< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

3.1.6. Аристотель

Если Платон в определенном смысле предвосхитил восточную христианскую богословскую традицию, то Аристотель сыграл не менее важную роль для становления средневекового западнохристианского богословия: не будет большим преувеличением сказать, что "Метафизика" Аристотеля является ключом к пониманию схоластики. По широте философских и теологических интересов Аристотель представляет собой тип античного энциклопедиста. К сфере его интересов относятся как сугубо философские проблемы, так и теологические, естественно-научные, социальные и гуманитарные.

В отличие от Платона перу Аристотеля принадлежат философско-методологические трактаты, посвященные целиком вопросам эстетики. Это "Риторика" и, в особенности "Поэтика". Последний трактат дошел до нас не полностью, сохранилась только первая книга, состоящая из 26 глав, но и она иногда производит впечатления текста, представленного в конспективном изложении.

Для Аристотеля характерно рассмотрение теоретических вопросов эстетики посредством анализа эстетических категорий. Основной эстетической категорией Аристотель считает мимесис, с которым связаны гармония и ритм. Все эти категории свойственны человеку "по природе". Мимесис ни в коей мере не был эстетическим открытием Аристотеля; начиная с Демокрита, многие античные философы развивали теорию о подражательной природе искусства. Но сам Аристотель не был простым подражателем древним, в его интерпретации теория мимесиса получила не только оригинальное звучание, но и детализацию, построенную благодаря разработанной классификации подражательных форм. Философ исходил из того, что "искусства подражательные различаются друг от друга в трех отношениях: или тем, в чем совершается подражание, или тем, чему подражают, или тем, как подражают. Иногда мимесис реализуется в адекватном воспроизведении реальности, когда художественный образ отражает без искажения черты существующего объекта или явления. В этом случае художник воспроизводит мир согласно признакам и атрибутам реального бытия, а правда художественного произведения соотносится с правдой жизни. Это - изображение вещей такими, как они есть или были. Вторая форма мимесиса - изображение вещей согласно тем представлениям, которые о них существуют. Если в первом случае художник сконцентрирован на элементах реальности, то во втором - на элементах дискурса. Это - изображение вещей такими, как о них говорят или думают, открывающее простор для художественного вымысла. Художественный вымысел не только допустим, но и приветствуется, - "поэт должен быть изобретателем", но при этом необходимо и сохранять древние мифы. Художественный вымысел недопустим в истории, но поэзия именно потому и "философичнее и серьезнее истории", поскольку говорит не только об общем, не только о том, что случилось, но и о том, что только могло бы случиться. Наконец, к особой форме мимесиса относится идеализированный образ предмета, т.е. изображение его таким, каким он должен быть. В соответствии с этим, в зависимости от задачи, автор может изобразить реальность, придав ей черты возвышенного или низменного, или отобразить ее нейтрально, поскольку "подражать приходится или лучшим, чем мы, или худшим, или даже таким, как мы... Полигнот, например, изображал лучших людей, Павсон - худших, а Дионисий - обыкновенных". В любом случае достигается цель мимезиса: получение знания и получение эстетического наслаждения от восприятия или иного прикосновения к художественному произведению.

Помимо различий форм существуют различия и в том, что мы можем (несколько со схоластических позиций) рассматривать как материю подражания. Музыкальные искусства подражают в области звука, живопись и скульптура - в области передачи цвета, форм и объема, танцы - подражают благодаря движению и ритму, наконец, поэзия подражает в области слова и поэтического размера. В результате была получена убедительная классификация искусств по их видам. Рассматривая сущность искусства слова, Аристотель разрабатывает актуальную до сих пор классификацию родов (иногда их еще называют видами, поскольку литературоведение вообще четко не разграничивает понятие "вид" и "род") литературы, которая включает эпос, лирику и драму.

Говоря о различиях в способе подражания, Аристотель выделяет подражание, при котором автор полностью самоустраняется, "рассказывая о событии, как о чем-то отдельном от себя", или же автор "остается сам собою, не изменяя своего лица", или же он представляет художественных героев "как действующих и деятельных".

В драматургии Аристотель, в соответствии с античными представлениями об этой разновидности искусства, выделяет трагедию и комедию. Следует отметить, что в социорелигиозной культуре античного полиса постановка трагедии являла собой действие, имеющее религиозно-этическое значение, направленное не только на богопочитание, но и на духовное обновление и совершенствование человека посредством особого эмоционального воздействия. Однако вопреки такому подходу Аристотель рассматривал трагедию практически вне связи с религиозными представлениями. Его интересовала не мистика трагического действия, а построение трагедии как художественного текста, подчиняющееся определенным закономерностям вполне рационального характера. Некоторым отголоском религиозно-мифологического подхода к рассмотрению трагедии можно считать утверждение Аристотеля, что фабула трагедии должна быть такой, чтобы "всякий, слушающий о происходящих событиях, содрогался и чувствовал сострадание по мере того, как развертываются события". Однако такое понимание катарсиса все-таки преимущественно психологическое, а не мистическое.

Аристотель считал, что в основе комедии находится подражание худшим людям, худшим, но не совершеннейшим злодеям, поскольку "смешное есть часть безобразного: смешное - это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное".

Представления о прекрасном в трактовке Аристотеля неразрывно связаны с учением о красоте. Для объяснения же последней категории Аристотель обращается к двум вторичным категориям эстетики (хотя в данном случае их следовало бы признать первичными, если не в плане аксиологии, то в плане онтологии) - это величина и порядок. Соблюдение величины и порядка является универсальным эстетическим законом: ничего из существующего ни в реальности, ни дискурсно не может быть свободным от него. Все сущее, и живое, и неодушевленное, подчиняется законам величины, поскольку обладает размером. Материальные предметы, имеющие эстетическую ценность, должны обладать такими размерами, которые не препятствуют их нормальному восприятию: они должны быть "легко обозреваемыми". Соответственно фабула литературного произведения должна быть легко запоминаемой. Справедливость наблюдения, сделанного Аристотелем, очевидна. Огромные произведения, например архитектуры, обозрение которых требует особых усилий в виде неестественного "задирания" головы и т.п., способны вызвать раздражение, равно как и такие произведения литературы, сюжет которых невозможно запомнить, а имена сотен действующих лиц и названий придают тексту сходство с адресным справочником. Категория величины, по Аристотелю, будучи универсальной, тем не менее онтологически не является безусловной. Величина интересует философа не как объективный признак предмета, а как характеристика, находящаяся в связи со способностью человека воспринимать мир при помощи чувств (опосредованно - памяти и иных ментальных способностей). Перед нами - новый аспект телеологического принципа, но в отличие от предшественников телеология Аристотеля переориентирована с космоса на микрокосм.

Если Платон акцентирует мистико-элитарный характер творчества, то для Аристотеля творческий акт находится в большей степени в пространстве рационального. Творчество для Аристотеля связано с познавательной деятельностью человека, а радость от творчества сродни той радости, которую вызывает узнавание нового. Тяга к познанию коренится в природе человека, с детства человек тянется к неизвестному, подражая взрослым. Благодаря способности к подражанию человек обретает и первые знания и навыки. Потребность в получении новых знаний свойственна всем людям, не только аристократам и философам. Поэтому все способны испытывать радость от созерцания или иного восприятия произведения искусств - "продукты подражания всем доставляют удовольствие", даже если предметом художественного воспроизведения являются уродливые животные и трупы. Последнее Аристотель объясняет именно познавательным значением искусства, которое имеет универсальный характер и проявляется даже в том случае, если предмет подражания должен трактоваться как отвратительный. При этом Аристотель отмечает, что простые люди не способны продолжительное время испытывать радость от познания, хотя произведение искусства нравится им потому, что учит их рассуждать, уметь видеть общее и единичное, или же техникой художественного исполнения и т.д. Известно, что люди, никогда в своей жизни не сталкивавшиеся, например, с живописью и не имеющие о ней никаких представлений, могут испытать и онтологическую радость, и одновременно онтологический ужас, увидев, например, портрет известного им человека. Несмотря на то что их реакция способна позабавить человека сколько-нибудь искушенного, перед нами проявление чистой аристотелевской радости, свойственной девственному узнаванию реального в формате художественного образа.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >