Geum.ru

Джером К. Джером Избранные произведения. Том 2

Вид материалаДокументы

Содержание


Миссис корнер расплачивается
Чего стоит оказать любезность
«ангел, автор и другие»
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   19
МИССИС КОРНЕР РАСПЛАЧИВАЕТСЯ


Я подразумеваю именно это, — объявила миссис Корнер, — мужчина должен быть мужчиной.

— Но ведь ты бы не хотела, чтобы Кристофер, то есть мистер Корнер, принадлежал к мужчинам подобного сорта, — заметила ее закадычная подруга.

— Я вовсе не говорю, что хочу, чтобы он делал это часто. Но я хотела бы почувствовать, что он способен быть таким мужчиной. Вы сказали хозяину, что завтрак готов? — накинулась миссис Корнер на служанку, внесшую в эту минуту в комнату три вареных яйца и чайничек с чаем.

— Конечно, сказала, — с негодованием ответила служанка. Прислуга виллы «Акация» в Равенскорт-парке вечно пребывала в состоянии негодования, даже молитвы, возносимые ею по утрам и вечерам, были полны негодования.

— И что он сказал?

— Сказали, что сойдут вниз, как только оденутся.

— Никто и не хочет, чтобы он выходил раньше, — сказала миссис Корнер. — Когда я позвала его пять минут назад, он ответил, что надевает рубашку.

— Я думаю, что, если бы вы сейчас спросили еще раз, они ответили бы то же самое, — высказала свое на сей счет мнение служанка. — Они ползали на карачках, когда я заглянула в комнату, и шарили под кроватью, потому что потеряли запонку от воротничка.

Миссис Корнер остановилась, держа в руке чайник.

— Он разговаривал?

— Разговаривал? Не с кем им там говорить. У меня времени нет разговоры разговаривать.

— Я имею в виду — с самим собой, — пояснила миссис Корнер. — Он... он не ругался? — в голосе миссис Корнер прозвучало желание, почти надежда.

— Что вы! Это они-то? Да они и не знают, как ругаться.

— Благодарю вас, — сказала миссис Корнер. — Достаточно. Можете идти.

Миссис Корнер со стуком поставила чайник на стол.

— Даже эта девчонка, — желчно проговорила она, — даже эта девчонка презирает его.

— Возможно, — предположила мисс Грин, — что он ругался, пока ее не было в комнате, а потом перестал.

Но миссис Корнер не собиралась поддаваться утешениям.

— Перестал! Другой ругался бы не переставая.

— Возможно, — намекнула закадычная подруга, всегда готовая взять этого грешника под защиту, — возможно, что он и ругался, но она просто не слышала. В самом деле, ведь если он с головой залез под кровать...

Дверь открылась.

— Простите за опоздание, — жизнерадостно произнес мистер Корнер, врываясь в комнату. Мистер Корнер считал, что по утрам человек обязательно должен быть жизнерадостным. «Встречай день улыбкой, и он принесет тебе счастье» — вот уже шесть месяцев и три недели миссис Корнер была замужней женщиной и ровно двести два раза слышала она по утрам этот девиз из уст своего мужа, когда он вставал с постели. Разного рода девизы занимали большое место в жизни мистера Корнера. Аккуратно написанные на карточках одного и того же формата, самые мудрые из них были прикреплены к зеркалу и каждое утро поучали его во время бритья.

— Нашел? — спросила миссис Корнер.

— Совершенно непостижимо, — ответил мистер Корнер, усаживаясь к столу. — Я же собственными глазами видел, как она покатилась под кровать. Может...

— Только не проси, чтобы ее искала я, — прервала его миссис Корнер. — Некоторые люди, поползав под кроватью и расшибив голову о ее ножки, наверняка начали бы чертыхаться, — при этом особое ударение было сделано на слове «некоторые».

— Что же, для воспитания характера, — намекнул мистер Корнер, — невредно время от времени заставлять себя терпеливо выполнять задания, направленные...

— Ну, если ты примешься за одно из своих длиннейших предложений, которые ты так любишь, то не успеешь из него выбраться, чтобы поесть, — испугалась миссис Корнер.

— Жаль, если с ней что-нибудь случится, — заметил мистер Корнер, — ее внутренняя ценность, может быть...

— Я поищу ее после завтрака, — вызвалась любезная мисс Грин. — Я очень хорошо умею отыскивать потерянные вещи.

— Охотно верю, — галантно заверил ее мистер Корнер, черенком ложки разбивая яйцо. — От таких ясных глаз, как ваши, мало...

— У тебя осталось всего десять минут, — напомнила ему жена, — кушай же наконец!

— Мне бы хотелось, — сказал мистер Корнер, — хоть раз в жизни договорить до конца.





— Да ты никогда не выговоришься, — заметила миссис Корнер.

— Может, как-нибудь на днях... — вздохнул мистер Корнер.

— Как ты спала, дорогая? Совсем забыла спросить тебя. — Миссис Корнер повернулась к своей закадычной подруге.

— Первую ночь в чужом доме я всегда сплю очень неспокойно, — ответила мисс Грин. — К тому же, я думаю, что была несколько возбуждена.

— Очень жаль, — изрек мистер Корнер, — что восхитительное искусство драматурга предстало перед нами не в лучшем из своих образцов. Когда ходишь в театр очень редко...

— Должны же люди развлекаться, — оборвала его миссис Корнер.

— Честное слово, — заметила закадычная подруга, — не помню случая, чтобы я так смеялась.

— В самом деле было забавно. Я и сам хохотал, — признался мистер Корнер. — Вместе с тем я должен отметить, что брать пьянство как тему...

— Вовсе он не был пьян, — возразила миссис Корнер. — Просто он был немножко навеселе.

— Дорогая моя, — поправил ее мистер Корнер, — да он и на ногах-то стоять не мог.

— Но был куда забавней, чем некоторые мужчины, которые могут, — отпарировала миссис Корнер.

— Дорогая моя Эми, — указал ей муж, — мужчина вполне может быть забавен и без того, чтобы напиваться пьяным, а также может быть пьяным, не будучи...

— О, гораздо лучше, когда мужчина временами позволяет себе выпить.

— Дорогая моя...

— И тебе, Кристофер, тоже было бы лучше позволять себе... изредка.

— Я бы очень хотел, — сказал мистер Корнер, протягивая пустую чашку, — чтобы ты не говорила того, чего не имеешь в виду. Любой, кто услышал бы тебя...

— Больше всего меня злит, — сказала миссис Корнер, — это когда заявляют, что я говорю то, чего не имею в виду.

— Зачем же ты тогда говоришь?

— Я не... Я в самом деле... Я хочу сказать, что в самом деле имею это в виду, — объяснила миссис Корнер.

— Едва ли ты хочешь сказать, дорогая моя, — настаивал ее муж, — будто и в самом деле думаешь, что было бы лучше, если бы я напивался пьяным... изредка.

— Я сказала не «пьяным», а — «выпивал».

— Но я ведь «выпиваю»... умеренно, — взмолился мистер Корнер. — «Умеренность во всем» — это же мой девиз.

— Знаю, — ответила миссис Корнер.

— Всего понемножку и ничего... — на этот раз мистер Корнер сам прервал свои разглагольствования. — Боюсь, — сказал он, вставая, — что нам придется отложить дальнейшее обсуждение этого интереснейшего вопроса. Если ты, дорогая, не возражаешь, выйдем на минутку в коридор. У меня к тебе несколько мелких вопросов по дому.

Хозяин с хозяйкой протиснулись мимо гостьи и закрыли за собой дверь. Гостья продолжала есть.

— Я подразумевала именно это, — в третий раз повторила миссис Корнер через минуту, вновь усаживаясь за стол, — я бы отдала все... все на свете, — со страстностью повторяла наша леди, — чтобы Кристофер больше походил на обыкновенного мужчину.

— Но он же всегда был таким... ну, какой он есть, — напомнила ей закадычная подруга.

— Ясное дело, когда ты обручена, то хочется, чтобы мужчина был совершенством. Я совсем не думала, что он собирается им остаться.

— А по мне, так он очень хороший и очень славный, — сказала мисс Грин, — просто ты сама не знаешь, чего тебе нужно.

— Я знаю, что он хороший человек, — согласилась миссис Корнер, — и очень люблю его. Именно потому, что я люблю его, я не хочу за него краснеть. Я хочу, чтобы он был мужественным мужчиной и делал все, что делают другие мужчины.

— Разве все обыкновенные мужчины сквернословят и временами напиваются?

— Ну конечно, — авторитетно подтвердила миссис Корнер, — кому это нравится, чтобы мужчина был мямлей?

— А ты когда-нибудь видела пьяного? — осведомилась закадычная подруга, откусывая кусочек сахара.

— Кучу, — ответила миссис Корнер, слизывая с пальцев варенье.

Это означало, что добрых пять раз в жизни она побывала в театре, выбирая наиболее легковесные формы английской драмы. И когда, месяц спустя, она впервые увидела своими собственными глазами, как это выглядит в жизни, то не было на свете человека, пораженного этим зрелищем больше, чем миссис Корнер.

Как это произошло, мистер Корнер и сам себе никогда не мог толком объяснить. Мистер Корнер не относился к числу людей, которых приводят в пример на лекциях об умеренности. Свой «первый стаканчик» он пропустил так давно, что уже и вспомнить не мог, когда это было, и чего только не пил с тех пор из многих других стаканов. Но не было еще случая, чтобы он вышел или чтобы его удалось вывести из рамок его любимой добродетели — умеренности.

— Между нами стояла бутылка кларета, — часто вспоминал мистер Корнер, — и мы выпили почти все, что в ней было. А потом он вытащил маленькую зеленую фляжку и сказал, что эту штуку делают из груш и что в Перу ее держат специально для детских праздников. Очень может быть, что он пошутил, но, во всяком случае, я не мог представить себе, как это один-единственный стаканчик... Я все время стараюсь припомнить, мог ли я выпить больше, покуда он говорил. — Этот вопрос не давал покоя мистеру Корнеру.

Этот «он», который, вероятно, заговорил мистера Корнера до такого ужасного состояния, был его дальний родственник, некий Билл Дэмон, служивший первым помощником на пароходе «Ла Фортуна». В полдень они совершенно случайно столкнулись на Леденхолл-стрит, впервые за многие годы, прошедшие с далекой поры их детства. «Фортуна» должна была на следующее утро выйти из доков Св. Екатерины и взять курс на Южную Америку, и кто знает, когда они встретятся вновь. Судьба, бросив их друг другу в объятия, совершенно определенно, как на это указал мистер Дэмон, высказалась за то, чтобы вечером они вдвоем уютно пообедали в каюте капитана «Фортуны». Вернувшись в контору, мистер Корнер послал в Равенскорт-парк срочное письмо с удивительным сообщением, что он, возможно, не вернется домой раньше десяти вечера, а в половине седьмого он в первый раз направил свои стопы в сторону, противоположную той, где находились его дом и миссис Корнер.

О чем только не болтали друзья! В конце концов они разговорились о женах и возлюбленных. Несомненно помощник капитана Дэмон имел за спиной обширную и разнообразнейшую практику. Они рассказывали, вернее, помощник рассказывал, а мистер Корнер слушал, об оливковых красавицах Караибского моря, о кареглазых страстных креолках, о белокурых Юнонах калифорнийских долин. У помощника были свои теории по вопросу о подходе и обращении с женщиной, теории, которые, если положиться на его слова, были тщательно проверены на практике и выдержали испытание. Новый мир открывался мистеру Корнеру, мир, где прелестные женщины с собачьей покорностью поклонялись мужчинам. Последние, хотя и любили их в ответ, однако знали, как оставаться их господами. Мистер Корнер сидел как зачарованный, холодное осуждение в нем постепенно таяло, и под конец вместо него ключом закипело горячее сочувствие. И только время оборвало повесть о приключениях первого помощника. В одиннадцать часов кок напомнил им, что с минуты на минуту на борт прибудет капитан с лоцманом. Мистер Корнер, пораженный тем, что уже столь поздний час, долго и нежно прощался со своим родственником, а потом обнаружил, что доки Св. Екатерины — самое запутанное место, из какого ему когда-либо приходилось выбираться. И под одним из фонарей в районе Майнорис мистера Корнера вдруг осенило, что его не ценят по достоинству: миссис Корнер никогда не говорит и не делает ничего похожего на то, что говорят и делают красавицы Караибского моря, униженно старающиеся выразить свою всепоглощающую страсть к джентльменам, которые, насколько мог судить мистер Корнер, ничуть не лучше его. Слезы навернулись на глаза мистера Корнера, когда он стал припоминать, какие вещи говорит миссис Корнер и как она себя ведет с ним. Заметив, что его с пристальным вниманием разглядывает полисмен, он смахнул слезы и поспешно направился дальше. Пока он расхаживал по платформе станции Мэншен-Хаус, где дуют вечные сквозняки, Мысль о причиненном ему зле заговорила в нем с новой силой. Почему он не видит в миссис Корнер и следа собачьей привязанности? Он сам, горестно убеждал себя мистер Корнер, он сам виноват в этом. «Женщина любит своего господина. Это ее инстинкт, — в задумчивости бормотал он про себя. — Да будь я проклят, — думал он, — если поверю, что она хоть на минуту чувствует во мне своего господина».

— Проваливай, — сказал мистер Корнер толстому юнцу, который только что остановился перед ним, широко разинув рот.

— Но мне очень нравится слушать, — возразил толстый юнец.

— Кого это слушать? — удивился мистер Корнер.

— Вас, — ответил толстый юнец.

Путь из города до Равенскорт-парка неблизок, но мысль о предстоящей перестройке всей жизни миссис Корнер и его собственной настолько поглотила мистера Корнера, что он и на секунду не задремал и все время находился в возбужденном состоянии. Когда он сошел с поезда, его беспокоили, главным образом, три четверти мили слякоти, которые лежали между ним и его решимостью тут же раз и навсегда объясниться с миссис Корнер.

Вид виллы «Акация», говоривший о том, что все уже в постели и спят, еще больше взвинтил мистера Корнера. По-собачьи преданная жена поджидала бы его, думая, не понадобится ли ему чего-нибудь. Мистер Корнер, следуя совету бронзовой таблички, прибитой на его собственной двери, не только постучал, но и позвонил. Поскольку дверь не распахнулась мгновенно, он продолжал дергать за звонок и стучать. На втором этаже открылось окно лучшей спальной комнаты.

— Это ты? — спросил голос миссис Корнер. В нем и в самом деле слышалась страсть, но совсем не та, какую жаждал внушать мистер Корнер. Это только подлило масла в огонь.

— Нечего разговаривать со мной, высунувшись из окошка, будто тебе здесь серенады распевают. Сходи вниз и открой мне дверь! — закричал мистер Корнер.

— Разве у тебя нет своего ключа? — спросила миссис Корнер.

Вместо ответа мистер Корнер снова набросился на дверь. Окно закрылось. Прошло некоторое время, и вдруг дверь распахнулась так внезапно, что мистер Корнер, все еще стоявший, вцепившись в дверной молоток, буквальна влетел в дом.

Миссис Корнер сошла вниз, уже приготовившись сделать кое-какие замечания. Она не предвидела, что мистер Корнер, всегда такой медлительный, тоже окажется подготовленным — и даже лучше ее.

— Где ужин? — возмущенно потребовал мистер Корнер, все еще придерживаясь за молоток. Миссис Корнер, пораженная до того, что лишилась дара речи, стояла и смотрела на него широко открытыми глазами.

— Где ужин? — повторил мистер Корнер, к этому времени уже совершенно искренне удивлявшийся, почему ему не приготовили ужина. — Что это значит, все легли спать, когда хозяин еще не п-п-по-ужинал?

— Что-нибудь случилось, дорогая? — раздался на ближайшей площадке лестницы голос мисс Грин.

— Ну, входи же, Кристофер, — умоляла миссис Корнер, — пожалуйста, входи и дай мне закрыть дверь.

Миссис Корнер была одной из тех молодых леди, которые обожают не без грациозной надменности властвовать над теми, кто привык с готовностью им подчиняться. Эти леди легко поддаются испугу.

— Я... желаю... ж-жареных почек с гренками, — пояснил мистер Корнер, сменив молоток на вешалку для шляп, о чем он, впрочем, тут же пожалел, — и д-да-вайте без р-р-раз-го-ворчиков. Понятно? Не желаю ничего слышать.

— Господи, что же мне делать? — зашептала своей закадычной подруге до смерти перепуганная миссис Корнер, — в доме почек нет и в помине.

— Я бы лично сварила ему парочку яиц, — подсказала услужливая подруга, — и насыпала бы на них побольше кайенского перца. Скорее всего, он и не вспомнит.

Мистер Корнер позволил увести себя в столовую, служившую одновременно гостиной и библиотекой. Обе леди спешили поскорее разжечь кухонную плиту. Им помогала одетая на скорую руку служанка, чье хроническое негодование, судя по всему, растворилось именно тогда, когда вилла «Акация» в первый раз дала ей повод вознегодовать по-настоящему.

— Никогда бы в жизни не поверила, — шепотом призналась побелевшая миссис Корнер. — Никогда.

— Сразу видно, что в доме есть мужчина, а? — щебетала восхищенная служанка. Миссис Корнер ответила ей пощечиной и этим чуточку облегчила душу.

Служанка вновь обрела невозмутимость, однако операции миссис Корнер и ее закадычной подруги отнюдь не ускорились, поскольку каждую четверть минуты до них доносилось рыканье мистера Корнера, отдававшего дополнительные распоряжения.

— Я боюсь входить к нему одна, — сказала миссис Корнер, когда все было расставлено на подносе. Поэтому закадычная подруга последовала за ней, прикрываемая с тыла служанкой.

— Что это такое? — нахмурился мистер Корнер. — Я же велел приготовить котлеты.

— Прости, дорогой, — заикаясь, ответила миссис Корнер, — но в доме нет мяса.

— В образцово поставленнозяйстве, какое, полагаю, ты заведудущем, — продолжал мистер Корнер, наливая себе пива, — всегда должныть бифштеты. Пмаешь? Бифштеты.

— Постараюсь запомнить, дорогой, — сказала миссис Корнер.

— Не кажется ли тебе, — произнес между двумя глотками мистер Корнер, — что ты ведешь хозяйство совсем не так, как положено.

— Но, дорогой, я попытаюсь... — взмолилась миссис Корнер.

— Где твои книги? — внезапно потребовал мистер Корнер.

— Мои книги? — в изумлении повторила за ним миссис Корнер.

Мистер Корнер грохнул кулаком по столу, и всё в комнате, включая миссис Корнер, подпрыгнуло.

— Не водите меня за нос, моя милая, — сказал мистер Корнер, — вы прекраснаете, что ямьюду ваши книги по веденизяйству.

Книги оказались в ящике шифоньера. Миссис Корнер вытащила их и дрожащей рукой протянула мужу, Открыв наугад одну из них, мистер Корнер сдвинул брови и склонился над ней.

— Не кажется ли тебе, моя милая, что ты не умеешь складывать, — сказал мистер Корнер.

— Ме-меня, когда я была девочкой, считали способной по арифметике, — запинаясь, пролепетала миссис Корнер.

— То — когда девочкой, а то — сколько будет двадцать семь и девять? — свирепо спросил мистер Корнер.

— Тридцать восемь... семь, — начала путать перепуганная миссис Корнер.

— Знаешь ты умножение на девять или не знаешь? — загремел мистер Корнер.

— Знала, — всхлипнула миссис Корнер.

— Считай! — скомандовал мистер Корнер.

— Девятью один — девять, — начала бедняжка, рыдая, — девятью два...

— Пр-р-лжай! — мистер Корнер был неумолим.

Она продолжала — чуть слышно, монотонно, изредка сдавленно всхлипывая. Наводящий тоску однообразный ритм, должно быть, сделал свое дело. Когда совсем потерявшаяся от страха миссис Корнер подошла к «девятью одиннадцать — девяносто девять», мисс Грин украдкой показала ей на стол. Миссис Корнер испуганно глянула и увидела, что глаза ее господина и повелителя закрыты. Откуда-то из головы его, покоившейся между пустым кувшином из-под пива и судком, исходил нарастающий храп.

— Ничего с ним не будет, — сказала мисс Грин — Запрись в своей комнате и ложись спать. Утром Харриет и я позаботимся о завтраке. А тебе лучше не попадаться ему на глаза.

И миссис Корнер, благодарная за то, что кто-то подсказал ей, как быть, беспрекословно повиновалась.

К семи часам утра наполнившие комнату потоки солнечного света заставили мистера Корнера сначала замигать глазами, потом зевнуть и наконец приоткрыть один глаз.

— Встречай день улыбкой, — сонно пробормотал мистер Корнер, — и он...

Мистер Корнер внезапно приподнялся и огляделся кругом. Это не кровать. На полу у его ног разбросаны осколки стакана и черепки кувшина. Опрокинутый судок и раздавленные яйца придали скатерти новый колорит. В ушах какой-то звон. С чего бы это? В конце концов мистер Корнер вынужден был прийти к заключению, что кто-то пытался приготовить из него салат, — и при этом переложил горчицы. Некий шум заставил мистера Корнера перенести свое внимание на дверь. Через узенькую щелочку в комнату заглядывало зловеще серьезное лицо мисс Грин. Мистер Корнер поднялся. Мисс Грин проскользнула в комнату, прикрыла за собой дверь и встала, загородив ее спиной.

— Надеюсь, вы знаете, что... что вы натворили? — начала мисс Грин.

Говорила она замогильным голосом, и несчастный мистер Корнер похолодел.

— Я что-то начинаю припоминать, но не очень отчетливо, — признался он.

— Вы явились домой в пьяном... совершенно пьяном состоянии, — довела до его сведения мисс Грин, — в два часа ночи. И так расшумелись, что, наверное, пол-улицы подняли на ноги.

С пересохших губ мистера Корнера сорвался тяжелый вздох.

— Вы потребовали, чтобы Эми приготовила вам горячий ужин...

— Я — потребовал! — мистер Корнер обратил свой взор на стол. — И она — приготовила!

— Вы так неистовствовали, — объяснила мисс Грин, — что мы, все трое, до смерти перепугались.

Глядя на сидящую перед ней жалкую фигуру, мисс Грин поверить себе не могла, что всего лишь несколько часов назад этот человек мог самым настоящим образом нагнать на нее страху. И только сознание долга удержало ее от смеха.

— Сидя здесь и поедая ужин, — безжалостно продолжала мисс Грин, — вы заставили Эми показать вам ее хозяйственные книги.

К этому времени мистер Корнер уже прошел ту стадию, когда его еще можно было чем-нибудь поразить.

— Вы прочитали ей нотацию по поводу ее умения вести хозяйство. — В глазах закадычной подруги миссис Корнер загорелся огонек. Но, сверкни в тот момент перед мистером Корнером молния, он не заметил бы ее.

— Вы заявили, что она не умеет складывать, и заставили ее отвечать таблицу умножения.

— Я заставил ее... — в голосе мистера Корнера не было и тени эмоции, будто он просто констатировал факт. — Я заставил Эми отвечать таблицу умножения?

— Умножение на девять, — кивнула мисс Грин.

Мистер Корнер опустился на стул и окаменелым взором уставился в будущее.

— Как же быть? — произнес мистер Корнер. — Она же ни за что не простит меня, уж я-то ее знаю. Но, может быть, вы шутите? — вскричал мистер Корнер, на секунду почувствовав проблеск надежды. — Я в самом деле сделал это?

— Вы сидели на том же стуле, что и сейчас, и поедали вареные яйца, а она стояла перед вами и отвечала таблицу умножения. Под конец вы заснули, и я уговорила ее пойти спать. Было уже три часа, и мы полагали, что вы не будете против. — Мисс Грин подвинула стул, села и, положив локти на стол, посмотрела на сидевшего через стол от нее мистера Корнера. В глазах закадычной подруги миссис Корнер несомненно играли веселые огоньки.

— Но это же было всего один-единственный раз, — подсказала мисс Грин.

— Вы думаете, она может простить меня? — воскликнул мистер Корнер.

— Нет, не думаю, — ответила мисс Грин. На лице мистера Корнера отразилось соответственное падение обратно в область низких температур. — Я думаю, что самым лучшим выходом для вас будет простить ее.

Эта мысль даже не позабавила его. Мисс Грин оглянулась, чтобы убедиться, что дверь закрыта, и на секунду прислушалась, нет ли кого поблизости.

— Вы еще не забыли, — мисс Грин в дополнение к этим мерам предосторожности говорила шепотом, — о чем мы беседовали за завтраком в то первое утро, когда я к вам приехала? Тогда еще Эми сказала, что лучше бы вы изредка выпивали.

— Да, да, — мистер Корнер начал припоминать. — Но ведь она сказала только «выпивать», — в ужасе вспомнил он.

— Ну что же, вы как раз и «выпили», — продолжала свое мисс Грин. — Кроме того, она не имела в виду «выпивать». Она подразумевала самое настоящее пьянство, да не хотела называть его своим именем. После вашего ухода мы еще говорили об этом. Она сказала, что отдала бы все на свете, чтобы вы больше походили на обыкновенного мужчину. А обыкновенный мужчина именно таким ей и представляется.

Недогадливость мистера Корнера выводила мисс Грин из себя. Она перегнулась через стол и встряхнула его:

— Неужели вы не понимаете? Вы же сделали это нарочно, чтобы проучить ее. Это она должна просить у вас прощения.

— Вы думаете?

— Я думаю, что если вы поведете дело, как следует, то сегодняшний день принесет вам удачу, о какой вы и мечтать не смеете. Уходите из дома до того, как она проснется. Я не буду говорить ей ничего. Да и не успею: мне нужно попасть на Паддингтонский вокзал к десятичасовому. Когда вы вечером вернетесь домой, во что бы то ни стало заговорите первым.

И мистер Корнер, не успев сообразить, что он делает, поднялся и в восторге поцеловал мисс Грин.

Вечером миссис Корнер сидела в гостиной, поджидая мистера Корнера. Одета она была так, будто собралась в дорогу, а в уголках ее рта легли знакомые Кристоферу морщинки, один вид которых заставил его сердце юркнуть в пятки.

К счастью, он вовремя оправился и приветствовал ее улыбкой. Ему не удалась улыбка, которую он репетировал целый день, но одно то, что он улыбался, так потрясло миссис Корнер, что слова замерли на ее устах. Это дало ему неоценимое преимущество заговорить первым.

— Ну как, — весело начал мистер Корнер, — как это тебе понравилось?

На какое-то мгновение миссис Корнер испугалась, что новый недуг ее мужа уже перешел в хроническое заболевание, но его все еще улыбающееся лицо успокоило ее страхи, в отношении последнего во всяком случае.

— Когда бы ты хотела, чтобы я еще раз «позволил себе»? Ну-ну, — продолжал мистер Корнер, заметив недоумение жены, — пожалуйста, не говори мне, что не помнишь, о чем шла речь за завтраком в первый день приезда Милдред. Ты тогда намекнула, что я был бы куда привлекательнее, если бы изредка «выпивал».

Мистер Корнер, пристально наблюдавший за женой, заметил, что прошлое постепенно всплывает в ее памяти.

— Мне не представлялось до сих пор случая угодить тебе, — пояснил мистер Корнер, — поскольку я старался сохранить ясность мысли для работы и знал, какой эффект это может произвести на меня. Вчера я сделал все, что было в моих силах. Надеюсь, ты осталась довольна мною. Хотя я был бы тебе очень признателен, если бы ты могла удовольствоваться — разумеется, только на первое время, покуда я несколько не привыкну — тем, что подобные представления будут повторяться не чаще раза в две недели, — добавил мистер Корнер.

— Ты подразумеваешь... — начала миссис Корнер, вставая с места.

— Я, моя дорогая, подразумеваю, — сказал мистер Корнер, — что почти с первого дня нашей супружеской жизни ты не скрывала, что считаешь меня мямлей. Все твои представления о мужчинах почерпнуты из глупых книг и еще более глупых пьес. Ты страдаешь от мысли, что я не похожу на них. Ну что же, я показал тебе, что, если ты настаиваешь, я могу походить на них.

— Но ты же ни чуточки не был похож на них, — возразила миссис Корнер.

— Я сделал все, что было в моих силах, — повторил мистер Корнер, — не все люди созданы одинаково. То, что ты видела, было моим вариантом «пьяного».

— Я не говорила «пьяный».

— Но ты подразумевала это, — прервал ее мистер Корнер. — Беседовали мы тогда о пьяных. Мужчина в пьесе был пьян, и ты полагала, что он забавен.

— Он действительно был забавен, — настаивала миссис Корнер, заливаясь слезами, — именно такого пьяного я и имела в виду.

— Его жена, — напомнил ей мистер Корнер, — что-то не находила его забавным. В третьем действии она угрожала ему, что вернется к матери, а это пришло в голову и тебе, если судить по твоему дорожному платью.

— Но ты... ты был так гадок, — прохныкала миссис Корнер.

— Что же я проделывал? — поинтересовался мистер Корнер.

— Ты пришел и принялся молотить в дверь...

— Да-да, припоминаю, я захотел поужинать, и ты приготовила парочку яиц. Что же произошло дальше?

Воспоминание об этой кульминации унижений придало ее голосу нотку подлинного трагизма.

— Ты заставил меня отвечать таблицу умножения. На девять...

Мистер Корнер посмотрел на миссис Корнер, миссис Корнер посмотрела на мистера Корнера, и на некоторое время в комнате воцарилось молчание.

— Ты... ты и в самом деле был немножко... того, — нерешительно промолвила миссис Корнер, — или только... прикидывался?

— В самом деле, — сознался мистер Корнер. — Первый раз в жизни. Если ты удовлетворена, — то и в последний.

— Прости меня, — сказала миссис Корнер, — я вела себя очень глупо. Пожалуйста, прости меня.


ЧЕГО СТОИТ ОКАЗАТЬ ЛЮБЕЗНОСТЬ


Но ведь оказать любезность ничего не стоит, — убеждала мужа маленькая миссис Пенникуп.

— Зато она соответственно и расценивается, моя милая, — возразил мистер Пенникуп, аукционист с двадцатилетним опытом, имевший полную возможность наблюдать, как относятся люди к различным проявлениям чувств.

— И слушать не хочу, Джордж, — упорствовала жена, — пускай это неприятный, сварливый старый грубиян — я не отрицаю, но, все равно, ведь человек уезжает, и мы, вероятно, никогда его больше не увидим.

— Если бы я допускал хоть малейшую возможность встретиться с ним вновь, — заметил мистер Пенникуп, — я бы завтра же распрощался с англиканской церковью и стал методистом.

— Не говори так, Джордж, — укоризненно сказала жена, — господь может услышать тебя.

— Доведись господу услышать старого Крэклторпа, он бы мне посочувствовал, — заявил мистер Пенникуп.

— Бог посылает нам испытания для нашего блага, — пояснила жена, — они учат нас терпению.

— Ты-то не церковный староста, — отпарировал мистер Пенникуп, — ты ничем не связана с этим человеком. Ты слышишь его только тогда, когда он стоит на церковной кафедре и вынужден хоть несколько себя сдерживать.

— Ты забываешь о благотворительных базарах, Джордж, не говоря уже об украшении церкви, — напомнила миссис Пенникуп.

— Благотворительные базары бывают только раз в году, — отвечал мистер Пенникуп, — и в это время твой собственный характер, как я заметил...

— Я всегда стараюсь помнить, что я христианка, — прервала его маленькая миссис Пенникуп — Я не прикидываюсь святой, но если когда-нибудь и скажу что-либо дурное, то потом всегда пожалею, ты ведь знаешь это, Джордж.

— Именно это я и хотел сказать, — согласился с нею муж. — Да, уж если приходский священник за какие-нибудь три года добился того, что его прихожанам стал ненавистен самый вид церкви, — здесь что-то неладно.

Миссис Пенникуп, приятнейшая маленькая особа, положила на плечи мужу свои пухлые, все еще хорошенькие ручки.

— Не думай, дорогой, что я не сочувствую тебе. Ты выносил все с таким достоинством. Порой я просто сама удивляюсь, какую выдержку ты проявлял в большинство случаев, а ведь чего только он тебе не говорил.

Мистер Пенникуп невольно принял позу, олицетворяющую торжество добродетели, наконец-то удостоенной признания.

— Что касается до нас, грешных, — заметил мистер Пенникуп смиренно-гордым тоном, — то с личными оскорблениями еще можно было бы примириться... хотя, впрочем, — прибавил церковный староста, внезапно поддаваясь человеческой слабости, — не очень-то приятно, когда в ризнице тебе во всеуслышанье, через весь стол, говорят, будто бы ты умышленно оставил себе для сбора пожертвований левую часть церкви, чтобы незаметно миновать свою собственную семью.

— Но ведь наши дети всегда держат наготове трехпенсовые монетки! — возмутилась миссис Пенникуп.

— Подобные вещи он говорит исключительно для того, чтобы доставить человеку неприятность, — продолжал церковный староста, — а то, что он делает, просто нет сил терпеть.

— Ты хочешь сказать «делал», мой милый, — смеясь, поправила маленькая женщина. — Теперь с этим уже покончено, мы скоро от него избавимся. Я думаю, дорогой, что если разобраться хорошенько, то виной всему его больная печень. Ты помнишь, Джордж, еще в самый день его приезда я обратила внимание, какое у него одутловатое лицо и пренеприятное выражение рта. Ведь больные печенью ничего не могут с собой поделать, мой милый. Надо смотреть на них как на несчастных и жалеть их.

— Я бы еще простил его выходки, если бы не видел, что они доставляют ему несомненное удовольствие, — промолвил церковный староста. — Впрочем, как ты уже сказала, дорогая, он уезжает, и единственно, о чем я мечтаю и молю бога — это никогда больше не встретить человека, подобного ему.

— Ты должен навестить его, Джордж, мы пойдем к нему вместе, — настаивала добрая маленькая миссис Пенникуп. — Как-никак, он целых три года был нашим приходским священником, и теперь так уезжать отсюда, знать, что все рады от него избавиться... бедняге должно быть очень неприятно, как бы он ни хорохорился.

— Ну, ладно, — согласился мистер Пенникуп, — только я не стану говорить ему того, чего на самом деле не чувствую.

— Вот и прекрасно, — смеясь, ответила жена, — лишь бы ты не говорил того, что чувствуешь. И что бы ни произошло, мы должны сдерживаться, — предупредила маленькая женщина. — Помни, это ведь в последний раз.

У маленькой миссис Пенникуп намерения были добрые и поистине христианские.

Преподобный Август Крэклторп в следующий понедельник должен был покинуть Вичвуд и, как искренне надеялся он сам и вся его паства, никогда больше не появляться даже поблизости. До сих пор обе враждующие стороны и не пытались скрывать обоюдной радости по поводу предстоящего расставания. Возможно, преподобный Август Крэклторп, магистр искусств, оказался бы не бесполезным для англиканской церкви в каком-нибудь ист-эндском приходе, пользующемся дурной славой, или, скажем, где-нибудь в далеком миссионерском стане, среди языческих орд. Там, пожалуй, могли бы сослужить службу его врожденное стремление противоречить всем и каждому, его упорное пренебрежение к взглядам и чувствам других людей, его вдохновенная уверенность в том, что все, кроме него, непременно ошибаются, и присущая ему поэтому всегдащняя готовность действовать и говорить, не зная страха. Но в живописном маленьком Вичвуде, расположенном среди Кентских холмов, в этом излюбленном пристанище удалившихся от дел торговцев, старых дев среднего достатка, исправившихся представителей богемы, в которых пробудился дремавший доселе инстинкт добропорядочности, — здесь вышеупомянутые свойства преподобного Крэклторпа приводили только к неприятностям и раздорам. За последние два года его прихожане, при поддержке некоторых других вичвудцев, кому тоже случилось иметь дело с достопочтенным джентльменом, не раз пытались обиняком, при помощи недвусмысленных намеков внушить ему, какую сильную, все возрастающую неприязнь вызывает он в них как священник и человек. Положение достигло крайней напряженности, когда ему официально объявили, что, раз нет другого выхода, придется послать к епископу делегацию из наиболее уважаемых прихожан. Это убедило, наконец, преподобного Августа Крэклторпа в том, что он потерпел полный провал как духовный наставник и утешитель вичвудцев. Преподобный Август Крэклторп уже подыскал и обеспечил себе возможность заботиться о другой пастве. На следующее воскресное утро он назначил свою прощальную проповедь, и, казалось, все сулило ему успех. Набожные жители Вичвуда, уже много месяцев как переставшие посещать церковь святого Иуды, предвкушали наслаждение — сознавать, слушая преподобного Августа Крэклторпа, что слушают его в последний раз. Преподобный Август Крэклторп приготовил проповедь, которая обещала произвести должное впечатление своей ясностью и прямотой. Ведь у прихожан вичвудской церкви святого Иуды, как и у всех смертных, были свои недостатки. Преподобный Август льстил себя мыслью, что не упустил ни одного из этих недостатков, и заранее испытывал удовольствие, представляя себе, какую сенсацию произведет его речь, начиная от «во-первых» и кончая «в-шестых и последних».

Однако все дело испортил порывистый характер маленькой миссис Пенникуп. В среду днем преподобный Август Крэклторп занимался в своем кабинете, когда ему доложили о приходе мистера и миссис Пенникуп; заставив их подождать в гостиной пятнадцать минут, он, наконец, вышел с холодным, суровым выражением на лице и, не подавая руки, попросил объяснить возможно более кратко, по какому поводу его оторвали от занятий. У миссис Пенникуп речь была приготовлена заранее. В ней было все, что нужно, и ничего больше. Миссис Пенникуп собиралась упомянуть — без всякого подчеркивания, как бы между прочим, — о том, что долг каждого из нас — при любых обстоятельствах вести себя по-христиански; что наша приятная обязанность — прощать и забывать обиды; что, вообще говоря, обе стороны виноваты; что расставаться нужно всегда мирно; короче говоря — что она, миссис Пенникуп, и ее муж Джордж, готовый сам это подтвердить, сожалеют о всех своих словах и поступках, которые могли обидеть преподобного Августа Крэклторпа, и хотели бы на прощанье пожать ему руку и пожелать ему счастья. Однако, встретив у преподобного Августа такой холодный прием, миссис Пенникуп почувствовала, что все слова столь тщательно подготовленной речи развеялись по ветру. Ей оставалось либо удалиться молча, с оскорбленным видом, либо положиться на вдохновение минуты и придумать что-нибудь новое. Она избрала последнее.

Сначала она говорила запинаясь. Ее супруг, чисто по-мужски, в самый трудный момент оставил ее без всякой поддержки и усердно вертел дверную ручку. Стальной взгляд преподобного Крэклторпа не только не расхолаживал миссис Пенникуп, но, наоборот, действовал на нее, как удар шпоры. Он придавал ей пылу. Нет, она заставит преподобного Августа Крэклторпа выслушать ее. Она принудит его понять, какие добрые чувства ею руководят, если даже придется трясти его за плечи, чтобы внушить ему это. Спустя пять минут преподобный Август Крэклторп, сам того не замечая, расцвел от удовольствия. Спустя еще пять минут миссис Пенникуп замолчала, но не потому, что ей не хватало слов, — ей не хватало дыхания. Преподобный Август Крэклторп стал ей отвечать, и неожиданно для него самого голос его дрогнул от волнения. Из-за миссис Пенникуп все осложнилось. Он думал, что покинет Вичвуд с легким сердцем, теперь же, когда он узнал, что во всяком случае один человек из его прихода понимает его (ведь он убедился, что миссис Пенникуп понимает его и сочувствует ему), когда он узнал, что по крайней мере одно сердце (а именно сердце миссис Пенникуп) проникнуто к нему теплым участием, — теперь все, чего он ждал, как блаженного избавления, превращалось для него в источник постоянной печали.

Мистер Пенникуп, увлеченный красноречием своей жены, добавил, запинаясь, несколько слов от себя. Из них явствовало, что мистер Пенникуп всегда только и мечтал о таком прекрасном священнике, как преподобный Август Крэклторп, но какие-то недоразумения всегда возникают в жизни. Равным образом и преподобный Август Крэклторп в душе, оказалось, всегда уважал мистера Пенникупа. И если иногда из его слов можно было заключить обратное, то это, мол, происходило вследствие бедности человеческого языка, не способного передать все тонкости мысли.

Затем последовало приглашение к чаю. Мисс Крэклторп, сестра преподобного Августа, особа поразительно похожая на него во всех отношениях, если не считать того, что брат ее был гладко выбрит, а она носила небольшие усики, — была приглашена украсить общество своим присутствием.

Долго бы еще тянулась беседа, если бы миссис Пенникуп не вспомнила, что ей предстоит вечером купать маленькую Вильгельмину.

— Я сказала больше, чем собиралась, — заметила на обратном пути миссис Пенникуп своему мужу Джорджу, — но я была слишком взволнована.

Слух о визите Пенникупов облетел весь приход. Другие дамы сочли своим долгом доказать миссис Пенникуп, что она не единственная христианка в Вичвуде. Они опасались, как бы миссис Пенникуп не слишком возомнила о себе. Преподобный Август с простительной гордостью повторял на память некоторые отрывки из речи миссис Пенникуп. Но пусть миссис Пенникуп не воображает себя единственным человеком в Вичвуде, способным на великодушные поступки, которые ей ничего не стоят. И другие дамы могли бы наговорить всяких приятных пустяков, даже, вероятно, с большим искусством!

Их мужья, надев лучшие одежды и получив строгие наставления, как себя вести, вынуждены были присоединиться к нескончаемой процессии сокрушенных прихожан, стучавшихся в дом священника.

За время, прошедшее с четверга до субботнего вечера, преподобный Август, к своему большому удивлению, был принужден сделать вывод, что пять шестых прихожан любили его всегда, с самого начала, — им только не представлялось до сих пор случая выразить свои подлинные чувства.

Наконец наступил чреватый событиями воскресный день. Выражая преподобному Августу Крэклторпу сожаление, заверяя его в своем уважении, до тех пор почему-то скрываемом, истолковывая свои повидимости грубые поступки как проявление особенно нежных чувств, — все отнимали у него столько времени, что он лишен был малейшей возможности подумать о чем-либо другом. Только войдя в ризницу в одиннадцать часов без пяти минут, он вспомнил о своей прощальной проповеди. Мысль о ней преследовала его все время, пока шла служба. Выступить с таким словом после всего того, что открылось ему за последние три дня, было немыслимо. Ведь с подобной воскресной проповедью, казалось ему, Моисей мог бы обратиться к фараону накануне исхода евреев из Египта. Было бы бесчеловечно громить этой проповедью подавленных горем прихожан, которые боготворят его и так скорбят о его отъезде. Преподобный Август перебирал в памяти отрывки из своей речи, надеясь, что хоть некоторые из них могут пригодиться в подправленном виде. Таковых не оказалось. Вся проповедь состояла сплошь из таких фраз, что ни одной из них, несмотря на все ухищрения, нельзя было придать приятный смысл.

Медленно взбираясь по ступенькам кафедры, преподобный Август Крэклторп не имел ни малейшего представления о том, что он сейчас будет говорить. Солнечный свет падал на обращенные к нему лица прихожан, заполнивших церковь до последнего уголка. Никогда еще преподобный Август Крэклторп с высоты церковной кафедры не видел своих прихожан такими счастливыми, такими жизнерадостными. Он вдруг почувствовал, что ему не хочется их покидать, да и они тоже не хотят разлучаться с ним, в этом не могло быть сомнения. Ведь иначе их надлежало бы считать скопищем самых бессовестных лицемеров, когда-либо собиравшихся под одной крышей. Преподобный Август Крэклторп отбросил это мимолетное подозрение как внушенное нечистым духом, свернул лежавшую перед ним аккуратную рукопись и отложил ее в сторону. Прощальная проповедь была не нужна. Еще не поздно было все повернуть по-иному. Преподобный Август Крэклторп первый раз говорил с кафедры экспромтом.

Преподобный Август Крэклторп сказал, что охотно берет вину на себя. Он-де легковерно полагался в своих суждениях на свидетельства нескольких человек из прихода, чьи имена здесь нет нужды называть, на людей, которые, он надеется, когда-нибудь еще пожалеют о всех вызванных ими недоразумениях, хоть сам он по-христиански и прощает этих братий своих, — и он допустил мысль, что прихожане церкви святого Иуды питают к нему личную неприязнь. Он хочет всенародно принести извинения в своей невольной ошибке. Он несправедливо судил об уме и сердце вичвудцев. Теперь он узнал из их собственных уст, что их оклеветали. Они не только не хотят его отъезда, но, напротив, очень огорчились бы разлукою с ним — это совершенно очевидно. Получив теперь уверенность в уважении к нему и даже, можно сказать, благоговении со стороны большинства прихожан, — уверенность, надо признаться, несколько запоздалую, — он ясно видит, что может по-прежнему заботиться об их духовных нуждах. Покинуть столь преданную паству означало бы выказать себя недостойным пастырем. Непрерывный поток сожалении по поводу его отъезда, изливаемых перед ним за последние четыре дня, заставил его в конце концов призадуматься. Что ж, он останется с ними, но при одном условии.

Море людей, там, внизу, заволновалось, — что более внимательному наблюдателю напомнило бы судорожные движения утопающего, готового ухватиться за любую соломинку. Но преподобный Август Крэклторп был занят только своей речью. Приход, говорил он, очень велик, а он уже не молод. Пусть дадут ему в помощники какого-нибудь добросовестного и энергичного человека. У него есть на примете такой человек, его близкий родственник, готовый за небольшое вознаграждение, о котором и говорить не стоит, занять эту должность. С церковной кафедры неуместно обсуждать подобные вопросы, но позднее, в ризнице, он будет рад побеседовать с теми из прихожан, кто пожелает туда зайти.





Во время пения гимна большинство прихожан было взволновано только одним вопросом — как побыстрее выбраться после службы из церкви. Еще оставалась слабая надежда, что преподобный Август Крэклторп, не получив себе помощника, сочтет необходимым, ради сохранения собственного достоинства, отряхнуть со своих ног прах этого прихода, щедрого на чувства, но безнадежно скупого, когда дело коснется кармана.

Однако то воскресенье было злополучным днем для прихожан церкви святого Иуды. Еще нельзя было и помышлять об уходе из церкви, как вдруг преподобный Август поднял руки, облаченные в широкие рукава стихаря, и попросил позволения ознакомить свою паству с содержанием короткой записки, только что ему переданной. Он, мол, уверен, что после этого все пойдут домой с чувством радости и благодарности в сердце. Среди них находится человек, достойный быть образцом христианской благонамеренности и делающий честь англиканской церкви.

При этих словах все увидели, как залился краской один толстый приземистый человечек, бывший лондонский суконщик, оставивший оптовую торговлю в Ист-Энде, чтобы жить на покое, и совсем недавно обосновавшийся в помещичьем доме.

Вновь прибывший ознаменовал-де свое вступление в их среду столь щедрым даром, что это послужит блестящим примером для всех богатых людей. Мистер Хорэшио Коппер... — тут достопочтенный джентльмен запнулся, видимо не разбирая почерка.

— Купер-Смит, сэр, двойная фамилия, — тихим шепотом подсказал суконщик, все еще красный от смущения.

Мистер Хорэшио Купер-Смит прибегнул (здесь голос преподобного Августа зазвучал увереннее) к весьма достойному средству сразу же привлечь к себе сердца сограждан: он выразил желание платить помощнику священника целиком из своего собственного кармана. При таких условиях больше не может быть речи о разлуке преподобного Августа Крэклторпа со своими прихожанами. Преподобный Август Крэклторп надеется до самой смерти быть пастором церкви святого Иуды.

Вероятно, ни из какой церкви не выходили прихожане более торжественно и степенно, чем из вичвудской церкви святого Иуды в то памятное воскресное утро.

— Теперь у него будет больше свободного времени, — сказал своей жене, поворачивая за угол Акейша-авеню, младший церковный староста мистер Байлз, удалившийся от дел оптовый торговец скобяными товарами, — больше свободного времени, чтобы дать нам еще больше почувствовать, какой он для нас бич и вечный камень преткновения.

— А если еще этот «близкий родственник» смахивает на него.

— Так оно и есть, можешь не сомневаться, иначе он и не подумал бы взять его в помощники, — выразил уверенность мистер Байлз.

— Ну, встречусь я теперь с этой миссис Пенникуп, уж я с ней поговорю! — воскликнула миссис Байлз.

Но что толку было в этом?


Из сборника

«АНГЕЛ, АВТОР И ДРУГИЕ»

1908


ФИЛОСОФИЯ И ДЕМОН


Давно известно, что философия — это искусство переносить чужие несчастья. Величайшим философам, о котором я когда-либо слышал, была женщина. Ее доставили в Лондонскую лечебницу с гангреной ноги. Врач тотчас осмотрел больную. Это был человек прямолинейный.

— Ногу придется отнять, — сказал он ей.

— Но ведь не всю же?

— К сожалению, всю, — буркнул врач.

— А другого выхода нет?

— Это единственный шанс на спасение.

— Ну что ж, слава тебе господи, хоть не голову, — заметила женщина.

У бедняков огромное преимущество перед нами, обеспеченными людьми. Провидение предоставляет им сколько угодно возможностей упражняться в философии. Минувшей зимой я присутствовал на благотворительном вечере для поденщиц. После угощения мы попытались развлечь их. Одна молодая дама, мнившая себя хироманткой, вызвалась гадать по руке. При взгляде на первую же натруженную ладонь ее милое лицо омрачилось.

— Вас ожидает большая неприятность, — сообщила она женщине почтенного возраста.

Та спокойно взглянула на нее и улыбнулась:

— Как, милочка, только одна?

— Да, только одна, — с готовностью подтвердила добрая предсказательница, — потом все пойдет гладко.

— Ну, в нашей семье все рано умирают, — пробормотала старуха, ничуть не огорчившись.

Мы становимся нечувствительны к ударам судьбы. Как-то в среду я завтракал на даче у приятеля. Его сын и наследник, двенадцати лет от роду, вошел и занял свое место за столом.

— Ну-с, каковы сегодня наши успехи в школе? — спросил отец.

— Все в порядке, — ответил мальчик, с завидным аппетитом принимаясь за еду.

— Никого не высекли? — допытывался отец, и я заметил в его глазах лукавый огонек.

— Нет, пожалуй что никого, — поразмыслив, сказал его подающий надежды отпрыск, уплетая жаркое с картошкой, и немного погодя, как бы припомнив, добавил, — понятное дело, кроме меня.