лагеря усердст-
вовали в подкреплении страхов друг друга. Зажав друг
друга в смертельном объятии, они вместе двигались к
краю пропасти.

Чем больше размышляешь о «холодной войне», тем бо-
лее бессмысленными кажутся попытки оценить степень
виновности сторон. Вторая мировая война привела между-
народное сообщество в страшный хаос. В условиях, когда
страны Оси были разгромлены, европейские союзники ис-
тощены, колониальные империи пребывали в волнении и
процессе распада, в мировой властной структуре появи-
лись зияющие дыры. Война оставила только два государ-
ства — Америку и Советскую Россию — в состоянии по-
литического, идеологического и военного динамизма, сде-
лав их способными заполнить этот вакуум. Более того, оба
эти государства были основаны на противоположных, ан-
тагонистических идеях. Ни одно из них в точности не зна-
ло, что намерено предпринять другое. Решения принима-
лись вслепую. «Очень трудно вспомнить, — сказал однаж-
ды Мейтлэнд, — что события, отошедшие сейчас в дале-
кое прошлое, были некогда в отдаленном будущем». Ни-
кому не следует удивляться полученным результатам. По-
настоящему удивительным было бы то, если бы никакой
«холодной войны» не возникло.