< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

3. Борьба классов и партий

Реформы Бисмарка.

Политическая слабость германской буржуазии сказалась в том, что воссоединение Германии произошло не путем революции, разрушающей остатки феодализма, а контрреволюционными методами, т. е. с сохранением господства отживших классов и всего "готического" хлама феодально-абсолютистской государственности. В течение двадцати лет после воссоединения Бисмарк был живейшим выражением создавшейся двойственности и вытекавших отсюда противоречий. Более связанный по своим классовым интересам с прошлым Германии, чем с ее будущим, он, однако, стремился в меру своего разумения удовлетворять основные экономические потребности буржуазии. Он сблизился на первых порах с национал-либералами, вернее говоря, властно повел их за собой, нередко, правда, встречая с их стороны сопротивление, но легко преодолевая его комбинациями внутри-и внепарламентского характера.

Первая половина 70-х годов была временем, когда национал-либералы достигли вершины возможного для них влияния, имея в рейхстаге 1874 г. 152 представителя, т. е. больше, чем какая бы то ни было другая партия за все время существования рейхстага. В этот именно период установлена была единая система денежного обращения и введена золотая валюта, были сделаны крупные шаги по пути создания единого права. Германия получила почти однообразное уголовное и торговое право (общеимперский Гражданский кодекс введен был в действие лишь в 1900 г.). В 1874 г. имперский закон о печати устранял оставшиеся от средневековья ограничения печати, хотя и ввел суровые судебные кары за антиправительственные выступления. Из мероприятий местного характера следует отметить проведенную Бисмарком в 1872 г. реформу местного самоуправления в восточных провинциях Пруссии. В каждой провинции, делавшейся на округа, учреждены были выборные окружные собрания. Однако полицейская власть помещика в округе, бывшая до того феодальной привилегией, по существу, сохранилась, так как внутри округа обязанности начальников полиции безвозмездно несли лица, назначавшиеся королем всегда из местных землевладельцев. Сверх того, крупные имения составляли самостоятельные районы, где помещик, с согласия начальника округа (ландрата), сам являлся старшиной или назначал старшину.

" Культуркампф".

Шаги, предпринятые Бисмарком на пути к имперскому единству, укрепили не германскую, а прусско-германскую империю и тем самым обещали увековечить тягостную для всех непруссаков гегемонию Пруссии. Мероприятия эти должны были вызвать усиление и сплочение всех антиправительственных элементов, как ни пестры они были. А "общее знамя эти пестрые элементы нашли в ультрамонтанстве"1. С одной стороны, имперское правительство в лице Бисмарка готово было возненавидеть всякую силу, казавшуюся ему слишком самостоятельной и осмеливавшуюся соперничать с ним, а такой грозила стать в Германии католическая церковь, вдохновляемая воинственными планами папы (Пия IX), а с другой - все, что было в Германии центробежного, все, подавляемое и оскорбляемое Пруссией в своем национальном, главным образом, достоинстве, все, оппозиционно настроенное против пруссачества, стало группироваться вокруг католической церкви, выразительницей интересов которой в 1870 г. сделалась, как мы уже знаем, партия центра, всегда, впрочем, по составу своему строго и чисто католическая. Недаром вождем партии был Виндгорст - лидер ганноверских вельфов, особенно и демонстративно непримиримых антагонистов Пруссии. Бисмарк без колебания вступил в бой с центром, имея на своей стороне либеральные фракции рейхстага, и провел ряд антиклерикальных законов, из которых важнейшим был закон о передаче светским должностным лицам ведения актов гражданского состояния и об обязательном гражданском браке (1875 г.). Так как духовенство по прямым указаниям Рима отказалось подчиняться этим законам, правительство обрушило на непокорных священников и мирян град административных репрессий. Все это, однако, оказалось совершенно тщетным. Сочувствие и содействие многочисленных и разнообразных оппозиционных элементов сделало сопротивление католиков очень стойким и эффективным. Против Бисмарка вооружились даже консервативные протестантские круги, особо недовольные его союзом с либералами и охотно изображавшие его борьбу с католической церковью как подрыв религиозных устоев вообще. Борьба эта, прозванная сторонниками Бисмарка "культуркампфом", закончилась, в сущности, полным поражением Бисмарка. Он сам признал в своем выступлении в прусском ландтаге в 1886 г., что его борьба с католиками была "гоньбой верхом за дикими гусями". Пришлось "железному канцлеру" идти на мировую с гусями: из антиклерикальных законов одни перестали применяться, другие были вовсе отменены впоследствии, и остался в силе лишь только что упомянутый. Партию же центра правительственные преследования только укрепили и на довольно долгий срок выковали из нее самую, после социал-демократов, сильную и стойкую оппозицию. Даже в рейхстаге 1912 г. центр оставался крупнейшей после социал-демократов фракцией.

Распад национал-либералов.

Отказавшись от "культуркампфа", Бисмарк бросил потерявших уже для него интерес национал-либералов и повернул, в то же время, к такой экономической политике, которую национал-либералы не могли одобрить: он перестал поощрять свободу торговли и своеобразный протекционизм и стал покровительствовать не столько промышленности, сколько крупному землевладению. Повышением таможенных пошлин на предметы массового потребления (табак, кофе, керосин) он хотел, кроме того, усилить доходы имперской казны и освободить ее от известной зависимости, в которой она находилась по отношению к членам Союза. Консерваторы и центр, за которыми стояли помещики и кулаки, сочувствовали его начинаниям с теми или иными оговорками; национал-либералы же, поскольку представляли торговую буржуазию, были против, а поскольку отражали интересы промышленников, склонялись и к компромиссу. В результате они, как мы уже знаем, раскололись и с 1881 г. навсегда потеряли значение одной из ведущих партий рейхстага, которое имели до этого времени. Но распад национал-либералов, единственной, строго говоря, средней партии рейхстага, на которую могло длительно опираться правительство, усилил распад и разноголосицу, и без того царившие в рейхстаге, а главное, сделал крайние фракции решающей силой в парламентских битвах.

Падение Бисмарка.

Именно после "победы" над национал-либералами на выборах 1881 г. Бисмарку стало все труднее проводить через рейхстаг свои законодательные мероприятия. Политика лавирования между классами и партиями, чем дальше, тем явственнее, обнаруживала свою несостоятельность. Конфликт достиг особенной силы в 1887 г., когда рейхстаг отказался возобновить закон о семилетнем контингенте армии. После роспуска этого рейхстага Бисмарку удалось создать на выборах коалицию национал-либералов с обоими фракциями консерваторов - "картель". В новом рейхстаге Бисмарк имел послушное большинство, и именно с опорой на это большинство он провел, между прочим, свои провокаторские "социальные законы" о принудительном страховании рабочих, пытаясь и таким способом парализовать влияние социал-демократов, непреодолимо росшее вширь и вглубь, несмотря на преследования правительства. Но как раз этот же рейхстаг и нанес Бисмарку жесточайшее поражение, отказав ему в 1890 г. в утверждении нового, еще более жестокого исключительного закона и в продлении старого закона против социалистов, срок действия которого истекал осенью 1800 г. В том же году кончились полномочия рейхстага, и на новых выборах искусственная комбинация картеля расстроилась. Правые партии потерпели поражение. Социал-демократы сразу утроили число мандатов. Это было, пожалуй, самым ярким показателем банкротства внутренней политики правительства, и, следовательно, Энгельс был прав, говоря о "социал-демократической партии, свергнувшей Бисмарка"1. Чтобы вновь обрести в новом рейхстаге утраченный контроль, Бисмарк, верный своей методе беспринципных политических фокусов и закулисных межпартийных махинаций, обратил взоры на центр, самую сильную фракцию рейхстага, и имел тайное свидание с Виндгорстом. Это послужило предлогом для острого столкновения между ним и Вильгельмом II, незадолго до того вступившим на престол. Времена и обстоятельства до такой степени изменились для старого канцлера, что его просьба об отставке была, против всех его ожиданий, принята.

Усиление монополистического капитала.

Времена действительно менялись так быстро и радикально, что государственные деятели и с более широким кругозором, чем Бисмарк, не успевали замечать и отмечать происходившие сдвиги. Силы промышленного развития выступили в конце столетия со всесокрушающей энергией. Уголь, в избытке имевшийся в Германии еще до территориальных приобретений в результате победы над Францией, железо, полученное Германией вместе с Эльзас-Лотарингией, наконец, французские миллиарды, влившиеся золотым потоком в хозяйство страны, - все это, рука об руку с политическими факторами, которыми явились воссоединение Германии и последовавшие за этим реформы, вызвало исключительный рост германской промышленности. В своем развитии Германия явно обгоняла самую старую индустриальную страну - Англию - и далеко ее опередила в концентрации и централизации капитала. За двадцатилетие с 1890 до 1910 г. Германия последовательно опередила Англию в добыче и потреблении руды и угля, в производстве железа, стали и чугуна. Тяжелая промышленность стала безусловно господствовать в промышленном хозяйстве Германии. Машиностроение сделало необыкновенно быстрые шаги. В то же время протекционистская политика правительства способствовала росту всякого рода монополий, основной формой которых послужил картель. Картелирование промышленности началось уже с конца 70-х годов и к концу столетия число картелей значительно выросло, не переставая увеличиваться и далее. "Число картелей в Германии определялось приблизительно в 250 в 1896 г. и в 385 в 1905 г. при участии в них около 12 тысяч заведений"1. Это, в свою очередь, облегчало банковскому капиталу проникновение в картелированную сверху донизу промышленность: в начале XX в. финансовый капитал наложил руку на всю внутреннюю и внешнюю политику Германии.

Активизация германского империализма.

Такие экономические перевороты вызвали крупные перестановки в отношении классов. В то время, как мелкое юнкерство продолжало вырождаться и деклассироваться, следуя прогнозу, установленному для него Энгельсом в 80-х годах, магнаты землевладения уже раньше, как мы отмечали, находившие точки соприкосновения с крупной промышленностью, теперь все теснее смыкались с индустриальными королями. Они охотно заводили промышленные предприятия на своих землях, еще охотнее становились участниками капиталистических концернов, и сам Вильгельм II нисколько не брезговал подачками этого рода от пушечного короля Круппа. И помещики, и монополистский капитал оказались согласно заинтересованными в повороте Германии на путь активной колониальной политики. В свое время Бисмарк заявлял: "Я не хочу колоний. Они годятся только для синекур". Хотя он десять лет спустя делал некоторые попытки перестроиться в этом направлении и поддержал и округлил земельные приобретения немецких предпринимателей в Африке, составившие ядро германской Юго-Западной Африки и германской Восточной Африки, но действительного значения колониальной экспансии не понимали ни он, ни его преемник Каприви, отдавший Англии Занзибар в обмен на Гельголанд и утверждавший, что нет ничего хуже, как получить в подарок всю Африку. Такая точка зрения тогда же встретила резкую оппозицию среди некоторых слоев юнкерства и крупной буржуазии, требовавших широкой колониальной экспансии. В 1891 г. создается Всеобщий германский союз, получивший с течением времени большое влияние под именем Пангерманекого союза. Пангерманисты делали все возрастающий упор на пропаганде захвата Германией ряда земель в самой Европе, расписывая эти земли как немецкие и включая в их число Австрию, Данию, Голландию, часть Швейцарии и Бельгии, прибалтийские владения России. Они строили планы далекого продвижения на Восток ("Drang nach Osten!"). Идея расчленения России играла в этих планах все возрастающую роль. Значительное течение в пангерманизме направлялось против Англии, призывая сосредоточить против нее все усилия, чтобы достигнуть передела колоний. Наконец, при канцлере Гогенлоэ (1894-1900 гг.) происходит крутой поворот во внешней политике Германии, и она стремительно переходит к хищнической империалистической политике. Дело не ограничивается земельными захватами на западном и восточном берегах Африки, арендой Кяо-Чао, открывшей германскому капиталу путь к естественным богатствам Шандунского полуострова, и приобретением островов Марианских, Каролинских и Марешальских, что укрепило германские позиции на подступах к Азиатскому материку. Германия обращает пристальные взоры на Ближний Восток, на Турий10' имея в виду проникнуть на путях экономического и политического подчинения Турции в Малую Азию, в Сирию, в Месопотамию, где германских империалистов неотразимо влекли к себе залежи нефти и редких металлов и неисчерпаемые источники сельскохозяйственного сырья.

С этого времени империалистическая политика гогенцоллернской Германии становится все энергичнее. Магнаты землевладения превращаются в боевой авангард финансового капитала и все сильнее увлекают его в сторону необузданной агрессии, чему он, надо сказать, очень мало сопротивляется. Нетерпеливый напор юнкерской реакции с ее преклонением перед силой, с ее культом солдатчины, с презрением к слабым нациям, с твердым убеждением, что военное насилие - самый скорый и верный создатель "национального богатства", становится главным двигателем германской политики.

Нет никакого сомнения, что ближайшие основы гитлеризма, как цельной системы с собственной внутренней и внешней политикой, заложены были уже в кайзеровской Германии, с тем чтобы после первой мировой войны получить наиболее полное и законченное выражение.

Противостоять этой роковой тяге к реакции внутри и к военным взрывам вовне мог бы только пролетариат. Но лидеры социал-демократии сделали все от них зависящее, чтобы дезориентировать, расколоть, разоружить его. И они достигли своей цели

Реакция по всей линии.

В полном соответствии с новой и чрезвычайно энергичной империалистической политикой, сопровождавшейся, конечно, лихорадочным усилением вооружений (особенно морских), внутренняя политика Германии становится с каждым годом все реакционнее. Каприви, сменивший Бисмарка, еще опирался некоторое время на национал-либералов и центр и вынужден был делать буржуазии известные уступки, а также провести кое-какие меры охраны труда (закон о воскресном отдыхе для рабочих и об 11-часовом максимальном рабочем дне для женщин). Но в канцлерство Гогенлоэ магнаты юнкерства, поддерживаемые тяжелой индустрией, берут перевес, и в рейхстаге тон задают консерваторы в союзе с центром, за которыми плетутся окончательно потерявшие всякую самостоятельность национал-либералы.

Но консерваторы были численно слабы, национал-либералы разлагались и разваливались, и правительство оказывалось в довольно неприятной зависимости от центра, неприятной потому, что центр, на который нажимала мелкобуржуазная часть его избирателей, вынужден был время от времени делать оппозиционные жесты: так, он провалил в 1893 г., как мы уже знаем, военный закон, в 1895 г. сделал то же с законопроектом, как бы воскресившим исключительный закон против социалистов (Umsturzvorlage), а в 1900 г. - с законом, по существу, уничтожавшим свободу союзов. Но это была не более как отрыжка прежней оппозиционности центра: он все явственнее поворачивал направо, навстречу наглеющей реакции и в течение первого десятилетия XX в. оказал сменившему Гогенлоэ канцлеру Бюлову (1900-1909 гг.) неоценимые услуги при проведении реакционных военных и финансовых законопроектов. Именно центр, например, выступил автором ханжеского закона, официальным назначением которого была борьба с преступлениями против нравственности в печати и в искусстве, но который фактически открывал дорогу крайне придирчивой политической цензуре (1900 г.). Это было время широкого наступления на ничтожные и без того политические права рабочих, когда стачечников подвергали всевозможным репрессиям на основе вводимого то тут, то там "осадного положения", когда штрейкбрехерам и провокаторам была обеспечена охрана полиции и судов, когда свирепствовала цензура, когда коренное население в Эльзас-Лотарингии и в польских провинциях подвергалось яростным гонениям. При Гогенлоэ, а особенно при Бюлове, притеснения польского населения в Познани и в Верхней Силезии чрезвычайно усилились. Германизаторы откровенно и почти официально ставили своей целью онемечение польских земель и польского населения, причем особенно свирепствовали "гакатисты" (по инициалам трех лидеров германизаторского союза). Поляки сопротивлялись всеми доступными им средствами, между прочим, нашумевшими в свое время школьными забастовками. Впрочем, в рейхстаге польская национальная партия ("Коло") долгое время шла на поводу у центра и лишь за несколько лет до первой мировой войны более или менее решительно переходит в оппозицию.

Партийные коалиции в рейхстаге.

Поддерживая реакционную политику Бюлова, центр за свои услуги требовал подачек и подачек. Правительство, однако, далеко не всегда удовлетворяло его домогательства, и как раз в 1906 г., когда оно отказало в ведомственных перемещениях и назначениях, с которыми давно приставали лидеры центра, последние соединились с социал-демократами и отказали правительству в кредитах на подавление восстания готтентотов (гереро) в африканских владениях Германии. Бюлов воспользовался этим, чтобы распустить рейхстаг и попытаться отделаться от центра. Новые выборы, однако, даже усилили центр (105 мандатов вместо 100), но зато жестоко ударили по социал-демократам, которых Бюлов и боялся, и ненавидел. Многочисленные мелкобуржуазные избиратели, отдававшие обычно свои голоса социал-демократам, были в эту избирательную кампанию распылены шовинистической агитацией и головокружительными обещаниями империалистов, - они изменили социал-демократам, и те потеряли почти половину своих мандатов (38 из 81). В рейхстаге 1907 г. Бюлову удалось объединить в так называемом "готтентотском" блоке и консерваторов, и национал-либералов, и даже свободомыслящих, и даже прогрессистов. Невозможно было более наглядно демонстрировать жалкое падение германского либерализма во всех его фракциях, течениях и оттенках. Почти единственной уступкой со стороны реакции ее либеральным сотрудникам был новый закон о союзах и собраниях (1908 г.), изуродованный, впрочем, поправками консерваторов. Сотрудничество блока с правительством оказалось, однако, непрочным, и когда встал вопрос о налоге на наследства, как одном из источников покрытия новых военно-морских расходов, консерваторы, вместе с центром, отвергли подобное покушение на помещичьи карманы, и "готтентотский" блок развалился. За эту неудачу Бюлов поплатился своим канцлерским постом.

Новому канцлеру Бетман-Гольвегу (1909-1917 гг.) достались в наследство обломки блока в виде союза центра с обеими фракциями консерваторов, известного под названием "черно-голубого" (всего 189 мандатов). Привлекая к себе в случае надобности черносотенцев из христианско-социальной партии (16 мандатов) или им подобных, черно-голубой блок прочно господствовал около трех лет, и господство это ознаменовалось рядом новых косвенных налогов и новыми законодательными преследованиями пролетариата.

Борьба за реформы в Пруссии и в Эльзас-Лотарингии.

Однако боевое настроение пролетариата явно растет и сказывается, например, в энергичной борьбе за реформу избирательного права в Пруссии. Здесь знаменитая трехклассная система по-прежнему служила оплотом политического господства аграриев и денежных мешков. Бетман-Гольвег попытался обновить кое-какими поправками эту избирательную систему, но не удовлетворил ими ни правых, ни левых, и внесенный им в прусский ландтаг законопроект был отвергнут (1910 г.). Берлинские рабочие реагировали на реформаторство Бетман-Гольвега бурными массовыми демонстрациями. Новая попытка избирательной реформы, исходившая в 1912 г. от свободомыслящей фракции ландтага, оказалась столь же безуспешной. Закоснелая реакционность прусского государственного режима рисовалась особенно ярко на фоне сравнительных успехов движения за избирательную реформу в Южной Германии: в период 1904-1911 гг. всеобщее избирательное право введено было в Баварии, Вюртемберге и Гессене. Впрочем, в Саксонии около того же периода избирательное право было значительно ухудшено из страха перед успехами саксонских социал-демократов.

В конце 1910 г. рейхстаг под сильным давлением социал-демократов принял, наконец, закон об автономии Эльзас-Лотарингии: был учрежден провинциальный двухпалатный ландтаг, нижняя палата которого избиралась посредством всеобщего избирательного права; в то же время Эльзас-Лотарингия получила представительство в бундесрате. Вся эта "конституция" нисколько не мешала проявлениям самого дикого произвола в Эльзас-Лотарингии со стороны германской военщины и администрации. По-прежнему, как и 40 лет назад, господствовали здесь в том или ином виде исключительные законы, регулировавшие по-своему права прессы, свободу собраний и союзов и т. п. Когда в 1913 г. в эльзасском городе Царбене (Саверн) прусский лейтенант, живое воплощение тупого и низменного всегерманекого солдафонства, позволил себе грубое и глупое издевательство над местным населением, Ленин по всей справедливости отметил симптоматическое значение этого инцидента: в Цаберне "обострился и вышел наружу истинный порядок Германии, господство сабли прусского полуфеодального землевладельца"1. Разве не получил командир полка, в котором состоял отличившийся лейтенант, демонстративного одобрения от прусского кронпринца? Разве сам Вильгельм II, по внутренней сути своей тот же ограниченный и самовлюбленный прусский лейтенант, - не угрожал еще до инцидента Эльзас-Лорингии, что он попросту отнимет у нее ее конституцию, только что дарованную?

Избирательная победа социал-демократов.

Черно-голубой блок за сравнительно короткий период своего правления основательно восстановил против себя самые различные круги избирателей. Уже за последние два года существования рейхстага (1910-1911 гг.) социал-демократы на дополнительных выборах приобрели 10 новых мандатов. Неудивительно, что выборы 1912 г. ознаменовались чувствительными неудачами клерикально-помещичьей реакции. Консерваторы лишились 26 мандатов, центр поплатился 14, христианские социалисты - 13, даже национал-либералы растеряли 9 мандатов. Напротив, социал-демократы увеличили число своих мандатов по сравнению с прошлыми выборами чуть ли не втрое (110 вместо 43) и сразу вышли на линию самой сильной партии рейхстага.

Реформизм и оппортунизм социал-демократии.

Таким образом, социал-демократы с прогрессистами и национал-либералами при поддержке национальных партий могли иметь большинство. Но дело в том, что не только либеральные фракции оказались к этому времени, как, впрочем, и раньше, абсолютно неспособными к устойчивой оппозиции правительству, - зараза оппортунизма и примиренческой дряблости стала проникать и в верхушку социал-демократической партии. После падения закона против социалистов это стало сказываться и в теоретическом и в практическом отношениях. Эрфуртская программа, сменившая в 1891 г. Готскую, была, конечно, шагом вперед по сравнению с той, но и она допустила крупнейшую ошибку, не только не объявив диктатуру пролетариата конечной целью классовой борьбы, но и не упоминая о диктатуре пролетариата вообще. Эту ошибку и имел в виду Энгельс, когда высмеивал "миролюбивый оппортунизм и мирно-спокойно-свободно-веселое" "врастание" старого свинства в "социалистическое общество"1. На это же он указал в своей критике Эрфуртской программы, требуя признания неизбежности и необходимости насильственной пролетарской революции.

Отход от революционных идеалов, чем ближе к первой мировой войне, становился все заметнее среди вождей германской социал-демократии и стал особенно разителен в связи с тем, что русская революция 1905 г. способствовала значительному повышению революционной активности германского пролетариата, показывая ему, между прочим, на конкретном примере великое революционное значение всеобщей стачки. Хотя руководство партии официально осудило попытки ренегатов, вроде Бернштейна, столкнуть германских рабочих с завещанного Марксом и Энгельсом пути классовой борьбы, ревизионизм практически делал большие успехи в социал-демократии и накладывал свою печать на тактику лидеров. Все чаще сказывается уклон в сторону реформизма и компромисса с буржуазией, все больше места в работе партии стала занимать парламентская борьба в ущерб прямой и непосредственной массовой революционной борьбе. Отпор, который давали этому течению старые вожди партии, и среди них Либкнехт и Бебель, был далеко не всегда достаточен, на что много раз указывал Ленин в своей неустанной и последовательной борьбе с оппортунизмом и реформизмом во II Интернационале вообще и в германской социал-демократии, в частности. Ибо германская социал-демократия оказалась ведущей партией II Интернационала и более других являлась ответственной за ошибки, заблуждения, наконец, измену II Интернационала. В свое время германская социал-демократия много сделала для организации и обучения пролетариата в обстановке более или менее мирного развития. Но когда к концу XIX в. мирное развитие сменилось эпохой классовых битв и гражданских войн пролетариата, германская социал-демократия, а с нею и II Интернационал оказались в арьергарде рабочего движения, судорожно цепляясь за старые методы борьбы и тормозя революционное развитие.

Война 1914 г. и положение внутри социал-демократической партии В этой обстановке вожди социал-демократии не захотели и не сумели организовать действительный отпор империалистической реакции. Когда же война началась, они стали слугами этой реакции, усердно помогая правительству и капиталистам в установлении и поддержании военного режима внутри страны, превращавшегося для рабочих в военную каторгу на фронте или на предприятиях. В декабре 1914 г. один лишь Карл Либкнехт в парламентской фракции рейхстага открыто высказал свое отрицательное отношение к войне, отказавшись голосовать за военные кредиты. Постепенно возрастающее сопротивление рабочих масс выразилось, между прочим, в том, что в 1915 г. левые социал-демократы (Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Франц Меринг и другие) образовали группу, получившую вскоре название "Спартак".

Измена социал-демократических лидеров.

Лидеры же партии, между тем, не зевали и в ренегатстве своем скатывались все дальше и все ниже. В соответствии с усложнившейся политической обстановкой господствующие классы Германии предъявляли к ним все более серьезные требования, и те стремились быть на высоте своих задач. Под ударами военных поражений шатались устои гогенцоллернской монархии, народные массы революционизировались. После Февральской революции 1917 г. германская буржуазия увидела, что к опасности военного поражения присоединяется еще более грозная для нее опасность революционного взрыва. В рейхстаге под руководством левого крыла центра стало кристаллизоваться большинство, готовое отказаться от завоевательных целей войны. Но банк и помещики еще не сдавались. Ушел в отставку Бетман-Гольвег, решительный сторонник такого отказа (ин)ль 1917 г.). Назначен был канцлером аграрий Михаэлис, принимавший этот отказ с различными оговорками. В такой обстановке на лидеров социал-демократии буржуазия возложила обязанность удержать массы от революционного выступления, все более назревавшего. В 1917 г. образовалась Независимая социал-демократическая партия Германии, прямое назначение которой было разыгрывать мнимую оппозицию по отношению к руководству социал-демократической партии и демагогическими разговорами завлекать в свои ряды рабочих, уже раскусивших предательство социал-демократической верхушки, но еще не осведомленных о том, что Независимая социал-демократическая партия - не более, как экспозитура социал-демократической партии. Движение независимцев происходило под руководством Каутского, приложившего все усилия к тому, чтобы выхолостить и обезвредить это движение и нейтрализовать энергию примкнувших к нему рабочих.

Предсмертные судороги режима.

Но тщетны были усилия верных слуг буржуазии: Великая Октябрьская социалистическая революция воспламенила германских рабочих и солдат революционным энтузиазмом. Тогда лидеры социал-демократии, "преданные без лести", в вероломстве своем последовательные до конца, не остановились и перед тем, чтобы собственную спину подставить под грозящую рухнуть монархию, монархию, покрывшую себя позором, виновную в бесчисленных преступлениях против рабочего класса, щедро обагренную народной кровью. Дело в том, что в конце декабря 1917 г. Вильгельм II, так часто и так развязно заявлявший о своем презрении к парламентаризму, почувствовал к нему, очутившись в беде, симпатию, и в обращении на имя канцлера Гертлинга, одного из лидеров центра, сменившего 1 ноября 1917 г. Михаэлиса, возвестил о своем желании привлечь германский народ к более, чем до того, деятельному участию в определении судеб отечества. Однако и это сомнительное народолюбие находилось под спудом до самой той поры, пока у германской военщины не исчезла последняя надежда на поворот военного счастья. Лишь 1 октября 1918 г. новый имперский канцлер, принц Макс Баденский, приступил к срочному созданию демократии и парламентаризма в Германии при обязательном сохранении гогенцоллернской династии и всех, разумеется, прочих династий. Тут-то и предложили свои услуги лидеры социал-демократии, и целый ряд этих лидеров (среди них Шейдеман) вошли в состав образованного принцем правительства. Были опубликованы (28 октября 1918 г.) новые конституционные законы, вносившие изменения в Конституцию Германской империи. Поправка к ст. 15 Конституции постановляла, что имперский канцлер нуждается в доверии рейхстага и несет ответственность перед бундесратом и рейхстагом. Менее важный характер имела поправка к ст. 11, требовавшая согласия рейхстага и бундесрата на объявление войны и заключение международных договоров. Но и эти изменения не могли уже спасти империю.

Падение монархии.

Тщетны были все героические меры. Несколько дней спустя рабочие, солдаты и матросы стали захватывать один город за другим. 9 ноября Макс Баденский объявил об отречении кайзера и передал должность имперского канцлера социал-демократу Эберту. В этот же день перед лицом стихийно возникших Советов рабочих и солдатских депутатов Шейдеман поспешил объявить республику.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >