Четвертая Натурализм в социологии XIX — начала XX века

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4

72

их поддержания. Только тогда духовное взаимодействие координатором «социального тела», способом сохранения его целостности и связности функционально-раздельных частей [34].

Появление материальных символов, способных существовать относительно самостоятельно, сделало возможным их накопление, передачу, всеобщность и длительную устойчивость (традицию). Возникла социальная память, которой можно измерять прогресс общества. Существование коллективного сознания в преемственности поколений еще одна особенность социума, не присущая органическим сообществам.

Все исследования общественных форм и функций Шеффле делил на социальную анатомию, социальную морфологию и социальную физиологию, направленные на «социальные органы и ткани», т.е. организации, институты и другие массовые объединения населения и их связи, а также на социальную психологию, предмет изучения которой духовная жизнь общества. Собственно органико-биологические аналогии у Шеффле имеют меньшее значение и интерес, чем социально-психологические представления. Наибольшую критику вызвало его учение о пяти общих типах «социальных тканей», часть которых гомологична тканям организма. Например, пятый тип: психо-физическая ткань принимает облик институтов, действующих в духовной сфере и осуществляющих публичный или частный контроль. Ее органический гомолог нервная ткань. Подобным же образом Шеффле рассматривает и остальные типы «социальных тканей».

Но эти «социальные ткани» образуются путем «идеального» соединения активных (люди с накопленным ими практическим опытом) и пассивных (вещное богатство) элементов. Общая организация «социального тела» представляет собой все более усложняющуюся структуру из этих основных элементов. Свою «физиологическую» жизнедеятельность (функции) «социальное тело» осуществляет только при помощи его активных составных частей (индивидов и групп населения) и только для них.

Сам Шеффле, как, впрочем, и другие органицисты, постоянно делал оговорку, что он пользуется органическими аналогиями исключительно для более образного и наглядного раскрытия социологических понятий, что «социальное тело» не организм в биологическом смысле, что даже биофизиологический элемент общественной связи в брачных союзах приобретает все более духовный характер и т.д. Под влиянием критики в третьем двухтомном издании (1896 г.) своего главного труда «Строение и жизнь социальных тел» [65] он гораздо умереннее пользовался органико-биологическими сравнениями, чем в первом четырех

73

томном издании той же работы (1875-1878 гг.), а в «Основаниях социологии» (в 1906 г. они были опубликованы посмертно) почти отказался от этих сравнений, сохранив принцип целостного подхода [66].

Похожую эволюцию претерпели почти все органицисты, в частности Рене Вормс (1869-1926), редактор «Международного социологического обозрения». В работе «Общественный организм» [7] он выступил как типичный представитель вульгарного крыла школы. Здесь Вормс, подобно Лилиенфельду, широко использовал такие термины, как «социальная патология» и «болезни общества» (для обозначения общественных волнений), «социальная гигиена» и «оздоровление» (для общественных реформ), «размножение общества» (для колониальной экспансии) и т.д.

В последних своих сочинениях Вормс критиковал свои прежние взгляды и сделал вывод, что органические теории пригодны только для простых обществ, так как далее в действие вступают новые факторы, которые лучше описываются договорными теориями. В этот период главным общественным фактором для него стал «духовный контакт» между людьми [85, р.37]. Таким образом, от утверждения биологического единства общества Вормс перешел к психологически-социальному пониманию его целостности.

Борьбе за существование в развитии общества биоорганическая школа отвела более скромное место, чем социальный дарвинизм, хотя для обеих школ общество видится частью природы в ее высшем выражении и должно обнаруживать и этот закон последней. Для Вормса, например, борьба за существование, в обществе принимающая форму конкуренции, производна от закона биологического приспособления. Несмотря на единство законов развития природы и общества, они по-разному проявляются в природе и обществе. Естественный отбор и борьба за существование у людей менее жестоки. Вормс считает, что «основным и необходимым является не конфликт и столкновение, а труд и творчество, не борьба, а жизненное усилие» [8, с.144].

Борьбе с социал-дарвинизмом и проповеди идей органической солидарности людей и пацифизма посвящены многочисленные работы социолога-публициста Якова Новикова (1849-1912), жившего во Франции. Прогресс для него — это особое проявление общего закона равновесия и «с политической точки зрения» представляет собой «достижение полного единства мнений и согласия между людьми» [22, с.51], т.е. умственного равновесия.

74

К биоорганической школе обычно причисляют французского философа-эклектика и социолога Альфреда Фулье (1838—1912), а также биолога и социолога Альфреда Эспинаса (1844—1922).

Фулье пытался сочетать позитивизм с идеализмом, а принципы детерминизма со свободой воли и персонализмом. Он отстаивал невозможность сведения психологического к коллективному, морального — к социальному. Общество, по Фулье, — это психический, «договорный» организм, существующий только через индивидов, обусловленный коллективной наследственностью, социальным детерминизмом и свободным контрактом [29].

Эспинаса можно считать одним из ранних предшественников зоопсихологии и этологии. По его мнению, зоология, изучая ассоциации между особями животного царства, содействовала рождению социальной науки. Аналогии между этими ассоциациями и обществами более тесны, чем между ассоциацией клеток и обществом [35]. Работы Эспинаса использовал и цитировал Ф. Энгельс [1, т.21, с.39].

Общая методология органической школы содержала как верные принципы, вошедшие в историю социологической науки, так и ложные, давно ею отвергнутые. Ценной была попытка концептуализации структуры и функциональных связей социального целого. Живучей оказалась проблема сочетания «организмической» картины социального целого и эволюционно-генетических представлений, в модифицированном виде перешедшая к структурному функционализму и другим системно-ориентированным направлениям в социологии. Хотя одним из основных источников, питавших школу, был эволюционизм, его синтез с синхронными организмическими представлениями оказался малоудачным. В результате школа не сумела удовлетворительно объяснить социальные изменения.

Множество возможных типов социальной и культурной целостности школа в начале своей деятельности сводила к одному образцу а именно к целостности биологического организма. Но из того, что общество не является простой суммой индивидов, а образует определенное единство, вовсе не следует, будто его целостность тождественна или подобна целостности биологического организма, а социокультурные зависимости подобны биологическим. Применимость некоторых общих формул к разным объектам еще не означает их тождества в других отношениях.

Свойственная органической школе ошибочная тенденция к онтологизации единства общества или к трактовке этого единства

75

как нормы имела реакционный политический смысл: любое революционное движение казалось нарушением органического единства общества, ненормальностью и патологией. Заменив открыто метафизическую (например, гегельянско-романтическую) форму концепции «социального организма» псевдопозитивной, поставив «а место провидения и «объективного духа» законы природы и биологического организма, биоорганическая школа также не смогла отразить в своих теориях значение личности и индивидуальной воли.

Ставя важные проблемы элементарных сходных черт в эволюции и организации сообществ животных и людей, школа недооценивала качественной специфики человеческого общества. «Существенное отличие человеческого общества от общества животных, писал Энгельс, состоит в том, что животные в лучшем случае собирают, тогда как люди производят. Уже одно это единственное, но фундаментальное различие делает невозможным перенесение, без соответствующих оговорок, законов животных обществ на человеческое общество» [1, т.34, с.137].

Марксистская социология пользуется понятием социального организма, чтобы подчеркнуть целостность общества как системы и взаимосвязь социальных процессов, никогда, однако, не подменяя социальные закономерности биологическими.

6. Социал-дарвинистская школа

Влияние дарвинизма так или иначе сказалось на концепциях самых различных представителей социологической мысли, в частности Габриэля Тарда, Лестера Уорда, Франклина Гиддингса, Эмиля Дюркгейма.

У этих и у ряда других социологов дарвинизм играл роль либо стимулятора гипотез, либо вспомогательного методологического инструмента. Однако некоторые буржуазные мыслители не ограничились подобным подходом и сделали теорию биологической эволюции непосредственным основанием своих социологических теорий, рассматривая естественный отбор и борьбу за существование как главные факторы социальной жизни. Так естественнонаучный дарвинизм был превращен в социальный дарвинизм.

Необходимо подчеркнуть, что сам Дарвин и другие основоположники дарвинизма такие, как Альфред Уоллес и Томас Гексли, были противниками прямого перенесения биологических понятий в область социальных наук. Поэтому Дарвина нельзя считать основателем направления, получившего впоследствии

76

название «социал-дарвинизм». Ученым, впервые систематически внедрявшим принципы эволюционной теории в область социальных наук, был Спенсер, рассматривавший естественный отбор, борьбу за существование и выживание наиболее приспособленных не только в качестве биологических, но и социологических феноменов. Именно он является подлинным создателем социал-дарвинистской школы.

Социал-дарвинизм не был сугубо социологическим течением, но получил распространение и в других социальных науках, а также в публицистике и художественной литературе. В буржуазном массовом сознании он был относительно прост и однороден и сводился к двум-трем вульгарно интерпретированным идеям эволюционной теории. Иначе обстояло дело с социал-дарвинизмом в социологии.

Представление о существовавшей якобы единой социал-дарвинистской «школе» с общими теоретическими принципами является упрощенным. Некоторые социологи, обычно трактующиеся в историко-социологической литературе как социал-дарвинисты, были вообще противниками эволюционной теории и не использовали ее понятия, другие стремились лишь согласовать с ее принципами свои концепции. Среди представителей социального дарвинизма встречаются вульгарные материалисты и идеалисты, социальные «реалисты», рассматривавшие социальное целое как независимое от составляющих его индивидов, и «номиналисты», признававшие реальными только индивидов, расисты и антирасисты, буржуазные реформисты и сторонники стихийности в общественном развитии.

Степень уподобления социальных процессов биологическим у социал-дарвинистов была различной. Некоторые из них строили свои концепции непосредственно на основе принципов естественного отбора, борьбы за существование и выживания наиболее приспособленных (Вильгельм Шальмайер, Георг Мацат). Другие рассуждали о специфике проявления этих принципов в области социальной жизни, но оставались в рамках той же концептуальной схемы. Так, итальянский социолог Микеланджело Ваккаро (1854-1937) в книге «Борьба за существование и ее последствия для человечества» (1885) стремился показать, в чем состоит различие между борьбой за существование среди животных, с одной стороны, и среди людей, с другой [80]. При жизни некоторые из этих социологов-редукционистов пользовались значительной известностью. Так, работа Шальмайера «Наследственность и отбор в жизни народов» заняла первое место на Иенском конкурсе 1900 г. «Чему учат нас принципы теории происхождения видов в отношении внутриполитического развития и законо

77

дательства государства?». Ваккаро одно время руководил Международным институтом социологии. Однако эти социолога, которых можно назвать социал-дарвинистами в узком смысле, существенного влияния на последующее развитие социологической мысли не оказали.

Представители другой разновидности социал-дарвинистов прямо не сводили социальных процессов к биологическим; некоторые из них были даже противниками биологических аналогий. Концепции этих социологов близки к психологическому направлению; термины эволюционной теории встречаются в них гораздо реже. Тем не менее им также свойственна ориентация на определенным образом интерпретированную эволюционную теорию. Это проявилось в первую очередь в том, что главное место в своих концепциях они отводили социальным конфликтам. Рассмотрение социальной жизни как арены беспощадной борьбы между индивидами и между группами — наиболее общий объединяющий признак всего социального дарвинизма. Усиление внимания к проблеме конфликта в конце XIX в. отнюдь не было случайным, так как в XIX в. необычайной остроты достигли классовые антагонизмы и конфликты между капиталистическими государствами.

Если у социал-дарвинистов первой разновидности концепция конфликта непосредственно выводится из теории биологической эволюции, то у второй опосредованно или же вообще из других источников. Именно к этой второй разновидности социал-дарвинизма преимущественно принадлежат социологи, концепции которых мы рассмотрим более подробно.

Уолтер Беджгот (1826-1877), английский публицист, экономист и политолог, в книге «Физика и политика» (1872) одним из первых попытался применить принципы дарвиновской теории о социальной науке. Беджгот подчеркивал огромную роль естественного отбора главным образом в начальный период человеческой истории. «Можно возражать против принципа «естественного отбора» в других областях, но, несомненно, он доминирует в ранней истории человечества: сильнейшие, поскольку они могли, убивали слабейших», писал он [37, р.442]. По Беджготу, борьба в мире людей ведется главным образом не между индивидами, а между группами. Стремление одних наций к господству над другими, а внутри наций стремление одних социальных групп к господству над остальными группами Беджгот считал основными социальными законами [Ibid., p.457].

Подчеркивая важнейшую роль межгрупповых конфликтов, Беджгот в то же время уделял огромное внимание внутригрупповой сплоченности, фактором которой является подражание. Тем

78

самым он выступил как предшественник Тарда, сделавшего «подражание» центральным понятием своей концепции. Наиболее значительное место, считал Беджгот, подражание занимает в жизни «примитивных» обществ, что связано с недифференцированностью различных сфер социальной жизни, детальной регламентацией индивидуального поведения и жесткостью санкций против уклонения от установленных образцов.

Наряду с тенденцией к подражанию Беджгот отмечает наличие противоположной тенденции: стремление людей отличаться от своих предшественников, что и обеспечивает возможность прогресса. Оптимальные условия прогресса, согласно Беджготу, возникают в тех обществах, в которых существует правильное соотношение обеих тенденций: тенденции к изменчивости, открывающей путь нововведениям, и тенденции к подражанию, обеспечивающей социальную сплоченность.

В отличие от Беджгота австрийский социолог и юрист Людвиг Гумплович (1838-1909) свои концепции не выводил непосредственно из эволюционной теории. Он был противником биологических аналогий и подвергал критике тех социологов (Конта, Спенсера, Шеффле, Лилиенфельда), которые использовали подобные аналогии в качестве объясняющего принципа, «...биологические аналогии никакого значения для социологии не имеют, они дают нам только сравнения и образы, но ни в каком случае и никогда не дадут знаний», писал он [13, с.13]. Тем не менее концепции Гумпловича историки социологии часто квалифицируют как социальный дарвинизм, и это вызвано прежде всего характерным для Гумпловича подходом к обществу как к совокупности групп, беспощадно борющихся между собой за господство.

Натуралистическая концепция истории, которую разделяет Гумплович, «считает человечество частицей вселенной и природы, частицей, подлежащей тем же вечным законам, как и целое» [14, с.25]. «Альфа и омега социологии, ее высшая истина и ее последнее слово, пишет он, человеческая история как естественный процесс» [Там же, с.360].

Концепциям Гумпловича присуща фаталистская трактовка социальных законов и фетишизация исторической необходимости. Индивид с его свободой выступает в интерпретации Гумпловича как псевдореальность, или реальность второго порядка. Общество, социальная группа, напротив, представляют собой подлинную и высшую реальность, детерминирующую поведение индивида. В данном случае мы сталкиваемся с одним из наиболее экстремистских вариантов «социального реализма», т.е. взглядом на общество как на реальность, не только не сво-

79

димую к составляющим его индивидам, но существующую помимо них и над ними.

Социология для Гумпловича это философская основа всех социальных наук, призванная осуществлять связь между ними. В отличие от философии истории (в ее адрес он находит немало язвительных слов), задача которой выяснить, откуда и куда движется человечество, социология занимается исследованием социальных групп и отношений между ними [12, с.68; 15, с.14]. Он считает, что непрерывная и беспощадная борьба между различными социальными группами составляет главный фактор социальной жизни. В качестве основного социального закона он объявляет «стремление каждой социальной группы подчинять себе каждую другую социальную группу, встречающуюся на ее пути, стремление к порабощению, к господству» [12, с.159].

По Гумпловичу, исходные и первоначальные группы, обнаруживаемые в истории, это орды, объединенные антропологическими и этническими признаками. В трактовке взаимоотношений между ордами он является предшественником Самнера. Он вводит понятие «этноцентризм», которым впоследствии пользовался Самнер, и определяет его как «мотивы, исходя из которых каждый народ верит, что занимает самое высокое место не только среди современных народов и наций, но также по отношению ко всем народам исторического прошлого» [45, р.349]. Гумплович констатирует состояние непрерывной вражды между ордами. Если вначале результатом столкновений между ними было физическое уничтожение побежденных, то в дальнейшем, в ходе социальной эволюции, побежденные порабощаются победителями. В результате возникает государство. Но межгрупповые конфликты не исчезают. Принципиально неустранимая борьба между группами продолжается в новой форме: «...что на примитивнейшей ступени было борьбой антропологиически различных орд... то на высшей ступени развития, достигнутой нами, обращается в борьбу социальных групп, классов, сословий и политических партий» [13, с.194].

Наиболее общим и основным делением социальных групп в концепциях Гумпловича является деление на господствующих и подчиненных. И те, и другие обладают стремлением к власти, причем «это стремление у господствующих классов выражается в эксплуатации, как можно более интенсивной, и, следовательно, в порабощении классов подчиненных; у последних оно проявляется в увеличении силы сопротивления, в уменьшении и ослаблении своей зависимости» [Там же, с.179-180].

Почему же отношения между группами непременно приобретают характер антагонистического конфликта? В ответ на

80

этот вопрос Гумплович вносит солидную дозу вульгарного экономического материализма и натурализма. Конечной причиной всех социальных процессов, в том числе конфликтов, составляющих сущность первых, он объявляет стремление человека к удовлетворению материальных потребностей. В связи с этим Гумплович утверждает, что «всегда и всюду экономические мотивы являются причиной всякого социального движения, обусловливают все государственное и социальное развитие» [Там же, с.192]. Удовлетворение потребностей, согласно Гумпловичу, не может осуществляться иначе, как через принуждение и насилие одних групп над другими.

Гумплович часто оперирует термином «раса» (в особенности в начальный период творчества) и даже выносит его в название своих основных работ «Раса и государство» (1875) и «Расовая борьба» (1883). Расу он понимает не как биологический, а как социокультурный феномен. «Расовая борьба» в трактовке Гумпловича это «борьба гетерогенных социальных и этнических единиц, групп и общностей» [45, р.193]. Он всячески подчеркивает неизмеримо малую роль биологической наследственности и решающую роль социальной среды в детерминации поведения человека, отмечая, что в настоящее время чистых рас не существует, а смешение рас имеет положительное значение [Ibid., р.57-58].

Значит ли это, что он вообще не признает значения расовых различий (в физико-антропологическом смысле) в социальной эволюции? На этот вопрос следует ответить отрицательно. Гумплович считает эти различия определяющими на ранних этапах общественного развития. Расовый фактор выступает в данном случае как фактор социопсихологической отчужденности, которая в ходе дальнейшей социальной эволюции вызывается другими причинами.

Концепции Гумпловича свойственна чрезвычайная противоречивость. Так, он утверждает, что проблемы начального этапа развития общества не относятся к компетенции социологии и других социальных наук [13, с.118]. В то же время он постоянно обращается к исходным, первоначальным моментам этого развития, следуя в целом спенсеровскому эволюционизму, который рассматривал сложные социальные образования как совокупности простых.

Гумплович доказывает, что объект социологии (в отличие от философии истории) не человечество, а социальные группы и в то же время замечает, что «собственным предметом, научным объектом социологии можно назвать человечество» [13, с.114].

81

Основное противоречие в теории Гумпловича состоит в том, что, с одной стороны, провозглашается специфичность социальных явлений и несводимость их к индивидуальному и родовому человеку, с другой конечным основанием социальных явления выступает везде и всегда неизменная человеческая природа с ее неуемной склонностью к удовлетворению потребностей, стремлением к господству и т.д. Утверждение Гумпловича, что существует особый класс социальных явлений, отличающихся от других явлений действительности, остается чисто декларативным; натурализация социальных процессов приводит его к тому же биопсихическому редукционизму, против которого сам же и выступает.

Порок концепций Гумпловича состоит также в недооценке внутренних факторов функционирования и развития социальных групп. Гумплович игнорирует тот факт, что последние представляют собой системы и как таковые обладают целостностью и определенной степенью самодетерминированности. Непонимание этого приводит Гумпловича к неправильной оценке целого ряда социальных процессов. Так, он видит причину возникновения государства в подчинении одних этнических групп другими, игнорируя роль в этом процессе «внутриродовой и внутриплеменной дифференциации.

Рассматривая конфликты и насилие как основные факторы социальной жизни, Гумплович не уделяет внимания значению сплоченности и сотрудничества. Классики марксизма-ленинизма показали, что «насилие» не может служить объясняющим принципом социальных процессов, оно само является продуктом определенной системы социальных отношений.

Концепциям Гумпловича созвучны концепции другого австрийского социолога — Густава Ратценхофера (1842-1904), автора книг «Сущность и цель политики» (1893), «Социологическое познание» (1898) и посмертно опубликованной работы «Социология. Позитивное учение о человеческих взаимоотношениях» (1907).

Основными явлениями и процессами социальной жизни Ратценхофер считает следующие: самосохранение и размножение индивидов, изменение индивидуального и социального типов, борьбу за существование, абсолютную враждебность рас, пространственное расположение, расовую дифференциацию, господство и подчинение, чередование индивидуализации и социализации структур, изменение интересов, государство, глобальное общество [63, S.244-250]. Как и Гумплович, Ратценхофер считает себя сторонником монизма, утверждая, что в обществе действуют те же закономерности, что и в природе; в связи с этим

Blog

Четвертая Натурализм в социологии XIX — начала XX века