О “московском мифе” в 20–30-е годы ХХ века
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
О “московском мифе” в 2030-е годы ХХ века
Андрей Репин
Оппозиция Москвы и Петербурга одна из ключевых оппозиций отечественной культуры XVIIIXX веков; в противостоянии двух столиц решалась судьба народа и государства. Поэтому две важнейшие темы новой и новейшей русской литературы, неразрывно связанные между собой, это темы Москвы и Петербурга. Названия двух произведений рубежа XVIIIXIX веков Путешествие из Петербурга в Москву А.Радищева и Путешествие из Москвы в Петербург А.Пушкина символичны: все основные вопросы русской истории, культуры, литературы решались в сопоставлении двух великих городов, на пути из одной столицы в другую.
Москва и Петербург устойчивая антитеза русской литературы. Построенный как альтернатива Москве, Петербург в течение XIX века становится “мифологизированной антимоделью Москвы” 1; “как резиденция, которой приданы черты анти-Москвы, он мог быть только антитезой России” 2. Москва же, в свою очередь, всякий раз оказывается в оппозиции к Петербургу, настойчиво противопоставляется Северной столице.
Москва “матушка”, “собирательница русских земель”, символ Руси. “Москва нужна для России”, пишет Н.Гоголь в Петербургских записках 1836 года. “Москва, люблю тебя, как сын, как русский…” восклицает М.Лермонтов. “Тот, кто, стоя в Кремле и холодными глазами смотрев на исполинские башни, на древние монастыри, на величественное Замоскворечье, не гордился своим отечеством и не благословлял России, для того (и я скажу это смело) чуждо всё великое, ибо он безжалостно ограблен природою при самом своём рождении…” таков вывод К.Батюшкова (Прогулка по Москве). По словам Н.В.Тургенева, “обширность Москвы представляет, хоть и слабо, обширность России” 3.
Москва “святая”. Изначально “идея Москва третий Рим С другой стороны, Константинополь воспринимался как второй Рим, то есть в связанной с этим именем политической символике подчёркивалась имперская сущность…” 4 После узурпации имперской функции Петербургом за Москвой осталась чистая святость, Москва стала восприниматься как “церковная”, “богомольная”.
Москва домашняя; она представляет собой, по выражению А.Герцена, “гигантское развитие русского богатого села” (Москва и Петербург). Н.Гоголь так описывал её: “Москва старая домоседка, печёт блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете” (Петербургские записки 1836 года). Московские постройки создают ощущение домашнего уюта; “в их [московских зданий] архитектуру вмешался гений Московского царства, который остался верен своему стремлению к семейному удобству” (В.Белинский. Петербург и Москва). Таким образом, “вот суть московского городского уклада, типичного для середины прошлого века, да и для последующего весьма длительного периода: патриархальность, семейственность, домовитость, родственность 5.
Москва естественна, органична. А.Григорьев пишет о “великолепно разросшемся и разметавшемся растении, называемом Москвой” (Мои литературные и нравственные скитальчества).
Однако в первые годы советской власти “московский миф” подвергся существенной трансформации. Связано это, конечно, с идеологическим давлением новой власти на писательские умы и всё же в первую очередь с переносом столицы в Москву. Москва действительно становится центром, но совсем не в том смысле, как это понимал в 1903 году А.Белый.
С двадцатых годов мифология Москвы разворачивается в двух направлениях: старая Москва переосмысляется сатирически, современная Москва утопически.
В двадцатые годы А.Белый пишет трилогию о дореволюционной Москве. Роман так и называется Москва; это название неизбежно воспринимается в связке с его романом 1911 года Петербург. Все былые составляющие “московского мифа” вывернуты в Москве Белого наизнанку. Вместо “святой” Москвы Москва “проклятая”, “повисшая над Тартаром”, вместо “домашней” Москвы Москва “мещанская”, “пошлая”, “грязная”: “Здесь человек мельтешил, чихал, голосил, верещал, фыркал, шаркал. Слагаясь из робких фигурок, выныривающих из ворот, из подъездов пропечённой, непроветренной жизни”. Вместо “естественной, органически выросшей Москвы” Москва “дряхлая”, “болезненная”, Москва как “опухоль”: “Москва… Огромная старуха, вяжущая тысячелетний и роковой свой чулок”; “воплощённая опухоль, переплетённая сплошной переулочной сетью”; “всё здесь искажалось, смещалось, перекорячивалось”.
Демифологизация старой, дореволюционной Москвы дополнялась мифом о модернизации Москвы, московской научно-технической утопией, московской фантастикой.
Московский миф в двадцатые годы тесно связан с двумя лозунгами тех лет: “Даёшь мировую революцию!” и “Даёшь электрификацию!”. Обе идеи требовали от литературы глобального пафоса; а писатели даже превышали этот социальный заказ: изображали Москву не только во всемирном, но и во вселенском масштабе, изображали модернизацию Москвы не только как героический, но и как фантастический проект. Технический прогресс мыслился в образах “войны миров” как планомерные боевые действия сильной цивилизации (новой Москвы) против слабой: “...Я слышу скри?/p>