Geum.ru

Эпиграф. Мечта могущественнее реальности. Иможет ли быть иначе, если сама она высшая реальность. Она душа сущего

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ПОДАРИ МНЕ ТВОЙ СОН


ЭПИГРАФ. Мечта могущественнее реальности. И может ли быть иначе, если сама она - высшая реальность. Она – душа сущего.

Анатоль Франс


1.

Слава пришла, но совсем не такая как хотелось бы - скандальная, грязная, шумная. Кристину узнавали и разглядывали с любопытством, жалостью или открытой ненавистью. Она не могла провалиться сквозь землю, но научилась казаться маленькой, блеклой незаметной. Целый месяц, пока во Дворце Правосудия шел бурный процесс, не снимала строго синего костюма, будто извлеченного их гардероба нудной школьной грымзы или скромной муниципальной служащей, гладко зачесывала назад волосы, сворачивая на затылке старушечий "кукиш", не пользовалась косметикой и смотрела исключительно себе под ноги, словно смиреннейшая из монашек. Любопытные, осаждающие подсудимую у здания суда, разочарованно кривили рот - московская красавица, оказавшаяся в центре столь головокружительного любовно-криминального сюжета, выглядела более, чем заурядно.

Кристине пришлось сменить гостиницу, отказаться от обедов в ресторане и прогулок в людных местах - ее узнавали и проявляли бурное, далеко не однозначное внимание. Итальянцы - темпераментный народ, особенно в отношении славянских блондинок, замешанных в кровавой истории. Однажды целое сборище поклонниц Элмера Вествуда набросилось на нее, скандируя "Убирайся к себе, грязная сучка!", и лишь отряду полиции удалось вырвать жертву из рук разъяренных женщин. Ее преследовали мужчины с самыми разными предложениями делового и физиологического характера. Кристину Ларину обвиняли, проклинали, вожделели, считали героиней - равнодушных не было. И не было покоя ни на минуту.

Стоя у окна своего скромного номера, Кристина смотрела на серый тяжелый дом на противоположной стороне узкой улицы, навевавший мысли о сходстве муссолиниевского и сталинского стиля, и ощущала тупую боль - Рим, даже ее благословенный, улыбчивый, Рим стал другим, взирая хмуро и неприязненно. По карнизам барабанил дождь, зябко жались в нишах архитектурных излишеств нахохлившиеся голуби и совсем не показывалось из-за туч редко покидавшее эти места солнце.

Римская весна, обычно ранняя, яркая и бодрая, в этом году не радовала. Март напоминал начало неудачного московского мая -- мокрого, ветреного и холодного. Почти все время, пока шел судебный процесс по делу Сальваторе Лиджо, моросил нудный дождик. А серые низкие облака, проносящиеся над гордом с порывами резкого ветра, не разрешались веселой грозой. Серый ливень хлестал совсем по-осеннему, превращая улицы в шумные реки.

Печальное расставание с прекрасными иллюзиями, горький финал обольстительной сказки. Кристина собрала в стопку кипу газет и журналов, освещавших шумный судебный процесс, и выкинула за дверь. Затем подхватила букет роз из керамической вазы, гигантскую корзину с яркими дорогими цветами и отправила вслед сосланной прессе. Пусть позаботиться о мусоре коридорный - ей не нужны воспоминания о позоре. Да, позоре, что бы не говорили доброжелатели.

- Я вижу, у тебя тут большая уборка. - на пороге появился Джено - рыжий, лохматый увалень, первоклассный стилист, превращавший женскую красоту в предмет высокого искусства. Потертая кожаная куртка, из тех, что истинные ценители стиля находят на барахолках, не скрывала цветущей комплекции.

- А я прихватил такой милый букетик...Добавить к общему стогу за дверью? - Он

покрутил крошечный пучок фиалок.

- Перестань, дурень. - Кристина взяла фиалки и поставила в стакан. - Там в коридоре цветы от мафии. Эти поступили с лестными предложениями, но был и похоронный венок. Не забывают меня богатые люди. - Она с ногами забралась на постель, обхватила колени руками и виновато посмотрела на гостя. - Я стала невозможная, да?

- Абсолютно невыносима. Ненси уже третий день ждет тебя, мальчишки спрашивают про тетю Кристину, а я даже не знаю, что ответить. - Рыжий Джено расположился в кресле. - Сказать, что у нас была фиговая дружба?

- Дружба была хорошая, Джено. Твой дом и твоя семья, наверно лучшее, что подарил мне Рим. Но...извини, совершенно не могу заставить себя выползти из норы. Как только уладятся все формальности, тут же улетаю в Москву. Мама ждет. Надеюсь, что буду дома на следующей неделе.

- И намерена не есть еще несколько дней. Н-да... Я бы не взялся сервировать вашу внешность, синьорина, для кулинарной рекламы. Может, попробовать снять на плакат хосписа? Извини, идиотская шутка, но ты стала похожа на жертву концлагеря. Модный, конечно, типаж…

- На жертву собственной глупости... Кристина запустила руки в длинные распущенные волосы и с отвращением поморщилась. - Дура, дура. Полная дура!.. Боже, до самого конца теперь жить с этим!

- О чем, ты, золотая? Синьорина Ларина - героиня борьбы с мафией! Идут серьезные обсуждения о награждении тебя специальным призом и правительственной грамотой. Я готовлю проект фоторепортажа, Альфонсо

Пиканти пишет сценарий фильма, с тобой мечтают заключить контракт лучшие рекламные агентства!

- А сколько лестных личных предложений... - глаза Кристины сверкнули негодованием. - Богатые сеньоры хотят заменить любвеобильной крошке доброго папика Антонелли, а красивенькие жиголо - любовника Вествуда... Позор, Джено, какой позор! Эту корзину цветов мне принес господин вместе с обстоятельным предложением, стать его содержанкой. И знаешь - чрезвычайно выгодные условия. Я обещала подумать. Теперь я ни с кем не ссорюсь и стала смирненькая. Потому что кроме отвращения к себе испытываю жуткий страх. Я боюсь, Джено! Все еще жутко боюсь. Ведь он может в любую минуту выбраться из тюрьмы – здесь это норма для головорезов такого масштаба.

- Вот и поедем ко мне. У толстяков – свои тайные радости. Я лично, начинаю день с реанимационной процедуры обильного завтрака. А уж какой ужин ждет тебя сегодня! Тортеллини, или как ты их зовешь пэл-ме-ни, форель, запеченная в сметане, грибное рагу, фаршированные баклажаны - все, что ты любишь. Аппетитно и совершенно безопасно. У меня теперь бронированный автомобиль, а мальчишки будут нести охрану в саду.

- Спасибо. Я очень люблю тебя, Ненси, мальчишек. Но прошу...Давай лучше перенесем ужин на завтра!..

- Уже переносили. – Скорбно вздохнув, Джено в поднялся. - Надо понимать, что перекусить со мной в ресторан ты тоже не пойдешь? Хочешь обременить душу друга сознанием полной беспомощности. Вообрази, я отправлюсь домой и буду жевать все эти блюда, сознавая что здесь голодает совершенно одинокий затравленный собственной гордыней человек.

- Не надо, так, Маэстро! - вскочив, Кристина положила руки на плечи Джено и с мольбой заглянула в его острые, прячущиеся под косматыми бровями глаза.

- Мне надо побыть одной. Честное слово, так лучше. Кроме того… жду одного человека. Очень жду.

- Понимаю. – Он пожал плечами и изобразил гримасу полного недоумения. – Но зачем при этом поститься? Дала обет голодания?

- Обещаю заказать в номер огромный обед.

- Заказывай при мне. На двоих. Нет, лучше я сам. - Взяв трубку, Эудженио надиктовал длинный список блюд, вдохновляясь по мере описания деталей гарнира и сервировки.

- Порядок. Желаю приятно провести время. - Он направился к двери. - Маэстро Джено отлично понимает душу прекрасных дам. Даю тебе на тоску еще два дня. В среду приду со своим чемоданчиком, сделаю из тебя лакомый кусочек и увезу с собой. Такие вот у меня творческие планы.

...Оставшись одна, Кристина включила телевизор, мелькая каналами, нашла черно-белые кадры старого фильма с участием Дины Дурбин и, развернув кресло, уткнулась в экран.

"Отчего, да почему на щеках слезинки.. - пела с акцентом по-русски милая круглолицая женщина, обжигая взглядом лощеного франта с усиками. Франт тоже страдал, обнаруживая глубокую душевную драму. - Это вовсе не слеза, а любви морщинки.." Поплакать, что ли?

- Позволите обед? - Юный стюард вкатил сервировочный столик с обилием блюд и запахами пряной зелени. Зыркнул глазами вокруг, ожидая увидеть притаившихся по углам любовников или бандитов: - Горячее подавать позже?

- Не надо горячего. – Кристина одернула свой растянутый серо-зеленый свитер, привезенный еще из Москвы.

- Но заказ оплачен, синьорина. Такой... симпатичный господин в коричневой куртке...

- Оставьте еду на кухне. Или отдайте голодным. У вас что, нет голодных?! - Крикнула Кристина, воспламеняясь неожиданной злостью. Официант опасливо попятился и поспешно скрылся за дверью.

"Он принимает меня за сумасшедшую или убийцу, готовую наброситься на первого встречного со столовым ножом... Но зачем, в самом деле, так орать? Ты должна, должна взять себя в руки. У тебя теперь есть настоящая задача и ее ты должна выполнить на отлично."

Кристина взяла трубку звонившего телефона. Говорили их холла.

- Сеньорина Ларина? К вам поднимается женщина. Я не смог удержать ее. Может, вызвать охрану? Если честно, вполне симпатичная дама. - Голос портье звучал вкрадчиво.

- Успеете еще вызвать. - Она бросила трубку. Все так и ждут продолжения криминальных разборок. Портье посылает даму в номер Кристины, полагая, что та прячет в сумочке пистолет или, вовсе, является переодеты мужиком.

- Войдите! – Крикнула она на робкий стук в дверь.

- Прошу меня извинить. Я уже несколько дней пыталась безуспешно связаться с вами...Боялась, что вы уедите, не поговорив со мной. - Понятно, что портье посетительница понравилась, хотя не была похоже не на трансвестита, не на ревнивую мегеру, жаждущую свести счеты с русской дрянью. Вероятно, она хорошо заплатила ему за маленькую услугу и сумела произвести впечатление "дамы из хорошего круга". Полная ухоженная блондинка вся в аромате дорогих духов, в распахнутом жакете из палевой каракульчи, смотрела с материнским состраданием. Она представляла тот тип яркой вневозрастной женственности, которая проистекает не от объективных внешних достоинств, а от полного восхищения собой-любимой, что, как не странно, привлекает окружающих гораздо больше, чем некие потаенные кладези внутреннего богатства. Большое белое лицо подкрашено умелой опытной и быстрой рукой, шею небрежно обвивает летучий шарф восточной росписи энергетической оранжево-розовой расцветки, на плече висит довольно основательная сумка из светлой лайки, в тон, разумеется, удобным и элегантным туфлям.

- О, я совсем не кстати, милая. У вас обед...Займу ровно две минуты. Позвольте представиться – Миранда Серджио. Вот уже пятнадцать лет веду постоянную колонку в журнале "Задушевная собеседница". - Она помедлила протянуть руку, с ходу раскусив враждебный настрой бывшей подсудимой. – Знаю, знаю, что вы здорово натерпелись от журналистов. Поэтому я здесь.

- Не предлагаю сесть, я жду гостя. - Кристина выключила телевизор и не проявила желания к рукопожатью.

- Излагаю коротко суть дела. Ваша история взволновала меня до глубины души. И особенно то, как растанцевалась на ваших костях писательская братия. Не хочу упрекать коллег, таковы законы профессии. Но надо иметь чуткое сердце. Поверьте, Кристина, никто не понимает вас так хорошо, как могу понять я. В моей жизни была тяжкая травма... – Дама тараторила скороговоркой, изображая лицом душевную теплоту и поспешно доставая из сумки папку. - Здесь заметки к книге, которую я хочу написать о вас. Если не понравиться - выбросите их. А если решите встретиться со мной, позвоните. Мне так не хватает вашего живого голоса. Пока это всего лишь статья, сделМирандая второпях, но если мы сможем вместе поработать… У вас будут миллионы сторонниц и друзей. Уверена – верных друзей…Там есть мой телефон.

Кристина вздохнула, с трудом сдерживая желание прогнать назойливую даму. Журналисты и писатели проявили себя во время процесса как настоящие стервятники, кружащие над падалью. Не было, кажется, такой гнусной версии, которая не возникла бы в их воображении по поводу участия Кристины в сенсационном деле. Возникло как бы некое соревнование на титул "Самый грязный писака".

- Еще раз извините и поймите: я - друг. - Положив папку на столик у входа, женщина заговорчески улыбнулась сочно подкрашенным крупным ртом сластолюбицы.: - Надеюсь, вы ждете на ужин Романо дель Форте?

- Уходите. Мне нечего вам сказать в этой связи.

2.

Эудженио загнал машину в гараж и дернул дверь, ведущую прямо в кухню. Обычно Ненси запирала ее, заставляя мужа и сыновей пользоваться центральным входом – что бы не таскали грязь и не выхватывали прямо из-под рук лакомые куски. Уже здесь, невзирая на запах бензина и автомобильной косметики, он почувствовал аромат, отличающий его дом от всех домов в мире, такой аппетитный и нежный, что казалось бы – бежал без оглядки сюда из самого великолепного ресторана в самом уютном уголке Земного шара. Такие чувства обуревали Джено во время служебных поездок со съемочными группами, находясь же в Риме, он частенько пропускал семейные обеды и ужины, а возвращаясь домой под утро, ни о каких таких ароматах не думал.

Один из самых модных стилистов Италии, тридцати шести летний Маэстро Джено, глава семейства, состоящего из супруги и двух мальчишек, не отличался особой тягой к похождениям на стороне. Он был натурой творческой, переживающей сильную тряску на ухабах вдохновения, чередующей взлеты и спады, человеком взрывчатого темперамента, нуждавшимся в эмоциональных бурях и периодических "оттяжках". Коллеги побаивались капризов Джено, удивляясь тому, как легко разражается и быстро проносится буря, превращая сумрачного рыжего колдуна в симпатягу гнома. Спорить с Коруги было бесполезно – он работал лишь с теми моделями, которых выбирал сразу и навсегда. Принужденный контрактом или иными обстоятельствами "сервировать" не интересную ему модель, Джено выполнял свои функции как автомат – без звука и эмоций. Все получалось в соответствии с заданным уровнем, но оформленная Джено модель неизбежно проваливалась – ее ждали немедленные или скорые профессиональные неудачи. Стать фавориткой Джено стремились самые звездные модели, а те, кому это удавалось, не только получали лишний жирный плюс в своем реноме, но могли рассчитывать и на личную удачу.

Когда Джено после первой же пробы заявил, что "берет себе" русскую модельку, к ней начали внимательно присматриваться и находить все новые грани очарования. Когда же Коруги объявил себя близким другом девушки, к парочке стали приглядывать с пущим интересом, подозревая расцвет самых романтических отношений. Еще никому не удавалось уличить пылкого семьянина Коруги в любовных увлечениях на стороне, хотя вокруг "рыцаря красоты" стаей кружили слухи. Судебные процессы, в центре которых оказалась Ларина, сделали стилиста одним из самых популярных героев светской хроники – уж очень, помимо всего прочего, фотогеничной оказалась его персона. Крупная фигура рыжего увальня, облаченная со свойственной хиппи 70-х эффектной небрежностью, бросалась в глаза среди пристойно оформленных мужчин судебной толчеи, крупное, грубо вылепленное лицо отличалось особой выразительностью, мгновенно меняя настроение, словно физиономия мима. Серия фотоснимков, запечатлевшая Коруги в момент дачи свидетельских показаний, получила награду – гамма чувств от умиления до резкого негодования сменялась на его тяжелой физиономии с впечатляющей быстротой.

"Ты влюбился в нее." – Сказала тогда Ненси, тыча пальцем в портрет мужа, способный украсить обложку эротического журнала, несмотря на внешнее целомудрие: Джено смотрел на подсудимую, и никто из звезд, игравших Ромео, не смог бы вместить в этот взгляд больше пылкой, восторженной страсти. Джено лишь пожал плечами и удалился.

Что бы там не думала Ненси, она настойчиво продолжала приглашать попавшую в судебную переделку Ларину к себе домой, а та так же последовательно и деликатно приглашения отклоняла. Заказав ужин в номер ее гостиницы, Джено позвонил жене и дал отбой – визит снова переносился. Затем умчался на студию и крутился в своих делах до самого вечера.

Выбравшись из машины в гараже, находящемся в первом этаже дома, он уже знал, что Ненси на кухне. Тихо отворив дверь, Джено остановился, вдыхая особенный аромат своего дома – так пахли печенья из слоеного теста на коровьем масле с орехами и корицей, которые Ненси регулярно пекла по рецепту умершей свекрови – она хотела, что бы в доме Коруги сохранилась свойственная ему атмосфера и особый, всегда узнаваемый, манящий аромат уюта.

Увидав спину жены, склонившейся над разделочным столиком, Джено уде ожидал привычного распоряжения: "руки, ботинки, волосы", что означало следующее: одеть в холле тапочки, вымыть руки и расчесать стоящие дыбом патлы, прежде, чем идти к столу. Это касалось всех мужчин в семье. Джено собирался неслышно проскользнуть в коридор, но Ненси обернулась и посмотрела на него с настороженным ожиданием. Она держала на отлете испачканные руки, но поза принадлежала не домохозяйке – перед Джено стояла обольщающая женщина.

- Пфф… Шикарно! Откуда это платье? А волосы… Да у тебя шикарные волосы, Нес. – таращился Джено, сраженный преувеличенным восторгом.

- Я накормила "бандитов" и отпустила в кино. Стол ждет, Маэстро.

- "Ботинки, руки, волосы" – напомнил Джено, заторопившись в ванную комнату.

- Только не долго. Я караулю тебя уже два часа.

… В гостиной горели свечи на празднично накрытом столе, два прибора стояли визави, как дуэлянты на изготове. Что бы можно было постоянно смотреть друг-другу в глаза и даже держаться за руки, протянув их через овальное, поблескивающее серебром и хрусталем пространство.

- С ума сойти можно… - Вымолвил Джено. – Ничего, что я не одел смокинг?

Ненси рассмеялась: - Ему осталось висеть в шкафу всего тридцать восемь лет. – до пятидесятилетия нашей свадьбы. Последний раз я видела тебя нарядным в церкви, когда произносила под венцом клятвы.

- Это ведь не так важно, правда? - Джено налил вино.

- Важно, что молодой художник стал знаменитым стилистом, что у нас растут замечательные мальчишки и мы иногда можем себе позволить изобразить из себя пылких молодоженов. – Ненси смотрела в свой бока, говорила быстро, ежеминутно заправляя за ухо волнистую темную прядь. Она была, несомненно, красивой женщиной – поджарая, легкая в движении с продолговатым оливковым лицом мадонны – тонкий нос, скорбные складки у жестких губ, строгие, сосредоточенные, редко играющие кокетством глаза. Ненси работала детским хирургом-ортопедом и считалась в своей области уважаемым специалистом.

- Ты так стремительно подвела итоги наших достижений, как спикер, излагающий характеристику политического лица, подлежащего критике и удалению. Теперь последует развернутая часть замечаний? – Осведомился Джено со свойственной ему в минуты раздражения жесткостью.

Ненси поставила бокал и устремила на мужа жесткий, как сталь взгляд: - Если уж так хочешь – изволь. Я очень хотела провести этот вечер вдвоем и попытаться вернуть то, что мы утратили за эти месяцы. Полагала, это возможно теперь, когда твоя приятельница завершила свой путь мученицы и порвала все связи с Римом. Я одела платье, которое ты подарил мне к пасхе, совсем недавно, уверяя, что выбирал его из огромной коллекции, думая обо мне. Я не пошла в парикмахерскую, решив, что ты был искренним, когда говорил, что мои волосы вдохновляют тебя на фантазию… Ты не вспомнил платья, не заметил этих отросших патл… Ты вообще, не увидел меня… Как не видел все это время… - Ненси глотала слезы. – Признайся хотя бы сейчас – ты влюблен в нее?

Эудженио закрыл глаза ладонью и заговорил с видимой болью: – Нес, понимаешь… Понимаешь, Нес, люди которые долго живут вместе, и живут хорошо, должны стать партнерами в общем деле – деле сохранения семьи, устройстве ее процветания. Я имею в виду не финансовую сторону дела, а именно то, что у на с тобой есть. Запах твоих печений, мои прогулки с мальчишками, даже перебранки из-за грязных ботинок. Но жизнь извне старается проникнуть в наш теплый мирок, иногда с добрыми намерениями, иногда с разрушительными. И тогда мы обороняемся, выстраиваем преграды. Часто не вместе – каждый свою. Но не надо разрушать их. Пожалуйста, Нес.

- Я знаю это. Я всегда старалась отличить главное, от пустяков. Зачастую их так легко спутать. Когда обида, ревность, жалость к себе становятся сильнее доводов рассудка… Я знаю, что ты прятал свои чувства к Кристине ото всех – от посторонних, от меня, от себя и помогала тебе пережить увлечение…

- Пережить увлечение… Да что означает вся моя работа, как не оголтелое увлечение? Какой-никакой, а я художник, Нес. И ничего не могу сделать без увлечения. Я влюбляюсь в свои модели, это нормально. Ты тоже порой так отдаешься своим маленьким пациентам, что мальчишки ревнуют. Да ведь без любви вообще не родиться ничего путного! Фальшивка, поделка, пустой звук.

Но это другая любовь.

- Скажешь, что просто восхищался Кристиной, сочувствовал ее одиночеству, пылал желанием помочь в трудной ситуации? И по этому совершенно не замечал меня. Хм… – Ненси с тяжким вздохом покачала головой. – Отчего же тогда ты называешь свою любовь к ней другой? Потому что вы не спали и не собирались вступать в семейный союз?

- Не знаю, Нес… Не знаю, чем отличается эта любовь. Думаю тем, что она не может заменить главную. Тем, что мы оба всегда знали, что мы – пара, семья, компаньоны в путешествии по жизни. А увлечения – как ветер над полем – прошли волны и нет ничего. – Он протянул через стол свою крупную, короткопалую руку.

- Я приготовила любимые блюда Кристины. – Ненси поднялась, не заметив знака перемирия. - Сейчас подам тортеллини с сыром. Она называла из пельмени…И эти мэлпнцанэ – фаршированные баклажаны, я сделала для нее. В духовке ждет форель… - Ненси вдруг нахмурилась. - Я гадкая. Я выставляю себя сейчас мученицей и смиренной женой, жертвующей своими чувствами ради неприятных капризов мужа. А ведь мне ничего не надо было изображать, не приходилось особенно уж наступать на гордо собственной песне. Я была подругой Кристине по собственной воле. И мне помогали два обстоятельства. Она нравилась мне, эта девочка. Такая трепетная, словно влетевший в форточку воробей. И… она никогда не была влюблена в тебя, рыжий. Это я видела лучше всех.