“Петербургский миф” в двадцатые годы ХХ века: попытки эпилога
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
“Петербургский миф” в двадцатые годы ХХ века: попытки эпилога
Ангелина Разумова
В двадцатые годы многим казалось, что сбылись пророчества насчёт гибели Петербурга (“быть сему месту пусту”). В 1918 году Петербург был лишён столичного статуса, в 1924 году переименован. Ленинград “партийная кличка ставшего безымянным города” (В.Вейдле) 1; “Петербург умер и не воскреснет” 2 так откликнулись на переименование города в эмиграции; после этого решили, что петербургскую тему можно было считать закрытой.
Оставалось написать эпилог, сказать о Петербурге последнее слово: в форме “имперфекта” как о чём-то безвозвратно прошедшем (“петербургское окно в Европу захлопнулось” 3) или в форме “плюсквамперфекта” как о чём-то “давнопрошедшем”.
Два характерных примера эпилога к “петербургскому мифу” Петербургские зимы Г.Иванова и Петербургский дневник З.Гиппиус.
Тема Петербургских зим Г.Иванова есть реализация петербургского мифа. Тонущий город Медного Всадника цитируется Ивановым как метафора, вернувшаяся через сто лет (в соответствии с циклом петербургского мифа: “Прошло сто лет…”) и сбывшаяся: “Говорят, тонущий в последнюю минуту забывает страх, перестаёт задыхаться. Ему вдруг становится легко, свободно, блаженно. И, теряя сознание, он идёт на дно, улыбаясь. К 1920 году Петербург тонул уже почти блаженно” 4.
Рефреном в Петербургских зимах повторяется слово “странный”: “Он странный человек”; “Странная молитва”; “Странный смешок, странный взгляд”; “В тумане бродят странные люди” 5. Это слово магическое: оно вводит читателя в пространство петербургского мифа. Всё в мифическом Петербурге морок, призраки и “мнимости”. На вид обычный сапожник; оказывается дьяволопоклонник, член какой-то загадочной и тёмной секты. На вид типичный генерал; оказывается футурист: “Эта солидная квартира, эти группы по стенам, эти генеральские погоны, золотые очки, неторопливые манеры седеющего профессора всё это призрачное”.
Петербург двоится: за каждым образом цитатная тень. Здесь туман цитата: “Там, в этом жёлтом сумраке, с Акакия Акакиевича снимают шинель, Раскольников идёт убивать старуху…” Здесь генерал теряет душу (“Между десятью и семью вечера доктор медицины, действительный статский советник К. где-то в закоулках засыпанного снегом Петербурга потерял свою прежнюю душу”), потому что попадает в цитатное поле. Он видит, как “у самой Троицкой площади лошадь на боку, и ломовой хлещет её, чтобы встала, всё по глазам, по глазам… А она встать не может, только дёргается…” 6 Сон Раскольникова и эпизод из некрасовского О погоде в подсветке фонарей начала ХХ века (“Ещё не совсем стемнело, и вдруг вспыхнули фонари”) вот что смещает генерала в пространство петербургского мифа: душа его потеряна, он становится “странным”.
Улица на Петербургской стороне (с многозначительным названием Плуталова улица), мастерская сапожника в Лавре вдруг открывают человеку потусторонний Петербург. Так в мемуарном тексте, претендующем на документальность, фактическую достоверность, цитируется роман А.Белого (по иронии судьбы, у Белого в потустороннем Петербурге переворачивается фамилия Иванов и тот становится японцем Вонави). Письмо с заклинанием для Гумилёва как героя Петербургских зим вызов от инфернального города: “Но легко случайно, как ты с ночёвкой у В., коснуться чего-то, какой-то паутины, протянутой по всему свету, и ты уже не свободен, попался, надо тебе сделать какое-то усилие, чтобы выпутаться. Не сделаешь можешь пропасть. И, заметь, до вечера, проведённого у В., жил ты и никогда ни с чем таким не сталкивался. А столкнулся раз, сейчас же тебе попадается и этот акафист, и наш разговор, и будет непременно ещё попадаться. Кто-то там тобой уже интересуется. Может быть, мне и прислали этот листок только для того, чтобы ты его прочёл. Или, наоборот, охота идёт за мной, а ты ни при чём…” 7
Инфернальный сапожник, цитирующий Пушкина, и сам как будто цитата (в частности, из Мережковского). Цитаты угрожают, и угрозы сбываются: “сгинули” и сапожник, и Гумилёв.
Другой пример Петербургский дневник (19141919) З.Гиппиус. Она осознавала свои записи в Синей книге (19141917) и Чёрных тетрадях (19171919) как хронику умирания Петербурга в соответствии с давним предсказанием (ключевым для романа Пётр и Антихрист Мережковского): “Да, целый город, Петербург, созданный Петром и воспетый Пушкиным, милый, строгий и страшный город он умирал… Последняя запись моя это уже скорбная запись агонии” 8.
Гиппиус истовый фактограф. Она добывает факты из первых рук: многие участники событий “наверху” её знакомцы, её квартира напротив Думы, у неё не смолкает телефон, она не только читает газеты, но и участвует в них. Но не только: в поисках фактов перерабатывается руда мнений, сплетен, слухов, в хронику врывается голос улицы, газеты читаются между строк, даже дребезжание автомобилей, на которых разъезжает большевистское начальство в девятнадцатом году, тоже есть скрытый факт.
Однако за фактами у З.Гиппиус миф. О чём же? О конце истории. Предчувствие конца истории, ямы, “того, что начинается с а…” (анархии) и кончается смертью (“застоем”) лейтмотив дневников.
Нарастающая тревога сказывается в синтаксисе (короткие предложения, обрывы, восклицания и риторические вопросы). Сказывается в стиле (контрастное чередование сухого стиля хроники и экстатического метафоризма таков ритм той тревоги). Сказывается в повторах иногда