Geum.ru

Дорога надежды анн и Серж голон часть первая салемское чудо глава 1

Вид материалаДокументы

Содержание


Часть шестая
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   27
Глава 33


- Пропала!

Анжелика порывисто вскочила, едва не опрокинув чернильницу.

Сидя за письменным столом, она дописывала письмо сыну, за которое взялась в спокойную минуту.

От спокойствия не осталось и следа, когда ее пронзила нелепая, но страшная мысль: пропала!

С раннего утра поднялся сильный ветер, нагнав облака и затмив солнце.

Предстояло провести день, а то и два за закрытыми створками окон, под крышей, куда не проникает шум разбушевавшейся стихии.

Но что за странную штуку выкинуло ее материнское сердце? Она не сомневалась, что до нее и впрямь донесся снаружи, перекрыв завывания ветра, голосок Онорины:

- Мама, мама!

Позже Анжелика с волнением вспоминала свой слепой порыв, то, как она вихрем пронеслась вниз по ступенькам, не встретив по пути ни души. Сапоги, накидка... Она забыла про перчатки. Двор, калитка в изгороди - она распахнута, а этого не должно быть под вечер, тем более в такой ураган.

Значит, предчувствие не обмануло ее, значит, у нее есть причины беспокоиться за Онорину?..

Она только что была здесь. Нельзя терять ни секунды!

Вперед! Непонятно, откуда берутся силы, как ей удается бежать по снегу навстречу удушающему ветру, способному свалить наземь даже богатыря.

Но вот юбки намокают, она оступается и падает. Ее голые руки замерзли и уже ничего не чувствуют.

"Что я делаю? - спохватывается она. - Онорина никуда не пропадала. С чего ей пропадать?"

Непонятно, что за паника овладела Анжеликой, когда она спокойно сидела за письменным столом? Кто внушил ей это безумие?

Ее охватил страх - не физический, а воображаемый страх. Пока она еще не понимала, что может заблудиться и не найти дороги назад, что, превратившись в сосульку, может свалиться замертво, подобно птице, падающей в мороз с ветки...

"Подумай! - приказывает она себе. - Опомнись!"

Но тут до нее снова доносится крик, на этот раз гораздо более отчетливый:

- Мама! Мамочка!

Плачущий голос, пробивающийся сквозь завывания вьюги.... Анжелика снова устремляется вперед, хотя каждый новый шаг дается ей со все большим трудом.

- Онн, Онн!..

Ей удается произнести только первый слог родного имени. Ее замерзшие уста отказываются повиноваться. Из ее горла вырывается только этот хриплый, безнадежный крик:

- Онн! Онн!

Вот и она! Девочку уже почти по пояс замело снегом. Анжелика принялась сбивать с нее снег негнущимися пальцами, гладить по обледеневшим волосам на Онорине не оказалось головного убора, разминать задубевшую ткань одежды - девочка нарядилась под мальчика, как делала порой, нацепив что-нибудь из одежки Томаса Малапрада.

Почти ничего не видя из-за снега и ветра, Анжелика старалась, как могла, согреть ее, прижимая к своей груди, все еще не уверенная, ее ли она нашла... Однако сомнения рассеял голосок Онорины, лепетавший:

- Я нашла в ловушке всего одного кролика, всего одного...

Голосок девочки срывался, по щекам ползли слезы, замерзая на полпути. К лицу Анжелики прижалось ее обмороженное круглое личико. Так, значит, она действительно убежала, ее действительно угораздило отправиться проверять ловушки в такую страшную погоду!..

Настало время торопиться назад, пока они не превратились в глыбы льда. Вот тут-то Анжелику и обуял настоящий ужас. Застыв в темноте, заметаемая снегом, она уже не знала, в какую сторону податься. Следы успело замести.

Сугробы вокруг росли на глазах.

Куда же? Направо, налево?..

Она прижимала к себе Онорину, пытаясь спасти от ветра и от зарядов снега, как когда-то, когда она мчалась по лесу, спасаясь от солдатни. Она чувствовала, как дрожит дочь, пронзаемая, подобно ей самой, ледяным ветром до самых костей.

Оставалось только позвать на помощь ангела-хранителя Онорины:

- Вам пора вмешаться, аббат!.. Ледигьер, Ледигьер, на помощь!

Обуреваемая страхом, она устремилась куда глаза глядят, не разбирая дороги, однако, сделав всего несколько шагов, споткнулась о корень дерева. Видимо, перед ней была опушка... Узловатые корни ели, торчащие из земли, образовали вместе с переплетением низко стелющихся ветвей, запорошенных снегом, подобие пологого склона, по которому Анжелика, сжимая в объятиях Онорину, и соскользнула, вернее, упала в яму.

Только теперь у нее появилась возможность отдышаться.

Сколько еще времени продлится вьюга? Может быть, не один день? Конечно, их хватятся в форте, но даже отряд самых выносливых мужчин не рискнет высунуть нос за ворота... А рискнув, неминуемо заблудится. Жоффрей наверняка будет предводительствовать этим отрядом, и она станет виновницей его гибели!..

Сколько минуло времени - десять минут, час... Помимо воли Анжелика закрыла глаза и забылась. Очнувшись, она задрала голову, и сквозь переплетение ветвей увидела, что на серебрящемся ночном небе нет больше ни облачка.

- Ветер утих, - удивленно произнесла Онорина. Анжелика тотчас стала карабкаться к краю ямы.

На нее падали сверху тяжелые пласты снега, забиваясь ей под ворот, однако она не обращала внимания на такие мелочи.

Выбравшись, она не поверила собственным глазам: на расчистившемся участке небосклона как-то неуверенно, словно во хмелю, сияла половинка луны, а клочья облаков, недавно погружавших землю во мрак, испуганно уносились прочь, исчезая за кромкой леса Анжелика и ее дочь устремились в ночь.

В отдалении, среди девственных снегов, виднелись приземистые строения форта Вапассу, казавшегося сейчас желанным островком тепла и покоя и поблескивавшего огоньками.

Их следы, ведущие к спасительной ели, были теперь на виду, лишь слегка припорошенные поземкой. Среди ветвей еще раздавались звуки эоловой арфы, однако ветра хватало теперь лишь на то, чтобы сдувать крупу поземки с недавно оставленных ими глубоких следов, облегчая им дорогу к дому.

Матери и дочери осталось только спуститься к форту. Торопливо пробираясь среди сугробов, Анжелика чувствовала, как тают в ее волосах снежинки и как текут по ее лицу холодные струйки.

Плечи ее быстро очистились от, казалось, навечно навалившегося на них снега, не выдержавшего тепла ее разгоряченного тела. Теперь ей было жарко, рука ее, сжимавшая ручку Онорины, горела огнем. От ее одежды валил пар, словно она присела перед печкой, а не ковыляет по зимнему лесу. Та же метаморфоза произошла и с камзолом и штанишками Онорины, позаимствованными у Томаса.

- Как же ты узнала, что я вышла наружу? - спросила Онорина на ходу, быстро забыв про недавнее волнение.

- Просто почувствовала, и все... Какая разница? Я знала... Я слишком привязана к тебе. Но по этой причине тебе не следует так пугать меня впредь. Ты поступила очень дурно, Онорина!

Девочка удрученно повесила голову. До нее постепенно доходило, что за коленце она выкинула. Однако она никогда не забывала о любопытстве, если для него появлялась хоть какая-то пища.

- Кто тот господин, которого ты звала во время вьюги?

Выходит, Анжелика произнесла его имя в полный голос?

- Аббат Ледигьер - ангел, который спустился с неба при твоем рождении.

- Выходит, ангелы есть повсюду?

- Да, повсюду, - пробормотала Анжелика, чувствуя, как тают ее силы.

Наконец они вышли туда, где извивалась под снегом тропинка, ведущая к калитке, через которую она выбежала на поиски Онорины. Еще несколько минут - и они очутились посреди двора, кишевшего народом, поскольку все спешили воспользоваться внезапно наступившей передышкой, чтобы доделать прерванные вьюгой дела.

У Анжелики не было ни малейшего желания разговаривать и отвечать на вопросы, поэтому она прошла по двор с таким видом, что никто не осмелился к ней обратиться. Все лишь успели заметить, с каким строгим лицом она ведет за руку Онорину, одетую, как мальчик, и несущую за уши белого кролика.

Войдя в дом, она бросила взгляд на часы, но те, как видно, остановились, иначе она сообразила бы, что все приключение заняло не более получаса.

Добравшись до своей комнаты, она рухнула в кресло с высокой спинкой. Дочь вскарабкалась ей на колени. Анжелику придавила небывалая усталость, с которой не мог бы справиться ни длительный отдых, ни даже сон. Оставалось ждать.

Произошло нечто необычное. Пока она еще не знала толком, что именно, и не спешила ликовать. Ведь она не забыла, что "чудеса" случаются только тогда, когда в бой с силами добра вступают равные им силы зла.

Неужто снова завязалась невидимая глазу битва?

Мало-помалу чувство разбитости прошло, и на смену ему пришла радость от того, что она сжимает в объятиях Онорину, живую и невредимую, что она вовремя настигла ее, что какая-то неведомая сила своевременно подала сигнал тревоги и предотвратила трагедию.

- Что ты собиралась сделать с этим кроликом?

Онорина колебалась. Вероятно, она просто не знала, что ответить. Из нескольких возможных объяснений она выбрала наиболее выигрышное:

- Я хотела принести его Глорианде и Раймону-Роже... Но раз он всего один...

Им всегда подавай всего по два! До второй ловушки было далеко, а я и так не могла разобрать, куда идти...

Не дождавшись от матери ответа, она возмущенно воскликнула:

- Я делаю все, что могу, лишь бы доказать тебе, как я их люблю, я ты мне не веришь!

- Я тоже делаю все, что могу, чтобы доказать тебе, как я тебя люблю, а ты упорно отказываешься мне верить, - откликнулась ей в тон Анжелика.

Онорина проворно соскользнула с ее колен. Грусть, звучавшая в словах матери, тронула ее до глубины души. Заглядывая ей в лицо, она схватила ее за руки и произнесла важно, как привыкла говорить, делая наставления близнецам:

- Вот и нет! Я верю тебе, бедная моя мамочка, теперь я тебе верю. Ты прибежала за мной в такую страшную вьюгу, как тогда - за той безмозглой собачонкой... Если бы не ты... я бы не нашла дорогу назад.

Это признание стоило ей немалых сил. Задохнувшись, она уткнулась взъерошенной головкой в материнские колени и долго не поднимала лица. Она вспоминала гордость, охватившую ее, когда она обнаружила в ловушке кролика.

Но что за ужас начался вскоре после этого, когда она поняла, что снег вот-вот завалит ее с головой и что на этот раз она уж точно - точно! совершила непростительную глупость, и ей оставалось лишь отчаянно бороться с яростью вьюги, сознавая тщетность борьбы...

"Как хорошо у нас дома! - думалось ей в те минуты. Ей хотелось во что бы то ни стало вернуться домой. - Там так тепло! А ты, мамочка, все ждешь меня...

Никогда, никогда больше я не пойду проверять эти ненавистные ловушки!.."

Она чувствовала, что сама природа, с которой она до сего времени как будто находилась в союзе, предала ее. Снег - оказался таким несносным, а потом таким страшным... Какое облегчение, какое счастье - услыхать неожиданно это "Онн!" и увидеть мать, спешащую к ней сквозь метель...

Она надолго застыла, обуреваемая воспоминаниями и новыми чувствами. Потом она резко подняла голову и широко улыбнулась.

- Я очень довольна! - объявила она. - Ведь теперь я смогу уйти по-настоящему. Раньше у меня на это не хватило бы смелости.

- Что еще она нам преподнесет? - сказала Анжелика вечером, обращаясь к мужу. Она только что поведала ему о поступке Онорины, покинувшей форт с намерением испытать долю охотника и добыть для Раймона и Глорианды мехов.

Кстати, миленькое объяснение!

- Она устроила испытание собственным силам и храбрости, - сказал он, после чего, сменив тон и перенеся все внимание на Анжелику, с нежностью добавил:

- И любви своей матери.

Теперь ситуация была иной: теперь она, его возлюбленная, его загадочная, бесценная жена, примостилась на коленях мужа.

Он чувствовал, как это эгоистично - любить ее за слабость, делавшую ее такой близкой, такой доступной. Ему очень бы хотелось подбодрить ее, но он знал, что вряд ли добьется успеха.

Анжелика говорила ему, что Онорина дала торжественное обещание никогда больше не убегать. Однако выпустила же она отравленную стрелу, сказав:

"Теперь я смогу уйти по-настоящему!"

Прижимая Анжелику к себе, Жоффрей, слегка покачивая ее, старался силой своих объятий наделить ее частичкой силы, которая позволяет могучим мужчинам вступать в бой и не уклоняться от рукопашной, предвкушая испытание отваги и не страшась боли и горечи, так тревожащей женскую душу.

- Судьба, судьба... - приговаривал он. - У каждого она своя. Этому ребенку суждено прожить свою судьбу. Мы не можем сделать этого за нее. Помочь другое дело...

Однако он знал, что она, подобно Онорине, не удовлетворится и не утешится его словами.

Женщины... Как их постичь? Они вечно ускользают... Трубадуры не все сказали, не всему научили...

Прошло несколько дней, наполненных ожиданием, во что выльются намерения Онорины и что еще взбредет в эту взбалмошную головку. Прочие заботы форта отошли на задний план.

Как-то вечером конюший Янн Куэнек явился к ним и, стараясь сохранить серьезное выражение лица, сообщил, что Онорина "просит аудиенции".

- Что еще она придумала? - с беспокойством произнесла Анжелика.

Мать и отец встретили гостью с подобающей моменту серьезностью. Она предстала перед ними в праздничном облачении.

- Я хочу уехать, - объявила она. - Мне нужно предпринять кое-что серьезное в других краях, а к этому надо готовиться. Я хочу поехать в Монреаль к мадемуазель Буржуа, чтобы научиться чтению и пению, потому что здесь это у меня никогда не получится.


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ


ПУТЕШЕСТВИЕ В МОНРЕАЛЬ


Глава 34


Весной, как только позволила погода, караван тронулся в путь. Летом предстояло добраться по воде до реки Святого Лаврентия, а потом - до Виль-Мари на острове Монреаль, чтобы оставить там Онорину на попечение заведения, управляемого Маргаритой Буржуа.

В Голдсборо Анжелика получила письмо от Молине, где говорилось, что справки, наведенные им о ее брате Жосслене Сансе, позволили удостовериться, что он уже много лет проживает в Новой Франции, куда добрался по реке Гудзон и озеру Шамплейн; таким образом, Жосслен возвратился в лоно своей родины, Франции, и своей религии, католичества, однако под чужим именем, чем и объясняется, почему она ничего не слыхала о нем во время первого путешествия.

Благодаря одному валлонцу, обосновавшемуся на Лонг-Айленде, Молине удалось проследить путь Жоса-Волка до Сореля, а потом и до его теперешнего обиталища, где он, окруженный многочисленным семейством, настолько прижился, что преспокойно именует себя "господином дю Лу".

Итак, мать Буржуа не ошиблась - ее маленькая воспитанница Мари-Анж дю Лу неспроста так походила внешностью на графиню Анжелику де Пейрак, ведь она приходилась ей племянницей!

Новость сильно взволновала Анжелику и несколько развеяла грусть, которая не оставляла ее с тех пор, как расставание с Онориной стало неизбежностью.

- Радуйся, дочка, - говорила она девочке, - у тебя в Монреале будет родня, будет кому с тобой играть и дарить тебе по праздникам сласти - дядя, тетя, двоюродные братья и сестры! Ведь я нашла своего старшего брата твоего дядюшку - Жосслена Сансе!

Онорина в ответ только хмурилась и не проявляла воодушевления. Находки матери лишь препятствовали независимости, о которой она так мечтала.

Выходит, она избавлялась от своего семейства - жертва, которая и так наполняла ее чувствительное сердечко страхом, - чтобы угодить под иго нового?

Она грезила, как будет якшаться только с "чужими", ибо только они, не зная ее, смогут ей доверять. Те же, кто тебя знает, слишком много на себя берут и делают твою жизнь невыносимой, вторгаются в самые твои сокровенные мысли, в самые тайные намерения, как те собачонки, которых индейцы обучают пролезать глубоко в норы и выволакивать оттуда бедного зайца. Так неужели ее снова ждет тирания взрослых, приходящихся ей родней?

"Врагом человеку станут родные его", - торжественно читал Жонас строки из Библии. Или "люди из дома его"? Впрочем, это одно и то же.

Вместе с письмом Молине прислал кое-что и Онорине, с которой он беседовал во время путешествия в Нью-Йорк. То был маленький ножик с резной рукояткой, изысканная дамская вещица лучшей английской работы, из самого Честерфилда.

- Надо же, какой он внимательный, этот Молине! - заметила Анжелика. - Точно он тебе родной дед! Вот бы он занялся твоей судьбой, как в свое время моей и моих сестер!

Сердце малышки радостно забилось. Это был, конечно, не кинжал для снятия скальпов, о котором она грезила ночами, однако и этим коротеньким клинком она сумеет изготовить немало замечательных поделок. Прежние волнения и разочарования мигом оставили ее.

Она везла с собой обе свои шкатулки с сокровищами, лук и стрелы. Ее ждало долгое путешествие вместе с родителями, которое она предвкушала с великой радостью, находясь на седьмом небе от счастья.

Стремясь побыстрее тронуться в путь, они оказались на берегу слишком рано.

Вестей из Франции и от младших сыновей еще не было. Анжелика надеялась вернуться еще летом, чтобы заняться сбором растений и кореньев. Каждое лето ее охватывало сожаление, когда она не оказывалась в Вапассу в самое лучшее время года, кроме того, ей не хотелось надолго разлучаться с близнецами.

Здоровье их не вызывало опасений, они оставались в хороших руках, однако они изменялись столь стремительно, что каждый день был наполнен новыми чудесами. То был настоящий театр, и можно было только сожалеть, что она столь долго не сможет лицезреть его занимательных представлений.

Все были согласны, что Шарля-Анри тоже следует оставить в Вапассу, ибо он казался теперь счастливым и даже иногда смеялся. Смех преображал его обычно испуганное личико с застывшим вопросительным выражением. Анжелика подслушала, как Онорина говорила ему:

- Я поручаю тебе своих брата и сестру.

Решено было из предосторожности не отнимать пока младенцев от груди.

Анжелика клялась, что вернется к их первой годовщине, - тогда и состоится это радостное событие Северина все хорошела. Слишком она пригожа для этого глупца Натаниэля Рамбура, который никак не удосуживался дать о себе знать. Молине не упоминал о нем в своем письме. Анжелика, увлекшись перспективой встречи со старшим братом, не позаботилась поберечь чувства девушки. Неужели это Натаниэлю обязаны они светом, горящим теперь в глазах Северины? Анжелика лишь мельком виделась с ее подругой Абигаль и позднее убедила себя, что та что-то скрывает. Когда она гостила у Бернов, Абигаль как будто собиралась что-то рассказать, однако этому помешало появление Габриеля Берна. Он тоже повел себя холодно и отстраненно, что, впрочем, еще ни о чем не говорило, ибо ей был известен его трудный характер.

Граф и графиня де Пейрак потратили совсем немного времени на перенос багажа на "Радугу". Вскоре были подняты паруса. Всего все равно не узнаешь!

Прежде чем покинуть Голдсборо, Анжелика ненадолго заглянула к чете Маниго, деду и бабке малыша Шарля-Анри. Очень коротко и без лишних прикрас, не желая их особенно щадить, она поведала им о посещении их младшей дочерью Женни форта Вапассу, о ее решении вернуться к когда-то похитившим ее индейцам и отдать на воспитание ей, Анжелике, сынишку Шарля-Анри, которому она все же не желала столь суровых испытаний; родители Женни узнали, что Анжелика и ее супруг с радостью пошли ей навстречу, нисколько не желая препятствовать решимости бедной женщины. Просьба Анжелики заключалась в одном: пускай Маниго позаботятся о составлении официальной бумаги, подтверждающей их согласие на усыновление Пейраками их внука, однако признающей их родство, чтобы на него распространялись те же права члена семьи, что и на всех других ее отпрысков - ведь речь идет о ребенке, рожденном в законе и являющемся продолжателем традиции, достойной гугенотской семьи из Ла-Рошели, поэтому нет никаких причин обделять его в будущем наследством.

Она пообещала им, что на обратном пути господин Пейрак и она навестят их.

Пока же, на время их отсутствия, Шарль-Анри остается в Вапассу, доверенный заботам матери и дочери Жонас, Малапрадов и еще многих преданных людей, которые окружили его любовью и которым они, нисколько не беспокоясь, оставили собственных недавно родившихся близнецов.

После этих слов она оставила их. Пускай вспомнят о совести, пускай погорюют, пускай ужаснутся судьбе своей дочери и своему безразличию к собственному потомку, которого они по доброй воле вычеркнули из памяти.

Впрочем, они даже не задали вопроса, в какой вере его станет воспитывать.

У нее не было ни желания, ни любопытства становиться свидетельницей их споров, которые наверняка сильно опечалили бы ее, хотя она-то знала, что выходцы из Ла-Рошели, особенно Маниго, наделены несравненным коммерческим чутьем и беспримерной выносливостью перед лицом невзгод как материального, так и духовного свойства. Для этих деятельных натур, казалось, не существовало преград.

Маниго и впрямь успели снова сколотить состояние, подобно большинству их соратников по религии и земляков из Ла-Рошели, перебравшихся сюда нищими, под стать Иову. Очень скоро, приняв участие в делах Пейрака, они основали собственные предприятия по всей Новой Англии и на Карибских островах, где французские плантаторы-гугеноты не только восстановили силы, ибо "обратители в истинную веру" из родного королевства махнули здесь на них рукой, но и снова стали участвовать в своих былых делах в Ла-Рошели.

Особенно это касалось торговли "черным деревом", то есть чернокожими рабами.

Вот почему Анжелика защищала права на наследственное состояние внука Маниго, Шарля-Анри Гарре.

Сирики женился на красавице Акаши и не умер от этого. Напротив, у Анжелики сложилось впечатление, что он вполне счастлив в браке. Ей удалось переговорить с ним с глазу на глаз перед встречей с Маниго и сообщить ему о судьбе Женни и его сына.

Колина Патюреля они не застали - он все так же сновал по Французскому заливу. Переждав самый холодный сезон, он снова принимался объезжать акадийские и английские форты. В его отсутствие Барссемпуи, служивший его первым помощником в годы пиратских эпопей, стерег порт, рынки и доки.

Итак, Колин был в отъезде, зато Бертиль Мерсело была тут как тут. Она не упустила возможности встретиться с Анжеликой, хотя та вовсе не стремилась к этому - ей вполне хватило бабушки и дедушки Маниго. Не сумев избегнуть встречи с Бертиль, она решила добиться от нее объяснений, ибо коль скоро недотрога из Голдсборо пожелала увидеться с ней, то, наверное, не без причины. Но если она воображала, что дочь бумажника Мерсело намеревается говорить с ней о судьбе бедной Женни и об исчезновении малыша Шарля-Анри, то ей совсем скоро предстояло убедиться, насколько она наивна.

Молодая женщина, на красоту которой время повлияло весьма благотворно, немного пораспространявшись о погоде, с наигранной нежностью осведомилась о чудесных малышках Анжелики. Затем она сообщила о своих родителях, их делах, поболтала о путешествиях, намеченных на лето, и лишь слегка коснулась местных событий: кончин, браков и появления на свет детишек. С гневным видом она обмолвилась о раздорах, каковые, хвала Господу и мудрости губернатора, успели завершиться: с убедительностью, смахивающей на искренность, она заверила мадам Анжелику, что ей несказанно радостно встретиться с ней и видеть, что она по-прежнему красива и здорова.

- Как это у вас выходит, мадам Анжелика? Я вам завидую! Я целый месяц не вылезала из-под одеяла из-за простуды и до сих пор еще не оправилась.

Наконец, Анжелика уяснила, что весь этот поток любезностей преследует единственную цель: дать ей понять, снабжая приятными новостями о местных любовных интригах (после возвращения губернатора можно ожидать нескольких свадеб!), что частые отсутствия последнего объясняются визитами, которые он наносит индейской принцессе Тарантине, правительнице одного из островов в устье Пенобекота и сестре жены Сен-Кастина.

- О, это началось не вчера! Неужели вы не знали? Кроме того, - добавила она, - губернатор наведывается с целью брака к одной из дочек маркиза де ла Рош-Посей в Порт-Руаяле.

Анжелика только пожала плечами, вовремя вспомнив, что речь идет о малолетних девочках, и вовремя избегнув западни. Бертиль уж и не знала, что еще порассказать, чтобы излить свою желчь.

Впрочем, история об индейской принцессе походила на правду. Значит, Колин Патюрель больше не живет бобылем? Анжелика была рада за него.

- Благодарю вас, Бертило, за все эти интересные сведения, которыми вы меня снабдили. Однако я расценила бы куда благосклоннее не новости о господине губернаторе, а интерес к судьбе вашего пасынка, малыша Шарля-Анри Гарре.

Лицо Бертиль Мерсело исказилось от гнева.

- Чего вы теперь жалуетесь? Ведь он отныне ваш. Разве не этого вам всегда хотелось?

Насколько все же велика сила слов, насколько некоторые существа, особенно женского пола, умеют ранить своими речами! Какая-нибудь Амбруазина Модрибур, с ее умом, извращенными устремлениями и дьявольской хитростью, в состоянии расправиться с вами, подлив вам яду или подослав наемных убийц, стерев с лика земли ваше тело вместе с душой; злой же язычок, подобный тому, каким Создатель наградил Бертиль Мерсело, способен обречь на крушение целую империю...

Сколь могучим ни представал бы человеческий замысел - а возникновение Голдсборо и его триумф были прекрасным примером возможностей, открывающихся благодаря созидательному труду, - существование паразитов, вредящих, подобно Бертиль, гранитным опорам гордого сооружения - его отцам-основателям и матерям-основательницам, - внушало опасение за успех всего предприятия и заставляло соглашаться с пессимистами, считающими, что зло всегда торжествует над добром. Одно гнилое яблоко, попавшее в корзину, портит весь урожай. Стоит завестись червячку - и прощай, плод.

При склонности драматизировать положение можно усмотреть в этой подспудной силе - силе капли воды, прогрызающей земную твердь, - каковой наделены мелкие, глупые создания, символ проклятия, висящего над родом человеческим со времени первородного греха. Кара остается неизбежной - с Амбруазиной и ей подобными еще можно тягаться, ибо чудовищность их преступлений рано или поздно все равно чревата судом и приговором; подрывная же деятельность таких злодеек, как Бертиль Мерсело, при всей их кажущейся безобидности, неизменно застает людей врасплох.

Рассудив таким образом, Анжелика постаралась забыть Бертиль Мерсело и семейку Маниго и занялась подготовкой к путешествию в Квебек и Монреаль, которое имело еще одну сторону, о которой предстоит упомянуть.

Анжелика охотно пригласила бы Северину сопровождать их в путешествии по французской территории. Она видела, как эта молоденькая девушка, вернее, еще подросток, расстроена отсутствием у Молине вестей о Натаниэле Рамбуре Неужто он испарился, сгинул в океанских глубинах? Северина хорошела на глазах, и у нее, по рассказам, уже появились поклонники. Однако облик ее был неизменно грустен. Большую часть времени она посвящала учебе, в чем ей помогала ее тетушка Анна, к которой она переехала в разгар зимы, желая оказывать ей и ее престарелой служанке Ребекке посильную помощь в трудное время года, колоть дрова и поддерживать огонь в очаге; с этим им было все труднее и труднее справляться, несмотря на отменное здоровье и бравый вид.

Юная Северина, которой было, разумеется, куда сподручнее колоть дрова и носить тяжести, выглядела, правда, немощнее этих старушек. Путешествие могло бы придать ей сил и развлечь. Кроме того, путь обещал быть недолгим если, конечно, препятствием не станет погода. Жоффрей де Пейрак и Анжелика не собирались задерживаться в Квебеке или в Виль-Мари больше, чем на несколько дней. Пейрак рассчитывал вернуться в Голдсборо уже в начале августа, чтобы встретиться с посланцами из Массачусетса или даже самому присоединиться к ним в Салеме.

Немного поразмыслив, Северина отрицательно покачала головой.

- Нет, мадам Анжелика. Ведь я принадлежу к реформистской церкви, а вы знаете, насколько ревностно наши соотечественники - французы там, на севере, следят, чтобы у них в Новой Франции не появлялись гугеноты.

- Но нас никто не заставляет кричать каждому встречному, что ты гугенотка.

Ты просто будешь в моей свите. Наши остановки будут короткими, и ты ничем не рискуешь, сходя на берег в нашей компании.

Однако Северина не вняла этим доводам.

- Я не смогу чувствовать себя спокойно. Рассказывают, что они очень дотошны, вынюхивают любого гугенота чуть ли не с охотничьими собаками и рьяно допрашивают каждого, кого заподозрят в принадлежности к реформистской церкви. Нет, я буду только дрожать и не получу никакого удовольствия, хоть и побываю словно во Франции.

Анжелика не стала настаивать. Она знала, что в словах Северины нет ни малейшего преувеличения. В Квебеке она насмотрелась на лейтенанта полиции Гарро Антремона и его ищеек, стремящихся отлавливать среди иммигрантов, прибывающих в порт, не столько злоумышленников или женщин легкого поведения, сколько именно протестантов. Ее подруга мадам Гонфарель, по прозвищу "Полька", содержавшая в порту уютную гостиницу "Французский корабль", рассказывала ей о своем умении почуять в очередном новичке "ночного мотылька" < Кличка, присвоенная протестантам, поскольку им приходилось проводить богослужения по ночам - Прим. авт.> и не в силах сдержать порывов сердобольного сердца и всегда стремясь помочь преследуемому, оставив с носом шпиков, она прятала его под своим кровом и даже помогала деньгами, чтобы тот мог вернуться во Францию или по крайней мере выбраться из Квебека, где его ожидал арест, тюремное заключение, принуждение отречься от выбранной веры или путешествие домой в трюме закованным в кандалы.

Если в составе экипажей, чьи корабли бросали якорь в Квебеке, оказывались матросы-протестанты, им запрещалось выходить на берег, и капитана судна могли подвергнуть большому штрафу, если запрет нарушался.

- И все же я хотела бы взять тебя с собой, малышка Северина. Мне кажется, это пошло бы тебе на пользу.

- Не беспокойтесь за меня, - отвечала Северина, прикладывая руку к сердцу.

- В моей душе жива любовь, и это помогает мне выжить.

"Радуга" распустила паруса и вышла в море, сопровождаемая тремя судами водоизмещением от ста пятидесяти до двухсот тонн, небольшой яхтой и шлюпом под двумя парусами. Обогнув без приключений большой полуостров и пройдя проливом Кансо, они вошли в залив Святого Лаврентия, в который впадает река с таким же названием. Стоянка на восточном берегу, в Тидмагуше, продлилась всего два дня. Здешние земли находились под юрисдикцией графа де Пейрака.

Летняя суета уже была здесь в самом разгаре. Рыбаки из Сен-Мало и из Бретани заняли привычные места вдоль берега, на котором высились "эшафоты" для разделки и сушки трески, и всепроникающий запах рыбы, соли и ценного масла из тресковой печени гордо реял по всей округе.

По волнам вдоль берега сновали мелкие суденышки, перевозившие необходимые рыбакам предметы, а также уголь, добываемый в Кансо и предназначенный для поселений на Французском заливе и в Новой Англии.

Запах трески и черной пыли, поднимающейся над корзинами с антрацитом, не рождал желания задерживаться здесь, тем более что у Анжелики были связаны с этим местом горькие воспоминания. Она впервые очутилась здесь после бед, которыми были отмечены эти места, и, несмотря на нежелание говорить на столь печальные темы, ей нелегко было отгонять от себя скорбные образы.

Чуть выше, на невысокой сопке, на опушке сосновой рощи, уже посеревшей из-за жары, находилась могила Амбруазины Модрибур. Можно было не сомневаться, что никто из здешних жителей даже не подозревает о таком соседстве. Проходя мимо камня с выбитым на нем дворянским именем, вряд ли кто-либо догадывался, какими судьбами он здесь очутился.

Что касается Анжелики, то ни любопытство, ни скорбь, ни тем более христианская добродетель не могли заставить ее подняться гуда даже для того, чтобы просто лишний раз удостовериться, что столь опасное создание мертво.

Из форта с четырьмя башенками по углам открывался вид на залив, укутанный то серым, то желтым туманом, и ей казалось, что над едва виднеющимися в дымке кораблями, мирно стоящими на якоре, проносится белый демон, спасающийся от гарпуна, брошенного баском-китобоем.

Залил, сообщник и молочный брат Амбруазины, морской разбойник, вооруженный дубинкой со свинцовым наконечником Амбруазина, шепчущая в бреду: "Нас было в лесах Дофине трое проклятых детей: он, Залил и я".

Теперь смерть настигла и третьего по счету из проклятых детей: Себастьяна д'Оржеваля, блестящего церковника с сапфировыми глазами.

В Новой Франции уже, наверное, знают о его кончине. Даже если отец Марвиль отправился в Европу до ледостава, так и не успев оповестить всех о случившемся, новость должны были принести мореходы, достигшие Квебека по весне.

Жоффрей не предполагал, что это может повлиять на его добрые отношения с Квебеком, во всяком случае, до поры до времени, ибо прекрасно понимал, что человеческая переменчивость и необузданные страсти чреваты любыми неожиданностями. Жители Вапассу не несли ответственности за смерть священника, однако мир и нейтралитет, установившиеся между ними и ирокезами, всегда раздражали французов, так что теперь, когда от рук ирокезов погиб один из их главных миссионеров, они могли вспомнить о прежней неприязни к тем, кто не желал враждовать со злейшими недругами Новой Франции. Одна из целей теперешнего путешествия как раз и состояла в том, чтобы рассеять подозрения.

Находясь в Тидмагуше, Анжелика из всех сил старалась претворить в жизнь философский совет маркиза де Виль д'Авре, касавшийся именно Демона и всех ее гнусностей: "забыть!".

Вспоминая коротышку-маркиза, Анжелика поневоле улыбалась. Вместе с Жоффреем и Онориной она предалась воспоминаниям о своем резвом приятеле, повторяя его любимые словечки, потешаясь над его горячностью, над прытью, с которой он пытался завладевать ценными предметами, не платя за них, и над его ссорами с Александром... Да, на этом берегу очень не хватало Виль д'Авре.

Они надеялись разузнать о нем поподробнее в Квебеке.

Каким-то неведомым образом Онорина, сопровождавшая мать во время прогулок, догадалась, о ком та вспоминает, гостя в Тидмагуше. Как-то раз она заявила:

- После того, как я уехала из Вапассу, я больше не вижу ее во сне.

- Кого "ее"?

- Желтоглазую.

Анжелика сильнее сжала ручку Онорины.

- Какой она тебе снилась?

- Глаза у нее были, как у разъяренного зверя, а волосы - как черное пламя.

- Она была красивая?

- Да, красивая, но... - Онорина провела пальцем по щеке. - У нее было изуродованное лицо, все в шрамах.

Анжелика вздрогнула, словно ее ударили. Когда же она перестанет так сильно переживать при малейших намеках на бесповоротно канувшие в прошлое события, закончившиеся кровавой, но неоспоримой победой?..

Она вспомнила, что не пожелала взглянуть на труп графини де Модрибур, когда его приволокли из леса, где его едва не разодрали на клочки дикие звери, однако ей не дано было забыть страшные царапины на лице этой зловещей воительницы, когда ей с помощью Марселины и Иоланды с величайшим трудом удалось спасти ее от гнева толпы, вознамерившейся ее прикончить.