- Тема: Александр Исаевич Солженицын, 151.86kb.
- Александр Исаевич Солженицын (р. 1918): комментарии // Солженицын А. И. Вкруге первом., 370.44kb.
- Юрию Сидорову Александр Солженицын тоже хорошо запомнился: Приходил Александр Исаевич , 29.4kb.
- Александр Исаевич Солженицын, 610.43kb.
- Солженицын Александр Исаевич, 187.99kb.
- Александр солженицын, 55.68kb.
- Александр Исаевич Солженицын, 91.55kb.
- Александр Исаевич Солженицын, посмел сказать правду о страшном сталинском времени,, 66.39kb.
- Литература, 11 класс Тема урока : Александр Исаевич Солженицын, 20.69kb.
- Александр Солженицын. Матренин двор, 497kb.
Личность
Школьный учитель Александр Исаевич Солженицын
Публикация Наталии Дмитриевны Солженицыной
Педагогом надо родиться. Надо, чтоб учителю урок никогда не был в тягость, никогда не утомлял, — а с первым признаком того, что урок перестал приносить радость, — надо бросить школу и уйти. И ведь многие обладают этим счастливым даром. Но немногие умеют пронести этот дар через годы непогасшим.
Александр Солженицын. «Люби революцию»
Окончив в 1936 году среднюю школу в Ростове-на-Дону с «золотым» аттестатом, 17-летний Александр Солженицын поступил в Ростовский государственный университет на физико-математический факультет, который окончил с отличием в 1941 г. Одновременно два предвоенных года (1939/1940 и 1940/1941) он проучился в МИФЛИ (Москов-ский институт философии, литературы и истории) на заочном отделении факультета искусствоведения.
На долгом жизненном пути — сквозь войну, тюрьму, лагеря, ссылку, изгнание — Солженицыну пришлось сменить немало профессий и ремесел. Был он и школь-ным учителем, преподавал в пяти школах (четырех государственных и одной домашней). Вот «послужной список» учителя А.И.Солженицына:
МорозовскРостовской обл. — учитель математики в средней школе: 1 сентября — 16 октября 1941 г., до призыва в Действующую армию.
Аул Кок-ТерекДжамбульской области Казахской ССР — учитель математики и физики в средней школе: с апреля 1953 по май 1956 г.
Поселок МезиновскийКурловского района Владимир-ской обл. — учитель математики, физики, астрономии: 1956/1957 учебный год.
Рязань — учитель физики и астрономии: с сентября 1957 по декабрь 1962 г.
Кавендиш(штат Вермонт, США) — учитель математики, физики и астрономии своих сыновей, в домашней школе: конец 1970-х — начало 1980-х гг.
В этой публикации мы предлагаем читателю фрагменты из произведений Солженицына, посвященные его учительской работе, а также отрывки из воспоминаний его бывших учеников и коллег-учителей.
МОРОЗОВСК
Солженицын приехал в Москву на очередную экзаменационную сессию в МИФЛИ 20 июня 1941 года. Наутро объявили о нападении Германии. Война. Вернувшись в Ростов, кинулся в военкомат, но, как «ограниченно годный», мобилизации не подлежал, велели ждать. «Начинался учебный год, военкомат не брал, — так не сидеть же без дела, надо работать». И по путевке облоно Солженицын едет в Морозовск Ростовской области, где в школе нужен математик. Учит детей полтора месяца, а в середине октября получает долгожданную повестку и уходит на войну. Это время описано в его автобиографической ранней повести «Люби революцию»*, где впервые появляется Глеб Нержин, alter ego автора.
«…И вот, досрочно сдав у себя в Ростове последний государственный экзамен на физмате, — с легким сердцем перед простором, теперь свободным для всех наук и искусств, — Глеб немедля, в июне же, выехал на сессию и экзамены в свой заветный МИФЛИ — прославленный Московский институт философии, литературы и истории. Сдавать он вез — в голове, а больше в конспектах: латынь и церковно-славянский, несколько литератур — античную, всеобщую до Возрождения и русскую до Карамзина, еще историю Средних ве- ков, — но обилие предметов не тяготило его, — напротив, радовало своим разнообразием и своей непохожестью на аналитическую теорию дифференциальных уравнений и монодромные множества. Рассчитавши целые годы по секундам, Нержин не знал и не желал отдыха, не раз с благодарностью проверяя на себе правило Ламарка, что отдых состоит в смене работы.
Беречь! Беречь время и уплотнять его! — был напряженный девиз Глеба еще со школьного времени. Ни на какое ребяческое бортыжанье, пустое слонянье, кроме единственного только футбола, его невозможно было завлечь. Над ним напоминательно парила несчастная смерть отца в 27 лет. (А Лермонтов? А Эварист Галуа?) И Глеб действовал так, как если б и ему было определено столько же. Разрываясь между математикой, литературой и историей, он уже после третьего курса физмата изобрел: одновременно, заочно, учиться и в МИФЛИ».
(«Люби революцию». Глава первая:
Размолотные недели)
«Морозовск — сперва станица, потом рабочий поселок, а теперь переназванный в город — был гол, малозелен, подвержен пыльным ветрам Донской степи и ее изнурительному солнцу. Он лежал при железной дороге — одной из торных дорог великого отступления — и своими огненными крылами оно уже коснулось Морозовска и неисцелимо обожгло. Как порции крови по пульсирующей жиле, проталкивались на восток эшелоны — они везли оборудование заводов, складские товары, но это терялось в гамузе узлов, чемоданов, в сумятице напуганных и измученных людей… Вспухшими ценами базара, фантастическим обилием бумажных денег у многих «выковыренных», как называл народ эвакуированных, разбухшими ужасами рассказов, делающих войну ощутимо огнедышащей, — всем этим был разнохарактерно взбудоражен маленький городок. Но… хотя внутреннее чувство размеренности жизни уже давно было потеряно всеми — ее внешний отстук казался по-прежнему мерен: в читальне партпроса обновляли витрины по истории партии, в райисполкоме шли заседания по графику, … элеватор принимал хлеб, ремзаводик надрывался ремонтировать сельхозоборудование, в когизе продавались учебники к новому учебному году, а Глеб… сидел в ме- тодкабинете районо и впервые в жизни писал полугодовые календарные планы. Глебу дали вести математику и астрономию. <…>
С трепетом священнодействия входил он на сорок пять минут в замкнутый, взвешенный, ему одному подвластный мир класса. Белый мел ярко следил по густочерной доске. Дрожали вихры, суживались и расширялись глаза, фиолетовые петли выписывали перья — строка за строкой вышелушивалась идея вывода — неподвижные стекла окон не чуяли дрожи далекого запада — и буквы формулы красиво выстраивались, обведенные замкнутым прямоугольником, как замкнуты были эти сорок детей прямоугольником комнаты от войны и тревожных дум о будущем.
Педагогом надо родиться. Надо, чтоб учителю урок никогда не был в тягость, никогда не утомлял, — а с первым признаком того, что урок перестал приносить радость, — надо бросить школу и уйти. И ведь многие обладают этим счастливым даром. Но немногие умеют пронести этот дар через годы непогасшим. <…>
Звездными вечерами Нержин иногда собирал десятиклассников в школьном дворе и, установив Галилееву трубу, показывал им кольца Сатурна, учил находить многоцветный Антарес, голубое сердце Орла — Альтаир, в клюве у Лебедя — Денеб. Нержин знал, как обаяют астрономические истины и догадки юношеские умы, он звучным голосом давал пояснения у темнеющего постамента — и слышал сам, как прерывался его голос. Он уводил души молодых мальчиков и девочек к звездам, но тела их оставались на земле, отдаленно подрагивающей под гусеницами наступающих танковых армий врага. Пыл Глеба угасал, радость учить отемнялась безнадежностью».
(«Люби революцию». Глава вторая:
Утлое)
АУЛ КОК-ТЕРЕК
В начале войны пройдя ускоренный курс артиллерийского училища, Солженицын на фронте был командиром звукоразведывательной батареи. 9 февраля 1945 года, уже в чине капитана, был арестован контрразведкой СМЕРШ за критические высказывания в адрес Сталина в переписке с другом-офицером. Провел 8 лет в тюрьмах и лагерях, после чего был сослан «навечно» в аул Кок-Терек Джамбульского района Казахской ССР. В аул он прибыл этапом 2 марта 1953 года. Своему учительству в Кок-Тереке Солженицын посвятил несколько страниц в книге «Архипелаг ГУЛАГ»*.
«…В райпо внезапно пришел молодой завуч школы, казах. До меня он был единственный универсант в Кок-Тереке и очень этим гордился. Однако мое появление не вызвало у него зависти. Хотел ли он укрепить школу перед ее первым выпуском, но предложил мне: «Несите быстро ваш диплом!» Я сбегал, как мальчик, и принес. Он положил в карман и уехал в Джамбул на профсоюзную конференцию. Через три дня опять зашел и положил передо мной выписку из приказа облоно. За той же самой бесстыдной подписью, которая в марте удостоверяла, что школы района полностью укомплектованы, я теперь в апреле назначался и математиком и физиком — в оба выпускных класса да за три недели до выпускных экзаменов! <…>
Говорить ли о моем счастье — войти в класс и взять мел? Это и было днем моего освобождения, возврата гражданства. Остального, из чего состояла ссылка, я уже больше не замечал.
Когда я был в Экибастузе, нашу колонну часто водили мимо тамошней школы. Как на рай недоступный, я озирался на беготню ребятишек в ее дворе, на светлые платья учительниц, а дребезжащий звонок с крылечка ранил меня. Так изныл я от беспросветных тюремных лет, от лагерных общих! Таким счастьем вершинным, разрывающим сердце, казалось: вот в этой самой экибастузской бесплодной дыре жить ссыльным, вот по этому звонку войти с журналом в класс и с видом таинственным, открывающим необычайное, начать урок.
…Это были дети особенные. Они вырастали в сознании своего угнетенного положения. На педсоветах и других балабольных совещаниях о них и им говорилось, что они — дети советские, растут для коммунизма и только временно ограничены в праве передвижения, только и всего. Но они-то, каждый, ощущали свой ошейник — и с самого детства, сколько помнили себя. Весь интересный, обильный, клокочущий жизнью мир (по иллюстрированным журналам, по кино) был недоступен для них… Там, в метрополии, дети уже развыкли учиться, потеряли вкус, учились — как повинность отбывали, чтобы числиться где-то, пока выйдет возраст. А нашим ссыльным детям, если хорошо преподавать, то это было им единственно важное в жизни, это было все. Учась жадно, они как бы поднимались над своим вторым сортом и сравнивались с детьми сорта первого.
…При таком ребячьем восприятии я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием, и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им одним. Мне не хватало часов расписания, чтоб исправить и восполнить недоданное им раньше, я назначал им вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения, — и они являлись с такой дружностью и азартом, как не ходили в кино».
(«Архипелаг ГУЛАГ». Часть шестая,
глава 6: Ссыльное благоденствие)
В начале 1965 г., в алмаатинской газете появились рассказы учителей и учеников Коктерекской школы имени Кирова, ставших впоследствии учителями.
Фридия Ивановна Черноусова,
преподаватель немецкого языка
в Коктерекской школе тех лет:
— Нравился он мне своей эрудицией. Хорошо владел немецким языком, читал на английском. Был очень приятным собеседником... Когда сказали, что Исаевич стал писателем, я очень удивилась. Зря это он сделал. Его призвание — педагогика. Педагог он был на редкость талантливый... Исаевич умел подбирать ключи к сердцу любого ребенка.
Елизавета Ивановна Шмидт,
преподаватель немецкого языка:
— Знаете, я горжусь, что училась у Солженицына. Школу я окончила в 1956 году, это был последний выпуск Александра Исаевича. Вскоре он уехал в Россию... И не потому, что он стал известным писателем. Это был самый лучший, самый мой любимый учитель. Он для меня навсегда останется идеалом.
Е.И.Шмидт вспоминает, как в теплые вечера у мазанки учителя собиралось полно народу. Кто не мог осилить трудную задачу, кому нужно было повторное растолкование теоремы. Ведь Александр Исаевич требовал прочных знаний и никому поблажки не давал. На первом же экзамене он «завалил» человек пятнадцать. И сам не меньше пострадавших был раздосадован на скверное преподавание математики в школе. Зато через год картина изменилась неузнаваемо, его классы показывали отличные знания основ точных наук. Ученики запомнили бесконечные беседы, споры о вещах простых и сложных. Со степи прилетал ветер, напоенный запахами весенних трав. Тысячеглазо мерцали звезды. Говорили о дальних неведомых мирах, о таинственном космосе. Александр Исаевич изготовил с ребятами макет купола звездного неба. Когда под купол ставили лампу, четко проступали названия созвездий. Ребята задирали головы и старательно искали эти созвездия на настоящем небе. Надо ли говорить, как они любили уроки астрономии!
Турсунбек Мейркулов,
преподаватель физики:
— Солженицын заражал нас своей энергией. В класс врывался, как вихрь, на табурет садился, как в седло. И сходу начинал вести урок: «Дюсанов, к доске! Кукеева, покажите, как вы справились с заданием!» И хотелось попасть в темп, который тебе предлагали.
Ульмес Баяубаев,
преподаватель истории:
— Есть учителя, для которых класс — безликая масса. Или еще хуже — несмышленыши, которых нужно всегда и во всем наставлять. Полного понимания между таким преподавателем и детьми не может быть. Секрет обаяния Александра Исаевича: он никогда не выказывал превосходства взрослого, много знающего человека, держался с нами просто, как с равными. Бывал и строгим, требовательным, если кто-то нарушал слово, приходил не вовремя к месту условленной встречи. Сам он никогда не опаздывал и всегда выполнял то, что обещал, будь то дополнительное занятие по геометрии или простое фотографирование...
(Ю.Кунгурцев. «Солженицын в Казахстане» // Ленинская смена, Алма-Ата, 10 января 1965)
Б.Скоков, ученик Солженицына выпуска 1955 года, прислал ему, уже вернувшемуся из изгнания на родину, письмо с отчетом о себе и одноклассниках:
«Я учился у Вас три года, прошли мы с Вами все фундаментальные предметы, все 300 задач из учебника Худобина. Мне, Вашему ученику, который получал тройки и четверки по математике, удалось получить отличные оценки при поступлении в Новосибирский институт и с отличием его окончить. Я больше не встречал ни в учебе, ни в жизни человека более честного, трудолюбивого, знающего все на свете. Я помню Ваши слова на выпускном вечере, когда мы восхищались Вашим знанием математики, тогда Вы сказали: “Ребята, я знаю лучше русский язык и литературу”».
(Архив А.И.Солженицына)
Ученик казахского класса, Сейткерим Кожаназар, написал письмо в газету:
«Хочу через АиФ обратиться к Солженицыну. После восьми лет тюрем Александр Исаевич 3 года жил в ссылке… Преподавал в русских классах математику, физику, астрономию. Осенью 1955 г. замещал учительницу математики в казахском классе. У Александра Исаевича была исключительно своеобразная манера ведения урока: чистейшая русская речь и разносторонняя эрудиция держали нас под гипнозом этого сложного предмета. Через месяц вернулась наша учительница, и я перешел на «двухсменное» обучение: с утра сидел на ее уроках, потом, на ходу перекусив, бежал на уроки Александра Исаевича. Широким шагом он устремлялся к столу, принимал стойку “смирно” и произносил: “Здорово, орлы!” Это определило мою судьбу. Я выбрал профессию учителя математики, окончил КазГУ. И даже служил 3 года кадровым офицером-артиллеристом, как Александр Исаевич. Я шел по его стопам, учил детей заниматься самовоспитанием. Уроки Солженицына стали для меня стандартом мастерства. Почти полвека Александр Исаевич, как маяк в океане, помогает мне плыть по морям жизни».
(Учитель математики А.И.Солженицын» // Аргументы и факты, № 32, август 2004)
Т.Д.Лызлова, преподававшая в Коктерекской школе после Ярославского педагогического училища, вспоминает:
«Он сразу покорял своим внутренним обаянием, эрудированностью, всесторонней образованностью, и особенно в литературе, что меня всегда изумляло. Все дети в нашей школе были влюблены в математику и в Солженицына. Дети не очень хорошо владели русским языком. И вот им преподают математику на русском. И как! И они великолепно ее усваивают. И легко пишут всякие замысловатые формулы, и бегают стайкой за своим учителем, который ходит по поселку в поношенных ботинках и таких же поношенных брюках. И никто не обращает внимания, что у него всего, почитай, две рубашки, одна в желтую полосочку, другая — белая, единственная белая, с прохудившимся воротником, который некому заштопать».
(Мне довелось работать с Солженицыным в одной школе // « Золотое кольцо».
Ярославль, 1994. 14 июля)
МЕЗИНОВКА
В апреле 1956 г., после ХХ съезда КПСС, была снята ссылка с осужденных по 58-й статье. Солженицын уехал из Казахстана и поселился в сельской местности Средней России, во Владимирской области. В 1956/1957 учебном году преподавал математику и электротехнику в 8–10-х классах средней школы в поселке Мезиновка, а жил в деревне Мильцево, в доме крестьянки Матрены Васильевны Захаровой, которую позже обессмертил в рассказе «Матренин двор»*.
«Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад — просто в Россию. Ни в одной точке ее никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом годиков на десять. Мне просто хотелось в среднюю полосу — без жары, с лиственным рокотом леса. Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России — если такая где-то была, жила.
За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло — учительствовать. Говорили мне знающие люди, что нечего и на билет тратиться, впустую проезжу.
Но что-то начинало уже страгиваться. Когда я поднялся по лестнице Владимирского облоно и спросил, где отдел кадров, то с удивлением увидел, что кадры уже не сидели здесь за черной кожаной дверью, а за остекленной перегородкой, как в аптеке. Все же я подошел к окошечку робко, поклонился и попросил:
—Скажите, не нужны ли вам математики? Где-нибудь подальше от железной дороги? Я хочу поселиться там навсегда.
Каждую букву в моих документах перещупали, походили из комнаты в комнату и куда-то звонили. Тоже и для них редкость была — все ведь просятся в город, да покрупней».
(«Матренин двор». Глава 1)
«…Раз, придя из школы, я застал в нашей избе гостя. Высокий черный старик, сняв на колени шапку, сидел на стуле, который Матрена выставила ему на середину комнаты, к печке-«голландке». <…> Он сидел ровно, сложив руки на посохе, посох же отвесно уперев в пол, — сидел в положении терпеливого ожидания…
Когда я пришел, он плавно повернул ко мне величавую голову и назвал меня внезапно:
—Батюшка!.. Вижу вас плохо. Сын мой учится у вас. Григорьев Антошка…
Дальше мог бы он и не говорить… При всем моем порыве помочь этому почтенному старику, заранее знал я и отвергал все то безполезное, что скажет старик сейчас. Григорьев Антошка был круглый румяный малец из 8-го «Г», выглядевший как кот после блинов. В школу он приходил как бы отдыхать, за партой сидел и улыбался лениво. Уж тем более он никогда не готовил уроков дома. Но, главное, борясь за тот высокий процент успеваемости, которым славились школы нашего района, нашей области и соседних областей, — из году в год его переводили, и он ясно усвоил, что, как бы учителя ни грозились, все равно в конце года переведут, и не надо для этого учиться. Он просто смеялся над нами. Он сидел в 8-м классе, однако не владел дробями и не различал, какие бывают треугольники. По первым четвертям он был в цепкой хватке моих двоек — и то же ожидало его в третьей четверти.
Но этому полуслепому старику, годному Антошке не в отцы, а в деды, и пришедшему ко мне на униженный пок- лон, — как было сказать теперь, что год за годом школа его обманывала, дальше же обманывать я не могу, иначе развалю весь класс, и превращусь в балаболку, и наплевать должен буду на весь свой труд и звание свое?
И теперь я терпеливо объяснял ему, что запущено у сына очень, и он в школе и дома лжет, надо дневник проверять у него почаще и круто браться с двух сторон.
—Да уж куда крутей, батюшка, — заверил меня гость. — Бью его теперь, что неделя. А рука тяжелая у меня».
(«Матренин двор». Глава 2)
Вот учитель Солженицын сравнивает Коктерекскую и Мезиновскую школы:
«Преподавание в торфопродуктской («Мезиновской») школе я пытался оживить, но не достиг и отдаленно коктерекских результатов: дети были из семей, придавленных нуждой, а многие и в школу-то ходили за 5 верст по полю напрямик из окружных деревень — только чтоб здесь в лавке хлеба купить, а можно остаться и на 2-й и на 3-й год. (Русский район! — тут было много погибших на войне отцов и оттого дети их получали хоть и ничтожную пенсию, но — «до окончания средней школы». Для нищих колхозниц и это был заработок: не спеши, сынок, кончать…)»
(Архив А.И.Солженицына)
Ученики Мезиновской школы говорят, однако, о том, какой глубокий след оставил в их жизни тот год, что они учились у Солженицына. Сергей Фролов, будучи в 1960-х студентом Владимирского пединститута, предложил многотиражке «Молодой учитель» статью о Солженицыне-учителе. Тогда напечатать ее не решились, выдержки опубликовали только в 1993 г.:
«С первого дня мы полюбили Александра Исаевича. С нетерпением ждали его уроков. Урок проходил живо, интересно. Масса решенных примеров на доске, индивидуальные задания, устное решение примеров, новый материал, повторение, закрепление — итог проделанной работы за урок.
На контрольных никакой возможности списать не было. А.И. каждому из учеников давал задание на листочке и потом проверял в течение двух-трех дней. Рецензировал, например: «Молодец, соображаешь!» Или еще: «Начал правильно, хорошо, но в конце не хватило духу!» И так каждую работу не оставлял без внимания. Не считаясь со временем, старался в любое время помочь ученику. В перемену его можно было видеть только в кругу учеников.
Однажды он объявил, что скоро начнет работать математический кружок, записывайтесь у старосты класса. Желающих было очень много, на первом занятии 40 человек. А.И. предупредил, что кто не явится на одно из ближайших занятий, могут вообще не посещать кружок: интересного много, а повторять уже пройденное нет времени. На следующем занятии было 15–17 человек, с которыми он и занимался до конца учебного года. В кружке мы знакомились с лучшими математиками мира, с доступными нам открытиями в математике. Каждый из кружковцев делал тот или иной измерительный при- бор — астролябия, пантограф, эккеры двухзеркальный, крестообразный».
(Николай Лалакин. «Память благовеста». М.: Современный писатель, 1993)
Другие ученики: «Он не вел журнал. Переписал всех в простую ученическую тетрадь и на следующем уроке уже помнил все фамилии. Был очень строгий. Чтобы получить у него “4”, надо было несколько контрольных написать на “5”. Если видел, что человек чего-то не понимает, пытался докопаться до причин непонимания и спрашивал на каждом уроке» (В.Кишев, 1993). «В класс приходил с указкой и журналом, который лежал на столе и оставался нераскрытым. Никаких учебников и других книжек. Сразу же двое шли к доске, называлась страница учебника, параграф, номер задачи — работайте! А сам занимался с классом. И так все по памяти. Можно было не проверять — точно. Планку знаний он нам, конечно же, завышал. На логарифмической линейке сразу же начали с трехзначных цифр. Хоть и трудно, но освоили, а потом все как бы само пошло. На оценки был скуп, четыре с плю- сом — потолок, на пять, шутил он, я и сам не знаю» (В.Птицына / Яшина / 2003).
И опять Сергей Фролов: «Я был тогда, в 56-м, 1 сентября, деревенским пареньком, учеником 8 «Г». В первый же день учитель буквально ворвался в класс — здравствуйте, товарищи! — и через минуту шесть человек уже сидели с контрольными листочками, двое пыхтели у доски, а еще через день-два он перетасовал всю нашу колоду в двести, примерно, гавриков и девчонок: сильных самых собрал в «А» и «Б», послабее — в «В» и «Г» классы. И началась математика! Времени на урок нам всегда не хватало: 45 длились 5, казалось, минут. Он научил нас рабо- тать — мыслить точно, при этом не потеть, а играть. Он жил стремительно, жадно, мы ринулись за ним в поток жизни, который из деревенского, сонного, вдруг оказался головокружительно интересным, едва ли не сбивающим с ног».
(Л.Королев. «Один день Александра
Исаевича» / «Городские новости» /
Ярославль / 4 марта 1998)
РЯЗАНЬ
В Рязани А.И.Солженицын преподавал физику и астрономию в средней школе № 2, старейшей в городе, служившей экспериментальной базой Академии педагогических наук. Школа размещалась в здании Рязанского духовного училища, созданного по указу Петра I. Там в середине XIX века учился будущий великий физиолог И.П.Павлов. Все годы рязанского учительства Солженицын тайно, увлеченно и много писал. Он начал преподавать в 1957/1958 учебном году, а ушел из школы, завершив первое полугодие 1962/1963 года, после того как был напечатан «Один день Ивана Денисовича» и скрывать далее писательство стало невозможно. Вот выдержки из «журналистского расследования» того времени:
«Прямая улица, ведущая к Оке, замкнутая в конце соборами Рязанского кремля. На этой улице — здание средней школы, где до последних дней преподавал физик Александр Солженицын.
Достаточно было одного месяца, чтобы имя рязанского учителя узнали в Москве и Владивостоке, в Париже и на зимовьях Антарктиды.
...Шли последние дни учебного полугодия и последние дни декабря, когда я открыл двери этой школы.
Солженицын — человек двух призваний. Его педагогический талант столь же бесспорен, как и литературный.
Он не просто знает свой предмет. [Он преподает] с той свежестью и увлечением, которые можно объяснить лишь истинным призванием. Он следит за технической периодикой, он делает пространные доклады и сообщения, он постоянно «выходит из берегов» обычной школьной программы.
Вот что сказал один из учеников Александра Исаевича:
— Он интересно ведет уроки. Раньше я не любил физику...
И другой:
— Не знаю, какой из него получился писатель, но учитель он первоклассный.
То, что у Солженицына незаурядный литературный талант, никому из его коллег не приходило в голову. На мой вопрос они пожимают плечами. «Мы ничего не подозревали. Учитель как учитель. Лучше многих из нас. Не более».
Он дорожит временем, и это главное, что бросается в глаза при знакомстве с Солженицыным. Он приходит в школу за минуту-две до занятий. Он не задерживается после окончания уроков и без веской причины не заглядывает в учительскую. Он по возможности избегает долгих собраний, совещаний, не стесняясь воспользоваться помощью одного из своих учеников, чтобы проскользнуть незамеченным мимо распахнутой двери актового зала. В то же время он все успевает сделать. Он не нарушает обещаний, не опаздывает и требует самой щепетильной обязательности от других. Аккуратность Александра Исаевича стала почти нарицательной.
Солженицын несколько лет вел в школе фотокружок. Его лучшим помощником и любимым учеником был Саша Дмитриев. Я попросил юношу дать своему учителю характеристику в трех словах.
— Умен, аккуратен, бережлив, — сказал Саша.
На стенах школьной фотолаборатории висят инструкции и рекомендации для тех, кто здесь занимается. Все они аккуратно отпечатаны Солженицыным на той самой машинке, на которой была написана повесть “Один день Ивана Денисовича”».
(Виктор Буханов. «У Солженицына
в Рязани» // Литературная Россия,
25 января 1963 года)
А вот свидетельства рязанских коллег и учеников Солженицына, опубликованные спустя четверть века:
«Как преподавателя А.Солженицына очень уважали и ценили. Он всегда работал с выдумкой, ученикам было интересно на его уроках. Впервые о его книгах я разговаривал с Александром Исаевичем уже после его ухода из школы. Мы встретились в филармонии. Спросил — не собирается ли он писать книгу о школе. А.И. ответил, что, может быть, и написал бы, но написанное им все равно не напечатают» (О.Б.Суслович, в то время учитель истории школы № 2).
«Мы сталкивались с Солженицыным только по работе. Он энергичный, темпераментный человек. Объяснения его на уроках были захватывающими, эмоциональными. Ребята слушали его с большим вниманием. Я часто был свидетелем его блестящих уроков. О том, что он пишет, не знал» (И.А.Петров, учитель физики школы № 2).
«С приходом нового учителя у меня появился интерес к предмету. Он умел вдохновлять, вселять веру в себя. Все в классе занимались физикой с большой радостью, удовольствием. А.И. ввел систему преподавания по типу институтской. У нас были коллоквиумы, мы сдавали зачеты, часто ставили интересные опыты. Мне кажется, он с таким же успехом мог бы преподавать литературу. Главное было в том, как он это делал» (Н.Торопова / Сафонова / выпускница 1962 года).
(Свой среди чужих, чужой среди своих // Рязанский комсомолец, 28 ноября 1989)
С 1957 по 1961 год учился у Солженицына в рязанской школе Сергей Гродзенский, впоследствии опубликовавший свои воспоминания в «Книжном обозрении» и журнале «Звезда» (1994, № 6):
«Стиль Солженицына-педагога отличался от большинства учителей. Как-то на одном из первых его уроков класс хором «уличил» его в том, что в записи условия задачи он пропустил традиционные и казавшиеся нам тогда обязательными слова: «Дано», «Требуется определить», «Решение». Исаич, демонстрируя всем видом полнейшее недоумение, произнес: «Зачем?? Давайте экономить время и место в тетрадях». С тех пор исходные данные к задаче записывались в столбик и подчеркивались снизу и вертикальной чертой справа. Внизу (под чертой) символом и вопросительным знаком обозначалась цель задачи, а справа приводилось решение.
Урок А.И.Солженицына строился не совсем традиционно… классу в течение всех 45 минут приходилось работать активно. Для получения оценки не обязательно было выходить к доске. Достаточно в ходе урока 2–3 раза удачно ответить с места. Он требовал всегда ответа на поставленный вопрос, не допуская рассуждений вокруг да около. Делился с учениками не только знаниями, но и сомнениями. Если причина того или иного физического явления была ему (или науке того времени) неизвестна, он этого не скрывал.
Довольно часто Исаич устраивал контрольные работы. В вариант входили две задачи. Первая — элементарная, на школьном жаргоне — «задача в один вопрос». Вторая задача формулировалась так, чтобы ученик мог показать свои знания. Тут учитель учитывал, логичны ли рассуждения, насколько рационально решение. Черновик сдавался вместе с контрольной. «Может оказаться, что именно в черновике вы были рядом с решением», — говорил Александр Исаевич и в этом случае ставил отметку по черновику. Исаич старался дать возможность ученику поверить в свои силы. Говаривал, что человек порой сам свои потенциальные возможности не в состоянии оценить.
И я, и почти все другие ученики А.И.Солженицына нашего выпуска на вступительных экзаменах по физике получили «пятерку».
Уроки астрономии Исаич вел, пожалуй, еще увлеченнее, чем физики.
Он трепетно относился к русской речи. Болезненно реагировал на ее искажение. Догадывались ли мы, что он — писатель? Нет, могу сказать определенно.
Вообще его жизнь за школьным порогом была нам неведома.
Мы знали о нем меньше, чем об иных учителях».
(Исаич // Книжное обозрение, № 34,
24 августа 1990)
КАВЕНДИШ
В 1974 году, когда А.И.Солженицына выслали из СССР, его сыновьям было, соответственно, три года, полтора и шесть месяцев. Их детство проходило в лесистом северо-американском штате Вермонт, где уединенно жила семья близ маленького городка Кавендиш, и где они учились в местной школе. Но еще до американской школы началась их интенсивная учеба в школе домашней, одним из учителей которой был их отец. Он вспоминает об этих уроках в своих «Очерках изгнания»*:
А вот, затеваю я с двумя старшими и занятия по математике. (…Учу сыно- вей — привезла Аля из России — по тем книгам, что и сам учился.) Есть у нас и доска, прибитая к стенке домика, мел, ежедневные тетради и контрольные работы, все, что полагается. Вот не думал, что еще раз в жизни, но это уж последний, придется преподавать математику. А — сладко. Какая прелесть — и наши традиционные арифметические задачи, развивающие логику вопросов, а дальше грядет кристальная киселевская «Геометрия».
…А малыши первые годы росли на нашем участке как в русском заповеднике, Аля торопилась напоить их, до выхода в американскую среду, русским языком, ежедневно читала им вслух, они рано пристрастились и к собственному чтению, и к стихам наизусть (свою большую библиотеку Аля привезла почти целиком из Москвы). А я с Ермолаем–Игнатом, соединенно, вел алгебру и геометрию, со Степой позже, отдельно…
Стало ребятам от 7 до 10 — повел с ними физику и астрономию, и в конце августа, когда рано выступает звездное небо, водил их с горы и мимо пруда на единственную у нас открытую полянку, откуда можно было видеть распах звезд. Там разглядывали и запоминали созвездия и элементы математические, основные линии на небесной сфере, которые в другой день показывал на доске. Созвездия втягивали жадно.
…Во все свободные детские дни — в каникулы или когда гололед или снежная буря останавливали ход школьных автобусов, — Аля снова и снова занималась с детьми русскими предметами, а я — математикой и физикой».
(«Угодило зернышко…». Глава 6: Русская боль)
В одном из интервью (2003) музыкант Игнат Солженицын так отозвался об учителе-отце:
«Он замечательный педагог! Он один из самых лучших, а может быть, самый лучший учитель, с которым я встречался в жизни. Он обжигает, увлекает! Ты абсолютно не замечаешь времени, хочешь узнавать и узнавать дальше. Его урок похож на самое захватывающее приключение, как приключение Гекльберри Финна или Шерлока Холмса. Удивительно, как судьба одаривает людей: как будто не хватает его дара художника, общественного деятеля…
Мои родители дали нам, братьям, прекрасное домашнее образование, привили нам главное: любовь к процессу узнавания».
СНОСКИ
* Александр Солженицын. Люби революцию. В кн. Дороженька. М.: Вагриус, 2004.
* Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Екатеринбург: У-Фактория, 2007.
* Матренин двор // Александр Солженицын. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 1. М.: Время, 2006.
* Александр Солженицын. Угодило зернышко промеж двух жерновов: Очерки изгнания // Новый мир, 1998, № 9, 11; 1999, № 2; 2000, № 9, 12; 2001, № 4 ; 2003, № 11. n