«Terra Обдория» это чисто сибирский роман. По масштабам обозреваемых пространств, по глубине распашки исторических пластов. По темпераменту

Вид материалаДокументы

Содержание


Тетрадь вторая
Духовной жаждою томим
Аполлон Минусинский.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

7

Мир хантов-остяков (Ас-ях — «остяк») множит загадки своей угасающей культуры. Описатели и исследователи, начиная с Г. Новицкого, М. Кастрена, А. Регули, Р. Диенеша, Г. Старцева и кончая В. Кулемзиным и Н. Лукиной, иногда просто противоречат друг другу в пересказах наблюдаемых обрядов и ритуалов и тем более расходятся в своих выводах из увиденного. Не мудрено, ибо единство немногочисленных потомков Югры, более тысячи лет разбросанных по неоглядным дебрям западно-сибирской тайги, не только сильно изо­р­вано языковыми различиями фратрий и родов, но и прослаблено проникающим влиянием слишком непохожих соседей — селькупов, ненцев, татар и славян, через руки которых даже к сакральным святилищам Белогорья и Вежакоры докатывались дары культов и культур Онежья и Дерьячеие, Хуанхэ и Инда. В прошлом веке даже поднимали споры о том, а не различные ли, вообще, народы живут коневодством вдоль Чусовой, рыбачат на завоинах Кети или пасут оленей за ярами Таза. Но выспорилось, что есть нечто, более чем язык и территория, единящее родовые и семейные кочевья в неразрывную метафизичность нации. Это миф. И ритуалы его исполнения.

На Севере и в Центральной Азии нет обрядов для перехода из одной возрастной группы в другую. Инициации у аборигенов Сибири существуют только для посвящения в князей, жрецов и шаманов. При более-менее единообразии мистических и физиологических предпосылок и обязательности набора ритуальных действий в процессе поставления на ту или иную социальную роль, у хантов существуют определённые общественно-психологические установки, разительно смещающие акценты смысла княжества или жреческого служения своему роду. О своеобразии понятия богатырства мы поговорим позже, а вот их шаманизм, по признаниям специалистов, прежде всего, выделяется как бы «неразвитостью», в сравнении с теми же якутами, алтайцами или ненцами. Но как раз эта формальная, внешняя «неразвитость» и позволяет увидеть почти обнажённую суть самого феномена шаманизма, пышно прикрытую разнообразной обрядовостью иных народов.


Стоит ли напоминать, что шаман — не жрец, приносящий жертвы богам, семейным, родовым или государственным. Его присутствие не имеет никакого решающего значения для церемонии бракосочетания, при рождении ребёнка или при погребении. Все эти обряды совершают отцы, старейшины или князья и выделившиеся в касту священнослужители. Да, конечно, шамана приглашают и для принятия трудных родов, и для защиты молодожёнов от злых духов, и для проводов души умершего в иной мир. Но в первом случае он целитель, во втором — охранник, в третьем — опытный водитель. При жертвоприношениях шаман никогда не убивает жертву сам, он указывает хозяину, которого из коней или оленей нужно заклать для искупления от болезни или беды, а сам только молится и «отводит» душу жертвы. Задача шамана, где бы и когда бы и среди какого народа бы он ни жил, всегда одна — быть посредником, связным и толмачом разных миров и их насельников. Он — избранник богов для предстательства перед ними за людей.

Слово «шаман» пришло в русский язык из тунгусского. В дру­гих языках соответствующими ему терминами являются якутское ойун, монгольское боге и удаган, тюркско-татарское кам. География этого явления не ограничивается Центральной и Северной Азией, шаманизм есть в Америке и Океании, Африке и Индокитае, отголоски его существования находят по всей Европе. И одинаково повсеместно шаманы ­считаются магами, знахарями, проводниками душ, а нередко и поэтами. При этом ни идеология, ни мифология, ни обряды не являются их творениями. Шаманизм, как некие опытно передаваемые, но всё равно всегда личные мистические переживания, везде и всегда движется как бы параллельной тропинкой общественно-религиозному тракту массового сознания. На сегодня общеупотребительным является определение: «шаманизм — это техника экстаза, а шаман — мастер введения в транс и выведения из трансового состояния». Но что касается этих шаманских техник, то они, опять же, вовсе не исчерпывают всех разновидностей экстатических переживаний, зафиксированных в истории религий и религиозной этнологии. Шаман является специалистом по конкретному трансу, во время которого, как принято считать, его душа покидает тело, чтобы подняться на Небо или спуститься в Ад.

В лексиконе хантов есть термин для обозначения человека, который бьет в бубен, созывает духов-помощников и лечит больного — ёл-та-ку (у северных хантов чертан-ку, терден-хой), что означает «ворожит человек». Этот «ворожащий человек» не имеет никаких привилегий ни на медвежьем празд­нике, ни на похоронах, после заказанного камлания получая лишь небольшой подарок в виде кисета, рубахи или трубки. Хантыйские шаманы, в том же сравнении с алтайскими или якутскими, никогда не выделялись в особую социальную группу, они не живут за счёт даров просителей, а наравне с другими соплеменниками охотятся, рыбачат и пасут оленей или лошадей, кормя свою семью собственным трудом. При исполнении своих шаманских обязанностей они даже не надевают никакого специального костюма для камлания. И их бубны — обязательный предмет общения с иным миром — тоже почти всегда без символических рисунков.

Кроме ёл-та-ку, шаманами называются сказочники мантье-ку (сказка-человек), исполнители героических песен арэхта-ку (песня-человек), сновидцы-предсказатели уломверта-ку (сон-делать-человек), предсказатели промысла нюкулыпа-ку и заставляющие людей плакать фокусники исылта-ку.

К. Карьялайнен, различая у хантов провидцев, колдунов и ворожеев, считал, что появление таких фигур есть следствие деградации некогда сильно развитого шаманства. К противоположному выводу пришел В. Чернецов: обратив внимание на то, что в их необычайно развитом фольклоре совсем не фигурирует бубен, утверждал, что у обских угров никогда не было развитого шаманства.

Главной функцией шамана является целительство. Существуют несколько версий относительно причин болезней, но преобладает концепция «похищения души». Любая болезнь, даже если она результат травмы, приписывается потере-похищению души больного умершими предками или злыми духами, и, следовательно, лечение сводится к её поиску и возвращению хозяину. По представлениям хантов, человек, как и другие живые существа, активен и деятелен при наличии двух жизненных сил. Одна из них есть внешность, а другая спрятана внутри, в теле. В некоторых исследованиях первую не без основания называют тенью, а вторую — душой. Этнограф по призванию и сибирский генерал-губернатор по должности Н. Гондатти так и зафиксировал: «У человека есть тень ис и душа лиль».

Вызванный к больному юганский шаман начинает бить в бубен, пока не войдет в экстаз. Оставив тело, его душа достигает нижнего мира, где ищет потерявшуюся душу пациента. Если нет никаких особых обстоятельств, загробным жителям достаточно небольшого выкупа — рубашки или платка. Но случается, что шаман вынужденно прибегает и к более грубым средствам — запугиванию или борьбе при помощи духов-помощников. Выйдя из транса, он крепко держит добытую душу больного в кулаке и заставляет её войти в тело через правое ухо.

У иртышских остяков вызванный на дом шаман сразу приступает к окуриванию и приносит кусок ткани в дар Санке («светящийся, блестящий свет») — Всевышнему. Вечером, после дневного воздержания от пищи, он купается, съедает три–семь грибов и засыпает. Проснувшись через несколько часов в сильном возбуждении, он сообщает то, что ему открыли духи: о причине неудач или болезней и об имени духа, которому нужно принести искупительную жертву. Затем шаман снова впадает в глубокий сон и на утро приступает к требуемым жертвоприношениям.

У васюганских остяков шаманская техника намного слож­нее. Если душа больного похищена и проглочена умершим, шаман высылает одного из своих духов-помощников, чтобы тот ее нашел. Дух спускается в преисподнюю и, встретив там похитителя, внезапно извлекает из груди другого духа в облике медведя. Мертвый пугается и позволяет душе больного выскользнуть из своего горла или груди. Дух-помощник хватает душу и приносит её хозяину на земле. Все это время шаман играет на музыкальном инструменте и рассказывает о приключениях своего пациента. Если же душа больного похищена не мертвецом, а злым духом, то уже сам шаман должен отправляться за ней. Есть и ещё более сложные и опасные для самого шамана виды путешествий в разные миры.

У енисейских остяков исцеление включает два экстатических путешествия: первое из них является ближней разведкой, а уже во время второго шаман проникает далеко в потусторонний мир. Обычно сеанс начинается пением и танцем, в это время к нему слетаются духи, по очереди загоняемые в бубен. Когда духи прибыли, он начинает подпрыгивать, что означает, что он оставил землю и летит к облакам. Через некоторое время шаман, если он не нашел душу больного или увидел её очень далеко, в стране умерших, возвращается из транса. Отдохнув, шаман снова начинает танец и танцует, пока вновь не оставит тело и, уносимый духами, не перейдёт в другой мир, откуда вернётся с душой больного.

В любом случае, шаманский экстаз является не пассивным трансом, а состоянием «вдохновения». И главным средством достижения экстаза является музыка. Интоксикация путем употребления в пищу грибов также вызывает контакт с духами, хотя и грубым и пассивным способом. И эта техника представляется поздней и явно заимствованной.

Экстаз, вызываемый дымом конопли, был известен в Древнем Иране. Иранское слово бангха (bangha) — «конопля» прямо не упоминается в Гатах, но во Фраваши-яшт говорится о некоем Пуру-бангха, «обладателе большого количества конопли». В Яшт сообщается об Ахура Мазда — «без транса и без конопли», а в Видевдате конопля просто демонизирована. И вот интересно, что во многих финно-угорских языках обозначение шаманского гриба (agaricus muscarius), употребляемого в качестве интоксикационного средства до или во время сеанса, созвучно этому иранскому бангха. Например — мансийское панкх, мордовское панга, панго или марийское понго. На северо-мансийском языке панкх обозначает также «опьянение», «пьянство».


В Сибири отбор шаманов происходит через наследственную передачу шаманской профессии и через призыв богов или духов. Бездетный шаман передает её другу или ученику. Встречаются случаи, когда шаманами становятся по своей воле или по воле рода. Однако такие в сравнении с теми, кто унаследовал эту профессию или последовал зову духов, считаются слабыми. Независимо от того, «наследственный» шаманизм или «спонтанный», он всегда является даром богов или духов, т. е. в определенном смысле «наследственным» он только кажется. Широко описанная обязательность болезненных детства и юности кандидата в шаманы не только не означает дальнейшей болезненности уже посвящённого, более того, перенесённые им до полового созревания лунатизм, депрессивные психозы или эпилепсия являются его обязательным же личным опытом, облегчающим преодоление чужих психических заболеваний и отклонений. Экстатические переживания, определяющие призвание будущего шамана, традиционны для всех церемоний посвящения: страдание, смерть и воскрешение. Если изначальная болезнь избранника есть лишь спонтанное испытание перед посвящением, то ­переносимая под руководством учителя потеря сознания, вплоть до реальной агонии, символизирует его смерть. Состояние «внутри смерти» сопровождается «расчленением» тела будущего шамана духами, после чего происходит обновление внутренних органов, вознесение на Небеса, нисхождение в Преисподнюю, общение с богами, духами и душами умерших шаманов, разнообразные откровения религиозной и шаманской природы — познание языка растений и животных. Так, якутский шаман Софрон Затеев утверждал, что будущий шаман «умирает» и в течение трёх дней лежит в юрте без воды и питья. Другой шаман, Петр Иванов, более подробно рассказывает об этой церемонии: части тела кандидата отрываются и раздираются железным крючком; кости очищаются, жидкости выпускаются из тела, а глаза вырываются из орбит. После этой процедуры все кости собираются заново и скрепляются железом.

Выздоровевший через инициацию шаман резко выделяется в среде единоплеменников своими интеллектуальными способностями, устойчивой психикой и физической выносливостью. Эти качества необходимы, когда прошедшего через болезнь и страдание неофита опытные наставники обучают технике произвольного вхождения в транс, все остальные знания он получает сам через тот опыт, который ему удается получить во время пребывания в экстазе. «Там» начинающий шаман узнаёт своего духа-покровителя и приобретает духов-помощников, часто в зверином образе. Во вхождении в транс самым главным этапом является смерть и расчленение его тела богами или духами, после чего оно возрождается в мир с обновлёнными органами. В смерти и воскресении кандидат знакомится с языком духов и зверей, благодаря чему приобретает тайные, скрытые от обычных людей, знания, позволяющие ему более-менее безопасно путешествовать по Космическому древу-столбу во всех трёх мирах. Этими знаниями шаман лечит и узнаёт будущее, изменяет ход истории и сочиняет гимны.


Ритуальные песни остяцких шаманов, записанные В. Третьяковым, содержат рассказы об экстатических путешествиях ради исцеления больного. Но эти песни имеют некоторую автономию по отношению к собственно лечению, поскольку шаман подробно и восторженно описывает свои приключения в небе и в подземелье. Порой создается впечатление, что за переживаемыми событиями пути поиск души больного отходит на второй план или вовсе забывается. Остяцкие шаманы с реки Таз поют о своем полете среди чудесных цветов, о сиянии высоты, с которой они видят Середину Мира, где их учителя когда-то делали бубны. Наконец, достигнув высшего неба, где, после многочисленных приключений, они входят в железный дом, в котором засыпают, окруженные пурпурными облаками.


Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами лёгкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассёк мечом

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнём,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Это пушкинское стихотворение вводило в транс Достоевского. Так тропа шаманизма, видоизменяясь временем и приспосабливаясь к давлению обстоятельств, ни на секунду не прерывалась от пещерных трансов неандертальца до экстазов в Политехническом.


В религии и мифологии древних скандинавов некоторые элементы тоже напрашиваются на сравнение с концепциями и техниками североазиатского шаманизма. Вспомним Одина — Страшного Владыку и Великого Мага: чтобы присвоить тайну рун, Один висит на дереве в течение девяти дней и ночей. Хофлер сравнивает это с инициационным влезанием сибирских шаманов на Космическое Дерево. Снорри Стурлусон пишет о способности Одина изменять свою форму: «Его тело лежит, как если бы он спал или был мертвым, но он становится птицей или диким зверем, рыбой или змеем и в мгновение ока достигает отдаленных стран». Вполне обосновано сопоставление этого экстатического путешествия Одина в зооморфном облике с превращением шаманов в животных. Можно догадаться, что и два ворона Одина — Хугинн («Мысль») и Мунинн («Память») — представляют двух «духов-помощников», к тому же на своём волшебном коне Слейпнире он достигает Хела (Ада), чтобы у умершей пророчицы узнать ответы на свои вопросы, а это уже совершенно шаманский способ нисхождения в Ад. Ханты верят, что шаман путешествует во времени вперед и назад, подразумевая его способность опускаться в подземное царство, где время имеет обратный ход, и возноситься на небо, где оно имеет прямое направление.

Максимилиан Волошин увидел во внутренних морях Европы её детородные органы, и если от зачинаний цивилизации Балтики перенестись к зреющему плоду Эллады, то и тут мы встретим спускающегося в Аид Орфея, чтобы, подобно обдорскому шаману, вернуть в мир живых похищенную Владыкой смерти душу-тень Эвридики. Орфей обладает и другими техниками шаманизма — исцелением, магической музыкой, пониманием животных, гаданием.


Геродот: «Выше исседонов живут одноглазые мужи — аримаспы. Над ними живут стерегущие золото грифы, а выше этих — гипербореи, достигающие моря».

Гелланик: «Они совершенствуются в справедливости, не употребляя в пищу мяса, но питаясь древними плодами».

Ференик: «Живут на краю земли под охраной Аполлона, не зная войны».

Пиндар: «Там идут бесконечные праздники, слышатся гимны, которые радуют сердце Аполлона, и смеется он… Культ муз не чужд гипербореям, отовсюду хоры молодых девушек собираются на… сладкие звуки флейт, и, увенчанные золотым лавром, они предаются радости праздников. Это святое племя не знает ни болезней, ни слабости возраста. Живут они далеко от тяжких трудов и сражений».

«Из страны гипербореев прибыл скиф Абарис… весьма опытный в священнослужении… На подаренной ему стреле Аполлона Гиперборейского он переправлялся через реки, моря и труднопроходимые места, как бы путешествуя по воздуху… Молвят, что во время путешествия он совершал очищения и изгонял моровые язвы и поветрия… делал достоверные предсказания о землетрясениях… успокаивал бурные ветры… и усмирял речные и морские волнения…».


Аполлон Гиперборейский долго шёл к Архипелагу из Минусы Хакасской.

Большая Хакасия. Минусинский котёл — священная жемчужина Эранвежа, со всех сторон окруженная створами гор — Кузнецким Алатау, Восточным и Западным Саянами. Минуса — Гиперборея, что таится за страной аримаспов и грифов и Рипейскими горами и через которую течёт Кампас (Кам, Кем — древнее название Енисея). Анклав растительного изобилия, долголетия и самородной меди, покрытый десятками тысяч алтарей-курганов, стел и хранимый священными крепостями-све. Самые древние следы человека эпохи палеолита обнаружены в гроте «Двуглазка» на реке Толчея. Люди согревались здесь пещерным теплом более тридцати пяти тысяч лет назад. А каменные изваяния и стелы эпохи бронзы? С них смотрят в три глаза странные, фантастические персонажи. А Великий нефритовый путь середины II века до нашей эры? Петроглифы, писаницы, стелы, обелиски, изваяния и просто вросшие в землю плиты — их столько, что прибывший в XVIII веке первый европеец Даниил Готлиб Мессершмидт принял Минусу за огромное кладбище всей Азии. Действительно, здесь в течении почти пяти тысяч лет неведомые архитекторы возводили величественные каменные сооружения на могилах царей и героев Великой Степи. Торжественно взмывает в небо каменной колоннадой Большой Салбыкский курган, ограждённый рублеными плитами-кубами девонского песчаника весом более пятидесяти тонн. Без сомнения его значимость превосходит Стоунхендж, Нью-Грейндж и Карнак, Аркаим и Трою. А смысл? Эти обсерватории-алтари, исчисляя солнцеворот и жертвоприношениями выравнивая вращение мировой оси, метафизикой единства всех трёх миров сомыкали вроде как несоединимую географию Гипербореи.

Аполлон Минусинский.

Кстати, Аристей из Проконнеза также связан с Аполлоном, он мог появляться одновременно в удаленных друг от друга местах и сопровождал бога в образе ворона, что наводит на параллель с шаманскими трансформациями.

А ещё в одном из храмов сына Латоны стояло отлитое из меди изображение Аполлона в виде волка. Аполлон Ликей­ский — «волчий», символ утреннего солнца.

В античности волка считали зверем-призраком, один взгляд которого лишает дара речи. Геродот и Плиний сообщают, что принадлежащие к скифскому племени невры раз в году превращаются в волков, после чего снова принимают человеческий облик. В этом, возможно, скрываются воспоминания о волке-тотеме племени. У римлян явление волка перед битвой могло расцениваться в качестве символа будущей победы, так как он связывался с богом войны Марсом. В хетт­ской, иранской, греческой, германской и других индоевропейских традициях сами воины или члены племени представлялись в виде волков или именовались волками и часто наряжались в волчьи шкуры. В «Саге о Вёльсунгах» Зигмунд и его сын Синфьотли залезли в волчьи шкуры, и не смогли из них вылезти. В «Саге об Инглингах» двенадцать берсерков окружают конунга. Берсерки бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки.

Общим для многих мифологий Евразии является сюжет о воспитании родоначальника племени, а иногда и близнецов волчицей. Это Ромул и Рем, Кир, китайская хроника VII века о Тюрке, которого выкормила волчица, ставшая его женой и родившая ему десять сыновей. Чингисхан тоже похвалялся своим происхождением от серо-голубого, спустившегося с высоких небес волка.

Масса евроазиатских этнонимов, засвидетельствованных историческими источниками, восходит к имени этого животного: закаспийские кочевники-скифы — dahae латинских авторов и daai греческих, чье имя восходит к иранскому слову dahae — «волк»; Hyrcania — «страна волков», чьи племена hyrcanoi — «волки»; фригийское племя orka (orkoi); «ликейцы» Аркадии; сама Ликия (Lycia) и Ликаония (Lycaonia) в Малой Азии; имя самнитского племени лукане происходит, по Гераклиту, от lycos; народы Испании лоукентиой и лукенес.

У славянских и балканских народов — болгар, сербов, хорватов, словенцев, босняков святой Георгий накануне своего Юрьева дня собирает волков и ездит на них верхом. «Волк-хорт» — одно из наиболее мифологизированных животных, и предок-вождь племени часто выступает в образе волка или обладает способностью превращаться в волка (как и греческий Долон), что отразилось в фольклорных оборотнях волкодлаках-вурдалаках. Легенда об обращении волком сербского Вука Огнезмия, как и древнерусское предание о Всеславе, князе Полоцком, восходят к общеславянскому мифу о чудесном герое-волке. На фресках одного из храмов Костромы сохранилась незаписанная икона песьеголового (волчьеликого) святого Христофора.

святого Христофора.