Детство Понтия Пилата Трудный вторник Роман-автобиография
| Вид материала | Биография |
- «Образ Понтия Пилата в русской литературе», 55.16kb.
- Попова Ольга Ивановна, учитель русского языка и литературы высшей категории с. Донское, 107.89kb.
- И А. Зверева ocr: Д. Соловьев от автора это роман, но это и трюк, вымышленная автобиография, 7455.1kb.
- Урок по предмету «Православная культура» для учащихся, 149.61kb.
- Андрей Кураев «мастер и маргарита», 3035.88kb.
- Андрей Кураев «мастер и маргарита», 3294.03kb.
- Образ Понтия Пилата 17 Глава Сила зла, творящая добро 25 образ Воланда 25 > Образ Маргариты, 902.37kb.
- Товстоногова Эдуард Кочергин за роман «Крещенные крестами» автобиография, 100.61kb.
- Тема: «автобиографические мотивы в трилогии л. Толстого «детство», «отрочество», 220.79kb.
- Автобиография Бенджамина Франклина жизнь вениамина франклина автобиография, 2100.71kb.
Так вот, услышав это распоряжение Сертория, мальчик обиженно воскликнул: «Почему меня отправляешь? Как будто никто другой не может совершить возлияния!»
Серторий перестал улыбаться и грустно произнес: «Никто другой не может. А ты должен».
Но мальчик с досадой возражал: «Я твой виночерпий. Я должен быть с тобой на пире и прислуживать тебе».
«Другие будут прислуживать», – уже сурово сказал Серторий.
Но мальчик Квинт продолжал настаивать, сначала прося, затем сердясь и требуя.
И тут с Серторием произошло нечто, что никогда не случалось с ним до этого: лицо его словно исказилось от боли, левой рукой он схватил Квинта за плечо, развернул к себе спиной, а правой, в которой держал плеть, ударил мальчика – несильно, но наотмашь и больно.
«Делай, что тебе говорят, щенок! И больше не смей перечить своему полководцу!»
Ударил, рявкнул и ушел, даже не взглянув на бедного маленького виночерпия.
Что было дальше, ты знаешь. На пир в главную квартиру Серторий явился в сопровождении испанской охраны. Вопреки обыкновению, празднество скоро превратилось в пьяную склоку, которую затеяли между собой некоторые из командиров. Серторий не пытался их остановить: усталый и безучастный, возлежал за столом, откинувшись на ложе, мало ел и ничего не пил. А когда Перпенна, наполнив чашу вином, протянул ее Серторию, чаша вдруг упала. То был условный знак. И тотчас Антоний, сосед Сертория за столом, нанес ему первый удар кинжалом. Когда же раненый повернулся к нему и попытался выпрямиться, убийца навалился на него всем телом, схватил за руки, а двое других гостей стали колоть Сертория кинжалами: в грудь, в живот, в лицо и в шею. Другие заговорщики набросились на испанцев, и всех охранников полководца перебили и перерезали.
В тот же вечер Перпенна послал отряд солдат в дом Гиртулеев. Вдову Луция и мать Квинта Гиртулея они удушили, но «маленького выродка» нигде не могли отыскать: ни в городе, ни в святилище Белой Лани. Жертвы «этот ублюдок» действительно принес, а потом ушел в сторону гор и в город назад, похоже, не вернулся. Так доложили убийцы Марку Перпенне.
XXXVIII.Видишь теперь, Луций, что я хочу тебе показать? Если бы старшие братья, Тит и Гай, остались в Испании, Перпенна вне всякого сомнения убил бы их, и галльской ветви Понтиев Гиртулеев никогда бы не возникло.
Если б Серторий взял с собой на пир мальчика Квинта, если бы даже он просто отправил его в святилище Белой Лани, не ударив плетью… Удар этот был таким неожиданным, таким несправедливым, таким обидным для мальчика, что он, хотя и выполнил волю Сертория и принес жертвы, но после убежал в горы и целую ночь плакал от унижения, в гневе ломал ветки на деревьях и в ярости клялся не возвращаться к Серторию, как бы тот ни просил и ни извинялся. К утру успокоившись, мальчик разыскал пастуха и попросил передать матери, что он, Квинт Гиртулей, отправился в Галлию к своим старшим братьям. От пастуха он узнал, что третий заговор удался, что Серторий убит, что мать его ночью задушили убийцы…
Вот я и говорю: если бы по странной прихоти Сертория или по воле изменчивой и загадочной Фортуны ничего этого не произошло, то неминуемо погиб бы мальчик Квинт, годы спустя получивший от самого Юлия Цезаря прозвище Пилат – первый Пилат в роду Понтиев. И, значит, не родился бы дед мой Публий Понтий Пилат Гиртулей, не появился бы на свет отец мой – Марк Понтий Пилат.
Милый Луций, меня б самого не было и быть не могло!
Приложение II
Мой прадед и Гай Юлий Цезарь
I. В шестьсот восемьдесят втором году от основания Города Марк Перпенна составил очередной заговор и во время пира подло убил Квинта Сертория. В тот же день он собирался умертвить вдову Луция Гиртулея, мою прапрабабку, и маленького Квинта Гиртулея, моего прадеда. Но убийцы удушили только вдову, потому что своего виночерпия Квинт Серторий насильно отправил в святилище Белой Лани, а мальчик обиделся и исчез (см. Приложение I, XXXVII). С тех пор его долго никто не видел.
Перпенна, как старший из римских офицеров в испанской армии, объявил себя главнокомандующим. Ему подчинились, но неохотно и недоверчиво. Часть солдат разбежалась, в первую очередь лузитане; оставшихся же угнетало предчувствие, что со смертью Сертория военное счастье от них отвернулось. И точно: при первом столкновении с Помпеем Великим плохо руководимые и впавшие в уныние повстанцы были окончательно разгромлены. Перпенна был схвачен и вместе с другими вожаками восстания предан в руки палача.
Те, кому в этом сражении удалось не попасть в плен, рассеялись и бежали: некоторые – в мавританскую пустыню, другие – к пиратам. Мальчика Квинта среди них, разумеется, не было.
Не оказалось его и среди тех серторианских солдат, которые заняли оборону в Пиренеях, но были принуждены Помпеем к сдаче и высланы из Иберии.
Квинту Гиртулею было тогда лет двенадцать или тринадцать.
Исчезнув на год, он потом снова объявился. И вот при каких обстоятельствах.
В заговоре против Сертория участвовало много людей. Но раны ему нанесли шесть человек. Двое из них – Антоний, который первым ударил кинжалом, и еще один человек – эти двое были казнены вместе с Марком Перпенной. Другим удалось скрыться. И хотя имена их были известны, их не особенно разыскивали – ведь скоро был принят Плотиев закон, который многих повстанцев восстановил в их исконных правах и позволил вернуться на родину.
Как только был принят этот закон, так сразу и началось: один за другим в различных местах Испании стали гибнуть именно те люди, которые принимали участие в убийстве Сертория. Одного нашли на строительной площадке с проломленной головой, другого – в горном селении с кинжалом в сердце, третьего – в бане с отрезанной головой, причем несчастный лежал на массажном столе, а голову свою держал в руках на груди, словно дыню. И у каждого во рту обнаружили монетку, у которой на лицевой стороне была изображена Белая Лань, а на обороте – железный дротик и фальчион; такие монеты некоторое время чеканились, когда Серторий владел Испанией.
Власти, разумеется, заинтересовались и стали искать убийц. Но, как говорится, все нити – в огонь. Единственной уликой было то, что в первом и третьем случае за день до убийства возле места преступления крутились какие-то мальчишки: на стройке они вызвались помогать камнетесам, в бане – истопникам, и всё – за ничтожную плату, почему их услуги и приняли.
Преступники обнаружили себя лишь во время четвертого убийства. И то лишь потому, что четвертая жертва – некий Марк Супилий, который тоже участвовал в убийстве Сертория, но позже правдами и неправдами умудрился получить прощение у самого Помпея и даже войти к нему в доверие, – этот Супилий, прослышав о загадочных убийствах, окружил себя внушительной охраной, старался без особой нужды не выходить из дома, а когда надобилось ему появляться на публике, велел своим стражникам в первую очередь остерегаться мальчишек и юношей и близко к нему не подпускать.
Убили его на празднике и убила девушка, которая выхватила из-под бело-розовой паллы железный дротик, метнула его в Супилия и попала точно в глаз. В следующее мгновение девушка эта прыгнула на конного солдата, столкнула его с лошади и пустилась наутек. За ней тут же снарядили погоню. Гнали, как гонят оленя, и, наконец, прижали к берегу широкой и бурной реки. Деться беглянке было некуда, и потому на полном скаку она спрыгнула с лошади и бросилась в пучину. Течение подхватило ее, и во мгновение ока она скрылась из виду. На первом пороге всплыла и зацепилась о камень бело-розовая палла, на втором – голубая туника.
В городе между тем задержали другую девицу, которая была в компании с первой и не помышляла о бегстве.
На следствии задержанная показала, что сообщник ее был не девушкой, а юношей, что звали его Квинтом; что Квинт этот, с которым она познакомилась третьего дня в ювелирной лавке, вскружил ей голову своим внешним видом, изяществом манер и ласковой обходительностью; что он подарил ей редкую серебряную монету с изображением Белой Лани и попросил помочь разыграть на празднике одного знакомого; с этой целью она взяла из домашнего гардероба и вручила юноше девичьи тунику и паллу.
Девушку в тот же день выпустили из-под стражи, прежде всего потому, что она была дочерью очень известного и влиятельного в городе человека. А Квинта-убийцу в городе сочли утонувшим: в том месте, куда он нырнул, даже самый опытный пловец не смог бы избегнуть смерти.
Лишь та, которая участвовала в «розыгрыше» и добыла платье, не верила в его гибель и как-то тайно призналась одной из своих близких подружек: «Он служит Белой Лани. Эта богиня защищает его от всех стихий. Значит, и от воды тоже. Он сам мне об этом рассказывал. Он обещал: «Что бы ни случилось, ты будешь моей женой, а я – твоим мужем». Так ему Белая Лань сказала, явившись к нему во сне».
Запомни эту наивную девушку, Луций – она еще явится в нашем рассказе.
II.В шестьсот восемьдесят шестом году от основания Города претором в Дальнюю Провинцию был назначен Луций Антистий Ветер. При нем должность квестора получил тогда еще тридцатитрехлетний Гай Юлий Цезарь. Это был его первый приезд к нам в Иберию.
Однажды, по поручению претора объезжая для судопроизводства общинные собрания, Гай Юлий прибыл в Гадес. Конечно же, он посетил храм Геркулеса Мелькарта, куда текли и текут сокровища верующих со всего мира. Золотом и золотыми камнями сверкал и светился храм изнутри. Бритые босые жрецы в льняных хитонах окружили римского квестора, рассказали ему о страстях, которые, по их словам, претерпел здесь Мелькарт, показали могилу божества, подвели к вечному огню. Но внимание Цезаря привлекла статуя Александра Великого, – помнишь, которая стоит неподалеку от западного входа, в правом нефе, возле колонны, которую называют «рубиновой»?… У этой статуи Гай Юлий остановился и надолго задумался. Видя, что квестор их больше не слушает, жрецы отошли в сторону. А Цезарь, глядя на статую Александра, стоял и думал: «В моем возрасте этот человек уже правил столькими народами. А я до сих пор еще не совершил ничего замечательного».
О мыслях своих он потом не раз рассказывал своим друзьям, так что его размышления стали известны даже историкам. И некоторые из историков утверждают, что Цезарь тогда заплакал, другие же возражают: нет, он лишь грустно вздохнул, почувствовав отвращение к своей бездеятельности.
На самом деле, рассказывал отец, Гай Юлий сперва грустно вздохнул, а затем прослезился.
И тут выступил из полумрака, неслышно подошел к Цезарю и бережно коснулся его плеча юноша лет шестнадцати. Юноша сказал:
«Не горюй, римлянин. Всё будет правильно и достойно тебя».
«Ты кто?… Ты ведь не жрец?» – удивился и спросил Цезарь, так как юноша одет был в обычное городское платье.
«Нет, я не жрец, – отвечал незнекомец. – Когда-то я был виночерпием Квинта Сертория. Теперь я сирота».
Цезарь, как ты знаешь, высоко ценил Сертория. К тому же он был родственником Мария. А потому сразу же проявил интерес к юноше и спросил:
«А как тебя, сироту, зовут?»
«Квинтом Гиртулеем», – последовал ответ. Цезарь же, еще больше заинтересовавшись, спросил:
«Погоди. Не Луция ли Гиртулея ты сын – того самого, который был квестором и легатом у Квинта Сертория?»
Юноша кивнул и улыбнулся.
«А чем ты теперь живешь?» – спросил Цезарь
«Я бросаю дротики. Иногда вижу вещие сны», – сказал юноша.
«Странный ответ», – сказал Цезарь.
«Сон, который приснится тебе нынешней ночью, будет еще более странным», – сказал юноша и, отступив к колонне, словно растворился в храмовом полумраке.
Где Цезарь спал в эту ночь – в храме, в резиденции или в частном доме – неизвестно даже историкам. Но ночью ему, действительно, приснился сон. Привиделось Цезарю, что он насилует собственную мать. В ужасе проснувшись, Гай Юлий тотчас послал за храмовыми пророками и ясновидцами, и те в один голос стали убеждать его, что сон, дескать, замечательный и великий, так как предвещает римскому квестору власть над всем миром, ибо мать, которую он видел под собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого.
Цезарь был так потрясен сновидением и так взволнован его толкованием, что лишь к полудню вспомнил о странном юноше, явившемся ему в храме. Он велел Корнелию Бальбу, который уже тогда стал другом и помощником Цезаря, – велел Бальбу разыскать некоего Квинта Гиртулея, юношу шестнадцати или семнадцати лет. Но поиски завершились ничем. Ни в храме, ни на форуме, ни в общественных банях никто никогда не встречал молодого человека с подобным именем. Более того, когда Гай Юлий велел найти и привести к нему бывших соратников Квинта Сертория, люди эти стали вспоминать и сообщили, что два старших сына Луция Гиртулея, насколько им известно, живут где-то в Нарбонской провинции, а младший сын Луция, Квинт, которого Цезарь сейчас разыскивает, был четыре года назад вместе со своей матерью задушен Марком Перпенной в Оске.
На том дело и завершилось.
III.В шестьсот девяносто втором году, как ты знаешь, Гай Юлий Цезарь был избран на должность претора. А в следующем, девяносто третьем году в должности пропретора во второй раз прибыл в Испанию, получив по жребию Дальнюю Провинцию.
И только он там объявился, в одном из городов (отец не мог вспомнить, в каком именно) к пропретору на форуме подошел белокурый молодой человек с ласковой улыбкой и голубыми проницательными глазами.
«Ты меня помнишь?» – спросил он.
Цезарь, который, как ты знаешь, всегда отличался прекрасной памятью и остроумием, ответил:
«Помню. Когда-то я разговаривал с тобой в храме Мелькарта. Ты назвал себя Квинтом Гиртулеем, сыном Луция. Но, видишь ли, мил человек, этого Квинта, как мне сообщили, за четыре года до нашей встречи убили в Ближней Провинции. Так кто же ты – самозванец или покойник?»
«Не то и не другое, – отвечал молодой человек. – Тебе сообщили неверно».
«А что ты теперь от меня хочешь? – настороженно спросил Цезарь. – Какой сон я нынче увижу по твоей милости?»
Молодой человек оставил без ответа второй вопрос и ответил на первый:
«Хочу у тебя служить».
«Гадателем? – поморщился Цезарь. – Гадатели мне не нужны. У меня их целая куча».
«Хочу служить воином. Это ремесло я с детства освоил. Владею всеми видами оружия. Но лучше всего метаю копья и дротики».
Цезарь усмехнулся и сказал:
«Приходи завтра в лагерь. Спроси Масинту. Пусть посмотрит, на что ты способен».
На следующий день Цезарь работал над документами, когда в палатку вбежал Масинта и возбужденно воскликнул: «Ты только посмотри, что творит! Сначала бросил с двух рук. Потом – спиной. А после – на целую стадию запустил копье!»
Цезарь укоризненно посмотрел на своего любимца, покачал головой и вышел из палатки на трибунал.
На лагерной площади были установлены четыре мишени. Цезарь спустился с насыпи и каждую из них осмотрел. В первой торчали два дротика, так близко друг к другу, что было удивительно, как они поместились на столь тесном пространстве и удержались в дереве. Вторая мишень тоже была поражена дротиком – насквозь и в самом центре. Третья мишень опрокинулась, не выдержав силы брошенного в нее тяжелого и длинного копья. Такими копьями тогда вооружали принципов – легионеров второго, поддерживающего ряда. Но они эти копья не метали, а кололи ими, как правило, налетевшую конницу.
Цезарь взглядом измерил расстояние между третьей мишенью и метателем, усмехнулся и сказал:
«Не только стадии, но и полстадии не наберется».
«На стадию такое неловкое копье никто тебе не метнет. Ну, разве, только Ахилл или Геркулес! – крикнул ему в ответ Квинт Гиртулей (это он, разумеется, был метателем, ведь именно его пригласили накануне). Так ответил и предложил: – Могу метнуть дальше, чем на полстадии! Но для этого мне потребуется особое, иберийское метательное копье! Прикажешь принести?»
Цезарь вновь усмехнулся и, не отвечая на вопрос, сказал:
«Стоя на земле, многие умеют точно и далеко метать копья и дротики. А с лошади можешь?»
Квинт направился в сторону Цезаря. И на полдороге ответил:
«Посмотри на мои ноги. Они больше приспособлены к езде на лошади, чем к ходьбе».
Цезарь посмотрел на его ноги. Они у него и вправду были заметно изогнуты, как это случается у ветеранов-кавалеристов. Квинту же в ту пору было двадцать три года. И, если не считать кривых ног, весьма хорош был собой: белокурый, голубоглазый, стройный и словно налитой силой, стальной и упругой. На Квинте были кожаные штаны и шерстяная иберийская накидка. На шее – тяжелая серебряная гривна с головой лани.
«С лошади легче бросать, – продолжал объяснять молодой человек, двигаясь в сторону полководца. – Она дает броску дополнительную силу. Если слиться с ней в одно целое, то трудно сказать, кто на самом деле бросает дротик. Если лошадь и человек стали кентавром…»
Цезарь прервал его:
«Приведите ему лошадь. Пусть покажет. Любопытно».
Но Квинт возразил:
«Ничего любопытного. У тебя плохие лошади. Красиво не получится».
Тут Гай Юлий Цезарь впервые посмотрел в лицо молодому человеку, как только он один умел делать: остро и насквозь – как дротик.
А Квинт предложил:
«Я лучше другую штуку тебе покажу. Завяжи мне глаза. И выведи какого-нибудь солдата в доспехах и в полном вооружении. Вместо дротика я возьму палку».
Цезарь сначала молча кивнул юноше, а затем повернулся и подмигнул Масинте.
Квинту дали выбрать палку – из тех учебных, на которых тренировали новобранцев. Против него вышел легионер со щитом, но без доспехов.
Увидев его, Квинт покачал головой:
«Я же просил в доспехах и с оружием!
«Не бойся. Он от твоей палки щитом прикроется», – смеясь, воскликнул Масинта.
«Может, и успеет прикрыться. Но мне его будет труднее почувствовать», – объяснил Квинт.
Цезарь снова кивнул и снова подмигнул Масинте.
Вывели другого легионера, в доспехах и при оружии. Поставили его напротив Квинта на расстоянии в двадцать пертиков. Квинту завязали глаза.
И тут Цезарь в третий раз кивнул и подмигнул Масинте. Вернее, сначала подмигнул, а затем кивнул ему головой.
Масинта что-то шепнул на ухо первому солдату – тому, который был только со щитом, – и тот, громко топая калигами, пошел по площади в сторону главной улицы и левых ворот. Но шагов через тридцать остановился, повернулся и неслышной поступью двинулся обратно.
К Квинту, таким образом, подступали одновременно два человека: спереди и сзади. Об одном он знал. Другой подкрадывался скрытно.
С завязанными глазами Квинт стоял прямо и не шевелился. Лицо его окаменело. Только скулы подрагивали и ноздри слегка раздувались. Когда солдат в доспехах и при оружии прошел первые десять шагов, Квинт правой рукой поднял палку и прижал ее к сердцу. Когда солдат, отклоняясь вправо, прошел еще десять шагов, Квинт присел на корточки и левую руку положил на землю, будто ощупывая лагерную площадь. Когда легионер сделал еще пять шагов, Квинт выпрямился и, согнув руку в локте, прижал палку к правому плечу. При этом создавалось впечатление, что Квинт потерял ориентацию и ожидает нападения противника не с той стороны, где тот находится. То есть к солдату в доспехах он оказался теперь левым боком, и правым боком – к солдату со щитом, о котором, повторяю, не должен был знать, но который тоже все ближе и ближе теперь подкрадывался и подступал.
Палку в легионера в доспехах Квинт метнул так внезапно и точно, что солдат не успел ни отскочить в сторону, ни прикрыться щитом, и дерево гулко ударило о железные доспехи. А в следующее мгновение вскрикнул от боли, выронил щит и руками закрыл лицо тот солдат, который сзади подбирался к Квинту. Лоб у него был рассечен до крови. И некоторое время все недоумевали, как это могло произойти. Пока Квинт не стащил с себя повязки, не подошел к раненому легионеру и в некотором отдалении от него не поднял с земли тяжелой серебряной гривны.
Ты понял, Луций? Словно одним движением Квинт Понтий правой рукой метнул палку, а левой сорвал с шеи гривну и кинул ее в лоб второму солдату. Представляешь себе? А люди, которые при этом присутствовали, как утверждал мой отец, даже не заметили этого второго броска.
«Оба не успели прикрыться», – объявил Квинт, виновато глядя на Цезаря.
Потом обернулся к раненому и укоризненно заметил: «Ты играл против уговора. Я не знал, какие у тебя намерения. Так что извини».
А Цезарь задумчиво посмотрел на Масинту и спросил:
«Ну, куда мы возьмем этого метателя дротиков?»
«Куда угодно можно взять! – радостно откликнулся Масинта. – Можно в принципы или в гастаты. А лучше – в легковооруженные. А еще лучше – в конницу, раз он считает себя кентавром».
«А сам ты где хочешь служить?» – спросил Цезарь, обращаясь теперь к молодому человеку.
«В твоей охране, Цезарь», – не раздумывая ответил Квинт.
«У меня нет охраны».
«Начнется война – будет».
Цезарь обернулся к Масинте и приказал:
«Примешь этого метателя дротиков в свою алу».
«С великим удовольствием!» – радостно воскликнул Цезарев любимчик.
«И вот еще, – продолжал Гай Юлий. – Возьми из моего оружия дротик и подари молодцу. Лучший выбери… Нет, сам пусть выберет себе по руке».
Так прадед мой, Квинт Понтий Гиртулей, получил первый свой пилум из рук Цезаря.