Geum.ru

Габриель Гарсия Маркес. Любовь во время чумы

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   35

испражняется хорошо, и на тех, кто испражняется плохо". На

основе этой догмы тот разработал целую теорию о человеческом

характере и считал ее более точной, чем астрология. Многолетний

собственный опыт позволил Флорентино Арисе поставить вопрос

иначе: "Мир делится на тех, кто понимает толк в постели, и на

тех, кто вообще не понимает, что это такое". К последним он

относился с недоверием: когда с ними приключалось это необычное

для них дело, они начинали кичиться своею любовью так, будто

сами только что все изобрели. Те же, кто знал в этом толк и

предавался этому часто, наоборот, лишь ради этого жили. Они

чувствовали себя естественно и прекрасно и были немы как

могила, ибо понимали, что от сдержанности и благоразумия

зависит их жизнь. Они никогда не похвалялись своими доблестями,

ни с кем не откровенничали и выказывали к этому вопросу такое

безразличие, что даже могли прослыть импотентами, совершенно

фригидными, а то и стыдливыми гомосексуалистами, что и

случилось с Флорентино Арисой. Однако подобные заблуждения были

им на руку, ибо служили защитой. Словно члены некой тайной

ложи, они узнавали друг друга в любом конце света, не нуждаясь

в языке или переводе. А потому Флорентино Ариса не удивился

ответу девушки: она была из своих, из этих, и знала, что ему

известно, что она это знает.

На этот раз он грубо ошибся и эту ошибку будет вспоминать

каждый день и каждый час, до самой смерти. Не любви она хотела

просить у него, и уж, во всяком случае, не той, что покупают за

деньги, она просила у него работы - любой и за любое жалованье,

- работы в Карибском речном пароходстве. Флорентино Ариса так

устыдился своего поведения, что отвел ее к начальнику,

ведавшему персоналом, и тот взял ее в общий отдел на самую

низшую должность, где она проработала три года, серьезно,

скромно и с полной отдачей.

Контора речного пароходства с самого основания компании

находилась напротив речной пристани и не имела никакого

отношения ни к порту для океанских пароходов, расположенному на

другой стороне бухты, ни к рыночному причалу в бухте

Лас-Анимас. Это было деревянное строение с двускатной цинковой

крышей; длинный балкон с перилами тянулся по фасаду, забранные

проволочной сеткой окна смотрели на четыре стороны, и все

стоявшие у причала суда были отлично видны в них, словно на

картинке, пришпиленной к стене. Строившие это здание немцы,

прежние владельцы компании, красили цинковую крышу в красный

цвет, а деревянные стены - в ослепительно белый, отчего здание

походило на речной пароход. Позднее строение целиком

перекрасили в синий цвет, а к тому времени, когда Флорентино

Ариса пришел служить в пароходство, контора превратилась в

пыльный барак неопределенного цвета, а на ржавевшей крыше

сверкали жестяные заплаты. За домом в беленом дворике,

огороженном проволокой, точно курятник, находились два склада

более поздней постройки, а позади них, в непроточном узком

канале, грязном и зловонном, догнивали скопившиеся за полвека

отбросы речного пароходства: останки исторических судов, от

первого, примитивного, однотрубного, спущенного на воду Симоном

Боливаром, до современных, с электрическими вентиляторами в

каютах. Большинство пароходов разбиралось на части, которые

использовались для других, новых, но многие выглядели так, что,

казалось, стоит их чуть подкрасить - и они спокойно могут

пускаться в плавание, как есть, не стряхнув с себя игуан и

гроздья крупных желтых цветов, придававших им такой

романтический вид.

На верхнем этаже здания помещался административный отдел в

маленьких, но удобных и хорошо оборудованных комнатах, похожих

на корабельные каюты, поскольку дом строили не обычные

архитекторы, а морские инженеры. В конце коридора, словно это

был еще один, лишний служащий, располагался дядюшка Леон XII, в

точно такой же комнатке, как и все остальные, с единственной

разницей: каждое утро на его письменном столе в стеклянной вазе

появлялся новый душистый цветок. В нижнем этаже размещалось

отделение для пассажиров, зал ожидания со скамьями и стойкой,

где продавали билеты и принимали багаж. И наконец, существовал

еще малопонятный общий отдел - само название отдела

свидетельствовало о неясности его назначения, - общий отдел,

куда отправлялись умирать трудной смертью те проблемы, которые

никак не могла разрешить вся остальная контора пароходства.

Именно там находилась Леона Кассиани, за письменным столиком,

среди сваленных в кучу мешков с маисом и безнадежных бумаг, в

тот день, когда дядюшка Леон XII зашел собственной персоной в

общий отдел в надежде, что ему придет в голову шальная идея,

как приспособить хоть к чему-то этот чертов отдел. Проведя три

часа в набитом служащими зале, где он задавал вопросы,

рассуждал теоретически и занимался конкретным разбирательством,

дядюшка Леон XII вернулся к себе в кабинет в тяжелой

уверенности, что не решил ни одного из многочисленных вопросов,

а напротив, возникло много новых, разнообразных и совершенно

безнадежных проблем.

На следующий день Флорентино Ариса, войдя к себе, нашел на

столе служебную записку Леоны Кассиани с просьбой изучить ее и,

если он сочтет уместным, показать дядюшке. Накануне во время

беседы дядюшки Леона XII с персоналом она единственная не

проронила ни слова. Она прекрасно понимала свое положение - ее

взяли из милости - и в служебной записке отметила, что вела

себя так не потому, что отстранялась от дела, но из уважения к

иерархии, сложившейся в отделе. Все выглядело пугающе просто.

Дядюшка Леон XII считал, что отдел необходимо реорганизовать

коренным образом, а Леона Кассиани думала иначе, основываясь на

той простой логике, что общего отдела как такового не было -

была свалка неудобных и заковыристых, однако несущественных

проблем, от решения которых другие отделы уходили. И выход

заключался в том, чтобы ликвидировать общий отдел, а нерешенные

вопросы вернуть для решения туда, откуда они пришли.

Дядюшка Леон XII не имел ни малейшего понятия, кто такая

Леона Кассиани, и, как ни припоминал вчерашнего собрания, ее он

вспомнить не мог, однако, прочитав записку, вызвал Леону

Кассиани и два часа проговорил с нею за закрытой дверью.

Говорили они обо всем на свете - такова была его манера

узнавать людей. Ее записка основывалась на обычном здравом

смысле, и предложенное решение дало искомый результат. Но

дядюшку Леона XII поразило не это, его поразила она сама. И

главное - что единственное обучение, которое она прошла после

начальной школы, было обучение в шляпной мастерской. Но дома,

сама, она выучила английский по ускоренному методу без

преподавателя, и вот уже три месяца по вечерам брала уроки

машинописи - новомодное дело, которому прочили такое же большое

будущее, как в свое время телеграфу, а еще раньше - паровым

машинам. Когда она вышла из кабинета дядюшки Леона XII, он уже

называл ее так, как будет называть всегда: тезка-Леона. И уже

решился росчерком пера уничтожить беспокойный отдел и раздать

накопившиеся проблемы тем, кто их породил, как предлагала Леона

Кассиани, и уже придумал для нее самой место, еще без названия

и без определенных обязанностей; по сути же она становилась его

личным помощником. В тот же день, похоронив безо всяких

почестей общий отдел, дядюшка Леон XII спросил у Флорентино

Арисы, откуда он взял эту Леону Кассиани, и тот рассказал ему

все, как было.

- Так возвращайся в трамвай и приведи мне всех таких, как

эта, - сказал ему дядюшка. - Еще парочка таких - и мы вытащим

твой тонущий корабль.

Флорентино Ариса счел это обычной дядюшкиной шуткой,

однако на следующий день обнаружил, что лишился пожалованного

ему полгода назад экипажа, дабы он продолжал поиски

скрывающихся в трамвае талантов. А Леона Кассиани очень скоро

распрощалась с былой скромностью и извлекла наружу все, что так

хитро скрывала целых три года. В следующие три года она забрала

в свои руки полный контроль над всем, а за четыре последующих

добралась до дверей правления пароходства, однако войти в эти

двери не захотела, потому что и без того оказалась всего на

одну ступень ниже Флорентино Арисы. До сих пор она находилась в

его распоряжении и желала оставаться ему подчиненный, хотя на

деле все было совсем иначе: сам Флорентино Ариса не

догадывался, что это он находился в ее распоряжении. А именно:

в правлении он выполнял всего-навсего то, что предлагала она,

помогая ему подниматься вверх вопреки всем козням его тайных

недругов.

Леона Кассиани имела дьявольский талант к тайным интригам

и всегда в нужный момент оказывалась там, где ей следовало

быть. Она была динамична, молчалива и мудро нежна. Но если

надо, умела скрепить сердце и обнаружить железный характер.

Однако ради себя этого свойства в ход не пускала. Единственной

ее целью было - любой ценой, а если понадобится - кровью,

расчистить путь наверх для Флорентино Арисы, до той высоты, на

которую он сам хотел подняться, не очень рассчитав собственные

силы. Она бы, разумеется, в любом случае, делала то же самое из

властолюбия, но вышло так, что она это делала осознанно, из

чистой благодарности. Она интриговала так отчаянно, что сам

Флорентино Ариса запутался в ее ухищрениях и, было дело, даже

безуспешно пытался закрыть ей дорогу, думая, что она пытается

закрыть дорогу ему. Леона Кассиани расставила все точки над

"i".

- Вы ошибаетесь, - сказала она ему. - Я готова бросить все

это, только скажите, но сперва подумайте хорошенько.

Флорентино Ариса, который и в самом деле не успел еще

подумать хорошенько, подумал настолько хорошо, насколько мог, и

сложил перед ней оружие. По правде сказать, даже в разгар

глухой войны, которая кипела в недрах переживавшего постоянный

кризис предприятия, даже страдая от драм, неизбежных в жизни

охотника за женщинами, и мучаясь слабевшей день ото дня мечтой

о Фермине Дасе, невозмутимый с виду Флорентино Ариса ни минуты

не мог спокойно взирать на это чарующее зрелище: отважная

негритянка, по уши завязнув в мерзостях и в любви, вела

отчаянное сражение. Сколько раз втайне он горько жалел, что,

по-видимому, она была не той, за какую он принял ее при

встрече, а то бы начхать на все принципы да закрутить с нею

любовь, даже за деньги, за звонкую золотую монету. Ибо Леона

Кассиани оставалась точно такой, какой была в тот день в

трамвае, - те же наряды ветреной невольницы, те же

невообразимые тюрбаны, те же бряцающие браслеты, бусы и

ожерелья и перстни с фальшивыми камнями на каждом пальце, одним

словом, уличная львица. А то немногое, что годы добавили к ее

внешности, только пошло ей на пользу. Она вступила в пору

ослепительного расцвета, ее жаркое тело африканки наливалось

тугой зрелостью, а женское очарование дразнило и будоражило.

Флорентино Ариса за все десять лет ни разу больше не сделал ни

намека, ни шага ей навстречу, искупая свою прошлую ошибку, а

она помогала ему во всем, кроме этого.

Однажды он засиделся в конторе допоздна, после смерти

матери он стал частенько засиживаться, и, выходя, увидел, что в

комнате Леоны Кассиани горит свет. Он открыл дверь, не

постучав, она была там: одна, за письменным столом,

сосредоточенно-серьезная, в новых очках, которые придавали ей

ученый вид. Флорентино Ариса со счастливым ужасом вдруг понял,

что они одни в доме, что пристань безлюдна, город спит, вечная

ночь опустилась на утонувшее в тумане море, а печально

прокричавший пароходик подойдет к берегу не раньше, чем через

час. Флорентино Ариса оперся обеими ладонями о рукоять зонтика,

точь-в-точь как тогда, когда заступил ей дорогу в Ламповом

переулке, но только теперь он уперся зонтиком в пол затем,

чтобы незаметно было, как ходуном ходят его колени.

- Скажи на милость, Леона, львица моя дорогая, -

проговорил он, - когда же мы наконец с этим покончим?

Она ничуть не удивилась, совершенно спокойно сняла очки и

солнечно ему улыбнулась. На "ты" они никогда не были.

- Ах, Флорентино Ариса, - сказала она, - десять лет я сижу

тут и жду от тебя этого вопроса.

Поздно: возможность, которая возникла в трамвае и еще

долго оставалась, пока Леона Кассиани сидела на том самом

стуле, на котором она сидела сейчас, возможность эта ушла

невозвратно. Ради него ей пришлось проделать столько тайных

мерзостей, ради него она вынесла столько гнусной грязи, что за

это время больше него прошла по дороге жизни и теперь уже не

чувствовала той разницы в двадцать лет, что была между ними:

она состарилась ради него. Она так его любила, что предпочла не

обманывать, а любить дальше, хотя и пришлось сказать ему об

этом довольно грубо.

- Нет, - сказала она. - Это все равно, что переспать с

собственным сыном, которого у меня нет.

У Флорентино Арисы навсегда осталась заноза оттого, что

последнее слово было не за ним. Он считал: говоря "нет",

женщина ждет, что будут настаивать, это ее решение еще не

окончательное, но с Леоной было иначе: он не мог рисковать и

ошибиться во второй раз. И он отступился, не выдав досады, с

любезной миной, что было вовсе не легко. Но с той ночи, какая

бы тень между ними ни скользнула, она тотчас же рассеивалась

без следа, а Флорентино Ариса понял наконец, что можно дружить

с женщиной, даже если ты с нею не спишь.

Леона Кассиани была единственным человеком, кому

Флорентино Ариса попробовал открыть свою тайну о Фермине Дасе.

Те немногие, кто знал, уже начинали забывать об этом,

Трое из них, без сомнения, унесли тайну с собой в могилу:

его мать задолго до смерти вычеркнула из памяти вообще все,

Гала Пласидиа, на попечении которой находилась Фермина Даса

почти девочкой, скончалась в преклонном возрасте; а незабвенной

Эсколастики Дасы, той, что принесла в молитвеннике его первое в

жизни любовное письмо, наверняка тоже не было в живых, Лоренсо

Даса, о судьбе которого он ничего не знал, конечно, мог в свое

время рассказать что-то сестре Франке де ла Лус, желая

предотвратить исключение дочери из колледжа, но едва ли та

рассказала об этом кому-нибудь еще. Оставались еще одиннадцать

телеграфистов из дальней провинции, где жила Ильдебранда

Санчес, которые отправляли телеграммы с полными именами и

адресами, и, разумеется, сама Ильдебранда Санчес со свитой

необузданных юных родственниц.

Но Флорентино Ариса не знал, что в этот список следует

включить и доктора Хувеналя Урбино. Ильдебранда Санчес открыла

ему секрет в те первые годы, когда он часто навещал их. Но

рассказала она это мимоходом и словно бы невзначай, так что

сказанное не влетело в одно ухо и вылетело в другое, как она

полагала, а вообще никуда не влетело. Дело было так:

Ильдебранда упомянула Флорентино Арису как одного из тех тайных

поэтов, которые, по ее мнению, вполне могли победить на

Цветочных играх. Доктор Урбино силился вспомнить, о ком она

говорит, и тогда она сказала, хотя никакой нужды в этом не

было, что он - тот единственный претендент, который был у

Фермины Дасы до замужества. Она рассказала об этом как о чем-то

совершенно невинном, скоротечном и не более чем трогательном.

Доктор Урбино отозвался, не глядя на нее: "Никогда бы не

подумал, что этот тип - поэт". И в тот же момент выкинул его из

памяти, как привык выкидывать многое, поскольку его профессия

приучила его управлять забвением в угоду этике.

Флорентино Ариса отметил, что все хранители тайны, за

исключением его матери, принадлежали к миру Фермины Дасы. В его

мире он оставался один на один с тяжким грузом, который иногда

ему неодолимо хотелось с кем-то разделить, но до тех пор еще

никто не заслужил такого доверия. Леона Кассиани была

единственной, оставалось только придумать, как это сделать, и

дождаться случая. Он думал как раз об этом в послеобеденный

летний зной, когда доктор Хувеналь Урбино поднялся по крутой

лестнице КРП, делая остановку на каждой ступеньке, чтобы выжить

в этом пекле, и появился в конторе у Флорентино Арисы,

запыхавшийся, мокрый от пота вплоть до брюк, и проговорил на

последнем дыхании: "Похоже, надвигается циклон". Флорентино

Ариса не раз видел его здесь - тот приходил к дядюшке Леону

XII,-но никогда прежде у него не было такого четкого ощущения:

этот нежеланный посетитель имеет отношение к его жизни.

В ту пору и доктор Хувеналь Урбино испытывал некоторые

трудности и вынужден был ходить от двери к двери со шляпой в

руке, прося взносы на свои художественные затеи. Одним из

наиболее замечательных и постоянных дарителей был дядюшка Леон

XII; в тот день он только что приступил к своей ежедневной

десятиминутной сиесте, удобно расположившись в мягком кресле,

прямо за письменным столом. Флорентино Ариса попросил доктора

Хуве-наля Урбино сделать одолжение - подождать немного у него в

кабинете, который соседствовал с кабинетом дядюшки Леона XII и

в определенной мере служил приемной.

Ему случалось и раньше видеть доктора в различных

обстоятельствах, однако он никогда не встречался с ним вот так,

лицом к лицу, и Флорентино Ариса еще раз почувствовал дурноту

от такого явного его превосходства. Они пробыли вместе целых

десять минут, растянувшихся в вечность; за эти десять минут

Флорентино Ариса трижды поднимался в надежде, что дядюшка

проснется раньше времени, и проглотил целый термос черного

кофе. Доктор Урбино отказался выпить даже маленькую чашечку.

"Кофе - яд", - сказал он. И говорил, цепляя тему за тему, все

подряд, не заботясь, слушают ли его. Флорентино Арисе трудно

было выносить его врожденное благородство и обаяние, легкий

запах камфары, исходивший от него, и эту свободную, элегантную

манеру говорить, благодаря которой даже самые пошлые вещи

казались существенными. Неожиданно доктор резко переменил тему.

- Вы любите музыку?

Он застал его врасплох. На самом деле Флорентино Ариса

ходил на все концерты и оперные представления в городе, но

поддержать толковый разговор на эту тему со знающим человеком

он, пожалуй, не смог бы. Он не мог устоять перед модной

музыкой, особенно сентиментальными вальсами, очень уж они

походили на те, что сам он играл в ранней юности, и на стихи,

которые писал тайком. Стоило ему мимоходом услышать

какой-нибудь из них, как ниточка мелодии начинала крутиться у

него в голове, и никакая сила на свете не способна была ее

оттуда выбить. Однако так не ответишь на серьезный вопрос,

заданный знатоком. - Мне нравится Гардель, - сказал он. Доктор

Урбино понял его. "Ясно, - сказал он. - Гардель в моде". И

опять ушел в рассуждения о своих многочисленных новых проектах,

которые он намеревался осуществить, как всегда, без официальных

субсидий. Он обратил внимание Флорентино Арисы на то, сколь

обескураживающе унылы театральные представления, которые

привозят в город теперь, в сравнении с блистательными образцами

минувшего столетия. Действительно, на протяжении целого года

ему пришлось просматривать представления, чтобы привезти в

Театр комедии трио Корто-Касальс-Тибо, и в правительстве не

оказалось ни одного человека, кто бы знал, кто они такие, хотя

в том же самом месяце были раскуплены все места на

представления полицейских драм Рамона Караль-та, на оперетты и

сарсуэлы дона Маноло де ла Пре-сы, на группу Лос Сантанелос,