Geum.ru

Концепт «венеция» в творчестве дж. Байрона джордж Гордон Ноэл Байрон поэт-странник. Одной из ярчайших страниц странствий Байрона стала Венеция

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Трощий Е. А.

Хабаровск

КОНЦЕПТ «ВЕНЕЦИЯ» В ТВОРЧЕСТВЕ ДЖ. БАЙРОНА

Джордж Гордон Ноэл Байрон – поэт-странник. Одной из ярчайших страниц странствий Байрона стала Венеция. Венеция вдохнула жизнь и новые силы в Английского изгнанника, подарила ему то, что не смогла подарить Родина. Этот город прочно вошёл в поэтический мир Байрона и разросся в обширный концепт. Мы попытаемся выделить основные смысловые доминанты, связанные с этим городом.

Байрон пишет в письме Джону Хобхаузу, эсквайру, открывающем четвёртую песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда»: «<…> я устал последовательно проводить линию, которую все, кажется, решили не замечать. Подобно тому китайцу в «Гражданине мира» Голдсмита, которому никто не хотел верить, что он китаец, я напрасно доказывал и воображал, будто мне это удалось, что пилигрима не следует смешивать с автором. Но боязнь утерять различие между ними и постоянное недовольство тем, что мои усилия ни к чему не приводят, настолько угнетала меня, что я решил затею эту бросить – и так и сделал»[1,2, 234-235]. Несмотря на сетования поэта, одной из черт романтической поэзии является то, что лирический герой представляет собой alter ego автора. Поэтому обращение к фактам биографии поможет нам глубже понять значение и сущность вецианского периода жизни поэта.

25 апреля 1816 года лорд Байрон навсегда покидает Англию. Последние месяцы жизни на родине стали тяжёлым испытанием: подозрения леди Байрон в безумии своего мужа, их скандальный развод, обвинения в кровосмесительной связи, жестокие нападки поэтов-лейкистов. Байрон решает отправиться в добровольное изгнание, чтобы никогда уже не ступить на родную землю. В Англии он оставляет самых дорогих ему людей: сводную сестру Августу Ли и малютку-дочь Аду. В ноябре 1816 года поэт находит пристанище в Венеции. Древний город отогрел английского изгнанника, дал ему новые жизненные и творческие силы, подарил преданную возлюбленную в лице графини Гвиччиоли. Он прожил в Венеции более трех лет, много писал. В июле 17ого из-под его пера вышла четвёртая песнь поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», в октябре 17ого – поэма «Беппо», в июле 1818 года он пишет «Оду к Венеции», в сентябре 1918ого – первую песнь «Дон-Жуана», в октябре 18ого – «Мазепу», с декабря 1818 по ноябрь 1819 Байрон работает над второй, третьей и четвёртой песнями «Дон-Жуана».

Четвёртая песнь поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда» − самая объемная. И посвящена она Италии. Многовековая культура этой страны мыслится поэтом неисчерпаемым источником духовного богатства для человечества, и поэтому не может быть государства, которое было бы равнодушно к её судьбе. В поэме звучат призывы к освобождению Итальянских земель. В качестве назидательного примера поэт обращается к тысячелетней истории свободы Венеции. Венецианская Республика выступает символом национальной свободы, примером идеального государства. Но даже этот славный город пал под пятой иноземных захватчиков. 15 октября 1815 на Венском конгрессе карта Италии была пересмотрена: было подтверждено право владения Австрийской Империи Венецией, Генуей, и Ломбардией. Италия поделена на мелкие княжества, которые разделили между Австрийская императорская семья, Франция, Пьемонт и Ватикан.

Первая строфа четвёртой песни сразу переносит нас к некогда святая святых Венецианской Республики, дворцу Дожей: «В Венеции на Ponte dei Sospiri // Где супротив дворца стоит тюрьма,// Где – зрелище единственное в мире! –// Из волн встают и храмы и дома,// Там бьёт крылом История сама,// И, догорая, рдеет солнца Славы// Над красотой, сводящею с ума,// Над Марком, чей доныне величавый,// Лев перестал страшить и малые державы»[1,2, 237].

Ponte die Sospiri – Мост вздохов, соединяющий дворец Дожей и тюрьму Сан-Марко. Байрон не случайно переносит нас туда с первой строки. Этот мост является метафорой времени, соединяющего века былого расцвета Венецианской Республики, отраженные в блеске и величии Дворца, с горестным настоящим – владычеством Австрии в Венеции, то есть тюрьмой для её народа. Венеция омывается не только водами Адриатики. Облик города, узор речушек и каналов создает другое море – Море Времени. Оно исторгает из своих волн прочно стоящие на мощных сваях храмы и дома – символы духовного и телесного начал в человеке. Однако сейчас мы наблюдаем закат над волнами Моря: солнце Славы заходит за горизонт, испуская последние лучи. Величие Венеции уходит в Историю, город становится воплощённой историей.

Образ моря многозначен. Море как метафора времени, а так же море как частный случай проявления водной стихии земли. Во второй строфе Венеция названа «морей царица». Это не только говорит о том, что Венеция в пору своего расцвета имела мощнейший в Европе флот, как торговый, так и военный. Байрон также говорит о том, что венецианцы, отстроив свой город практически на водной глади, смогли покорить себе водную стихию, а власть над природными стихиями давала власть над людьми, всегда остающимися детьми природы, власть над государствами.

Венеция во всем своем великолепии застыла в произведениях мировой литературы. Главным хранителем духа города является венецианский поэт эпохи Возрождения Торквато Тассо, отрывки из «Освобожденного Иерусалима» некогда жили в песнях гондольеров. Байрон говорит в четвёртой строфе о самых известных героях литературы английской: «И пусть её величье оскудело,// Но здесь возникли Пьер, и Шейлок, и Отелло»[1,2, 238]. Пьер – герой трагедии Томаса Отвея «Спасенная Венеция», Шейлок и Отелло – герои пьес Шекспира «Венецианский купец» и «Отелло». Воспевая песнь Венеции, Байрон через неё как через окошко, выходящее во дворы других эпох, может соприкоснуться со своими великими литературными предшественниками – Томасом Отвеем и Уильямом Шекспиром.

В поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда» ключевой для Байрона мотив изгнанничества неразрывно связан с образом Венеции. Лирический герой Байрона придается мучительной рефлексии: «Я изучил наречия другие,// К чужим входил не чужестранцем я.// Кто независим, тот в своей стихии,// В какие ни попал бы он края, -// И меж людей, и там, где нет жилья,// Но я рожден на острове Свободы// И Разума – там родина моя,// Туда стремлюсь! И пусть окончу годы// На берегах чужих, среди чужой Природы,// И мне по сердцу будет та страна,// И там я буду тлеть в земле холодной –// Моя душа! Ты в выборе вольна.// На родину направь полет свободный,// И да останусь в памяти народной,// Пока язык Британии звучит,// А если будет весь мой труд бесплодный// Забыт людьми, как ныне я забыт,// И равнодушие потомков оскорбит// Того, чьи песни жар в сердцах будили, -// Могу ль роптать?»[1,2, 239].

Лирический герой ощущает всю тяжесть участи изгнанника. Он предан забвению в отечестве, но он до сих пор поддерживает связь с родиной. Этой связью является язык, средство выражения мыслей и придания им поэтической оформленности. Так же как и лирический герой, тяжко переживает изгнанничество Венеция: «Тоскует Адриатика – вдова:// Где дож, где свадьбы праздник ежегодный?// Как символ безутешного вдовства// Ржавеет «Буцентавр», уже негодный.// Лев Марка стал насмешкою бесплодной// Над славою, влачащейся в пыли,// Над площадью, где, папе неугодный, Склонился император и несли// Дары Венеции земные короли»[1,2, 240]. Венеция изгнана из самой себя. Город стоит, но это уже – застывшая история. Все здесь несет на себе печать безжизненности: уже ничего не символизирующий Лев Марка, ржавый «Буцентавр», на котором венецианский дож совершал ежегодный обряд обручения с морем. Город теперь − лишь оболочка, из которой изгнан дух.

Семнадцатая строфа четвёртой песни содержит призыв к борьбе за свободу Венеции, обращенный к её жителям и к Англии: «Венеция! Не в память старины,// Не за дела, свершённые когда-то,// Нет, цепи рабства снять с тебя должны// Уже за то, что и доныне свято// Ты чтишь, ты помнишь своего Торквато.// Стыд нациям! Но Англии – двойной!// Морей царица! Как сестру иль брата,// Дитя морей шитом своим укрой.// Её закат настал, но далеко ли твой?»[1,2, 241].

Байрон открыто проводит параллель между Венецией и Англией. Жизнь обеих держав зависит от моря, вследствие чего они вынуждены подчинить стихию своей власти, чтобы обрести благоденствие, стать царицами морей. Однако солнце Славы одной уже скрылось за горизонтом, оставив для своего народа лишь сумрак. Другую может постигнуть та же участь. Венеция недаром становится для Байрона второй родиной: он видит в ней явные сходства с Англией, в которую, несмотря ни на что, стремится его душа.

Широко и содержательно концепт «Венеция» раскрывается в комической поэме «Беппо». Как показано В.М. Жирмунским, жанровый канон байронической поэмы, следы которого обнаруживаются в «Беппо», включал в себя повторяющийся образ героя с неиз­менным набором жестов и поз, экзотическую обстановку действия и соответствующую ей фабулу, основанную на любви. Герой стремится разными путями к осуществлению своего чувства. в результате чего становится причиной гибели возлюбленной, а в некоторых случаях и своего трагического конца [2].

Как и во всех байронических поэмах, в «Беппо» − три действующих лица: безымянный граф, его возлюбленная, «прекрасная христианка», и герой- антагонист Беппо. Действие поэмы также разворачивается вокруг любовной истории. Необычное имя героини, а так же облик Беппо, явившегося на маскарад в образе знатного турка, создают экзотический колорит. Однако эти признаки носят условный характер. Имя «Лаура» герой рассказчик избирает исключительно, по его словам, из-за желания «ладить с рифмой и цезурой». Лаура названа красавицей, что не подкрепляется штампообразными описаниями её красоты, как в других поэмах Байрона: «Она, хоть уж была немолода,// Ещё в «известный возраст» не всупила,// Покрытый неизвестностью всегда. <…>// Лаура время проводить умела,// И время было благосклонно к ней.// Она цвела – и я утверждаю смело,// Вы лет её не дали б ей»[1, 3, 191]. Граф же, занимающий здесь место «героя», был просто «красив, богат// И не дурак пожить, как говорят»[1, 3, 194]. Поэт знакомит нас с некоторыми факторами его биографии, вернее, с его реноме в светском обществе (« знаток балета, скрипки, стиха, владел французский языком» [1, 3, 194), но не в коей мере не касается его душевного мира, раскрытие которого, как уж закрепилось в байронической поэме, определяет движение фабулы. Более того, здесь мы можем говорить, скорее, о любовном приключении, нежели о всепоглощающей любви, становящейся причиной трагического конца. Беппо дан в двух ипостасях: в образе турка и в образе успешного венецианского купца. Беппо-«турок» легко может сойти за героя-антагониста. Конфликт поэмы угасает в своем зародыше, «за чашечкой кофе», отдать дань которому собрались все участники конфликта.

Теперь обратимся к самому началу поэмы. Она имеет подзаголовок, «Венецианская повесть», и эпиграф, взятый из комедии Уильяма Шекспира «Как вам это понравится». «Розалинда: Прощайте, господин путешественник! Старайтесь картавить, носите иноземное платье, принижайте всё, что есть хорошего в вашем отечестве, проклинайте свое происхождение и даже хулите бога за то, что он сделал вас таким, какой вы есть. Если не будете всё это исполнять, никогда я вам не поверю, что вы имели счастье кататься на гондоле» [3, 186]. Это преддверье уже настраивает читателя на определённый лад: описываемые события есть абсолютно типичный для Венеции эпизод с перевоплощением героев, к которому нужно относиться с юмором. Первая октава втягивает читателя в безумную, фееричную пучину карнавала: «Известен всем (невежд мы обойдём)// Весёлый католический обычай// Гулять вовсю перед святым постом,// Рискуя стать лукавому добычей.// Греши смелей, чтоб каяться потом!// Без ранговых различий и приличий//Всё испытать спешат и стар и млад://Любовь, обжорство, пьянство, маскарад». И из третьей октавы: «Вот маски: турок, янки – дудль, еврей,// Калейдоскоп невиданных уборов,// Лент, серпантина, фонарей,// Костюмы стряпчих, воинов, актёров –// Всё что угодно прихоти твоей …»[1, 3, 186-187].

Дух Венеции и многовековых традиций её карнавала, как проявление Свободы её народа, переворачивает все с ног на голову. Венеция становится фактором, побуждающим персонажей поэмы надеть маски традиционного триумвирата героев поэмы байронической, а сама поэма становится большой праздничной гондолой, раскрашенной в её цвета. Байрон чётко следует инструкции Розалинды, приведённой в эпиграфе, а именно при каждом удобном случае направляет уколы «шпилек» в воображаемое тело Англии.

Итак, Байрон соотносит Венецию с образом времени, однако Время для него – это История, история человечества и человеческой культуры. Байрон делает многовековую историю венецианской республики примером свободного государства. Она назидательный пример современникам, которые пали ниц перед иноземными захватчиками или своими парламентами, неспособными властвовать во имя блага народа. Поэт открыто соотносит Венецию с Англией. В сознании поэта это две морские державы с богатейшим культурным наследием. Творчество Байрона впитало с себя и карнавальный дух города, меняющий людей, заставляющий надевать разнообразные маски-личины. Так, в «Беппо» венецианский купец надевает маску турка, любитель легких флиртов – маску героя байронической поэмы, а поэт-изгнанник – маску легкомысленного повесы. Венеция не только становится катализатором поэтического вдохновения Байрона, но и активно способствует включению его творчества в пространство Истории, Культуры, Вечности.

Список литературы

  1. Байрон Дж. Г. Собрание сочинений в четырёх томах / Дж. Г. Байрон. - М.: Правда, 1981. -Т. 2-3.
  2. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин / В. М. Жирмунский. - Л.: Наука , 1978 .− 423 с.
  3. Моруа А. Дон Жуан, или Жизнь Байрона / А. Моруа.- М.: АСТ, 2009. – 256 с.