Работы кресло, рояль. Из тишины возникает му- зыка

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2

Зиновий Сагалов

ТРИ ЖИЗНИ АЙСЕДОРЫ ДУНКАН

Монодрама в 2 действиях

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На сцене маленький изящный столик, старинной
работы кресло, рояль. Из тишины возникает му-
зыка.

Вышла актриса в строгом вечернем платье,
на плечи наброшен легкий красный шарф. Мол-
ча посмотрела в зал, И вдруг, сминая музыку,
раздался пронзительный визг тормозов, отчаянный
сигнал клаксона, чей-то крик — и сразу же все
стихло.

Голос по радио. Трагическая смерть Ай-
седоры Дункан... 16 сентября 1927 года. Проезжая
на автомобиле в Ницце, Айседора Дункан была выб-
рошена из машины вследствие того, что конец ее
шарфа зацепился за колесо. Дункан была поднята
с переломом позвоночника. Смерть наступила не-
медленно...

1

Тишина. Рокот морских волн, набегающих на
берег.

— Я родилась у моря, — так начнет Актриса
этот рассказ, — и заметила, что все крупные собы-
тия моей жизни тоже происходили у моря. Мое пер-
вое понятие о движении, о танце несомненно вызва-
но ритмом волн.

Маленькой девочкой я часами блуждала по бе-
регу, предаваясь собственной фантазии. Меня захва-
тывала эта игра! Я воображала себя чайкой, паря-
щей над бесконечной морской гладью. Или шалов-
ливой волной, которая резвится среди своих подру-
жек. Но чаще всего — парусом, одиноким парусом
который рассекает белые гривы волн...

Целыми днями я была предоставлена самой се-
бе, так как мама с утра и до позднего вечера ходи-
ла по квартирам, давая уроки музыки детям из бо-
гатых семей. Ее скудного заработка нам едва хва-

тало на жизнь — ведь нас у нее было четверо:
Элизабет, Раймонд, Остин и я — Айседора...

Из всех нас я была самой отважной. Когда в
доме совершенно нечего было есть, я отправлялась
к мяснику и хитростью убеждала его отпустить в
долг бараньи котлеты. Обольщать булочника, чтобы
он продлил нам кредит, посылали тоже только
меня. И эти походы были куда интереснее, чем
ежедневные хождения в школу.

— Айседора, не вертись! Айседора, сиди смир-
но! — до сих пор помню, как кричала на меня учи-
тельница.

«Хотела бы я посмотреть, — думала я, — как
бы вы, уважаемая мисс, сидели за партой с пустым
желудком и в промокших ботинках!»

Когда наступило Рождество, учительница, раз-
давая нам конфеты и пирожные, сказала: «Погля-
дите, детки, что вам принес Санта Клаус». А я
встала и торжественно, на весь класс, заявила: «Я
вам не верю, никакого Санта Клауса нет! И все это
враки, враки!»

Можете себе представить, как была возмущена
моя мисс учительница!

Ах, так! — завопила она. — Знай же, что
Санта Клаус не подарит тебе ни одной конфетки!
Подумаешь! Ну и не надо!
Ты скверная девчонка, ты позор нашей шко-
лы! — закричала учительница. Она с яростью схва-
тила меня за плечо и швырнула на пол. Но я все
же устояла — ноги и тогда уже у меня были креп-
кие! Тогда она поставила меня в угол. А я, повер-
нув голову через плечо, упрямо твердила: «Ника-
кого Санта Клауса нет! НЕТ! НЕТ!» Тогда рассви-
репевшая мисс учительница отправила меня домой
за родителями.

2.

Родители... Моя мать разошлась с отцом, когда
я была грудным ребенком.

— Тетя Августа, скажи, был ли у меня когда-
нибудь отец?

Тетка пристально посмотрела на меня и презри-
тельно отчеканила:

— Твой отец был дьяволом. Он разрушил жизнь
твоей бедной матери.

Дьявол? Какой ужас! С рогами и хвостом!..
Когда дети в школе говорили о своих отцах, я всег-
да помалкивала.

Однажды — мне было тогда семь лет — я услы-
хала звонок у входных дверей. Открыла... Передо
мной стоял приятный мужчина в высокой шляпе.

Не здесь ли живет миссис Дункан?
Здесь... Я ее дочь.
Вот ты какая, принцесса Мартышка! — вос-
кликнул незнакомец и, подняв меня на руки, по-
крыл мое лицо слезами и поцелуями.
Погодите, кто вы?! Кто вы? — отбивалась я,
ничего не понимая.
Я твой отец, — сказал он тихо.
Урра!

Я бросилась в комнаты, чтобы сообщить всем:
эту радостную весть:

— Мама! Отец приехал!.. Где же ты, мама? Ты
заперлась? Зачем? Открой! Папа пришел! Раймонд,
Элизабет! Куда вы все попрятались? Он совсем-сов-
сем не страшный...

Но никто не вышел. Тогда я снова подошла к
двери и вежливо сказала:

Извините, все у нас заболели и, понимаете,
не могут выйти.
А ты — здорова?
Я?.. Да...

Он взял меня за руку и сказал:

— Тогда погуляем вдвоем. Хорошо?

Я бежала рысцой рядом с ним, радуясь, что этот
красивый статный мужчина — мой папа. И что ни
рогов, ни хвоста у него нет.

В кондитерской он угостил меня мороженым и
цукатами и на прощание сказал: «Я приду завтра,
принцесса Мартышка!» Но это завтра так и
не наступило: семья больше не разрешила мне
встретиться с ним.

— Мамочка, ну позволь, хоть один разочек! Ма-
ма!.. Ах, так! Пусть будет по-вашему!

Я выкрала из шкатулки брачное свидетельство моих родителей и сожгла его в пламени свечи...

3.

Вальс Шопена.

— Это играет мама... Вечер. Она только пришла
лосле уроков. Кое-как накормила нас, села за ста-
ренькое пианино, мы — вокруг. И забыто уже все,
кроме волшебных, завораживающих звуков. И серд-
це взлетает ввысь — туда, где птицы и облака, и
слушать эту музыку, просто сидеть и слушать —
нельзя. Ее надо танцевать.

Одна старая дама, увидев наши домашние тан-
цы, посоветовала маме показать меня известному в
Сан-Франциско преподавателю...

Резкий обрыв музыки.

Станьте на пальцы ног, — сказал он мне.
Зачем?
Это красиво, это возвышенно. Если вы не чув-
ствуете это, вам никогда не стать танцовщицей...
Итак, первая позиция. Готовы? Плие—и, раз!
Это безобразно, это противно природе! — вос-
кликнула я и после третьего урока покинула танц-
класс навсегда. Я еще не знала, каким должен быть
мой танец, но только он не будет похож на эти гим-
настические упражнения: и — раз, два, три! Ни за
•что!

В десять лет я рассталась со школой. Зато как
набросилась на книги! Прочитала все, что было в
публичной библиотеке: Диккенс, Теккерей, Шек-
спир... А кроме того — тысячи романов, хороших
и скверных, вдохновенных книг и бульварных пус-
тышек.

Я поглощала все. Читала ночами, до рассвета,
при свете свечных огарков, собранных в течение
дня. Я даже принялась писать роман, издавала свою
собственную газету и вела дневник на секретном
языке (я его сама придумала) — ведь у меня поя-
вилась великая тайна: я была влюблена...

4

. Ах, как он был красив! Какое романтическое
имя — Вернон! Мне было тогда одиннадцать лет, но
я зачесывала волосы наверх, носила длинные пла-

тья и выглядела намного старше. Иногда я прихо-
дила в аптекарский склад, где работал Вернон, и,
не зная, что сказать, спрашивала как дурочка:
«Как вы поживаете, мистер Вернон?» (Смеется). Ве-
черами я подолгу бродила перед освещенными ок-
нами его дома. Так продолжалось года два, и я счи-
тала, что страдаю от безумной любви! Однажды
Вернон сказал мне, что собирается жениться. Зем-
ля качнулась под моими ногами.

Кто она?
О, настоящая леди, девушка из высшего об-
щества, — с гордостью произнес он.

А спустя несколько дней я увидела их обоих —
Вернона и его невесту. Уродина, каких свет не ви-
дывал! Они выходили из церкви, вокруг было море
цветов. А я стояла за церковной оградой и ревела.
Так окончилась моя первая любовь...

Когда через много-много лет, после одного из
концертов, в мою гримуборную вошел седой мужчи-
на, я сразу же узнала его. Это был Вернон! Я реши-
ла позабавить его и рассказала о своей безумной
любви. Боже, как он перепугался, как красноречи-
во стал уверять, что до сих пор любит свою супру-
гу... Я едва сдерживала себя, чтобы не расхохотать-
ся. Не над ним, нет! — над той глупой козой, кото-
рая со слезами на глазах глядела на ярко освещен-
ные окна его дома!..

5.

Счастье, где ты? Моя птица, моя фортуна, я
готова бежать за тобою — только позови! Падать,
подниматься, карабкаться на скалы — лишь ради
этого я хочу жить и дышать...

— Мамуля, родненькая, уедем из Сан-Францис-
ко! Поверь в меня, мама. Я хочу, я буду танцевать!
Ты еще будешь гордиться своей Айседорой! Все-
все зависит от тебя, от твоего ответа. Уедем? Да?
Сегодня, сейчас же, сию минуту!

Ветер странствий сорвал два листочка, закружил
их, понес в неведомую даль...

Чикаго. У нас двадцать пять долларов и обру-
чальное кольцо моей бабушки. Надев короткую
греческую тунику, я танцую перед владельцами
всех театральных заведений города.

-Очень, очень красиво,— говорят они. — Но
эти танцы не для нашей публики.

Неделя течет за неделей, драгоценности бабуш-
ки съедены, денег нет. За последние тряпки мы ку-
пили банку томатов и кормились этим целую неделю.
Мама настолько ослабела, что уже не могла вста-
вать. В отчаянии я пришла к менеджеру увесели-
тельного заведения «Мэйсоник Темпл». С толстен-
ной сигарой во рту, в шляпе, надвинутой на один
глаз, он мрачно взирал на маленькую девочку, ко-
торая танцевала под звуки «Песни без слов» Мен-
дельсона.

Музыка смолкла. Он несколько минут молча
глядел на меня. Потом процедил сквозь зубы:

— Танцевала бы ты что-нибудь веселенькое, с
перцем, я бы, так и быть, рискнул.

— Как это — с перцем?
Он захлебнулся хохотом.

— Ну что-нибудь эдакое, с юбками, разрезами
и прыжками. Поняла? То, что нравится публике.

Я возмутилась. Но тут же вспомнила маму, без-
жизненно лежащую на кровати, остатки томатов в
консервной банке, неоплаченный счет за гостиницу...

— Хорошо! Я согласна! Будут вам разрезы и
прыжки! И «перец» тоже будет!

Всю ночь мама из последних сил шила мне бе-
зобразно вульгарный костюм. Последнюю оборку она
пришивала уже утром.

Когда я пришла к толстяку-менеджеру, оркестр
уже был наготове. Музыканты лихо заиграли ка-
кой-то пошленький танчик, нечто вроде этого... (На-
певает). Какая мразь! Но отступать некуда! Какой-
то бес вселился в меня. Я дергалась и кривлялась,
а все мое тело кричало: «Вот тебе перец! Вот тебе
разрезы! Вот тебе прыжки с юбками! Ты этого хо-
тел, толстый боров? На, получай! Теперь ты дово-
лен, скотина?»

Выронив сигару изо рта, директор протягивал
ко мне свои толстые волосатые ручищи:

— О'кей, моя крошка! Великолепно! Пятьдесят
баксов в неделю! Можешь начинать хоть завтра!

Успех был бешеный. Директор предложил мне
контракт на целый год. Но я... я отказалась. Он был
ошарашен. «Гуд бай, господин директор, малышка

Айседора проживет без вашего «перца». И вообще»
в вашем кабаке слишком грязно и шумно, и пти-
ца счастья никогда сюда не залетит...»

6

На центральных улицах Чикаго висели огром-
ные транспаранты: «Всемирно известная труппа
Огюстина Дэйли.» Вот кто может меня понять! Не-
сколько дней я безуспешно пыталась проникнуть в
театр, но мне неизменно отвечали, что мистер Дэй-
ли занят и принять меня не может. Наконец, как-
то вечером, я столкнулась с ним у театрального подъезда лицом к лицу.

— Маэстро, умоляю вас, выслушайте меня. Вы
величайший артист, но вашему искусству не хва-
тает античного танца. Я принесу его вам. Он — во
мне. Этот танец родился у Тихого океана, в горах
Сьерра-Невады, в поэмах Уитмена. В этом танце бу-
дет жить вечная душа природы...

Огюстин Дэйли не вполне понимал, что ему де-
лать с этой странной худющей девчонкой, которая
несла какую-то несусветную чепуху. Но что-то во
мне, видимо, его привлекло.

Ладно, — сказал он, — у меня имеется не-
большая роль в пантомиме, которую я буду ставить
в Нью-Йорке. Пока ничего не обещаю, но если по-
дойдете, получите ангажемент. Как ваше имя?
Айседора.
Красивое имя... Итак, Айседора, до встречи
в Нью-Йорке.

Первая репетиция... Она принесла мне ужасное
разочарование. Примадонна труппы, звезда панто-
мимы Джейн Мэй отличалась крайне бурным темпе-
раментом. Она пользовалась любым предлогом, что-
бы завестись и устроить скандал. Когда мне сказали,,
что при слове «вы» я должна указать на нее, при
слове «любите» прижать свои руки к сердцу, вот
так, а затем яростно бить себя по груди при слове
«меня», все это показалось мне слишком смешным.
Я проделала это так скверно, как только могла.
(Показывает). И не удивительно, что Джейн Мэй
нашла меня отвратительной.

— У этой девицы нет никакого таланта, мистерДэйли, — сказала она. — Немедленно снимите ее с роли.

Я разревелась. Маэстро похлопал меня по пле-
чу и сказал: «Вы видите, Джейн, она очень вырази-
тельно плачет. Артистические данные у нее есть,
не будьте суровы с этой малюткой..»

Но репетиции были для меня мукой. В одной
сцене я должна была объясниться в любви к Пьеро,
роль которого исполняла все та же Джейн Мэй. Зву-
чала музыка, я приближалась к Пьеро и целовала
его в щеку три раза. На генералке я провела этот
эпизод с таким пылом, что на белой щеке Пьеро ос-
тался отпечаток губной помады. Тут Пьеро превра-
тился в Джейн Мэй и отвесил мне звонкую оплеуху.
Восхитительное вступление в театральную жизнь,
не так ли? (Смеется).

В спектакле «Сон в летнюю ночь» в одном из
эпизодов я оставалась на сцене одна.

Мелодия «Песни без слов» Мендельсона.

Как я ждала этого момента! На премьере я тан-
цевала так самозабвенно, что раздался шквал апло-
дисментов. Меня не отпускали со сцены, театр бу-
шевал. Когда же наконец я выскочила в кулисы в
своей белой тунике с крылышками феи, сияя от
счастья и первого успеха, маэстро... Он учинил мне
такой разнос, кричал, топал ногами:

— Здесь вам не мюзик-холл! Это танец в дра-
матическом спектакле, а не ваш концертный номер!
Вам только бы сорвать аплодисменты, а на осталь-
ное наплевать!

Назавтра в этой же сцене прожектора горели
вполнакала. Я танцевала во мраке и ничего, кроме
порхающей в глубине сцены белой фигурки, разо-
брать было нельзя.

Так прошел год... Я чувствовала себя бедной Зо-
лушкой. Мои мечты, надежды — все, все погибло.
В труппе меня считали невезучкой. Ни друзей, ни
подруг у меня не было. Во время перерыва я не
завтракала со всеми — мой кошелек, как всегда,
был пуст — а пряталась в какой-нибудь ложе и тут
же засыпала от истощения.

— Мистер Дэйли, — сказала я однажды, — за-
чем вы меня держите? То, что я умею и хочу де-дать, вам не нужно. Вы мне платите хорошие день-
ги, но ведь они не приносят радости.

_--Чудачка, — сказал он, пожав плечами.

В тот же вечер я покинула труппу.

И почему я такая невезучая? Вечно на распу-
тье, без денег, без работы... Быть может, птица сча-
стья — лишь призрачная тень, бегущая впереди че-
ловека?

«Надо уехать, Айседора, — сказала я себе. — В
этой стране людей интересуют акции и дивиденды,
а не твои античные танцы». Решение покинуть Аме-
рику крепло с каждым днем. И вот на скотопро-
мышленном судне — так было намного дешевле! —
под рев и стенания нескольких сотен несчастных
животных семейство Дункан пересекло Атлантику
и очутилось в Европе.

7.

Я закрываю глаза и вижу четырех отчаянных
смельчаков, которые шагают по лондонским ули-
цам — без денег, без друзей, без убежища на ночь.

Грин-парк, садовая скамейка... Но едва мы рас-
положились на ночлег, как появился огромный по-
лисмен и велел нам немедленно убраться. Двери го-
стиниц были для нас закрыты, так как вещей у нас
не было, а наш вид не внушал никакого доверия.
На четвертые сутки я решилась на отчаянный шаг.

— Послушай, мама, и ты, Элизабет, и ты, Рай-
монд... Следуйте за мной и что бы я ни делала,
молчите.

Я привела их в одну из лучших лондонских гос-
тиниц, подошла к ночному портье и сказала власт-
ным тоном светской дамы:

— Мы только что приехали ночным поездом...
из этого... из Ливерпуля. Будьте любезны, дайте нам
номер получше и распорядитесь, чтобы подали
ужин, да поживее! Когда придет наш багаж, немед-
ленно позвоните в номер. Вы поняли?

Весь день мы проспали в роскошных постелях,
а на рассвете следующего дня тайком, не заплатив
ни пенса, смотались из отеля. (Хохочет). О. это была
одна из самых шикарных авантюр моей юно-
сти!..

Хмурый туманный Лондон ненадолго задержал
нас. Сестра Элизабет вскоре вернулась в Америку,
Раймонд уехал на поиски счастья в Париж. Я от
случая к случаю выступала в артистических кафе.

На одном из вечеров танца я увидела Эллен Тер-
ри. Дивную, несравненную Эллен Терри, великую
актрису Англии. Казалось, именно для нее созда-
вал Шекспир своих любимых героинь — Дездемону
и Офелию, Порцию и Беатриче. Мы долго беседова-
ли с ней, глядя на мерцающие огни камина, и ни-
кто из нас не мог тогда предположить, что через
несколько лет ее сын Гордон Крэг станет моим му-
жем.

Крэг... Мы познакомились с ним в Берлине. Я
была тогда уже на вершине славы. Мои танцы выз-
вали в Париже невероятную сенсацию. Вена! Буда-
пешт! Ах, какие это были времена! Впервые я тан-
цевала не для избранных, а в переполненных залах.
В Венгрии мое имя сделалось магическим. Однаж-
ды в Будапеште мы обедали в небольшом ресторан-
чике, столик стоял возле окна, выходившего на шум-
ную улицу. Внезапно я увидела, как перед окном
стали останавливаться прохожие. Их становилось
все больше и больше. Они улыбались мне, махали
руками. И вдруг... огромное стекло вместе с рамой
рухнуло, и торжествующая толпа ввалилась прямо
в зал! Ни владелец ресторана, ни мой импресарио
не могли защитить меня от этих безумцев. Они не
отпускали меня до тех пор, пока я каждому не по-
дарила лоскуток своего шарфа.

После триумфа в Будапеште был Берлин, кон-
церт в Оперном театре, где я впервые увидела Крэ-
га... Приглашение в Берлин я получила еще в Па-
риже. Однажды, как обычно, я занималась в своей
студии, импровизируя античные танцы. И не заме-
тила, как в студию вошел румяный улыбающийся
господин в меховой шубе с бриллиантовым перст-
нем на пальце.

Гутен таг, гнедиге фрау, — сказал он, — я к
вам из Берлина. Мы слышали о ваших замечатель-
ных танцах босиком... (Как вам нравится это опре-
деление моего искусства!). Я представитель самого
крупного мюзик-холла и приехал, чтобы предло-
жить вам ангажемент.
О, благодарю вас, но мои танцы не для мю-
зик-холла. , . _
Вы получите много денег, фрау Дункан. Хо-
тите пятьсот марок за вечер? Дадим шикарную рек-
ламу : «Ди ерсте барфусс танцерин — первая босая
танцовщица в мире!» Колоссаль, колоссаль! Дас ист
зо айн эрфольг! Вас ждет невиданный успех!

--Чтобы я выступала вместе с акробатами и дрессированными собачками? Вы предлагаете это мне? Мне?

— Тысяча марок! — воскликнул он.

-- Уходите... Вы... никогда... никогда не пойме-
те, почему артист, даже без гроша за душой, отка-
зывается от тысячи марок за вечер. Я буду танце-
вать в Берлине! Буду! Но не с вашими собачками,
а в театре, который достоин соотечественников Гете
и Вагнера! Ауфвидерзеен!

Мое пророчество сбылось. Три года спустя этот
же импресарио принес мне цветы в Оперный театр,
где для меня играл оркестр Берлинской филармо-
нии. О, это было незабываемо... Зрители пришли
в экстаз. Меня не отпускали со сцены, полиция не
могла заставить публику разойтись. Несколько де-
сятков молодых людей взобрались на рампу... Я
танцевала до полного изнеможения. А после спек-
такля студенты выпрягли лошадей из моей кареты
и с факелами повезли меня по ночным улицам Бер-
лина.

8.

В Берлине, на одном из концертов, я обратила
внимание на мужчину, сидящего в первом ряду.
Обычно я не смотрю на зрителей, я их просто не
вижу. Но в тот вечер я чуть ли не физически чувст-
вовала присутствие этого человека. Едва окончился
спектакль, он вошел в мою уборную — огромный,
с длинными светлыми волосами. Молодой бог с си-
яющим вдохновенным лицом... С порога обру-
шился на меня:

— Вы... вы украли мои идеи! Как попали к вам
мои декорации?

--Какие декорации? — Я ничего не понимала.--Это мои собственные голубые занавески.Я придумала их, когда мне было пять лет, и с тех пор всегда танцую перед ними.

— Черт возьми, но мои декорации точно такие
же! И самое главное, что именно вас, Айседора, я
представлял себе в моих декорациях!

Простите, но все же... кто вы такой?
Он помолчал, а потом сказал:
Я Гордон Крэг.

Боже мой, сын Эллен Терри! Великой актрисы
Англии! Лицо Крэга напоминало прекрасные черты
его матери. В нем было нечто женственное, особен-
но в линии губ, чувственных и тонких. Глаза, свер-
кающие за стеклами очков, пронизывали меня на-
сквозь.

Словно под гипнозом, я позволила ему набросить
плащ поверх моей белой туники. Он схватил меня
за руку, мы сбежали по лестнице на улицу, схвати-
ли такси и помчались к нему в студию, на Зиг-
мундсхофф, 11. Он открыл дверь, я вошла в огром-
ную комнату с черным навощенным полом, усыпан-
ным лепестками роз. Все остальное было похоже
на сон — дивный, нескончаемый, упоительный сон...

В его студии было пусто. Ни дивана, ни кресла.
В течение двух недель мы спали на полу, устроив
себе ложе из нескольких пледов и моей шубы. Де-
нег у Крэга, естественно, тоже не было. Обед нам
изредка приносили в кредит из соседнего бара. С
утра до позднего вечера мы без умолку говорили.
О театре, о будущем искусства. Спорили до иссту-
пления, ссорились навсегда и тут же мирились.

Послушай, Крэг, ты можешь говорить о чем-
нибудь, кроме театра? У тебя есть какое-нибудь хоб-
би?
А как же! Охота!
Вот как? Значит, ты охотник? Расскажи о
своих трофеях, это любопытно.
А у меня их нет, дорогая. Тот зверь, за ко-
торым я охочусь, не заяц и не лисица. Стреляю, а
пули, понимаешь, так и отскакивают от его толстой
шкуры.

Он часто любил говорить загадками.

Как бы тебе объяснить, Айседора... Видишь
ли, я охочусь за сказочным чудовищем.
За химерой?
Нет.
За гидрой?
Не угадала. А впрочем, это химера и гидра
в одном существе, имя которому «театральщина».
Ненавижу на сцене фальшь! Якобы самое натураль-
ное небо, якобы самые подлинные деревья, на ко-
торых колышатся якобы самые настоящие листоч-
ки! Чушь собачья! Липа! Бутафория, сработанная
в столярной мастерской и раскрашенная театраль-
ными мазилками. Целлулоид, папье-маше, проволо-
ка, цветная бумага и прочая дребедень, а не живые
создания природы. Это тот зверь, которого я в кон-
це концов загоню в капкан — ему не место в совре-
менном театре! Ширмы, конструкции могут создать
все, что нужно для сцены — углы, улицы, ниши,
скалы, башни. Зрителю надо только намекнуть, ос-
тальное он поймет и домыслит сам. Мои ширмы...
Но, дорогой, это мои ширмы! — не сдавалась
я, но это вызывало в нем такую вспышку гнева, что
я тут же уступала: «Твои, твои ширмы...»

За этим следовали объятия и поцелуи, и в сту-
дии вновь воцарялся мир.

Несколько раз я пыталась позвонить маме, но
Крэг не выпускал меня на улицу.

— Как тебе не стыдно! Великая артистка, а жи-
вешь по законам мещанской морали. Нелепо, дико!
Ты принадлежишь мне и моим декорациям!

Только потом я узнала, что моя бедная мама
обошла все полицейские участки Берлина, обзвони-
ла все морги и больницы в поисках своей пропав-
шей дочери. Мой импресарио был вне себя — кон-
церты пришлось отменить, публика разрывала театр.
Наконец,в газетах было помещено объявление, что
мисс Дункан серьезно заболела... воспалением мин-
далевидных желез!

Blog

Работы кресло, рояль. Из тишины возникает му- зыка

Содержание