Geum.ru

Русская армия в Кавказской войне XVIII-XIX вв

Вид материалаАвтореферат диссертации
Подобный материал:
1   2   3   4

    Донесения и другие официальные документы - сочинения особого жанра, имеющего свои законы, приемы отражения и искажения действительности, свой язык и внутреннюю структуру. В отличие от Европы, где эпизоды сражения наблюдались и оценивались с разных позиций и разными людьми, на Кавказе очень часто рапорт командира экспедиционного отряда оказывался единственным письменным документом. Важным является и то обстоятельство, что сам военный лексикон XVIII-XIX вв. далеко не всегда годился для адекватного описания местных реалий.

Особенностью корпуса источников о Кавказской войне является то, что подавляющая масса их освещает события с российской стороны. Народы, оказывавшие сопротивление России, не имели своей письменности, а немногие документы, написанные на арабском языке, практически все вышли из-под пера ученых мулл, и содержат очень мало информации, востребованной для данной работы. Кроме того, эти сочинения, сохранившиеся только в печатном виде, прошли жесткую цензуру русских издателей. Эта односторонность источниковой базы создает трудности при реконструкции картины событий двухвековой давности: нет возможности посмотреть на русскую армию глазами противника, собрать репрезентативный материал для анализа восприятия местными жителями поведения чинов Отдельного Кавказского Корпуса.

Вторая глава «ПРИСОЕДИНЕНИЕ КАВКАЗА В ВОЕННОЙ ИСТОРИИ РОССИИ XVIII-XIX ВВ.» состоит из пяти параграфов. В первом параграфе «ХРОНИКА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ НА КАВКАЗЕ В XVI-XIX ВВ.» рассмотрена история боевых действия армии России в указанном регионе. Персидский поход 1722-1723 гг. открыл список разномасштабных и регулярных столкновений вооруженных сил империи с горцами, на всем протяжении формировавшейся оборонительной линии от устья Кубани до устья Терека. Присоединение Кабарды и Осетии сопровождалось вооруженными конфликтами разной интенсивности. В последней трети XVIII века русским войскам, отправленным в Закавказье для помощи Грузии в борьбе с Турцией и Персией, пришлось сражаться с отрядами горцев. После присоединения Восточной Грузии к России в 1801 г., Петербург включился в сложнейшую систему местной политики, с неизбежными столкновениями с племенами, жившими на границах с новыми владениями империи. В 1817 г. началось постепенное установление контроля над горными районами Адыгеи, Чечни и Дагестана. Именно бои в этих областях и стали впоследствии называть Кавказско-горской войной. После нескольких крупных поражений в первых столкновениях чеченцы и дагестанцы объявили о своей покорности, но уже в начале 1820-х гг. сопротивление стало нарастать. В 1840-1847 гг. Чечня и Дагестан фактически контролировались Шамилем, который был вынужден сдаться только в 1859 г.

Со второй половины XVIII столетия до начала 1860-х гг. продолжались регулярные разномасштабные столкновения в бассейне Кубани. Только весной 1864 г. племена Западного Кавказа одно за другим объявили о своей покорности.25 После того, как Кавказская война «официально» закончилась, войскам неоднократно приходилось иметь дело с вооруженными выступлениями горцев. В 1859-1877 гг. только в Дагестанской области произошло 18 «возмущений». В 1858 г. пришлось «усмирять» ингушей. С мая 1860 по март 1861 гг. после выступления жителей аула Беной власти утратили контроль над горной Чечней. В 1863 г. восстали лезгины в Закатальском округе. В1864 г. потребовалась артиллерия для разгрома зикристов в районе Шали. В 1865 г. вспыхнуло новое восстание в Ичкерии.26 В 1866 г. подавлением очередного массового выступления завершилось присоединение Абхазии. В 1877-1878 гг. пришлось вести полномасштабные боевые действия в Чечне и Дагестане.

Для нашей работы тезис о чрезвычайной длительности войны на Кавказе (1722 - 1878 гг.) имеет принципиальное значение, поскольку постоянство этого конфликта оказывало большое влияние на его внутреннее содержание и заметно сказывалось на формировании особого типа кавказского солдата, на поведении регулярной армии.

Второй параграф «ЦЕЛИ И ЦЕНА КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ» посвящен выявлению причин конфликта. Приращение территорий в качестве «жизненного пространства» или сельскохозяйственных угодий не являлось стимулом для имперской экспансии. Неуспех – самое мягкое определение для результатов «крестьянской» колонизации Кавказа.27 Выдвижение станиц за Терек и Кубань имело своей основой не экономические, а военные резоны: командование пыталось разрушить хозяйственный фундамент сопротивления, создать на границе надежный заслон из военизированных поселений. Существовавший в XVIII в. интерес к местным недрам в начале XIX в. уже угас из-за выявившейся их бесперспективности. Главное минеральное богатство Кавказа – нефть до 1870-х гг. не считалась предметом, из-за которого стоило воевать. До середины XIX века горные предприятия края приносили казне одни убытки.28 Не оправдались надежды на производство здесь «колониальных» товаров, на пополнение казны за счет налогов с туземцев, на переориентацию грузовых потоков восточной торговли по трассе Баку-Астрахань-Петербург.

Мотивы движения России на Кавказ лежали вне сферы экономических интересов. Главную роль здесь играл военно-стратегический фактор, внутренняя логика конфликта. Обеспечение безопасности подконтрольной территории требовало завоевания или «усмирения» соседней, следствием чего стал процесс известный как «поиск границы». Пестрота и неопределенность этнополитической карты, особенности политической культуры Кавказа вели к тому, что Россия, присоединяя какую-то территорию, принимала в наследство все спорные пограничные вопросы. Поскольку практически все государства и родоплеменные организации имели застарелые конфликты со своими соседями,29 русская армия, олицетворявшая империю, всегда имела «казус белли». В этом отношении можно провести аналгию с положением французов в Алжире в 1830-1856 гг.

Россия заплатила очень высокую цену за присоединение этого края. Армия похоронила на Кавказе около одного миллиона человек, причем на одного убитого приходилось примерно девять умерших. Такое соотношение боевых и санитарных потерь характерно для кампаний, которые вели европейские войска за пределами Старого света. Примерно в таких же цифрах выражаются потери коренного населения Кавказа. Огромными были и финансовые затраты.

Мощнейшим импульсом продвижения России на Кавказ в XIX в. стала материализация имперских идей, выполнение «миссии белого человека».30

Отсутствие очевидных целей войны (понятных для участников с российской стороны) вкупе с ее небывалой продолжительностью выдвигали в качестве таковых конструкты, порожденные самой войной. Кавказский корпус шел в бой «потому что так заведено», чтобы отомстить за ранее погибших товарищей, чтобы удержать ранее захваченные рубежи. Фактически война велась ради самой войны, и это многое значило для трансформации Кавказских войск в особый субэтнос.

В третьем параграфе «ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВ И НАРОДОВ КАВКАЗА» рассматривается воинская культура региона, причем основное внимание уделено ополчениям горцев. Политическая и социальная организация как мусульманских, так и христианских провинций Закавказья облегчала задачу их покорения: военная и финансовая мощь империи имела там точки приложения – местную феодальную элиту. Комбинация устрашения и сохранения привилегий (имущества) позволила склонить на сторону коронной власти большую часть грузинской и азербайджанской знати. Почти двухвековое пребывание закавказских владетелей в состоянии ограниченного суверенитета в условиях турецкой и персидской экспансии также способствовало снижению резистентности этих структур как самостоятельных государств.

На Северном Кавказе вооруженные силы России столкнулись с ранее еще не ведомым противником: народы, у которых владение оружием составляло одну из важнейших частей быта. Хотя основным занятием подавляющего большинства жителей этого региона было земледелие и животноводство, они хорошо владели оружием и считали участие в военных предприятиях достойным делом. Сами мирные занятия горцев не отменяли обязательное участие неженатой молодежи в набегах, служивших средством социализации.31 Практически у всех горских народов существовали так называемые мужские союзы, одной из основных общественных функций которых была организация набегов и защита собственных селений.32

Природные и этнополитические особенности Северного Кавказа препятствовали военной экспансии горцев за его пределы. Хотя персидские, турецкие и грузинские правители приглашали их участвовать в своих военных предприятиях, огромный военный потенциал Северного Кавказа в основном реализовывался внутри этого края, что привело к созданию особой культуры перманентного военного конфликта. Высокая пассионарность горцев Северного Кавказа привела к разрушению феодальных структур, складывавшихся в ряде районов. Сохранились предания об «изгнании» князей из Чечни, уже на глазах русских произошла фактическая ликвидация ханских фамилий в Дагестане и борьба черкесских князей со свободными общинниками, закончившаяся победой последних. Свою лепту в этот процесс внесли в начале XIX в. и российские власти, нанеся удар по деспотическим правителям восточного Кавказа.33

Мощное чувство родовой и племенной солидарности было причиной того, что каждая силовая акция по отношению к одному человеку мобилизовала на его защиту всех, кто чувствовал с ним кровное единство. Все причины, по которым горцы брались за оружие (защита себя, семьи и имущества, месть за родственника, закрепление или повышения социального статуса, захват военной добычи, выполнение роли кунака или вассала, священная война с иноверцами) обеспечивали высокий уровень мотивации их действий. В XVIII-XIX вв. общественное сознание большинства горских народов не осуждало набеговую систему, более того, заметны были попытки найти ей обоснование в религиозной сфере. Русская экспансия на Кавказе привела к созданию большого числа объектов для нападения: агрессивных, чуждых, позволяющих рассчитывать на добычу.

В Новое время европейский солдат превратился в персонал, обслуживающий боевую машину (мушкет, пушку и т.д.). Его цельность как самостоятельного воина разрушалась западными тактическими приемами и системой обучения. Горцы же сохранили эту очень важную цельность, что в условиях маневренной и многовариантной войны имело огромное значение. Их снаряжение, тактика и военные обычаи являлись продуктом многовековой практики постоянных междоусобиц. Основным тактическим приемом был набег, предусматривавший быстрое и внезапное вторжение на вражескую территорию и столь же быстрое возвращение в свои пределы.

В четвертом параграфе «ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ ИМАМАТА ШАМИЛЯ» рассматривается трансформация горской военной организации в эпоху имама Шамиля. До начала 1830-х гг. рисунок войны определялся в основном сериями ожесточенных, но сравнительно коротких и разрозненных вспышек. Затем наличие центрального руководства проявилось в увеличении длительности и организованности «возмущений». Это было не только следствием деятельности религиозного вождя, но и реакцией на поведение русской армии. Многократные присяги о «покорности» различных родов и этнических групп являлись не более чем средством избежать больших человеческих и материальных жертв, оформлением перемирия. Походы русских войск в «доермоловский» период не выходили за рамки того, что Кавказ переживал не единожды (нашествия персов, монголов, арабов и т.д.). Этим объясняется то, что в 1817-1819 гг. после кровавых сражений Чечня и Дагестан признали себя подданными русского царя. Однако дальнейшие действия русских противоречили всем представлениям о войне, которые, в силу высокой милитаризации горского общества, являлись едва ли не основой местной картины мироустройства. Они не ушли, стали вмешиваться во внутренние дела горцев, создав предпосылки для появления имама Шамиля. Большую роль в обострении ситуации сыграла политика Ермолова по отношению к туземной феодальной знати: как и П.Д. Цицианов (главнокомандующий на Кавказе в 1802-1806 гг.) он многое сделал для подрыва власти ханов, составлявших противовес теократам. Сосредоточение в руках Шамиля невиданных ранее властных ресурсов привело к радикальным изменениям в соотношении сил на Северо-Восточном Кавказе: попытки занять нейтральную позицию карались столь же жестоко, как и сотрудничество с русскими. Правительственные же войска не могли обеспечить безопасность всем, кто был готов прекратить сопротивление.

Основой стратегии Шамиля стало понуждение противника к постоянным передвижениям, которые мешали планомерному проведению операций. Регулярные войска именно на таких изматывающих маршах оказывались наиболее уязвимыми для нападений партизан. Не имея возможности «жестко» оборонять территорию имамата, Шамиль выбрал единственный возможный для него вариант маневренной войны. Имам провел реформу армии, придав ранее аморфным горским ополчениям некоторый порядок, заложил основы системы тылового обеспечения, упорядочил комплектование отрядов. Эти и другие мероприятия, направленные на повышение управляемости войском, с одной стороны заметно усилили сопротивление горцев, которые сумели в 1840-е гг. перейти в стратегическое наступление и фактически установить контроль над большей частью территории Чечни и Дагестана. С другой стороны, концентрация сил снизила маневренность армии имама, лишила ее непредсказуемости. Складывание имамата позволило русскому командованию найти ранее не существовавшую точку приложения силы. Шамиль, вовлекая огромную массу населения в боевые действия, заставлял буквально каждую «ячейку» горского социума убедиться на личном опыте в бесперспективности сопротивления.

Пятый параграф «ПРИРОДА КАВКАЗА КАК ПРОТИВНИК» посвящен вопросу о роли природного фактора в завоевании Кавказа. Военно-антропологический подход сам по себе предполагает учет климатических и ландшафтных условий военных операций. Рисунок вооруженных конфликтов на территории Старого Света соответствовал политической и военно-технической организации пространства. Кроме того, европейское военное дело было теснейшим образом привязано к тем природным условиям, в которых оно сформировалось: густонаселенная равнина, на которой доминируют освобожденные от леса площади, и умеренный климат.

Европейское военное пространство организовывалось в XVIII-XIX вв. прежде всего в интересах пехотных частей. Поэтому во всех европейских языках место сражения называется полем битвы (champ de bataille, battlefield, Schlachtfeld, etc.). Это - отражение практики организации боя на открытом пространстве, необходимом для развертывания войск и управления ими. Горные и лесные массивы считались военными теоретиками серьезными препятствиями, операции в них являлись редкими исключениями. Каждый горец был и разведчиком, и связистом, и начальником штаба, и командиром, и бойцом, и интендантом в одном лице. В регулярном войске все эти функции разделены, и чем больше воинское формирование, тем медленнее движется информация в ту или другую сторону по «технологической военной цепочке», в результате чего утрачиваются преимущества европейской армии. В горной местности резко снижалась эффективность артиллерии, затруднялось управление войсками, возможность штыковых атак.

Природные условия Кавказа вступали в противоречие с основным принципом европейской военной организации того времени - воспитанием и обучением солдата не как самостоятельной боевой единицы, а как части коллектива. Кавказ дробил военную машину, вторгшуюся на его территорию, на отдельные детали и тем самым лишал ее мощности. Разумеется, нельзя назвать природу главным препятствием на пути установления российского владычества на Кавказе, но влияние этого фактора было чрезвычайно велико.

На Кавказе в полной мере проявилась привязанность европейской военной системы к европейскому же климату, рельефу, антропогенным изменениям ландшафта. При кратковременных экспедициях, при незначительной интенсивности боев европейская армия могла в какой-то мере минимизировать воздействие неблагоприятных природных условий. Однако в условиях длительной войны войскам приходилось адаптироваться к окружающей среде, двигаясь по этому пути вслед за туземцами, принимая шаг за шагом их быт и обычаи. В то же время, не могло быть и речи отказа от европейского вооружения и, соответствующей организации войск, ориентированных на действия на открытых пространствах. Поэтому титаническая работа по рубке леса, приспособление ландшафта к своим возможностям было проявлением компромисса между двумя военными культурами.

Третья глава «ЕВРОПЕЙСКАЯ АРМИЯ В НЕЕВРОПЕЙСКОЙ ВОЙНЕ» посвящена трансформации военной системы, построенной по западным моделям, под воздействием реалий Северного Кавказа. В первом параграфе «КРИЗИС ЕВРОПЕЙСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ “ПРОСТРАНСТВА ВОЙНЫ”» объясняется процесс выбора стратегии (навязывание генеральной битвы, захват важнейших пунктов, создание кордонных линий, проведение масштабных экспедиций, формирование сети укрепленных опорных пунктов, экономическая блокада, превентивные и экзекуционные набеги).

Европейские основы стратегии оказались практически не приемлемыми на Северном Кавказе: ни победы ( в европейском понимании) в открытых сражениях, ни устройство оборонительных линий, ни строительство множества фортов, ни походы больших отрядов не приближали к окончательному и бесповоротному «замирению». Не более продуктивными были и разгромы аулов, считавшихся «оплотом» сопротивления (Салты, Ведено, Гимры, Гергебиль, Дарго, Шали и др.). Осознание этого русским командованием приходится только на конец 1840-х гг.

«Рассеивать» горцев, как часто предписывали директивы, исходящие от самого императора, было совершенно бессмысленно, так как, в случае надобности, они сами легко рассредоточивались, а затем, с не меньшей легкостью собирались вновь. Это была не европейская армия, которая для своего возрождения требовала колоссальных организационных усилий, финансовых затрат и продолжительного времени. Отсутствие у горцев военной организации западного типа не позволяло закончить войну одним или несколькими «решительными» ударами.

К устройству кордонных линий и фортов в «стратегически» важных точках подталкивало характерное для Кавказа смешение военных и политических задач. Укрепления возводились «…для указания предела или окраины занятой нами территории».34 При этом их гарнизоны в большинстве случаев жили в обстановке постоянной тревоги, а границы их влияния ограничивались дальностью прямого выстрела.

Неэффективность крупных экспедиций, превращавшихся большей частью в изнуряющие войска переходы по горному бездорожью, а также прочие вышеназванные стратегические приемы подталкивали кавказское командование к использованию по существу туземной стратегии – к карательным и превентивным набегам. Большинство этих так называемых «частных» экспедиций было рефлексом на военную активность горцев. Только система набегов могла быть сравнительно безопасным средством мобилизации местных ресурсов (провиант и фураж). Набеги вели к «варваризации» войск, к «приватизации» войны, превращению ее в нескончаемую средневековую междоусобицу.

На Северном Кавказе оказались малопригодными и многие тактические установки, основанные на европейских военно-культурных реалиях. Достаточно сказать, что здесь самым ответственным пунктом был не авангард, который в Европе являлся едва ли не синонимом отваги, а арьергард - замыкающая часть колонны. В маневренной войне, без четкого определения фронта и тыла, наступление и ретирада не являлись противоположностями, что не всегда понимали командиры, не вполне усвоившие местные правила. С теми же проблемами организации пространства войны столкнулся и русский флот, которому пришлось вести утомительную «малую», партизанскую войну в морском ее варианте.

Регулярная армия, поставленная в условия «нерегулярной» войны, должна была претерпеть соответствующие этим вызовам метаморфозы. Попытки применить в специфических местных условиях европейские стратегические установки способствовали эскалации конфликта.

Во втором параграфе «ВООРУЖЕНИЕ И СНАРЯЖЕНИЕ РУССКОЙ АРМИИ НА КАВКАЗЕ» основное внимание уделяется применению технических средств ведения войны и экипировке войск России в военно-антропологическом контексте. Основная часть борьбы за Кавказ пришлась на время, предшествовавшее революционным переменам в военной технике, дававшим неоспоримое преимущество европейским армиям в их столкновениях с войсками неевропейскими. В Чечне и Дагестане гладкоствольные ружья со штыком далеко не всегда оказывались универсальным средством боя, а тяжесть артиллерии и боеприпасов в условиях труднопроходимой местности снижала техническое превосходство русских отрядов. Малая надежность ударно-кремневого замка, небольшая дальность прицельной стрельбы ставила русских солдат в невыгодные условия в соревновании с горцами, пользовавшимися винтовками. Переход же к туземному типу вооружения отвергался по целому ряду причин (сопротивление военного руководства, невозможность применения винтовки в рукопашной схватке и т.д.).

Эволюция мундира в ХVIII - первой половине ХIХ вв., проходившая в эпоху господства сомкнутого строя, в большей степени отвечала требованиям военной эстетики а также использованию одежды для управления войсками (сигнальная система, составная часть дисциплинарного комплекса). Обмундирование регулярной армии по своим конструктивным особенностям являлось частью европейской военной субкультуры и потому мало отвечало требованиям местного климата и особенностям перманентной войны. У народов Кавказа детали костюма и оружия позволяли определить не только принадлежность воина к тому или иному роду. Униформа ставила всю армию в положение кровников тех, кто потерял в бою с русскими своих сородичей. Непрактичность обмундирования в условиях постоянных военных тревог вкупе с недостатками интендантской службы стали причиной того, что внешний вид солдат и офицеров Отдельного Кавказского корпуса был далек от уставного образца. Приспособление снаряжения к местным условиям проводилось исподволь и после нескольких лет практического использования закреплялось нормативными актами.

Долгим и трудным был путь выработки особого, кавказского типа крепостных сооружений, наиболее пригодного в местных условиях. Многолетнее сопротивление непригодным нормам в снаряжении и фортификации сыграло огромную роль в выработке особого типа кавказского солдата, в складывании особого менталитета человека, который осознавал, что только от его собственной инициативы и разумения зависит его собственная жизнь и жизнь товарищей по оружию. Реалии Кавказа заставляли русских солдат и офицеров осознать и прочувствовать всю условность культурных европейских императивов в области военного дела. Немалое значение имел отказ от соблюдения уставной формы одежды, поскольку, расставаясь с кивером и прочими атрибутами плац-парадной и одновременно европейской военной культуры, принимая во многом вид туземца, русский солдат повышал свою готовность воспринять и другие элементы горского военного дела.