Geum.ru

С. Г. Кара-Мурза Маркс, Энгельс и русская революция

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 10. Ответ Бакунина
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18

Глава 10. Ответ Бакунина



Изложенные Марксом и Энгельсом после 1848 г. представления о прогрессивных и реакционных народах, о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (особенно русских), вызвали в самом марксизме того времени раскол, который затем перерос в конфликт марксистов с русскими народниками, а затем и в конфликт меньшевиков с большевиками.

Принципиальное неприятие положений Маркса и Энгельса в указанных выше вопросах выразил М.А. Бакунин. Так возник его конфликт с основоположниками марксизма, который привел к их вражде, изгнанию Бакунина из общности марксистов, а в обществоведении СССР – к замалчиванию тех важных идей и прогнозов, которые высказал Бакунин относительно назревающей русской революции. И тем не менее, в этом разрыве Бакунина с Марксом есть предвестие будущего скрытого конфликта большевиков с марксизмом. Как сказал о Бакунине Н.А. Бердяев, «в его русском революционном мессианизме он является предшественником коммунистов».

Рассмотрим важные для нашей темы мысли Бакунина, изложенные в его книге «Кнуто-германская империя и социальная революция», которая послужила ответом на серию статей Энгельса о революционных народах, славянах и крестьянах [24]. Прежде всего, Бакунин выдвинул тезис о том, что национальный шовинизм (ненависть к «реакционным народам») и социальный шовинизм (ненависть к «реакционному крестьянству») имеют одну и ту же природу. Оба они отражают расизм западного капитализма, который оправдывает присущую ему эксплуататорскую сущность своей якобы цивилизаторской миссией. Бакунин считает, что буржуазная идеология «заразила» этим шовинизмом и рабочий класс Запада, включая рабочих-социалистов.

Бакунин пишет, обращаясь к французским социалистам: «Откуда явилось у них французских рабочих-социалистов это притязание, настолько же смешное, как и высокомерное, настолько же несправед­ливое, как и пагубное, навязать свой политический и со­циальный идеал десяти миллионам крестьян, не жела­ющих его? Очевидно, это также наследие буржуазии, по­литическое завещание буржуазной революционности. Ка­ково же объяснение, какова же теоретическая основа это­го притязания? Это не более как мнимое или хотя бы даже действительное превосходство ума, образования, одним словом, цивилизации рабочих над цивилизацией деревни. Но разве вы не знаете, что этот же принцип мо­жет оправдать все завоевания и всякого рода притесне­ния?

У буржуа, например, никогда и не было иного прин­ципа для доказательства своего призвания управлять или — что одно и то же — эксплуатировать рабочих. Пере­ходя от одной нации к другой, от одного класса к друго­му, этот роковой принцип, представляющий из себя не что иное, как принцип авторитета, объясняет и возводит в право все захваты и завоевания. Разве не им руковод­ствовались немцы для осуществления всех своих посяга­тельств на свободу и независимость славянских народов, разве не им оправдывают они все жестокости насиль­ственной германизации? Это, говорят они, победа циви­лизации над варварством…

Бе­регитесь, как бы им вскоре не пришло в голову, что их назначение просветить и осчастливить вас, подобно тому, как вы воображаете, что ваша миссия состоит в том, что­бы цивилизовать и осчастливить ваших соотечественни­ков, ваших братьев, французских крестьян. По-моему, как то, так и другое притязание одинаково гнусно, и я за­являю вам, что и в международных отношениях, и в от­ношениях между классами я всегда буду на стороне тех, кого хотят цивилизовать таким способом. Я восстану вме­сте с ними против всех этих высокомерных цивилизато­ров, будь то рабочие или немцы, и, восстав против них, я тем самым буду служить делу революции против реакции» [24, с. 223-224].

Бакунин категорически отвергает представления Маркса и Энгельса о крестьянстве, об «идиотизме деревенской жизни». Он предупреждает рабочих, что этот социальный расизм в отношении крестьян не имеет под собой никаких разумных оснований. Более того, он выдвигает пророческий тезис о том, что социалистическая революция может произойти только как действие братского союза рабочего класса и крестьянства. Этот тезис Ленин развил в целостную политическую доктрину (которая и стала основанием ленинизма), но надо же наконец учесть, что он был уже вполне определенно высказан Бакуниным и принят народниками.

Бакунин пишет: «В инте­ресах революции, которая их освободит, рабочие должны как можно скорее перестать выражать это презрение к крестьянам. Справедливость требует этого, потому что на самом деле у рабочих нет никакого основания прези­рать и ненавидеть крестьян. Крестьяне не лежебоки, они та­кие же неутомимые труженики, как и рабочие; только работа их ведется при иных условиях, вот и все. Перед лицом бур­жуа-эксплуататора рабочий должен чувствовать себя братом крестьянина» [24, с. 222].

Отвергает Бакунин и утверждение о реакционной сущности крестьянства, хотя и признает, что социалистическое мировоззрение крестьян не оформлено идеологически. «Сельский пролетариат… конечно, по своему положению и по натуре социалист, но — сам того не подозревая», - пишет он [24, с. 255]. К этим установкам русские большевики пришли только осознав опыт революции 1905-1907 гг., а марксисты-меньшевики не пришли вовсе.

Бакунин отвергает само представление Энгельса о том, что народы как целое являются носителями или революционных, или реакционных качеств (немцы, мадьяры и поляки революционны, южные славяне и русские – контрреволюционны). Бакунин видит в революционности как раз не этническое, а именно социальное качество, причем исторически обусловленное. Он пишет: «Если верно, что только инстинкт свободы, ненависть к притеснителям и способность восставать против всевоз­можной эксплуатации и деспотизма служит мерилом че­ловеческого достоинства наций и народов, — а в правиль­ности этого суждения я глубоко убежден, — то нужно соз­наться, что с тех пор, как существует германская нация, и до 1848 г. только одни немецкие крестьяне доказали своим восстанием в XVI веке, что этой нации не вполне чуждо это достоинство. Что же касается немецкой буржу­азии, то, судя по ее чувствам, по ее поступкам, нам ничего не остается, как признать ее предназначенной к осуще­ствлению идеала добровольного рабства» [24, с. 290].

Но при этом Бакунин в определении революционности человеческих общностей отвергает и этнический, и классовый детерминизм. Да, во Франции буржуазия в какой-то исторический момент была революционным классом, но это – вовсе не естественное свойство буржуазии, эта революционность была продуктом французской культуры в конкретных условиях. За немецкой буржуазией Бакунин до того момента вообще не признает революционности, о ней он пишет: «Немецкая буржуазия никогда не любила, не понимала свободу, не стремилась к ней. Она живет в сво­ем рабстве спокойная и счастливая, как крыса в сыру, но ей хочется, чтобы сыра было побольше» [24, с. 269].

Более того, в ходе исторического процесса и под влиянием культурных условий может меняться характер даже отдельных сословий - дворянство рождает революционеров, а буржуазия оказывается реакционной независимо от стадии развития капиталистической формации. Историческая реальность делает нелепой попытку приписать немцам революционный дух, а русским – природную реакционность.

Бакунин пишет: «Оно крепостничество действи­тельно изменилось до такой степени, что — упомянем только наиболее характерные факты — с 1818 по 1825 год мы видели, как несколько сот дворян, цвет дворянства, принадлежащего к наиболее образованно­му и богатому классу, подготовили заговор, серьезно угрожавший императорскому деспотизму, с целью образовать на его обломках согласно желанию одних монархическо-либеральную конституцию или согласно желанию других, значительного большинства, федеративную и демокра­тическую республику, основываясь в том и другом случае на полном освобождении крестьян с наделением их землею. С тех пор не было в России ни одного заговора, в котором бы не участвовала дворянская молодежь, часто очень богатая. С другой стороны, все знают, что по преимуществу сыновья наших священников, студенты академий и семина­рий составляют в России священную фалангу революционной социалистической партии.

Пусть господа немецкие патриоты перед лицом этих неоспоримых фактов, которых даже их общеизвестной недобросовест­ности не удастся опровергнуть, соблаговолят сказать мне, много ли было в Германии дворян и студентов-теологов, восстававших против госу­дарства и ратовавших за освобождение народа? И однако ни в дворянах, ни в теологах у них недостатка никогда не было. Отчего же происходит эта бедность, чтобы не сказать — отсутствие либеральных и демократи­ческих чувств в дворянстве, в духовенстве и, добавлю также, чтобы быть искренним до конца! — и в буржуазии Германии? А это потому, что ра­болепство, присущее всем этим почтенным классам, представителям не­мецкой цивилизации, возникнув как естественное следствие естествен­ных же причин, стало системой, наукой, чем-то вроде религиозного культа, и именно вследствие этого оно превратилось в неизлечимую бо­лезнь.

Можете ли вы вообразить себе немецкого бюрократа или же офицера немецкой армии, которые были бы способны составить заговор и восстать за свободу, за освобождение народов? Несомненно, нет… Ну, а бюрократия русская и русские офицеры насчитывают в своих рядах многих заговорщиков, борющихся за благо народа. Вот разница, и она всецело в пользу Рос­сии. Но если порабощающее действие немецкой цивилизации и не смогло окончательно развратить даже привилегированные и официаль­ные сословия России, то все же оно постоянно оказывало неблагоприят­ное влияние на эти классы. И я повторяю, большое счастье для русского народа, что он не проникся этой цивилизацией точно так же, как не проникся и цивилизацией монголов» [24, с. 267].

Энгельс с симпатией пишет о том, как «жизнеспособные» нации во имя прогресса захватывали земли других народов (славян, мексиканцев) и разрушали их «отсталую» культуру («конечно, при этом дело не обходится без того, чтобы не растоптали несколько нежных национальных цветков»). Бакунин категорически отвергает само это видение. Для него захватчик и колонизатор ненавистен, и он, прямо не вступая в спор с Энгельсом, проходит буквально по его утверждениям, давая им совершенно противоположную оценку.

Прямо отвечает Бакунин и на утверждение Энгельса о якобы прирожденной рабской и контрреволюционной душе славян, конкретно чехов (как писал Энгельс, «чехам, хорватам и русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них»). Бакунин пишет: «С чувством глубокой симпатии и братской гордости думаю я об этом великом национальном движении сла­вянского народа религиозном восстании Яна Гуса. Это было больше, чем религиозное дви­жение, это был победоносный протест против немецкого деспотизма, против аристократически-буржуазной циви­лизации немцев; это было восстание древней славянской общины против немецкого государства. Два великих сла­вянских восстания имели место уже в XI веке. Первое было направлено против благочестивых притеснений бра­вых тевтонских рыцарей, предков современных прусских поместных дворянчиков. Славянские повстанцы сожгли тогда все церкви и истребили всех священников. Они вполне справедливо ненавидели христианство, представ­шее перед ними в самой своей отвратительной, германистской форме: под личиной любезного рыцаря, добро­детельного священника и честного буржуа, всех тро­их — чистокровных немцев и как таковых представителей власти прежде всего, представителей грубого, наглого и жестокого гнета» [24, с. 280].

Бакунин представляет борьбу чехов против германизации как движение в защиту своей цивилизационной идентичности. Но в этом представлении важна мысль, что это движение в данном случае необходимо принимает характер революционного движения, которое в разные исторические периоды облекается в различные формы. Вот два эпизода этой борьбы чехов. Первый – народная революция под религиозным знаменем: «Чешский народ ответил на него сожжение Яна Гуса грозной рево­люцией. Поднялся великий, ужасный Жижка, этот герой, этот мститель народный, память о котором, как обет гря­дущего, еще живет в недрах богемской деревни, — и во главе своих таборитов, обойдя всю Богемию, сжег церкви, уничтожил священников и смел всю императорскую, или немецкую, сволочь, что тогда означало одно и то же, потому что все богемские немцы были сторонни­ками императора. Вслед за Жижкой Прокоп Великий на­полнил ужасом сердце немцев… В продолжение семнадцати лет подряд эти грозные табориты, живущие между собою в братском согласии, разбивали все саксонские, франконские, баварские, рейнс­кие и австрийские войска, которые император и папа посылали против них крестовым походом; они очистили Моравию и Силезию и перенесли ужас своего нашествия в сердце самой Австрии» [24, с. 283].

Бакунин отвергает и русофобию Энгельса, даже ту, которая направлена не против русских как народа, а против российского государства – притом, что сам Бакунин, как революционер и анархист, является врагом этого государства. Он не приемлет эту русофобию как идеологию, как форму фальсификации истории. Вот пара соответствующих выдержек из его книги:

«Друг русского народа, но отнюдь не патриот государства, всероссийской империи, я не представляю себе, чтобы кто-нибудь ненавидел эту последнюю больше меня. Но желая быть справедливым прежде всего, я предложил бы немецким патриотам оглядеться повнимательнее вокруг себя, и, я уверен, они не замедлили бы убедиться, что, по­мимо прикрытой лицемерием приличной внешности, их Прусское королевство и их старая Австрийская империя до 1866 г. не были сколь-нибудь либеральнее, ни тем бо­лее гуманнее, чем всероссийская империя. Что же касает­ся Пруссо-германской, или кнуто-германской империи, воз­двигаемой ныне немецким патриотизмом на развалинах и в крови Франции, то последняя обещает даже превзой­ти Россию своими злодеяниями. Посмотрим: при всей своей гнусности причиняла ли русская империя когда-либо Германии, Европе хоть сотую часть того зла, какую Германия причиняет теперь Франции и угрожает причи­нить всей Европе?.. Если рус­ские и обесчестили себя когда-либо и творили ужасы, выполняя кровавые приказы своих царей, так это в Поль­ше. Так вот, я обращаюсь к самим полякам: все русские армии, солдаты и офицеры, совершили ли они хоть деся­тую часть тех гнусных поступков, какие совершают те­перь во Франции все германские армии, солдаты и офи­церы?» [24, с. 260-261].

«В 1813 году русские пришли в Германию как освобо­дители и, что бы там ни говорили господа немцы, немало способствовали ее освобождению от ига Наполеона. Или, быть может, озлобление против русских ведет свое нача­ло со времен императора Александра I за то, что он не допустил в 1814 г. прусского фельдмаршала Блюхера, во­преки его настойчивому требованию, разгромить Париж? Последнее обстоятельство служит доказательством, что у пруссаков всегда были одни и те же намерения и что по натуре они не изменились. Или они не прощают импера­тору Александру I, что он почти принудил Людовика XVIII дать Франции конституцию вопреки желанию прусского короля и австрийского императора и удивил Европу и Францию, выказав себя, российского императо­ра, более гуманным и более либеральным, чем два вели­ких властелина Германии?» [24, с. 262].

Бакунин оспаривал и многочисленные утверждения Маркса и Энгельса о том, что Россия якобы была оплотом реакции в Европе и что «московитское влияние» несет главную вину за укрепление реакционных порядков в Германии. Напротив, он очень отрицательно оценивает ту роль, которую немецкие культуртрегеры играли со времен Петра в становлении российской бюрократии. Он пишет, приводя примеры влияния немцев на многие стороны государственной жизни России: «В противовес всем этим фактам могут ли буржуазные немецкие па­триоты указать хоть один, который бы доказывал гибельное влияние монголо-византийской официальной России на Германию? Подобная по­пытка оказалась бы совершенно тщетной, потому что русские никогда не приходили в Германию ни как победители, ни как учители, ни как администраторы, откуда следует, что если Германия и заимствовала что-либо у официальной России — что я решительно отрицаю, — то это могло быть сделано лишь по склонности и для собственного удоволь­ствия.

Поистине, несравненно более соответствовало бы достоинству луч­шего немецкого патриота и искреннего социалиста-демократа, каким несомненно является г-н Карл Маркс, и было бы гораздо полезнее для народа Германии, если бы вместо того, чтобы тешить национальное тщеславие, ложно приписывая ошибки, преступления и позор Германии чужеземному влиянию, он постарался бы воспользоваться своей громад­ной эрудицией для доказательства, в соответствии со справедливостью и исторической истиной, что Германия сама произвела, воспитала и ис­торически развила в себе все элементы своего нынешнего рабства» [24, с. 268].

Здесь нам не нужно подробно разбирать, насколько соответствуют исторической действительности оценки Бакунина. Важен тот факт, что присутствующий в классическом марксизме этнический и социальный расизм, а также открытая ненависть к отдельным народам и странам получили недвусмысленный отпор из среды русских революционеров. И этот отпор был дан несмотря на искреннее уважение к Марксу и Энгельсу как создателям господствующего в революционном движении ХIХ века философского учения.