Geum.ru

К вопросу об оценочных категориях, используемых при квалификации насильственных преступлений против личности

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
К вопросу об оценочных категориях, используемых при квалификации насильственных преступлений против личности

Р.С. Джинджолия, кандидат юридических наук, профессор кафедры юридических дисциплин Московского государственного университета сервиса (филиал в г. Сочи)

Под насилием в российском праве понимается физическое или психическое воздействие одного человека на другого, нарушающее гарантированное Конституцией право граждан на личную неприкосновенность (в физическом и в духовном смысле). Физическое насилие выражается в непосредственном воздействии на организм человека: нанесение побоев, телесных повреждений, истязаний различными способами (в том числе с применением каких-либо предметов или веществ) и т. п. В результате физического насилия потерпевшему могут быть причинены мучения, нанесен вред здоровью. Психическое насилие заключается в воздействии на психику человека путем запугивания, угрозы (в частности, угроз физической расправы), чтобы сломить волю потерпевшего к сопротивлению, к отстаиванию своих прав и интересов.

Насилие может быть отягчающим ответственность обстоятельством (при совершении преступлений с особой жестокостью или издевательством над потерпевшим); способом совершения преступлений (убийства, угона воздушного судна) либо конститутивным (квалифицирующим) признаком состава (например, изнасилования) [1, с. 397]1.

Под насильственной преступностью обычно имеют в виду совокупность таких преступлений, при совершении которых насилие является элементом мотивации, а не только просто средством (способом) достижения преступной цели. На этом основании в число «чисто» насильственных преступлений не включаются, например, терроризм, захват заложников, бандитизм. Наиболее опасные насильственные преступления, объектом которых является человек, включены в разд. VII УК РФ.

Из всех известных преступлений против личности убийства, бесспорно, относятся к категории самых тяжких насильственных противоправных деяний. Именно они посягают на самое ценное, что есть у человека, — на его жизнь, являющуюся единственным и неповторимым способом существования человеческого индивида [2, с. 437]. Право на жизнь есть высшая, абсолютная, неоспоримая ценность. Среди всех прав и свобод человека и гражданина Конституция Российской Федерации считает важнейшим именно это право. «Каждый имеет право на жизнь» — гласит п. 1 ст. 20 Конституции Российской Федерации.

Между тем последние несколько лет в России наблюдается интенсивный рост числа убийств. Как известно, положение дел с убийствами является как бы обобщающей, интегративной характеристикой криминогенной обстановки в целом и более того – индикатором всей социально-правовой ситуации в стране [3, с. 14]. В этих условиях правильная квалификация и адекватная уголовно-правовая оценка содеянного приобретают важнейшее значение для профилактики такого рода (точнее — вида) преступлений и выработки стратегии уголовно-правовой политики.

Объект убийства образуют общественные отношения, обеспечивающие безопасность жизни любого человека независимо от его национальной и расовой принадлежности, происхождения, социального положения, рода занятий, состояния здоровья, возраста, физических и моральных качеств с момента рождения до естественной смерти [4, с. 224]. В ряде случаев открытое посягательство на жизнь человека рассматривается как преступление против иного родового (видового) объекта, совершенное с применением так называемого инструментального насилия, используемое как средство достижения политической или корыстной цели [3, с. 13]. Это посягательства на жизнь: государственного или общественного деятеля (ст. 277 УК РФ); лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование (ст. 295 УК РФ); сотрудника правоохранительного органа (ст. 317 УК РФ), а также нарушения правил безопасности (ст.ст. 215—219 УК РФ) [5, с. 2].

Оценочные категории, влияющие на квалификацию убийства и назначение наказания, имеются во всех составах преступлений против жизни человека. Также можно назвать и группу оценочных признаков общего для квалификации убийства назначения.

При этом следует иметь в виду, что убийство, совершенное при наличии и отягчающих, и смягчающих обстоятельств, должно по правилам конкуренции специальных норм квалифицироваться как убийство при смягчающих обстоятельствах.

Между тем нередко приговоры судов по делам об убийствах далеко не в полной мере отвечают требованиям справедливости и неотвратимости наказания, в том числе и в связи с наличием в значительной части квалифицирующих УК РФ составов этого вида преступлений оценочных признаков, а также неполнотой некоторых основополагающих определений.

Так, в ч. 1 ст. 105 УК РФ дается законодательное определение убийства как умышленного причинения смерти другому человеку, причем без конкретных указаний на противоправность этого деяния, которая лишь явно подразумевается. Вместе с тем соответствующее указание закона здесь имеет принципиальное значение. В ином случае представитель закона, приводящий в исполнение вынесенный судом смертный приговор убийце, сам формально подпадает под определение умышленного причинителя смерти, подлежащего уголовному преследованию и наказанию [8, с. 75].

Конечно, нам могут возразить, что понятие противоправности убийства вытекает из самого смысла уголовного законодательства. Например, в ч. 1 ст. 14 УК РФ преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное данным Кодексом под угрозой наказания. Однако ч. 1 ст. 105 УК РФ как раз и запрещает любое умышленное причинение смерти любому другому человеку (смертная же казнь, надо полагать, является явным и заведомо умышленным причинением смерти другому человеку — пусть и очень плохому человеку), не делая никаких исключений.

По мнению исследователей, «убийство есть противоправное умышленное или неосторожное лишение жизни другого лица, когда причинение смерти является основанием уголовной ответственности» [9, с. 177]. Вполне очевидно, что следует иметь четкое и однозначное законодательное определение всех оснований наступления такой ответственности за лишение жизни (причинение смерти).

Подобного рода правоприменительных коллизий и связанной с ними необходимости оценочного толкования закона легко можно было бы избежать, определив в ч. 1 ст. 105 УК РФ убийство как умышленное противоправное причинение смерти другому человеку [10, с. 75].

При квалификации состава убийства приоритетными выступают понятия феноменов «жизнь», «смерть».

Закон берет под защиту жизнь любого человека с момента его рождения, поскольку «началом жизни принято считать начало физиологических родов» [11, с. 206]. Это вовсе не равнозначно началу самостоятельного внутриутробного существования ребенка (т. е. не связано с отделением от утробы матери, началом дыхания и т. п.).

По мнению Н.М. Малеиной, «несмотря на то, что зачатый ребенок является возможным будущим субъектом права, все же было бы нереально рассматривать его в качестве обладателя правоспособности и субъективных прав еще до рождения. Субъективные права могут возникнуть лишь у фактически существующего субъекта» [12, с. 60]. Эта точка зрения подтверждается и нормой ч. 2 ст. 17 ГК РФ, согласно которой правоспособность гражданина возникает в момент его рождения. Кроме того, следует отметить явное несовпадение «точек отсчета» начала жизни в уголовном праве с медицинской наукой, которая связывает его с моментом зачатия [5, с. 21].

Однако в науке гражданского и семейного права некоторых стран выдвигалась концепция условной правоспособности зачатого ребенка в отличие от безусловной правоспособности человека.

Согласно Гражданскому кодексу Венгрии 1977 г. человек, если он родился живым, является правоспособным с момента зачатия. В Гражданском кодексе бывшей Чехословакии 1964 г. указывалось, что правоспособностью обладает и зачатый ребенок, если он родится живым. По Гражданскому кодексу Испании 1889 г. гражданская правоспособность физического лица возникает с момента рождения; зачатый ребенок рассматривается как рожденный в целях охраны его прав, если он родится, имеет человеческое тело и проживет 24 часа с момента отделения от материнского организма [12, с. 59].

В правоохранительной практике определение момента, с которого появляется на свет человек, может вызвать значительные трудности при разграничении убийства и аборта. Основами законодательства Российской Федерации об охране здоровья (ст. 36) искусственное прерывание беременности «при наличии медицинских показаний и согласия женщины» разрешается независимо от срока беременности; при этом хорошо известно, что семимесячный плод – уже вполне сформировавшийся ребенок [5, с. 75]. Вместе с тем посягательство на плод, находящийся в утробе матери, убийством не считается и не может влечь ответственности за умышленное причинение смерти человеку; уголовная ответственность может наступать либо за незаконное производство аборта, либо за причинение тяжкого вреда здоровью женщины [11, с. 206].

Уголовная ответственность за убийство человека наступает непосредственно с момента рождения, которым признается сам процесс выхода (извлечения) ребенка из утробы матери. Здесь нам представляется совершенно верным и своевременным мнение М.Д. Лысова о том, что «преждевременные роды (пусть искусственные) не должны влиять на правоспособность ребенка, право на жизнь которого должно быть защищено законом, если имеются основания считать, что удаленный из чрева матери ребенок может жить и вне утробы, где он зародился» [8, с. 75]. Из этого можно сделать вывод, что даже такое фундаментальное понятие, как «жизнь» имеет в уголовном праве не формально-определенный, а оценочный характер.

Существуют разные подходы к определению понятия и объяснению феномена жизни с точки зрения философии, религии, биологии, химии, физики и других наук. Философами дается определение жизни как формы существования материи, закономерно возникающей при определенных условиях в процессе развития. В толковых словарях жизнь трактуется как физиологическое или биологическое существование того или иного организма в период от его возникновения до конца. Религия утверждает, что земное существование человека есть лишь переходный этап в «мир иной» к «жизни вечной».

Не менее важно дать дефиницию понятия жизни с позиции права. Рождение и смерть человека являются юридическими фактами-событиями, с которыми связаны соответственно возникновение и прекращение права на жизнь, а также других нематериальных и имущественных прав. Жизнь можно охарактеризовать как представляющее правоспособность — иное нематериальное благо, возникающее с момента отделения жизнеспособного ребенка от организма матери и продолжающееся в течение функционирования всего головного мозга [12, с. 60].

Еще более спорным, вызывающим оживленную дискуссию правовым вопросом является и конкретизация такого оценочного понятия, как «смерть».

В современных условиях наука выделяет несколько видов смерти. Социальная смерть характеризуется потребностью умирающего изолироваться от общества, замкнуться в самом себе и все дальше и дальше отделяться от живых людей. В момент осознания человеком очевидного конца наступает психическая смерть. Мозговая смерть — полное прекращение деятельности головного мозга. Физиологическая смерть означает угасание последних функций организма, обеспечивающих деятельность его жизненно важных органов. Акушеры выделяют и иную классификацию: антенатальная смерть, наступающая в течение родового акта; постнатальная смерть, наступающая после рождения живого младенца. Можно говорить о естественной смерти и патологической, т. е. преждевременной. Одновременно смерть может быть частичной, т. е. когда умирает не весь организм, а группа клеток или какого-либо органа [13, с. 60].

В некоторых ситуациях определить момент наступления смерти весьма сложно. Различают смерть клиническую и биологическую (церебральную). Клиническая смерть является обратимой, так как предполагает возможность восстановления жизнедеятельности, но в строго ограниченный период. В состоянии клинической смерти гражданин является субъектом права, и это означает, что за медицинскими работниками сохраняется обязанность оказания ему медицинской помощи. Биологическая смерть необратима, и никакие медицинские манипуляции не могут привести к оживлению человека. Разграничение клинической и биологической смерти имеет и практическое значение изъятия у умирающего органов и тканей для нуждающихся в них реципиентов [12, с. 60].

Смерть имеет и юридическое значение. Гражданское процессуальное законодательство даже устанавливает специальную процедуру — признание человека умершим. При наличии данного юридического факта можно утверждать и об открытии наследства, и о расследовании убийства как противоправного деяния, и т. д. Однако в большинстве случаев до недавнего времени смерть рассматривалась юриспруденцией как уже свершившееся действие, на которое право так или иначе реагирует. Раздвижение границ познания заставляет право рассматривать смерть как процесс, имеющий определенные стадии. И по отношению к каждой такой стадии формулируется нормирование того или иного поведения медицинского персонала, работников правоохранительных органов и др. Соответственно вопрос: что есть смерть? — приобретает иное значение и для юристов [13, с. 60].

На протяжении почти всей истории человечества наступлением смерти считалось обнаруживаемое прекращение работы сердца и самопроизвольного дыхания. В наши дни, когда появилась возможность поддержания кардиореспираторной функции, указанный критерий во многих странах стал недействительным и был заменен другим. Сегодня о факте смерти судят по необратимому прекращению мозговой деятельности. Это может быть следствием травмы, паралича, мозговой опухоли, острой интоксикации и любой иной причины, в результате которой мозговые клетки на несколько минут лишаются кислородного питания [12, с. 60].

Прекращение жизни большинство специалистов связывают с моментом наступления биологической смерти, когда вслед за остановкой сердца (так называемая клиническая смерть) происходят необратимые процессы распада и тотальной гибели головного мозга [5, с. 21—22]. Следует отметить, что «мозговая смерть» была официально признана Министерством здравоохранения бывшего СССР лишь в 1985 г.

Развитие медицины, в том числе трансплантологии, обусловливало необходимость юридического закрепления момента смерти человека [13, с. 60]. Одним из значимых здесь нормативных документов следует назвать Временную инструкцию для определения биологической смерти и условий, допускающих изъятие почки для трансплантации, утвержденную приказом Министерства здравоохранения СССР от 23 марта 1977 г. № 255. В Инструкции говорилось, что одним из условий изъятия почки у трупа для трансплантации является истечение 30 минут после бесспорного установления биологической смерти, наступившей, несмотря на проведение всего комплекса реанимационных мероприятий в течение необходимого срока, и признания абсолютной бесперспективности дальнейшей реанимации.

Приказом Министерства здравоохранения Российской Федерации «О дальнейшем развитии и совершенствовании трансплантологической помощи населению Российской Федерации» 1993 г. № 189 были закреплены следующие признаки биологической смерти, т. е. состояния необратимой гибели организма как целого:

а) остановка сердечной деятельности (исчезновение пульса на крупных артериях, отсутствие сокращений сердца по данным аускультации и прекращение биоэлектрической активности сердца по данным электрокардиографии);

б) прекращение дыхания;

в) исчезновение функций центральной нервной системы (отсутствие спонтанных движений, отсутствие реакции на звуковые, болевые проприоцептивные раздражения, максимальное расширение зрачков и отсутствие их реакции на свет, отсутствие роговидных рефлексов, отсутствие электрической активности мозга по данным электроэнцефалографии при максимальном усилении).

Констатации состояния смерти должно предшествовать применение полного комплекса реанимационных мероприятий, показанных данному больному. Таким образом, функционирование сердца и других органов при установленной смерти головного мозга на сегодня является препятствием для констатации биологической смерти и трансплантации органов и тканей.

1993 год ознаменовался первым отечественным опытом законодательного регулирования определения момента смерти. Впервые в нашем законодательстве подчеркивается необходимость определения момента смерти врачом или фельдшером в соответствии с критериями и порядком, установленными Министерством здравоохранения Российской Федерации.

Приказом «О дальнейшем развитии и совершенствовании транспланталогической помощи населению Российской Федерации» от 10 августа 1993 г. № 189 Министерство здравоохранения Российской Федерации утвердило Инструкцию по констатации смерти человека на основании зафиксированного консилиумом врачей-специалистов диагноза смерти мозга. Данным документом было подтверждено, что смерть человека есть необратимое прекращение всех функций его головного мозга, регистрируемое даже при работающем сердце и искусственной вентиляции легких. Право на установление диагноза смерти мозга дает наличие точной информации о причинах и механизмах развития этого состояния [13, с. 61].

Согласно данной Инструкции установление диагноза смерти мозга происходит в соответствии со специальной процедурой, предусматривающей наличие: обязательных клинических критериев для диагноза смерти мозга; коллегиального органа, обладающего правом констатации смерти и составляющего процессуальный документ — протокол установления факта смерти мозга.

К критериям, наличие которых обязательно для установления диагноза смерти мозга, относятся:

— полное и устойчивое отсутствие сознания (кома);

— атония всех мышц;

— отсутствие всех физиопсихологических рефлексов;

— отсутствие самостоятельного дыхания.

Диагноз смерти устанавливается комиссией врачей лечебно-профилактического учреждения, где находится больной, в составе: реаниматолога-анестезиолога с опытом работы в отделении интенсивной терапии не менее 5 лет и невролога с таким же стажем работы по специальности. Для проведения специальных исследований в состав комиссии включаются специалисты по дополнительным методам исследований с опытом работы по специальности не менее 5 лет, в том числе и приглашаемые из других учреждений на консультативной основе. Назначение состава комиссии и утверждение протокола установления смерти мозга производится заведующим реанимационным отделением, где находится больной, а во время его отсутствия ответственным дежурным врачом учреждения.

Протокол установления смерти имеет значение для прекращения реанимационных мероприятий и для изъятия органов. Это означает, что только при наличии данного процессуального документа происходит отказ от проведения медицинских процедур поддержания жизнедеятельности организма. Косвенно это еще раз подтверждает законодательный запрет на пассивную эвтаназию, поскольку не имеют юридического значения какие-либо заявления близких родственников, направленные на констатацию факта смерти больного [13, с. 62].

Таким образом, очевидно, что констатация смерти – прерогатива медиков, а не юристов; при этом факт смерти свидетельствуется лишь по формально-определенным («заданным») признакам, хотя смерть представляет собой не внезапное одновременное прекращение всех жизненных процессов, а протяженный период перехода живого в неживое. С этой точки зрения «момент смерти» — юридическая фикция и сугубо оценочный термин [13, с. 62].

Как известно, неточное и ненадежное установление момента смерти приводит нередко к возникновению конфликтной ситуации. Обвинения врачей в том, что в результате небрежности они раньше констатировали смерть и не приняли мер по спасению человека, подозрение на умышленные действия или бездействие являются поводом для возбуждения, в том числе и по ст. 124 УК РФ, уголовных дел [14, с. 74].

Изъятие органов и тканей у человека, находящегося в состоянии клинической смерти, недопустимо и может быть квалифицировано как убийство [11, с. 206].

Из определения убийства (ч. 1 ст. 105 УК РФ) следует вполне очевидный вывод, что самоубийство не является преступлением [8, с. 75]. Поэтому и понятие «соучастие в самоубийстве» («подстрекательство», «пособничество») лишено юридического смысла. В частности, нельзя считать преступлением передачу оружия или яда решившему покончить с собой лицу по его просьбе [11, с. 205]. Таким образом, правомочие гражданина по распоряжению своей жизнью связано с проблемой эвтаназии (от греч. «eu» — хороший, «thanatos» — смерть).

Под эвтаназией понимают ускорение смерти без мучений и страданий, когда она касается лица, смертельно больного, страдающего от сильных неизлечимых болей, недостойного существования и изъявившего твердое желание умереть. Различают эвтаназию активную (позитивную), когда используют средства или действия, ускоряющие наступление смерти (передозировка снотворного, смертельная инъекция и т. п.), и пассивную (негативную), выражающуюся в отказе от искусственных мер, способствующих поддержанию жизни.

Проблема имеет большое социальное, медицинское, правовое значение и не является новой. Еще в начале ХХ столетия известный русский юрист, крупный общественный деятель А.Ф. Кони писал о возможности допущения с нравственных и юридических позиций добровольного ухода из жизни при наличии следующих обстоятельств: сознательной просьбы человека; гарантированной невозможности спасти его жизнь, что должно быть установлено коллегией врачей; невозможности облегчить его страдания; предварительного уведомления органов прокуратуры.

В последние десятилетия в связи с развитием медицины, в частности реаниматологии, а также сменой моральных ценностей, в центре которых находятся права человека, данная проблема резко обострилась. Она неоднократно рассматривалась с разных позиций; в ряде стран были приняты правовые акты, допускающие применение эвтаназии. Участие врачей в ускорении смерти больного противоречит клятве Гиппократа и нравственному принципу профессии, ибо цель медицины — борьба за жизнь человека. Вместе с тем сторонники эвтаназии обращают внимание на то обстоятельство, что при невозможности сохранить жизнь больного врач обязан облегчить его страдания, пусть даже методами, которые ведут к ускорению смерти.

Пассивная эвтаназия в некоторых странах разрешена законом.

Так, в больницах отдельных штатов США на кроватях, по мнению врачей, тяжело и безнадежно больных вешают таблички с тремя буквами DNR — do not resusciate (не оживлять) либо с рисунком (кодом), который обозначает для медперсонала, что в случае осложнения пациенту не следует оказывать реанимационную или иную экстренную помощь. Такие больные могут обратиться с просьбой к врачу об эвтаназии. Они (как и любой гражданин) на случай тяжелой болезни и неблагоприятного ее исхода могут подписать завещание, которое заверяется юристом [14, с. 70—71].

В России согласно ст. 45 Основ законодательства Российской Федерации «Об охране здоровья граждан» 1993 г. медицинскому персоналу запрещается осуществлять эвтаназию какими-либо действиями или средствами. Однако четкого указания в УК РФ о квалификации такого рода деяний не содержится, хотя существует мнение, что акты эвтаназии следует считать убийством при смягчающих обстоятельствах [8, с. 23—24]. Тем не менее в действующем УК РФ нет «подходящей» статьи о причинении смерти, по которой можно было бы квалифицировать действия лица, способствовавшего самоубийству или совершившего акт эвтаназии. Исключение составляет так называемое простое убийство (ч. 1 ст. 105 УК РФ), лишь в комментариях к которому упоминается убийство «из сострадания по просьбе потерпевшего или без таковой» [4, с. 226], а также «из сострадания к безнадежно больному человеку или по просьбе потерпевшего» [8, с. 25].

Следовательно, даже на доктринальном уровне (не говоря уже об усмотрении суда) имеет место весьма существенное расхождение во взглядах и подходах в отношении конкретизации проблемы уголовно-правовой ответственности за помощь в преждевременном добровольном (или с помощью доброжелателей) уходе из жизни. Это свидетельствует о недостаточной формализации понятий «самоубийство» и «убийство из сострадания». Поэтому квалификация таких деяний в ряде случаев требует оценки по усмотрению правоприменителя.

Отсутствует ясность в данном вопросе и на международно-правовом уровне. Например, в заявлении Всемирной медицинской ассоциации (далее — ВМА) 1990 г. указано, что лечение смертельно больных пациентов, испытывающих хроническую боль, должно максимально облегчать их страдания и способствовать достойному уходу из жизни. С этой целью необходимо сосредоточить усилия на правильном применении анальгетиков при тяжкой хронической боли. В частности, отмечалось, что умирающему больному, например, находящемуся в последней (4-й) стадии рака, нельзя отказать в госпитализации для использования паллиативного лечения в целях нормализации дыхания, приема пищи, обезболивания, т. е. избавления от мучений. В этом случае важен подбор анальгетиков, в том числе наркотических. Боязнь же вызвать наркотическую зависимость таких больных необоснованна.

В Лиссабонской декларации ВМА (1995) также подчеркивалось, что пациент имеет право на гуманное к нему отношение и на предоставление ему всей имеющейся помощи и содействия с тем, чтобы он мог умереть как можно более щадящим и не причиняющим чрезмерный дискомфорт образом [14, с. 71].

Рекомендации указанных документов противоречат Заявлению Всемирной организации здравоохранения о пособничестве врачей при самоубийствах (1992). В нем отмечается, что такие пациенты иногда находятся в состоянии лишь временной депрессии. Поэтому, подобно эвтаназии, самоубийство при пособничестве врача неэтично и подлежит осуждению медицинской общественностью.

Вместе с тем желание пациента отказаться от медицинской помощи и действия врача, направленные на уважение только права, даже если они приведут к смерти пациента, не только этичны, но и правомерны с учетом ст. 33 Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан. Согласно положениям данной статьи «гражданин или его законный представитель имеет право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения» на любом этапе проведения. При этом им в доступной форме должны быть изложены все последствия отказа от лечения, что оформляется записью в медицинском документе и подписывается пациентом (его законным представителем) и лечащим врачом. Право на отказ от медицинского вмешательства подтверждается и ст. 30 названных Основ.

Таким образом, в некоторых случаях тяжелого, опасного для жизни больного его состояния вынужденное здесь бездействие врача может рассматриваться как применение пассивной эвтаназии, поскольку есть два важных ее признака:

1) просьба самого больного не оказывать ему помощь, несмотря на тяжелое состояние, с разъяснением врача в доступной для больного форме о возможных последствиях, вплоть до наступления смерти;

2) неоказание медицинской помощи или прекращение искусственных мер по поддержанию жизни [14, с. 73].

Сложнее случаи отказа от медицинского вмешательства лиц, не достигших совершеннолетия или признанных недееспособными. При тяжелом состоянии такого больного согласно ст. 33 названных Основ решение принимают его родители или законные представители. При этом не учитываются их нравственный облик, особенности обстоятельств и религиозная принадлежность, когда даже неопасное и оправданное медицинское вмешательство ими категорически не допускается. Конечно, лечебное учреждение может обратиться в суд для защиты своих пациентов, но дожидаться решения означает не оказывать своевременную медицинскую помощь, т. е. совершать другое правонарушение.

В подобной ситуации врач должен быть уверен не только в реально угрожающей больному опасности в случае неоказания последнему именно такой помощи, но и в отсутствии ей альтернативы. Здесь любой исход может быть объяснен состоянием крайней необходимости, что по ст. 39 УК РФ не является преступлением. Следовательно, для достойного выхода из столь сложного положения врач должен не только обладать высоким профессионализмом, но и быть юридически осведомленным [14, с. 73].

Изложенное выше позволяет сформулировать следующие основные выводы:

1. Оценочные категории, используемые при квалификации насильственных преступлений против личности, характеризуются разнообразием. Представляемые ими многие определения недостаточно четки, а в ряде случаев и противоречивы, что иногда затрудняет объективную квалификацию отдельных составов соответствующих преступлений.

2. Требуется законодательное решение ряда вопросов, связанных как с внесением дополнений в некоторые уголовно-правовые нормы (например, в ч. 1 ст. 105 УК РФ), так и с разработкой юридически значимых понятий, отражающих новые или еще не дефиницированные явления социальной действительности.

Литература

1. Большой юридический словарь / Ред. А.Я. Сухарев, В.Д. Зорькин, В.Е. Крутских. М., 1992.

2. Большой энциклопедический словарь: В 2-х т. Т. 2 / Ред. А.М. Прохоров. М., 1991.

3. Абельцев Е.И. Преступления против личности и проблема криминального насилия // Закон и право. 1998. № 8.

4. Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Отв. ред. Ю.И. Скуратов, В.М. Лебедев. М., 2000.

5. Российское уголовное право. Особенная часть / Отв. ред. М.П. Журавлев, С.И. Никулин. М., 1998.

6. Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования / Ред. В.Н. Кудрявцев, Г.С. Келина. М., 1987.

7. Красиков Ю.А. Субъективная сторона преступления. М., 1996.

8. Лысов М.Д. Логико-структурный анализ понятий и признаков преступлений в действующем Уголовном кодексе РФ // Государство и право. 1997. № 12.

9. Уголовное право. Особенная часть / Ред. Н.И. Загородников, В.Ф. Кириченко. М., 1968.

10. Питецкий В.В. К вопросу о сущности оценочных понятий в праве // Социальные управление и право: Сборник научных трудов. Вып. 61. Свердловск, 1978.

11. Уголовный кодекс Российской Федерации: постатейный комментарий / Отв. ред. Н.Ф. Кузнецова, Г.М. Миньковский. М., 1997.

12. Малеина Н.М. Личные неимущественные права граждан: понятие, осуществление, защита. М., 2000.

13. Романовский Г.Б. Момент смерти как юридическая фикция // Юрист. 2001. № 1.

14. Акопов В.И. Медицинское право в вопросах и ответах. М., 2001.

1 Здесь и далее в квадратных скобках указываются порядковые номера и страницы приводимых в списке использованной литературы источников, на которые ссылается автор.